Большинству из нас хотелось бы заглянуть в недалекое будущее, чтоб хоть на миг разглядеть там собственные перспективы. Что ж - ничего дурного в этом нет, если только нами не руководит праздное любопытство. Если там мы пытаемся найти ответ на вопросы сегодняшнего дня, на настоящие проблемы. В противном же случае мы превращаемся в бестолковых и безответственных мальчишек, высматривающих что-то запретное в замочную скважину.
***
Если вы можете просто сидеть, например, не берегу реки или моря и чертить палочкой на песке, в общем-то, ничего не значащие фигуры – то вы еще расположены к размышлению, еще можете мыслить.
Если вы можете…
Вокруг, насколько хватало зоркого взгляда, простиралась выцвевше-бежевое пространство. Кто-то может сказать просто – степь. Может и так, а может, и нет. И лишь парящей высоко в небе птице сверху было видно, что где-то в середине этого пространства расположилось серо-зеленое пятно, длинная тень от которого подсказывала, что это дерево. Невысокое, искривленное, замученное. Не то бесконечными ледяными ветрами, не то палящим солнцем. Но даже оно, такое жалкое и заброшенное дерево, было еще кому-то нужно. Но только не тот, который сидел под ним, прислонившись спиной к стволу. Он сидел, обратившись лицом к восходящему солнцу. Оставляя за собой следы живительной влаги, по его обветренным, похожим на древний пергамент щеками, обильно текли слезы. Между ног на песке хаотично располагались линии, фигуры, буквы, символы.
Сколько уже прошло времени? Кажется совсем не много. Однако обветшавшая от дождей, солнца, ветра и камней одежда говорила об обратном. Она была настолько истрепана, что по ней уже было невозможно понять какого рода-племени ее обладатель, а местами, из-под ее лохмотьев и вовсе зияло наготой тело. И даже, если бы сейчас и здесь оказалось зеркало, то и оно не ответило бы этому человеку ни на один вопрос. Даже на такой простой как «кто это?».
Если это утро, то когда была ночь? Человек был абсолютно уверен, что ночи не было. Полное отсутствие ощущения времени. А есть ли время? Кто-то может сказать – было, а кто-то скажет – цените, пока оно есть. Но в любом случае получается, что времени может уже не быть…
Отчего же так безудержно текут слезы? Хотя самому человеку кажется, что вроде бы он и не плачет. Просто что-то непонятное так щемит изнутри, так давит своей необратимостью, невозможностью что-либо изменить, что единственным отзывом на все это остаются слезы. И еще это слезы бессилия. Бессилия объяснить все происходящее напряжением памяти и мысли. При малой попытке собраться - руки, ноги, все тело становятся абсолютно чужими, обвислыми тряпками. Мысль теряет всякую форму и разлетается как дым на ветру. После этого слезы снова начинают течь сами собой. И только когда силы снова немного возвращались, единственным, на что мог опереться этот человек, становилась краткая и незаконченная мысль - «если бы я мог…»
***
Наручный навигатор подал сигнал. Истек еще один час жизни. Жизни в ожидании, страхе и томлении. В ожидании конца этого кошмара, в страхе быть раздавленным морально и убитым физически, в томлении от разлуки с любимыми и родными, с обычным укладом жизни. Боже мой, насколько же все хрупко в мире людей и насколько мы погрязли в различных иллюзиях!
Сидя в развалинах бывшего отеля, где был развернут штаб, я думал: слава Богу, что все кончилось. Последние годы казались вечностью. Чем-то тягучим и липким, от чего так просто не отделаешься. И все это время моя память постоянно возвращала прочитанные мною лет пятнадцать назад пророчества старца Паисия Святогорца, которые, я уверен, попались мне не случайно. Тогда, будучи начинающим учителем истории, я думал: хоть бы это не коснулось моих детей. Мне казалось, что это события более далекого будущего. И уж никак я тогда и предположить не мог, что сам стану непосредственным участником этих событий. Да еще окажусь в самой их гуще. А теперь, когда ураган постоянных обстрелов и перестрелок прекратился, сам не понимая для чего, каждую свободную минуту я пытался восстановить в памяти детали некогда прочтенного. Не знаю… Может быть, надеялся получить для себя еще какие-то ответы.
Остатки нашего корпуса сил быстрого реагирования вчера были передислоцированы в северо-западную часть бывшего Стамбула, а ныне Константинополя. Округ с каким-то певучим названием Арнавюткеи. Во всяком случае, в устах греков оно звучало так. Теперь до официально объявленной передачи города под юрисдикцию греческой армии, нашей главной задачей было поддержание порядка, утилизация оружия и боеприпасов, контроль распределения воды и продовольствия среди населения. Хотя населения, можно сказать, почти и не было. Ведь до начала войны здесь преимущественно жили турки. Теперь среди выживших остались лишь небольшие греческие общины.
Знали бы мои знакомые, где я сейчас нахожусь и что делаю – ни за что бы, ни поверили. Действительно как я, учитель из небольшого провинциального городка, мог оказаться здесь: в начале и конце этого неописуемого кошмара. Было ли это делом случая? Скажу точно - вряд ли. Но это сейчас. А до этого момента два с лишним года ужасов и немыслимых потрясений, на протяжении которых ни о чем другом, кроме как выжить, я и думать не мог.
И все-таки следов слепого случая в последних событиях я не вижу. С Сергеем мы дружили еще с детства. Уже, после того как нам исполнилось по двадцать, мы не виделись лет десять. Я и понятия не имел – где он и чем занимается. Но когда умер его отец, то он, конечно же, приехал. Попросил помочь. И по всему было видно, что он нуждается в моральной поддержке. Тогда мы практически не пообщались. Он как-то скоропалительно уехал и даже не сказал, приедет ли еще. Это было зимой. А летом он приехал снова и привез своих знакомых отдохнуть на море. Я обратил внимание, что машина его была с московскими номерами. Вот тогда мы, приговорив пару бутылочек «Коктебеля», как говорится, общнулись. О своих занятиях говорили как-то вскользь. Ну, о чем, например, мне было рассказывать – про своих оболтусов-учеников? А он всего лишь как-то вскользь сказал, что человек государственный. Я же с расспросами приставать не привык. Тем не менее, мы просидели пол ночи. И вспоминали, и подкалывали друг друга.
С абсолютной легкостью мы могли обсуждать новые и старые фильмы, «ветеранское» турне «ю-ту», нюансы общения с супругами и детьми. Да все, что угодно. А если добирались до политики, то тут диапазон интересов простирался от «Единоличной власти…» Тихомирова до последних президентов США и России. Вообще на темы государственного устройства мы могли дискутировать часами.
В тот раз Сергей почему-то поинтересовался моими успехами в греческом. Дело в том, что по мере того, как я углублялся в историю Древней Греции, я решил сам для себя учить греческий: и древний, и современный. За несколько лет не особо упорных занятий, базой я овладел. А благодаря тому, что в нашем городе была греческая община, мне не составило труда продвинуться и в разговорном. Поэтому Сергею тогда я похвастался, что владею не только языком, но и всеми нюансами культуры общения с учетом географической специфики Греции. При этом Сережа проявил неподдельный интерес, что мне показалось странным. Но не теперь…
Кажется через полтора года, да – зимой, Сергей неожиданно для меня позвонил и пригласил к себе в Москву. Сказал, что у него есть для меня очень серьезное предложение по работе и надо переговорить с глазу на глаз. В принципе, я никогда не мечтал уйти на пенсию под благодарные рукоплескания учеников и коллег по школе. Да и вечные проблемы с деньгами… Коротко говоря, на семейном совете решили, что мне стоит попробовать. Совместив это с начавшимися зимними каникулами, я двинул в стольный град…
***
От щелчка в наушнике я вздрогнул. Уже привычное «старший лейтенант Климов прибыть на командный пункт» вывело меня из усыпляющего воспоминаниями состояния. Размяв затекшие ноги, я вскинул автомат на плечо и направился в сторону подземного паркинга отеля.
Холодный свет искусственного освещения и отливающие бело-голубым светом мониторы, вокруг которых суетились люди, в моем воображении на миг превратились в мобильную студию канала новостей. И главной задачей всей этой команды было не сбор и обработка бесконечного потока информации от различных подразделений, а подготовка репортажей с мест событий. Но это в воображении…
- Старший лейтенант Климов прибыл! – отчеканил я.
- Садись Климов. Хоть это и отель, но будь как дома, - очень часто Сережино чувство юмора для меня было бальзамом для сердца.
- Значит докладываю. Над проливом сбили самолет радиолокационной разведки. Экипаж катапультировался. Наш вертолетный патруль доложил об обнаружении одного катапультного кресла в округе Бюйюкчекмедже, недалеко от побережья. Группа Селезнева уже выдвинулась туда. Однако и греки вдруг обнаружили проворность. Так что, если обе группы прибудут одновременно, придется покачать качели. Поэтому, лейтенант Кашин, - Сергей резко повернулся в сторону молодого коротко стриженого парня и тот вытянулся, - со своей группой берете старшего лейтенанта Климова под опеку и бронетранспортером дуете к месту предполагаемой встречи с греками. Задача катапультное кресло забрать вместе с содержимым.
Услышав о содержимом, я передернулся. Хотя, как говорят, крови повидать пришлось не мало, но привыкания у меня никак не наступало.
- Действуйте! Докладывать каждые десять минут, – и Сергей уткнулся в монитор, на котором была картинка с вертолета наблюдения.
В соответствии с протоколом перемещения, по контролируемой нами территории мы могли ехать с открытыми люками или, как обычно говорят, на броне. Обугленные скелеты зданий, словно заброшенные каскады водопадов, нисходили к проезжей части улицы. Ввиду того, что вся дорога была усеяна осколками бетона, механик просто пер по прямой, даже не пытаясь объезжать препятствия. От этого наш бронетранспортер постоянно прыгал вверх-вниз и покачивался из стороны в сторону. Из-за чего постоянной попутчицей была неприятная муть в животе, от которой скудный перекус подкатывал к горлу. Но время для нас было более важным. И мы мчались, насколько позволяла и выдерживала техника.
- Зубы! – истошно заорал Кашин. Уже зная, что это значит, я вцепились в поручни, и до одурения зажал челюсти. Тут же с жуткой силой бронетранспортер подбросило вверх. Из-за стоящих по обе стороны улицы обгорелых останков автомобилей мы налетели на приличный кусок бетонной плиты. От жесткого приземления на броню досадно заныло бедро. Мысленно я выругался. Последнее время для меня матершинничество стало делом автоматическим. Хотя раньше я себе такого не позволял.
Минут через двадцать веселой езды, впереди на небольшой площади мы увидели знакомый силуэт нашего бронетранспортера и джип греческой армии. Похоже группа Селезнева уже на месте.
Подъехав к ним, мы создали наше численное преимущество. К тому же над нами, более чем серьезным аргументом, «проплыл» наш «Аллигатор». Было видно, что греки стушевались. Неподалеку от их джипа, на уже непонятных развалинах чего, на боку лежало катапультное кресло. Судя по висящим плетьми рукам, пилот скорее был мертв. Тело, плотно пристегнутое ремнями, покорно повторяло изгибы кресла. Шлем был закрыт солнцезащитным стеклом, поэтому лица не было видно. Обмундирование у пилота было немецкое.
Как только я спрыгнул с бронетранспортера ко мне подошел Селезнев.
- Добрались без происшествий? – поинтересовался он, протягивая мне руку.
- Да. Нормально, - ответил я. – Ну что здесь у вас?
- А что у нас? – округлил глаза Селезнев, - они не понимают нас, а мы их. Вот так уже минут десять эдак международно жестикулируем.
- А кто у них старший?
- Да вон тот без автомата…
«Вон тот без автомата», лет тридцати пяти, недоверчиво посмотрел в мою сторону. Наверняка он уже понял, что переговоры буду вести я. Изобразив на лице дружелюбие, я подошел к усатому эллину и спокойно по-гречески представился.
- Старший лейтенант Климов, штаб третьего корпуса сил быстрого реагирования. Представьтесь, пожалуйста.
- Капитан Димитрий Агиорит, южный дивизион морской пехоты, - слегка протяжно и точно не по столичному ответил грек. Судя по говору, скорее всего он из южных провинций или с островов. Без излишней дипломатии я решил сразу выяснить позиции.
- Как вам известно, до момента официальной передачи города греческим властям все округа Константинополя находятся под юрисдикцией российской армии. В том числе и те, в которых сейчас находится и греческий воинский контингент. Таким образом, все действия относительно военных объектов, в том числе и сбитого самолета, уполномочены выполнять лишь российские военные формирования. Каковы ваши полномочия?
- Командованием дивизиона нам была поставлена задача оказать первую помощь пилоту и, при необходимости, доставить его в мобильный госпиталь, - немного растерянно ответил грек. Очевидно он, как и я, понимал, что эти действия не в компетенции греческой армии. По крайней мере, до передачи города. Скорее всего, все дело в том, что немцы обратились к ним за помощью, чтобы спасти пилотов. Однако конфуз, как говорится, на лицо. Конечно же, было ясно, что на случай нашего появления у капитана также были директивы, поэтому он продолжил:
- Судя по всему, пилоту наша помощь уже не нужна. Поэтому не будем вам мешать выполнять свои задачи, - махнув рукой, грек двинулся в сторону джипа, и остальные бойцы потянулись за ним.
Я повернулся к Селезневу. Тот стоял за мной, свесив кисти рук на автомат, и смотрел на меня вопросительным взглядом.
- Ну что так и будем стоять?! Работаем! Контейнер с жестким диском должен быть где-то под креслом. И осмотрите карманы. Есть ли какие документы.
Началось движение, и пока ребята копошились у кресла, я отошел в сторону и закурил. Моя-то часть работы была выполнена. Удивительное дело эти греки. Из-за своих проблем они, по сути, втянули нас в этот кошмар. Мы сделали их работу своими руками. И пока мы рубились с турками да еще с половиной Европы, греки даже не вступили в боевые действия...
Не успел я сделать и пары затяжек как мои «кухонные» возмущения прервал чей-то истошный вопль «ложись!» Теперь уже орал Селезнев. Как только я плюхнулся на живот, раздался рокот взрыва. Камни различного калибра посыпались во все стороны. Один из них глухо стукнулся мне в бронежилет, а второй свистанул по полимеру каски. Через несколько секунд я был уже у бронетранспортера и вертел дулом автомата во все стороны. Но стрельбы ни откуда не было. Поэтому через пару минут Селезнев снова орал, теперь уже на одного из бойцов, который, доставая из ящика жесткий диск, активировал устройство самоликвидации. Слава Богу, из бойцов никто не пострадал. Правда единственное, что досталось нам, были документы пилота и диктофон Sony в виде шариковой ручки. От остального не осталось и следа.
***
Если бы я мог…
Обессиленным движением руки человек прочертил на податливом песке круг. И не потому что он сам решил это сделать. Это произошло как-то само собой как вдохновение от кружащей вверху птицы. Но как только круг замкнулся, на какое-то мгновение с сознания словно спала пелена. Впервые перестали течь слезы, и человек понял, что здесь ему не место, но он не знает, куда ему идти. Может быть, могла бы указать дорогу длинная тень дерева, но человек не мог ее видеть, так как сидел к ней спиной. А встать не было не то что сил, даже мысли такой не возникало. И тем не менее это место казалось чужим и, не смотря на бесконечность пространства, тесным.
Ветер заботливо сдул с глаз прядь волос. Человеку же показалось, что его лица коснулось что-то бесконечно нежное и родное. И эти ощущения ему не просто помнятся, но он знает их. Такое с ним уже было. Рука снова обронила дубец, который, упав, разделил круг пополам. «Кто-то должен помочь мне отсюда выбраться!» Это раздалось внутри и вокруг человека настолько громко, что слезы с новой силой потекли из его глаз. Силы снова оставили и сознание начало погружаться в мягкую пелену бесформенного…
***
Проснувшись оттого, что кто-то тряс меня за плечо, я еще долго не мог ничего понять. Что-то такое приснилось непонятное. Я даже вспомнить не мог - голова была как в тумане. Глянул на часы. Четверть восьмого. Скорее утро. Не мог же я заснуть под вечер. За спиной раздалось «Климов, ну давай-давай! Начштаба ждет». Я потряс головой и похлопал себя по щекам. Странно - они были влажные как будто от слез. Вытерев ладонями глаза, я накинул камуфляж и потянулся к бронежилету, но потом передумал. Вроде как не по тревоге. Зевая и пошатываясь, я побрел на наш «корпункт».
- Старший лейтенант Климов…
Сергей тут же перебил и предложил сесть.
- Слушай, Володя, тот диктофон, который вчера сняли с пилота, забит знаешь чем? – и тонкий силуэт диктофона оказался у моего носа. Не смотря на такую близость предмета, даже если бы я знал, то сразу вряд ли бы смог ответить. Сознание, похоже, спало. Не дожидаясь ответа, Сергей сказал:
- Это что-то типа личного дневника этого немца. Я мало что понял, но, тем не менее, по процедуре надо проверить на наличие сведений военного характера. Поэтому, с учетом того, что твой немецкий на порядок выше моего – тебе и карты в руки. Тем более, что именно для этого я и втянул тебя во все это…
Взяв диктофон, я поинтересовался:
- Сколько у меня времени?
- Сегодняшний день. Так что не расслабляйся. Я не знаю, какой там объем записей…
Расслабляться я и не помышлял. Ведь с тех самых пор, когда в Москве я дал согласие на контрактную службу переводчиком при штабе корпуса, мне расслабляться никто и не давал. Зайдя по дороге на пункт питания, я прихватил стакан кофе и вернулся к своему коврику. Так, стоп! А как, собственно, я собираюсь слушать. Нужны наушники. Осмотрев разъемы, я двинул снова на командный пункт к связистам.
Часам к десяти я был настолько поглощен прослушиванием записей, что не обращал внимание ни на беготню вокруг, ни на растущую стопку корреспонденции на греческом, ни на то, что лист бумаги, приготовленный для фиксирования важных сведений «военного характера» оставался пуст.
Или в силу того, что я так отдалился от обычной человеческой, семейной жизни, или еще не знаю почему, но события, состояния и впечатления, которые запечатлел на диктофон немецкий парень, просто выдернули меня из моих текущих переживаний. Слушая его рассказ о семейном праздновании Рождества, как оказалось для него последнего, я с горечью вспоминал как из-за какой-то ерунды (действительно я даже не смог вспомнить причины) мы с Леной здорово поругались как раз в канун Рождества. А дети, чтобы не слышать нашей ругани, спрятались в своей комнате. Боже мой, как было потом томительно и неловко. Все чаще думаю: ну почему благополучие, мирность и отрада в человеческих взаимоотношениях настолько хрупки, что что-то надуманное либо пустое так легко их разрушает?! Почему мы не можем радоваться и радовать других? А в результате быть может лучшие дни нашей жизни вот так бессмысленно, и безвозвратно уходят в небытие. С этими мыслями я продолжил прослушивание.
«21 января. В связи с обострением греко-турецкого конфликта наш дивизион приведен в боевую готовность. Таково было официальное пояснение командования. Впервые введены суточные боевые дежурства. Клаус вчера рассказал, что это все связано с действиями русских в зоне конфликта. Хотя я сразу и не понял – причем здесь они, но сегодняшняя информация на многое пролила свет. Не зря про нашу авиа радиолокационную разведку говорят, что мы приносим дурные вести на хвосте. Сегодня именно так и вышло, когда с очередного патрулирование вернулся двадцать девятый борт. Случилось худшее, что могло. Мало того, что турки таки решились нарушить зону греческих территориальных вод, так еще, к тому же, на одном из минных заграждений (не понятно, откуда взявшимся рядом с судоходным районом) подорвался военно-транспортный российский корабль, следовавший из Сирии в Севастополь. Судно затонуло. Другой русский корабль сопровождения приведен в полную боевую готовность и проводит спасательную операцию. Ни греки, ни турки ответственность за инцидент пока не взяли. Хоть бы телевизионщики не расшумелись. Хайке будет в шоке. А в ее положении эти переживания абсолютно не нужны…»
Так вот как начался этот кошмар. Тогда нам никто особых пояснений не давал и сейчас я думаю, что это не так уж и важно. Ребятам по другую сторону баррикад так же никто особо ничего не пояснял. Хоть и без энтузиазма, но они вынуждены были идти в эту мясорубку как союзники. Россия же, как заявили, дала адекватный ответ на агрессивные действия турецкой армии. Но по большому счету – какое дело до проблем греко-турецких отношений было у обычных парней из остальной Европы и России?! Однако европейцы в большей степени стали заложниками мнимого единства военных союзов и, по сути, были втянуты в то, что представлялось им страшным сном.
До сих пор в деталях помню тот день. Я буквально еще не привык ни к форме, ни к своему статусу контрактника, когда нам сообщили, что наш корпус будет передислоцирован куда-то в Сербию. И хотя мне Сережа не раз намекал, что такое возможно, но когда нам сообщили, что корпус задействуют в военной операции на Босфоре, у меня по спине пробежали мурашки, и в коленях образовалась такая слабость, что я невольно присел. До последнего казалось, что в реальности такое вряд ли возможно. Неужели вот так скоро закончится обычная жизнь – думал я. А насколько это все затянется тогда никто и предположить не мог. Но именно с того дня я как бы перестал обращать внимание на внешний мир. Погода, природа, время года – все то, что было для меня всегда интересным, и важным вмиг куда-то исчезли. Я полностью погрузился в размышления о своей судьбе и о семье, с которой, как я понимал, увижусь не известно когда.
«2 февраля. Почему все дурное развивается с такой быстротой? За потопленный русский корабль ни греки, ни турки так ответственность и не взяли. На это русские заявили, что расценивают это как военную агрессию и оставляют за собой право нанести ответные удары, как только будут раскрыты все обстоятельства инцидента. Из Севастополя в сторону Босфора уже выдвинулось соединение боевых кораблей. Особенно настораживает то, что в их составе присутствует большой десантный корабль, в свое время купленный у французов. Парни говорят, что возможности у этого соединения более чем серьезные. Куда они собрались высаживаться?! Турки уже заявили, что закрывают судоходство через Босфор для всех типов морских судов без объяснения причин. Хотя, что тут не ясно? Ни к чему хорошему это не приведет. Нутром чувствую. А тут еще объявили о передислоцировании нашего дивизиона куда-то на побережье или острова Хорватии. Оказывается, там есть опорный пункт быстрого развертывания. Получается завтра вернусь с дежурства, а послезавтра уже придется улетать… Похоже навестить родителей не получится. А без меня Хайке в Карлсрюэ точно не поедет. Но это уже не имеет значения! Что мне сказать, да и как сказать Хайке?! Ну почему это не сон или не какая-нибудь выдуманная история?! До сих пор не могу поверить, что это все происходит наяву. А по сути все это из-за каких-то там нами же вскормленных сраных вояк, от существования которых мне лично не холодно, ни жарко! Они создают проблемы, а мы должны их решать...»
Это действительно так – чужие проблемы никому решать не хочется. Хотя бы со своими разобраться. Помню, тогда в свой первый приезд в Москву договорился с Сергеем, что уволюсь по окончании учебного года. Досадно было оставлять своих ребят, как говорится, на пол пути. Я хорошо знал все классы: кто и в чем сильнее или слабее. Да и детям было комфортнее со мной. При этом я никогда не строил из себя какого-то там карающего небожителя, но и спуску лентяям не давал. А действуя с ребятами прямо и честно, всегда имел с их стороны и уважение, и понимание. Но каково было мое удивление, когда в середине марта позвонил Сережа и заявил мне «давай, брат, труба зовет». Как, оказалось, формируется очередная группа подготовки военных переводчиков, сроки сжатые. И директор школы и моя жена таким резким переменам были не рады. Вот так внезапно чьи-то проблемы становятся твоими и не только. На все мои возражения и аргументы Сергей язвительно ответил: «не вы ли, сударь, уверяли меня, что послужить отечеству ближайшие пять лет да еще и за приличное материальное вознаграждение - ваше тайное желание». И я был вынужден ехать.
«16 февраля. Уже две недели нашего пребывания, как оказалось, на курорте. Небольшой остров с трудно выговариваемым названием Крк. Если не считать промозглого сырого морского ветра, который тут дует по несколько дней, в общем-то, действительно красивое место. Думаю летом здесь особенно здорово. Можно будет организовать семейную поездку. Хотя из-за скорого рождения малыша мобильными мы станем не скоро. Как все это переживает Хайке? Хорошо хоть мать согласилась приехать к нам, пока меня нет. Как же вся эта военная возня не во время! Русские активизировали весь свой черноморский флот, ведут закрытые переговоры с Сербией. Нам дано задание патрулировать район неподалеку от территориальных вод Сирии для фиксирования перемещения и радиообмена русских военных кораблей в сирийском Тартусе. Вчера с ребятами обсуждали возможные перспективы. Все сходятся во мнении, что турки похоже совсем умом тронулись. Выдвигают какие-то ультиматумы греческому правительству и явно провоцируют Россию. Вернер с Клаусом зафиксировали, что из Тартуса вышли три русских военных корабля. Не трудно догадаться, что двигаются они к Босфору. В новостях только и говорят, что руководство Европы не допустит грызни между союзниками. Американцы претендуют на роль посредников. Греки, напротив, хотят видеть в процессе только европейское участие. Посмотришь на это все – ну бред полный! Звонила Хайке. Я, как обычно, успокаивал ее враньем, что никакой напряженности нет, а телевизионщики просто нагнетают атмосферу. Хотя, уверен, она и так прекрасно все понимает…»
Я врать не стал, а просто отмолчался. Ввиду засекреченности операции, я смог сообщить Лене, что нахожусь в Сербии только в конце мая, спустя две недели по прибытии в Ниш. Сначала пришлось выслушать какой я дурак и, что сидеть бы мне лучше в своей школе. Потом были причитания типа, что и как она будет делать дальше, да еще и с детьми. И еще много всяких эмоций я просто молча принял на себя. Она как жена права. Отвечать на все это мне было нечего. Главным образом и потому, что я сам был потрясен последними событиями. А особенно тем, что в цивилизованной и, как оказалось, на вид благополучной Европе развернулась очередная серьезная война, в центре которой оказался и я. В тот момент Лена еще не знала, что здесь в Сербии и в районе Босфора уже начата реальная боевая операция. Когда она выговорилась, я почему-то ее спросил:
- Лен, а ты помнишь, как мы с тобой как-то обнаружили процарапанную дырочку на заклеенном стекле двери в нашу комнату? – в ответ я услышал лишь взволнованное дыхание. – Тогда я подумал: неужели дети за нами подсматривают? А главное - что они уже успели подсмотреть? Да-а, было тогда над чем поволноваться.
- Боже мой, Володя, о чем ты думаешь?!
А о чем, собственно, мне еще было думать, как не о жене и детях. Поэтому, единственное, что я тогда ответил, что очень скучаю. Как оказалось, это был первый и последний наш с Леной настолько эмоциональный и напряженный разговор. Потом как-то все улеглось, успокоилось. И пусть даже посредством телефонной связи, но мы старались ценить то, что у нас есть.
Вообще последние два с лишним года превратились у меня в сплошную череду из воспоминаний и самобичевания за те безрадостные дни, омрачавшие мою семейную жизнь, и причиной которых в большей степени был я сам. Теперь, конечно, приходит понимание, что многое должно было быть не так. Но назад, как говорится, не перемотаешь. Очевидно, что те или иные поступки мы совершаем исходя из нашего состояния и жизненной зрелости. Но, если мы не признаем своих ошибок, то и не испытываем какой-то глубинной необходимости что-либо в своей жизни менять.
***
Где-то около часа дня меня снова вызвали в командный пункт.
- Климов, у тебя все шансы стать фигурой исторической. Правда, несколько закулисной, - и Сергей, довольный утонченностью своего юмора, от души рассмеялся. – Коротко говоря, готовься. Завтра во второй половине дня встреча высшего командования. Наши генералы с греческими будут обсуждать детали передачи города.
- Товарищ полковник, - прилюдно я с Сергеем никогда не фамильярничал, - но насколько я понимаю, там, вместе с дипломатами, должны быть свои переводчики…
- Володя, расслабься! Будут там переводчики. Но мы – люди военные – и потому должны быть самодостаточными. Поэтому завтра поступаешь в распоряжение генерал-лейтенанта Одинцова Сергея Петровича. Сегодня вечером прибудет подполковник Скумин. Он ознакомит тебя с деталями завтрашнего распорядка и введет в курс дела.
Я несколько растерянно ответил «есть».
- А что это ты растерялся. Ты же ведь историк! А тут у тебя на глазах эта самая история и будет вершиться. Да ты ж от радости скакать должен, а ты – «е-е-есть». Есть на одном месте шерсть. Кашин с бойцами ближе к семи поедет встречать Скумина. Управишься с записями – можешь ехать с ними. Кстати накопал что-нибудь?
- Можно сказать ничего. Да и по характеру записей вряд ли там может быть что-то эдакое. Про опорный пункт на хорватском Кирке, к примеру, нам и так известно. Я думаю, откуда сбитый борт - уже давно установили. А так ничего особенного. Все больше – мысли личного характера.
- Ладно. Пока все, а к семи, как говорится, будь готов, - с этими словами Сергей взял аппарат спутниковой связи и отошел в безлюдный угол помещения.
Привычной дорогой я заскочил за сухпайком и прихватил банку газировки. Заглянув в пакет, и увидев среди разных упаковочек банку сардин, я подумал, что взял мало воды. Наверняка после них пить захочется. Тут же аппетит как-то вмиг напомнил о себе и заставил меня на время позабыть о своих заботах и размышлениях.
Расположившись метрах в трех от оконного проема – так положено в целях безопасности, - я принялся поглощать хлебцы с сардинами, заедая это консервированной фасолью с овощами и глазея в оконный проем как в телевизор. Напротив через дорогу был (точнее когда-то был) спортивный магазин. А теперь то, что от него осталось. У самого входа стояли две каменные клумбы. Надо же в одной из них торчала какая-то зеленая веточка. Как символично смотрелись почерневшие от пожара и копоти логотипы Найк и Адидас. Прямо как кадр из какого-то фильма катастрофы. Тут же, на тротуаре перед витринами, нашли свое последнее пристанище несколько сгоревших легковушек. Если бы не солнечная погода, вся эта картина, наверняка, была бы особенно мрачной. Взгляд снова упал на ту зеленую ветку на клумбе у магазина, и я поймал себя на том, что кажется, уже лет сто не видел ни растений, ни животных, ни красоты природы вообще. Точнее не замечал. Хотя нет. Иногда на улицах нам попадались тощие собаки. Но их лицезрение вряд ли было радостным.
Перекусив, я удовлетворенно потер ладони рук и открыл газировку. Колючая прохлада со вкусом апельсина вмиг встряхнула меня и вернула к моим текущим проблемам. Насчет «будет вершиться история» Сережа конечно же прав. Одно дело пережить войну, другое – разобраться с ее последствиями. А последствия действительно не простые и требуют от нас очень взвешенных решений. Почти две трети турецкой территории теперь под контролем российской армии. Курды уже требуют себе территорию для создания своего государства. Передача Константинополя грекам, само по себе, достаточно компромиссное решение и европейцы должны будут это оценить. Другое дело истерия со стороны Штатов. Хотя с их внутренними проблемами сейчас не до лидерства, однако, по вопросу оккупации Турции они вряд ли успокоятся. Благо, что Брюссель на стороне курдов. Хоть как-то уравновешивает позиции внутри самих союзников. Да-а, заварилась, как говорится, каша… В оконном проеме промчался БТР и я вспомнил, что до вечера надо еще успеть прослушать записи. Хотя бы бегло.
«28 марта. Что же… Как бы мне самому да и многим моим близким и знакомым не хотелось, но это произошло. Вчера соединение турецких кораблей вошло в территориальные воды Греции, а ночью турки высадили десант на несколько греческих островов. Сегодня утром уже произошли первые военные стычки регулярных подразделений. Греческая ПВО сбила один турецкий беспилотник и два вертолета морской авиации. Брюссель в шоке. Скорее всего, у наших политиков изначально не было шансов договориться. Телевизионщики в один голос кричат о немедленном прекращении боевых действий. Неужели турки действительно так решительно настроены. Похоже, они рассчитывали на всеобщее замешательство. И не ошиблись, ведь это конфликт между участниками одного блока…»
Наверняка так турки и думали. Показать грекам решительность своих намерений, а дальше за стол переговоров – дожимать территориальные вопросы. Но не учли серьезно задетые интересы России. Тут же пришла на ум когда-то усвоенная мудрость: «человек предполагает, а Бог располагает».
«6 апреля. Еще более шокировавшая всех новость. Сербы дали согласие на дислокацию ограниченного контингента российских сил быстрого реагирования. Похоже у русских свое видение дальнейшего развития конфликта…»
«14 апреля. Русское командование заявило, что в случае, если турки не пропустят военные корабли, следующие из Тартуса в Севастополь после проведение спасательной операции, то ответные меры будут адекватными. Естественно из-за конфликта с европейцами турки начали вести консультации с американцами. Русские дали десять дней на принятие решения о проходе через Босфор русских кораблей…»
«26 апреля. В первых числах мая Хайке рожать. Природа буйствует весенними красками. А тут... Боже мой, к чему все это?! Судоходство через Босфор так и не восстановлено. Русские официально заявили о передислокации сил быстрого реагирования в Сербию. Греки отказываются вести переговоры, пока турки не освободят их территорию…»
«3 мая. Первые русские военно-транспортные самолеты приземлились в Нише. Брюссель теперь пытается угрожать русским… Вчера греки снова сбили турецкий самолет. Турки обстреляли ракетами район расположения точки греческой ПВО. Есть первые жертвы…»
Наше подразделение прибыло в Ниш как раз накануне очередного празднования дня победы. В чем-то символично. Кстати это был мой первый выезд за рубеж. Сербы принимали нас как союзников. А немец этот как немец, впрочем, как и все европейцы, видит то, что хочет видеть. Наверное поэтому жертвы с нашей стороны никто во внимание не принимает. А ведь первыми жертвами стали именно наши моряки с подорвавшегося на турецких минах военно-транспортного судна.
«11 мая. Сразу после боевого дежурства сел на телефон. Хайке сообщила, что едет рожать. Хорошо хоть ее мать приехала. Надеюсь, поддержит, если только опять не станет донимать Хайке моей профессией военного. Похоже, с этим она вряд ли когда-нибудь смирится… Русское правительство выступило с призывом к Европе воздержаться от каких-либо действий военного характера в районе Босфора. А нам сегодня стало известно, что ночью русские возможно начнут военную операцию с целью взять под свой контроль Босфор. Все подразделения союзников приведены в полную боевую готовность. В Брюсселе прекрасно понимают, что локальным конфликтом это все вряд ли ограничится. Во всяком случае, со слов телевизионщиков это представляется именно так. Тем не менее, все как завороженные, вцепившись в дубины, смотрят друг на друга…»
«Наконец-то! Сегодня 12 мая в час сорок по полуночи у меня родился сын. Хайке сказала, что все прошло нормально. Малыш здоров и она чувствует себя нормально. Но голос ее был очень грустным, от чего у меня сердце до сих пор щемит. Что за жизнь устроил себе человек, как определил ценности?! Именно сейчас я не просто хочу, но должен быть рядом со своей семьей. Но это сейчас. А с детства моей мечтой было стать военным летчиком и, благодаря этому, теперь я здесь – среди этой копоти чьих-то амбиций, иллюзий и неприязни, которые на глазах превращаются в огромную огненную свалку…»
Как глубоко прав этот парень. Почему столь гордый своим разумом человек ни как не хочет ответить на один простой вопрос: мы для того так любим жизнь, чтобы потом с такой убежденностью в своей правоте приносить ее на алтарь войны? Понятное дело: «…из земли взят и в землю отойдешь», но зачем же с какой-то необъяснимой слепотой искать радости жизни, отправляя ради этого в землю других?! Но, судя по всей истории человечества, этот вопрос так и останется без ответа.
«Боевая тревога. Не успел позвонить и подбодрить Хайке, а главное спросить – почему именно Єдгар. Может, это ее мать такое имя для мальчика предложила? Странноватое оно какое-то. Через пять минут общее построение. Бегу...»
Тогда на очередное построение бежал и я. На ходу узнал, что наше соединение боевых кораблей на подходе к Босфору вступило в бой с двумя турецкими сторожевыми кораблями и потопило их. Внутри меня все буквально задрожало как от озноба. На построении, когда сообщили, что высшим командованием принято решение о проведении сухопутной операции против Турции, меня всего просто колотило. Но я не стеснялся. Кто-то из ребят, помню, как-то по-свойски похлопал по плечу и посоветовал чайку горячего выпить. Вечером, уже в штабе я узнал, что наш корпус будет первым, кого перебросят в Стамбул. Правда, случилось это через три дня.
«16 мая. Четвертый день самой настоящей войны. Русские нанесли по Турции несколько ракетных ударов. Уничтожены практически все точки турецкой системы ПВО, международный аэропорт Ататюрка и военно-морская база в Зунгулдаке. В европейской части Стамбула большие разрушения. Парадокс: греческая армия, как будто устраняясь, начала отвод своих частей от турецкой границы, а Брюссель ломает голову над требованием Турции о немедленном вступлении в войну ее союзников. Русские не заставили себя долго ждать и заявили, что в случае вступления в конфликт союзников Турции, будет развернута полномасштабная наземная операция. Складывается определенное впечатление, что греки точно на стороне турков выступать не будут. А нас, похоже, это не минует. Вот вам союзничество наизнанку. Вчера в новостях сообщили, что у польско-беларусской границы развернуто несколько российских дивизий. Но самое страшное не это, а те же самые Искандеры, в большом количестве нацеленные теперь не на Турцию, а на объекты в Европе…»
Я подумал, что нам эти комментарии абсолютно ни к чему. В лучшем случае отправят в какой-нибудь военный архив. Наверное, было бы правильно вернуть этот диктофон в Германию, супруге этого парня. Тем более, что и адрес известен. Хайке и Адам… Это часть их жизни и их история. Надо придумать, как это преподнести Сергею. Окончательное решение все равно будет за ним.
***
Ближе к семи в боевой экипировке я направился на командный пункт.
- Разрешите?!
- Климов, заходи-и, рассказывай, - Сергей был в приподнятом настроении и растягивал слова. От чего и мне стало как-то радостнее. Трое связистов, окутанные наушниками и микрофонами, создавали не привычно громкий гомон. Да и народу что-то суетилось больше обычного. По всему было видно, что приготовления к встрече на высоком уровне идут полным ходом.
- Да рассказывать особенно нечего. Но у меня есть просьба поговорить об этих записях отдельно, как говорится, с глазу на глаз, - с этими словами я протянул Сергею маленький металлический контейнер, в котором хранились документы и диктофон немецкого пилота.
Взяв контейнер, Сергей как-то испытующе на меня посмотрел и положил контейнер в сейф.
- Что ж… Просьба понятна. Давай-ка, по приезду Скумина напомни мне еще раз. А пока не уходи и просмотри накопившуюся греческую почту. Сейчас подъедет Кашин, и будете выдвигаться…
Подойдя к связистам, я привычным жестом легонько постучал по наушнику молодому сержанту. Тот бросил на меня взгляд через плечо и, не оборачиваясь, и не снимая наушников, протянул мне несколько листов. Из кратких сообщений в три-пять строк, я быстренько смастерил докладную начштабу с предложениями греков по деталям предстоящей встречи: предполагаемые места и время, схема обеспечения безопасности и прочее. Наши предложения надо дать сегодня до десяти вечера. Но этим в большей степени уже будет заниматься Скумин.
Минут через пять, пока Сергей вникал в предложения по встрече, а я глазел в монитор на картинку, передаваемую с вертолета, появился Кашин. Какое-то интересное было лицо у этого парня. Оно как будто говорило - «все будет нормально», и уж никак не соответствовало тем стереотипами восприятия лиц парней из спецподразделений, которые бытовали у большинства обывателей. Тем временем Кашин уже получал маршрут движения.
Выходя из руин отеля, я отчего-то спросил Кашина:
- Так что, все будет нормально?
- Ты че, Климов, не выспался? – хохотнул тот, - ну ты даешь! А что может быть не нормально в нормальной войне, в нормально разрушенном городе, по улицам которого нормально ходят вооруженные, а может быть, и нет, незнакомые тебе люди. Или ты за последние годы можешь вспомнить еще что-то более нормальное?
- Да ты, Кашин, философ оказывается, - с улыбкой я хлопнул по его плечу. От бронежилета поднялось облачко пыли.
- Если и философ, то точно не греческий, - и мы расхохотались вместе.
Из-за сгустившихся сумерек бронетранспортер ехал не быстро. Мы двигались к какому-то пустырю. Там была устроена вертолетная площадка. В наушнике голос Кашина сообщил, что до места прибытия осталось минут восемь. Мы как раз выехали за пределы квартала. Вдали, на фоне темно-багровой полосы заката, километрах в пяти от нас, виднелись черные силуэты следующего массива строений. Свет фар вырывал из темноты скелеты стоявших по обочинам дороги легковушек. Попался еще один автобус и два армейских грузовика. Очевидно, из-за тишины вокруг шум двигателя и колес бронетранспортера казался необычно сильным. От этого становилось как-то неуютно, будто стоишь раздетый посреди многолюдной площади.
Свернув с дороги, машина нырнула носом вниз, и мы на кошачий манер вцепились в броню. Слева показалась какая-то спортивная площадка. Во всяком случае, один из уцелевших баскетбольных щитов не двузначно намекал на это. Справа метрах в ста пятидесяти виднелись сигнальные огни. В наушниках раздалось протокольное: «борт - периметру - ответьте». На что чей-то хриплый голос ответил: «периметр на связи - чисто». Судя по тому, что в этот момент видел я, периметр был хоть и говорящим, но невидимым. Бойцы показались только после того, как бронетранспортер затормозил, подняв густое облако пыли.
Уже чувствовалась усталость. Для разминки я пару раз нагнулся и присел. Взглянул на навигатор. Было начало восьмого. Издалека доносился звук подлетающего вертолета. Кашин о чем-то разговаривал с бойцами «невидимого» периметра. Достав сигарету, я закурил и тут же бросил. В завершение всего получить пулю было бы более чем глупо. Зачем же искушать судьбу?
Солнце давно скрылось за горизонт. Исчез и багровый след заката. Вокруг как-то сразу стало черным-черно. Огни большого города остались в недалеком прошлом. Подумать только: каких-то два с лишним года назад в Стамбуле было более десяти миллионов жителей. И что осталось? Чернота и опустошенность руин навивали образ разоренного мальчишками муравейника. Особенно же было непривычным и даже напрягающим отсутствие грохота и шума, которые в последнее время были круглосуточными спутниками. Глядя на остатки спортивной площадки, я вспомнил школу и подумал – вернусь ли я туда снова. Теперь, как мне кажется, мне этого хочется все больше. Трудно сказать – как сложится судьба дальше. С некоторых пор завтрашний день представляется мне уже не так отчетливо как раньше. Единственное, что я знаю точно, так это, что быть со своей семьей и, как можно быстрее, – для меня самое главное. Ведь то, о чем всерьез спорят наши бойцы, – что это может быть и не конец – мне совсем не нравится. И ни о каком продолжении этого кошмара даже думать не хочется.
На мгновение, зависнув над площадкой, транспортный вертолет мягко приземлился.
“Аллигатор” сопровождения проплыл мимо и, завалившись на правый борт, постепенно скрылся в темноте. Прикрывая лицо ладонью, я повернулся навстречу идущим к нам людям. Нам с Кашиным предстояло представиться и доложиться. Поравнявшись, мы вдвоем ожидали пока к нам подойдут.
- Старший лейтенант Климов, штаб третьего корпуса сил быстрого реагирования, переводчик. В соответствии с приказом командира корпуса на время проведения переговоров поступаю в распоряжение генерал-лейтенанта Одинцова.
- Лейтенант Кашин, разведрота третьего корпуса сил быстрого реагирования, командир группы сопровождения, - мой товарищ был более лаконичен.
- Подполковник Скумин, руководитель группы по подготовке встречи высшего командования, - протягивая руку, ответил подполковник. – Майоры Пронин и Голованов, – при этом Скумин как-то по киношному, не оборачиваясь, развел руки в стороны на позади стоявших офицеров, – в составе группы отвечают за организацию закрытых каналов связи и подготовку места встречи соответственно.
Ввиду отсутствия света, черты лиц прибывших офицеров едва ли можно было разглядеть, а любые источники света в подобных ситуациях должны были быть выключены. Единственное, что бросилось в глаза сразу – это не полевое обмундирование и отсутствие боевой амуниции. У майора, отвечавшего за связь, в руках был маленький аккуратный кейс. Скорее всего терминал кодированной спутниковой связи. Скумин держал деловой портфель. Перебросившись обычными для встречи фразами типа «как дорога», мы направились к бронетранспортеру.
Подполковник с офицерами спустились внутрь бронемашины, мы же привычно расположились на броне. Машина взревела и, содрогнувшись, двинулась вперед. Только теперь свет фар снова стал выхватывать из темноты различные предметы и ведущую вдаль дорогу. Кашин доложился по протоколу. Пилотов вертолета заберут со сменой «невидимого» периметра.
Всю дорогу меня, да я думаю и не только меня, подмывало пораспрашивать как там жизнь в России. Европейским информационным агентствам верить как-то не хотелось. И скорее не потому, что в их сообщениях было очень много различного негатива о российской действительности, но потому, что где-то в глубине я боялся, что все это действительно так и есть. И пустые магазины, и жуткая дороговизна и разгул преступности. Размышляя над этим, я просто впадал в тоску от одной только мысли, что мои жена и дети даже питаться так не могут, как я. У меня, в отличии от них, как говорится и голова не болит – где и что достать. А как у них? Вряд ли так же. С расспросами я отложил до лучшего времени. Да и шум двигателя был приличный. Нормально не поговоришь.
К зданию отеля мы добрались без происшествий. По прибытии группа Скумина общалась с командиром корпуса и нашими разведчиками. Потом Сергей пригласил меня. Из всего услышанного я понял, что завтра денек будет не из легких. Сначала вылет в район Галатского моста, куда придет военный корабль с нашей делегацией. А потом мы должны будем вернуться в пригород, именуемый греками Влахерны. Очевидно, здесь и предстоит провести встречу по передаче Константинополя. Если это так и будет, то это очень символично, ведь именно через стены влахернского квартала почти шесть веков назад турки ворвались в Константинополь.
Пока я прокладывал в уме исторические параллели, согласовывание завтрашних действий закончили. Скумин с офицерами отправились утолять голод, а наши разведчики – спать. Я, было, тоже хотел по-уставному откланяться, но вспомнил про диктофон и немного замешкался. Сергей, заметив мое замешательство, спросил:
- Володя, ты что-то хотел?
Пользуясь тем, что связисты и наблюдатели были в наушниках и, к тому же, всем своим вниманием прикованы к мониторам, я ответил без официоза:
- Сережа, буквально несколько слов про диктофон. Точнее про содержание записей.
- Помню, помню. Давай валяй. Можешь и не несколько. Теперь времени – вся ночь, - Сергей улыбнулся хорошо знакомой мне улыбкой и присел на край стола.
- Ты знаешь, - я также присел на стул и достал сигареты, - то, что могло бы интересовать нашу разведку, в записях практически отсутствует, но личного там, как говорится, через край. Я даже не стал слушать все подряд. Останавливался лишь, когда упоминались какие-то события военного характера…
Тут Сергей меня перебил:
- Подожди, подожди. Скажу сразу – формулировки типа «практически отсутствуют», разведку не удовлетворяют. Ты сам прекрасно знаешь, что в таких формулировках уже зарыты какие-то допущения. Здесь же должна быть однозначность. Од-но-о-зна-ач-но-ость! – и Сергей, будто пытаясь услышать эхо, на мгновение застыл. - Ведь все вещи уже описаны и наша задача – провести предварительный анализ и дать однозначное заключение, - очнувшись, продолжил он.
Сергей конечно же был прав, но меня его замечание несколько обескуражило.
- Сережа, если моего заключения будет достаточно, то я готов его дать. Понимаешь, там целый кусок жизни не просто посторонних людей, но семьи, единого целого… Супругов, оказавшихся волей судьбы в разлуке. И, я думаю, то чем жил последние пару лет один, его внутренние переживания и мысли, будет небезразлично для другой, которая была его половиной.
- Ну, брат, уж такой сентиментальности я от тебя не ожидал. Давненько я тебя таким не видел, - Сергей, похоже, был действительно удивлен.
- Да дело не в сентиментальности. Никакие это не сопли. А давненько мы, на самом деле, не говорили о простых, человеческих вещах. Мы ведь с тобой сами не видели родных, близких и любимых почти три года. Чем все это время они жили, чем жили мы – для нас всех знать это очень важно и нужно. Понимаешь – это как связующее звено между той жизнью до войны и теперешней, настоящей жизнью, в который мы стали, я думаю, уже совсем другими. И нам еще предстоит и самим понять, и близким как-то донести – почему наш выбор был именно таким. И почему мы стали другими. Поэтому, я думаю, было бы правильно, если бы эти записи мы отправили жене погибшего пилота. Это часть их жизни.
Лицо Сергея стало серьезным. Взглянув мне в глаза, он спросил:
- Скажи откровенно – тебя, Лена до сих пор винит за твое решение?
Я сразу же понял, что в уме Сергея этот вопрос звучал иначе: винит ли Лена его самого за то, что он, зная о реальности предстоящей войны, втянул меня в самую ее гущу.
- Сережа, ты же прекрасно знаешь, что решение о моем временном переезде в Москву было у нас с Леной обоюдным, - я попытался уйти от возможной остроты разговора, но Сергей меня перебил.
- Ты знаешь, сколько раз за это время я с ужасом представлял, что и как буду говорить Лене, если, не дай Бог, с тобой что-то случится.
Я попытался, было, вставить слово, но Сергей не дал.
- Не перебивай! Так вот. Все это время я всеми правдами и неправдами пытался уберечь тебя от излишних и напрасных рисков. И, если ты это заметил, то не думай – в этом нет никакого стыда. Ведь ты не солдат, а ополченцев у нас не водится. Но в пределах возложенных на тебя задач ты был безупречен. И тем самым свой долг ты исполнял добросовестно. Однако война такая штука… Да ты и сам уже проникся, - Сережа при этом как-то замялся и стал ладонью потирать кулак. Я молчал.
- Короче говоря, Володя, прости меня…
- Да ты че, братан, дунул что ли, - я намеренно перешел на нашу юношескую манеру общения, чтобы как-то разрядить неожиданно возникшую неловкость, - ты, в чем тут еще извиняешься?
- Вов, не дури, брат. Ты сам прекрасно понимаешь, о чем я. Ведь теперь не только я, но и ты знаешь, что тогда, предлагая тебе воинский контракт, я знал поболее твоего. И то, что вероятность военного конфликта уже тогда была высока, я тоже знал. Иначе, зачем в штаб корпуса переводчик с немецкого, да еще и греческого языков. Короче – есть за мной грешок. Вот и прошу – прости.
Тут замялся уже я. Действительно, я не мог подобрать нужных слов. В глубине души я чувствовал какой-то осадок, будто Сергей меня использовал. Но, с другой стороны, я же шел работать не в контору какую-то, а в армию. И функция у нее такая – воевать, если понадобиться.
- Сережа, я все понимаю. В том числе и то, что в этой организации далеко не все, и не всегда можно сказать. Даже по дружбе. Так что не перекручивай. Все нормально. И не вини себя напрасно…
Тут один из наблюдателей нас перебил.
- Товарищ полковник, тут обращение президента Евросоюза транслируют. Возможно, вам будет интересно…
Переглянувшись и с облегчением на душе, мы с Сергеем подошли к группе наблюдения. На одном из мониторов шла трансляция из Брюсселя немецкого канала новостей. С небольшим запозданием, диктор действительно дублировал на немецкий выступление европейского президента. Я попросил сделать громче звук.
«…Конфликт внутри политического и военного блока не позволил адекватно отреагировать на внешнюю угрозу, что породило замешательство и несогласованность в действиях союзников.
Непомерным грузом ответственности легла на наши плечи пока еще предварительная информация о человеческих потерях. Мы скорбим и склоняем головы в память о полутора миллионе погибших жителей и защитников свободной Европы. И еще с большим ужасом пытаемся осознать человеческие потери соседней Турции, оказавшиеся равными почти двенадцати миллионам жизней. Это самые чудовищные потери среди гражданского населения со времен последней мировой войны.
Огромной и кровоточащей раной на теле единой Европы стали последствия этой по сути бессмысленной и безрезультатной бойни с огромным количеством жертв и без победителей. Она должна заставить нас переосмыслить не только основы коллективной безопасности, но и доверительных отношений с нашими партнерами и соседями. Мы должны сделать максимум для того, чтобы в дальнейшем решения всех острых вопросов зависели только от дипломатических усилий. Без определенной степени доверия далее сосуществовать не возможно…»
Дальнейшая риторика этого господина меня уже не интересовала. Действительно сообщение о жертвах было шокирующим. Но мы остаемся, каждый со своими горестями и переживаниями, как правило, один на один. Понятное дело наши потери он не упомянет…
Я же тосковал о семье. Как Лена, как дети?! Последние пол года не было возможности установить связь. После вынужденного переезда к ее матери в Могилев, у них уже не было возможности поддерживать связь. Я лишь раз в месяц отсылал телеграмму о том, что у меня все нормально. Хотя из всего того, что запечатлелось у меня в памяти – нормального ничего и не было.
- Ты запиши это, - обратившись к рядовому, Сергей тыкнул пальцем в монитор.
- Да я сразу включил запись, товарищ полковник, - ответил тот.
- Пожалуй, пора бы и отдохнуть. Давайте уже завтра со всем этим разберемся. И с записями тоже, - повернувшись ко мне, Сергей протянул мне руку, - ох, и не простой будет денек.
Я крепко сжал его ладонь и пристально посмотрел в глаза. Мы оба прекрасно понимали, что далеко не все из того, что мы все считаем страшным, позади. И впереди нас ждет совсем не легкое и не простое время.
Пробираясь к своему месту ночлега, я как-то резко почувствовал жуткую усталость. Предстояла сложнейшая работа по передаче огромного города. Что это такое и как все это будет происходить, мне было представить сложно. Одно я знал точно – после передачи мы отсюда уйдем. Вопрос только: куда?
В небольшом холле первого этажа из полумрака углов уже доносился храп бойцов. Сбросив с себя бронежилет и амуницию, я присел на свою импровизированную кровать из уцелевших двух кресел. Ноги были как свинцовые, а в голове все крутились слова о миллионах погибших.
Как-то непроизвольно я тихо произнес: упокой, Господи, души всех погибших в этой бойне, в этом котле безумства, ненависти и страха.
Память почему-то вернула образ погибшего пилота и его жены, которая ждет его возвращения с малышом на руках. Я лег, и отяжелевшие веки скрыли от меня окружающую реальность. Передо мной поплыли картины прошедших боев, окровавленные, искаженные болью лица бойцов, рокот взрывов, толпы куда-то бегущих людей и детские заплаканные глаза. А где-то далеко-далеко был слышен мой собственный голос: прости, нам всем, Господи, прости!
***
Понемногу человек стал чувствовать, что силы возвращаются к нему. И снова, взяв в руку палочку, он стал выводить на песке какие-то линии. И странное дело… Это бескрайнее бежевое пространство и фигуры на песке, и дерево за спиной – все окружающее его – казалось вроде бы и прежним, но как будто бы что-то все же изменилось. И эта перемена была настолько явной, что человек не мог не ощутить ее. Он попытался напрячься, но мысль по-прежнему отказывалась принимать стройный и законченный вид. Тогда откуда же это ощущение перемены? Казалось, эта уверенность исходила из самой сердцевины человека. От этого он чувствовал еще больший прилив сил.
Тем временем по начерченным у ног фигурам мелькнула какая-то тень. Она была настолько быстрой, что человек даже не стал напрягаться, чтобы уловить смысл произошедшего. Однако вслед за этим случилось нечто совершенно неожиданное. В голове, вторя мимолетной тени, промелькнула мысль: «птица». От этого слезы снова тонкими струйками потекли по щекам. Но уже не от бессилия, безысходности и подавленности, а от радости. Огромной радости оттого, что в эту пустыню необъяснимой и непонятной для человека оставленности и одиночества возвращается сознание. Птица значит небо. Небо – это нечто такое, что человек не просто знал. Небо ему нравилось. Но почему?.. Конечно же! Как он мог это забыть?! Небо – это полет. Он любил летать. Летать как птица, свободно паря в бескрайних прозрачных просторах.
Тут же человек обнаружил в себе силы поднять голову. Чтобы взглянуть вверх. Да! Это небо. Правда, как кажется, немного не такое, которое когда-то знал он. Но все же небо. Легкое дуновение ветра снова скользнуло по его лицу. И это настолько глубоко потрясло человека, что внутри его все словно закричало: «я узнал!». Это был не ветер! Ни сейчас, не в прошлый раз – это был не ветер! Как же он мог сразу не понять, не узнать? Это были ладони его любимой женщины. Это были нежные и родные ладони Хайке, которые она часто прикладывала к его щекам, погружаясь пристальным взглядом в глубину его глаз. И вмиг все, что человек навсегда считал утерянным, вернулось к нему. И все стало понятно и ясно. Настолько ясно, что окружающий его свет как будто стал еще ярче.
Человек отстранился от дерева и, повернувшись, оперся на него ладонью. Встав сначала на одно колено, он медленно поднялся на ноги и посмотрел вокруг. «Я не оставлен и не брошен. Еще предстоит встреча с любимыми и дорогими мне людьми. И мы будем вместе…» Сама эта мысль просто окрылила человека, и он, размазав по щекам ладонями слезы, пошел вперед. Пошел навстречу свету, и чем дальше он уходил от дерева, тем отчетливее он слышал голос: «иди за мной». Ноги ускоряли шаг, и незаметно для себя человек начал бежать. И с каждым шагом он чувствовал, как силы наполняют все его естество, а память возвращает ему все то, что сделает случившееся и происходящее с ним осознанным…