СТАРЫЙ ДА МАЛЫЙ
Сказали бы бабушке Анне, что на старости лет сорвется она с насиженного места, она бы не поверила. Дом оставить? Деревню родную? Где жизнь прожила и где родители вечным сном спят? Нет... Здесь её место. Здесь она сыновей родила, растила их, холила. Здесь старших с войны ждала... Долго ждала.
Все, кто живы остались, уж домой воротились, а она все ждала. Все по лесам, по полям бродила, все выспрашивала: у травы придорожной, у птиц перелетных, у камня речного, где муж ее, где сыны? Где пали? Кто глаза им закрыл? Какие травы их корнями опутали?
Нет их, не вернулись соколики. Но все равно близко они у сердца. Да вот она — память: шелестит на ветру листьями дубовыми. Стоят дубки, словно богатыри, материнский дом охраняют. Тот, что у калитки — Иванушкин, его муж Степан сажал, когда первенец народился. А Васенькин — у плетня. А дальше у забора — Петенькин. Хоть этого война обошла, малец ещё был. Господь милостив, спас в лихолетье, дал возмужать, род свой продолжить. Но век долгий не дал.
Жену Петя хорошую нашел, Настю, дочку родил Алёнушку, да вырастить не успел. Унесли его раньше времени труд непомерный да болезни. Такая пора была тяжелая.
Да и теперь, поди, не легче. Гибнет деревня, пустеет. Бегут люди от земли. В большие дома, поближе к магазинам. Будто там, в магазинах, хлеб растет. Но её место здесь. Пока ещё старики живы, дети с внуками на лето ездят, живы Невыдумки.
Думы думами, а с судьбой разве поспоришь? Пришло письмо из города, позвала внучка Аленушка — и в одночасье собралась старая.
—Куда ты! Сиди дома, Захаровна, побереги косточки старые, — уговаривали соседи.
Но куда там! Все уже решила бабушка Анна:
—Чего мне одной, как старый гриб, брюзгнуть? Никому от меня ни тепла, ни пользы. А тут внучке помочь надо — за домом да мальчонкой приглядеть. Никак не управится одна, уж больно жизнь суетливая...
А про себя думает: «Да и кто ей еще поможет? Настасьюшка далеко. У нее новая семья. Алена-то ломоть отрезанный. К тому ж, почитай, у неё тоже два внука на руках, от сынов... А со свекрови-то и вовсе какой спрос? Куда ни кинь — все клин...»
И остался в деревне Невыдумки еще один заколоченный дом.
Каждую ночь снится он старой хозяйке. Все чудится ей, как дверь хлопает, половички скрипят. Как дубочки к ней ветки тянут, мамой зовут. Так бы вспорхнуть птицей да полететь бы к ним! Да как полетишь? Бабушка Анна теперь - вон где, в городе. Тут корешок в сердце пророс, слабенький, тоненький, а не отпускает...
Освоилась постепенно. На кухне огородик завела: петрушку посадила, лучок, чтоб зелень всегда под руками была. По тайным уголкам травку душистую рассовала — для запаха. Занавески вышитые повесила — по деревне память...
За делами да заботами скучать некогда. Дом прибрать, и обед сготовить, и с правнучком побеседовать — на все время нужно.
Только ни времени своего, ни силушек последних не жалеет бабушка. Особенно на Ваню: больно уж славный мальчишечка. И до чего же на Петеньку ее похож, на деда своего, значит. Только тот мальцом степенным был, а этот беспечный совсем, озорник. Любит он над старой бабушкой подшутить, надо же, как называть ее придумал — Бабанна — и на имя-то не похоже.
Ну да ладно, что на него обижаться-то? Проказы для ребят — дело обычное. Главное, что сердце у мальчика доброе.
Вот и сейчас, из школы прибежал и не к игрушкам сразу, а к ней — помогать! Дай, говорит, Бабанна, и мне ножичек, я тебе картошку чистить помогу. А ведь устал, поди?..
Эх, головушка ты моя бедовая! Прижать бы тебя к сердцу, да боязно. Не любят нонешние мальцы нежностей, взрослыми все представиться хотят... Ну да Бог с тобой, был бы здоровеньким...
Бабушка потихоньку вздыхает и пододвигает Ване скамеечку. Сидят рядышком. Почти одного роста, оба беленькие. Только у Вани волосы — словно лен, а у бабушки — как тополиный пух.
Маленький острый ножичек так и мелькает в бабушкиных руках. А картофелина, освобождаясь от одежки, крутится, как живая.
У Вани дело идет туго. Он так вцепился в клубень, что пальцы побелели, а на щеках и носу выступили веснушки, интересно им, чего это он так раскраснелся?
Оттого, наверное, что не слушается ножик, не тоненькая шкурка, а целые куски картошки летят во все стороны и шлепаются на пол.
Ваня искоса взглянул на бабушку и засмотрелся.
И как это у нее получается? Даже мама не умеет делать такую длинную змейку из кожуры. Вот так Бабанна! Все-то она умеет. И не вредная совсем. Не воспитывает его, с вопросами не пристает. От этих вопросов у него и в школе голова трещит... А Бабанна ничего, понимает...
Вот мама ни за что бы не позволила чистить картошку. Еще насоришь тут, сказала бы, или палец порежешь.
А бабушка даже обрадовалась, заулыбалась. Вот и сейчас улыбается. Интересно, отчего ей так весело?
Странная она какая-то... Смешная... Лицо все сморщенное, как яблоко печеное, а зубы белые-белые, вставные. И косичка тоненькая торчит, словно она не бабушка вовсе, а девчонка. И говорит она странно, непривычно. Но Ване она сразу понравилась.
Ваня вспомнил, как его дружок Витька Стрыгин увидел Бабанну в подъезде и назвал ее допотопной. Ваня тогда засмеялся: он не понимал, что означает это слово, но сейчас ему почему-то стало обидно за бабушку.
—А что такое допотопный? — спросил Ваня безразличным тоном, чтобы бабушка не догадалась, что это он о ней спрашивает.
—А это то, что до Потопа было, — отозвалась бабушка и уточнила: — Тыщи лет назад, значит...
—Ну? И ты знаешь, что тыщи лет назад было?
—Чего же не знать. Память людская много что сохранила, и мне чуток досталось.
—А мне расскажешь?
—Конечно, расскажу!
Бабушка перестала чистить картошку, вытерла руки и погладила внука по голове.
—Вот приберем тут, и расскажу.
Пока Ваня подбирал с пола картофельную шелуху, бабушка зажгла огонь.
Начинало смеркаться, и пламя, охватившее кастрюлю, бросало по сторонам тревожные отсветы.
—Только пострашнее, Бабанна, хорошо? — прошептал Ваня, пододвигая скамеечку к бабушкиному креслу.
—Зачем же пострашнее? — удивилась бабушка.
—Так интереснее.
А не забоишься? — Бабушка достала из своих бездонных карманов спицы и недовязанный чулок.
—Что я, маленький? — шмыгнул носом Ваня и дернул бабушку за юбку. — Ну, рассказывай же!
КТО СИЛЬНЕЕ?
—Не слышал ли, внучек, как Солнце с Ветром поспорили? — спросила бабушка.
—Нет, а о чем они поспорили? О чем спорить-то им? — засмеялся Ваня. — Кто выше прыгнет, что ли?
—Ох, о том они поспорили, что и людям подчас покою не дает... Кто из них сильнее, кому, стало быть, старшинство иметь...
—Ну, ясно, что Солнцу, оно вон на целый космос светит!
—Вот и Солнце совсем как ты подумало.
«Я, — говорит, — поднебесный хозяин, захочу — все изничтожить могу: поля выжгу, моря высушу, леса в головешки обращу».
А Ветер смеется: «Не много ли берешь на себя?»
«А вот посмотрим, — отвечает Солнце, — завтра же и покажу свою силу».
Закатилось оно за горизонт пораньше, в своем золотом дворце залегло, силы собирает.
А только лишь утро в окошко к нему постучало — скок на небо и давай жар свой на землю изливать. Видит, что уж и трава под лучами его пожелтела, что деревья листву скидывать стали, и радуется.
А на земле, словно ад наступил.
Закричали, звери лесные, заметались, к речкам-озерам побежали спасенья искать. Люди запечалились, стали Солнце о пощаде молить.
Но напрасно. Пуще того Солнце разошлось. Стало стрелы огненные метать. Куда стрела ни упадет, там пожар занимается. Скоро от дыма да чада света белого не видно стало.
Ну а Ветер усмехается себе: «Могуче ты, Солнце, да только я все же сильнее тебя». Взвился он ввысь и полетел по поднебесью облачка малые в тучи черные сгонять. Всю землю облетел, все моря-океаны. И такие тучи собрал, что все небо закрыл, день в ночь оборотил. И такой тут ливень приключился, что и сказать нельзя. Три дня и три ночи шел...
А как прояснилось, выглянуло Солнце посмотреть, что на земле после гарей осталось.
Видит оно, а земля-то после дождя словно умытая. Поля зеленеют, в лесах птицы поют, а озера, как полные чаши, стоят.
Обозлилось Солнце, да делать нечего. «Твоя взяла», — говорит Ветру.
А тот уж в раж вошел. «Ты не всю еще мою силу видело, — похваляется он, — захочу, все в щепы разнесу, леса с корнем повытаскиваю!» И закрутил такой вихрь-смерч, такой ураган поднял, что дворцы белокаменные, словно хижины, обрушились. Стон по земле прошел, плач великий...
Вот что, внучек, бывает, когда силой зло правит...
—Как в кино прямо, — прошептал Ваня. — Мы недавно с папой смотрели. Там тоже все рушилось, горело... Только дальше-то что было, Бабанна?
—А было вот что.
Солнце запечалилось. Но не тому, что злодей Ветер натворил, а тому, что сильнее его оказался. «Ах так, ну ладно», — обиделось оно и залегло в своем золотом дворце, даже носа не кажет.
И стала тогда над землей Ночь царить, власти своей радоваться. Вот уж и Месяц, ее сынок, круг свой завершил, из полной луны в серпик тоненький превратился. Еле светит. А Солнце о том и не думает, что живому свет нужен, все обиду свою забыть не может.
—Так во дворце своем и лежало? Целый месяц? — поразился Ваня. — Ну как же не надоело ему, Бабанна?
—Да маялось, поди, Солнце. Ведь что ни говори, а к безделью не приучено, испокон веков с рассвету поднималось. Только вот гордыня обуяла!
Кого только к нему не присылали: и орел, царь птиц, к нему летал, и петух, что по утрам Солнышко будит. Даже птица райская не смогла голоском своим сладким светило уговорить...
—Ну, вернулось, ведь Солнце-то, вернулось! — нетерпеливо перебил Ваня.
—Вернулось, — кивнула бабушка, — само вернулось, по своей охоте.
А все девица одна умная устроила. Зоря-богатырка, солнцева сестра.
Поднялась на высокую гору и такой костер сложила, чтоб выше горы был. Разгорелся костер и сразу тьму ночную разогнал.
Как днем светло стало. Увидело Солнце свет, аж затряслось с досады, что без него обошлись, что уж и не нужно оно совсем.
Долго горел костер. И день, и ночь, и другой день. Только пришло и его время.
А Солнце, как снова на земле потемнело, поскорее на небо выскочило.
Обрадовались все! Птицы защебетали, цветы к Солнышку тянутся, звери, как детеныши малые резвятся. А люди от счастья и плачут и смеются. Расчувствовалось Солнце от любви и радости всеобщей. Схватило оно свой золотой венец самоцветный да и закинуло в синеву небесную.
От края и до края раскинулся венец. Заискрился, засверкал семицветным огнем.
—Бабанна, а я знаю, о чем ты говоришь, — вскинулся Ваня, — это радуга, да?
—Верно, внучек, люди тот венец радугой прозвали. После грозы-ненастья часто на небе дуга семицветная сияет, в солнечных лучах переливается. К ясной, значит, погоде... К радости...
Бабушка довязала петлю, сунула вязанье в карман и спохватилась:
—Да что же я тебя сказками кормлю. Картошка-то давно готова!