В ДАТСКОМ КОРОЛЕВСТВЕ 2
2. БОРЗА БУЗОЕВИЧ,
ИЛИ ЭФФЕКТ ГИБРИДИЗАЦИИ БЕРЁЗЫ…
Балабона судьба им послала сама:
По осанке, по грации – лев!
Вы бы в нём заподозрили бездну ума,
В первый раз на него поглядев.
Льюис Кэрролл
В среднерусском том краю, несправедливо прозванном когда-то деревней да глушью, из маковой зернинки слова, в стародавние времена оброненного, вызрел целый литературный околоток, прозванный злыми до ёрничества языками скромненько так и без затей “Датским королевством”.
И вот в этой милой гильдии сотворцов наиколоритнейшей фигурой, без всякого сомнения, был человек с чубом, Пустобай Борза Бузоевич.
В меру долговяз, с нескудеющими выбороздами вселенских дум на крутояром челе, чубом тем серебрящимся поприкрытом, так назидательно и сосредоточенно глядел он сквозь собеседника из-под поблескивающих кругляшками очков, что оный спервоначалу сомневался: здесь ли ещё или уже обращён посредством плазменной засверловки в некую виртуальную субстанцию?
Неподражаем и яр был исподочковый взор тот, но не он, совсем не он был главным достоинством Борзы Бузоевича. Едва человек с чубом начинал говорить, громогласно и наставительно озвучивая якобы только что открытые им околооколоточные истины, тотчас завораживал и повергал всех. И уже, как от нежданно накрывшего шквала, было некуда деться от этого сочного с прибасью зыка, негде спрятаться, кроме как в хрупкую скорлупку собственной оболочки, ибо всё перекрывал фонтан щедрый и неиссякаемый.
Наготове у “мэтра” – всегда десяток другой заученных и до афористичности отшлифованных фраз, пересыпанных крылатыми изречениями из латыни. Сгодился-таки первый, да так и оставшийся последним курс не одолённого, но с тех пор непререкаемо почитаемого мединститута. Особенно ценно то, что все, будто бы только что народившиеся его сентенции ни о чём и вместе с тем как бы обо всём, были общеприменимы к вялотекущей околоточной литобстановке.
Переполненный собственной значимостью, на язык он был скор и горазд. И ведь всегда было что сказать! Монолог чаще всего начинался так: “Я его не знал, но я скажу!” Или: “Он мой друг, но мне есть Что сказать!..” Следом глубокомысленно исторгались сентенции по поводу того, что “жизнь – всего лишь биохимический процесс окисления, выпадания в осадок и кристаллизации маразма. Что картошке (чему можно научить картошку?!.) никогда не стать баобабом, а баобаб никогда не будет ананасом! Что сапог всё равно – сапог!.. (даже без каблука), а вот каблук – далеко уже не сапог! Что знать – это совсем не то, что уметь строить диаграммы, векторы и экстремы. Главное – чувствовать! Каждое утро благоговейно ощущать, что ещё окисляешься, что ноги ходят, желудок просит, горло вибрирует, глаза чего-то видят!..”
Завершалась сия риторика (если вообще завершалась) патетическим напутствием: “Не уменьшайтесь!”… Завсегдатаи околотка не без основания предъявляли несведущим выверенную временем формулу утомляемости: 1,5 Борза считалось здесь смертельной дозой. Поэтому околоточные литераторы некоторое, обусловленное правилами приличия время угрюмо впитывали бодро-борзовые истины, а потом потихоньку-потихонечку рассасывались – от греха подальше.
Борза был оригинален во всём. И если читатель вдруг опрометчиво решил, что имя мэтра как-то связано с борзыми щенками, его ждёт неминуемое разочарование. Нет, и ещё раз нет!
Не меньшим оригиналом был по жизни отец Борзы, сам “куралтайский мечтатель” Буза, который так же впитал свою неординарность с молоком матери и с первым одобрительным зыком своего родителя: “Ой, буза будет!”
Так вот, ближайший предок пустобаев Буза решил увековечить себя в сфере имянарекания, дабы переплюнуть родителя. Идея была гениальна и проста, как мир: сын гордо понесёт по жизни им наречённое имя Борза, и вовсе не щенковое, как неглубокомысленно могут предвосхитить некоторые, а новую, смело сработанную в минуту озарения аббревиатуру, значение которой просто и свежо: “Борец за…”. А вот за что?… – это так и осталось теперь вечной уже тайной почившего в бозе бузового родителя.
Тайна не помешала остепенившемуся бузовому отпрыску вести борьбу со всеми и с каждым. Он шёл в “бой за…” И разве то важно, за что? Важно, что это было ярко, внушительно, громогласно и внешне вроде бы всегда приличествовало случаю, точнее, зацепке к случаю. Нет, он был не злопамятен. Он быстро забывал зло, которое обычно делал другим, непременно призывая при этом “беречь друг друга”. Особо вдохновляло пришедшее как-то открытие, что все “ненордические мулаты южной Америки” – непременно с ним, в одной связке, а то ведь жизнь – не в жизнь: “карлики заели!” Угрызли, такого гулливеристого и видного из себя… Но борьба ничуть не окончена. Так что ж, что южная Америка – далеко, а ангелы парящие – высоко!.. Оне-то и “сами с усами”, пока – на коне, стреле разящей предковой уподоблены. Разве что ус временем выбеленный в тике легонько подёргивается.
Где он, гербоносный в поколениях своих Буза!.. Батя прослезился бы от нестерпимой гордости за произведённое им на свет. Ведь даже он, местечково прозванный в свои лучшие времена “куралтайским говорилкой”, не достиг потомком его оседланных вершин. Уверенные мифотворческие попытки генной “гибридизации берёзы с кактусом” дают плоды и не снившиеся скромняге дедушке Мичурину.
На радость всем народам Куралтая
Отбойбузила роща золотая.
Но в околотке хоть кого спроси, –
Борза всех предков перебойбузил.
Такая вот легенда бутербродит теперь на блюде сокрывшегося меж трёх гор города N, из последних сил тщащегося прослыть некой “культурной столицей” некоего края. И Борза, к культуре той сопричастный, в культуре той вызревший и заматеревший, слывёт далеко не последним человеком в околотке. Он, не выпавший таки в социальный осадок, цветёт и пахнет, неустанно выбухая невиданными доселе цветами. Пока кто-то, непосредственный и недопросвещённый, не назовёт сей буйный сад пустоцветом.