Нет, я не вчера проснулся. Хотя я родился только вчера. Но до сих пор не вижу света. Как хочется забыть то, что еще не видел. Не я придумал появиться в этом мире, потому что не я его придумал.
У меня теперь есть вера, но эта не та вера, в которой существуют мои постоянные сомнения. Когда еще не родился, я знал во что верить. Поэтому я верю только в тебя и в себя. А над всем остальным до сих пор льются бесполезные слезы Христа. И мне до сих пор хочется накалывать беззащитность своей души на торчащие кресты выпуклых куполов сердобольных храмов. Хотя плачут только ивы и иконы, но и мои слепые глаза тоже умеют плакать. Я и так не вижу, где чужая, где моя совесть, от слез много непонятной туманной выпуклости, а отрезвление бывает бездарно и болезненно откровенным.
Только в тебе я вижу библейскую светлость и святость. Поэтому, не раскрывая своих молочно-спаянных глаз, я постоянно ищу твою теплую грудь. Поэтому животворный сосок распух только для меня.
Надо мне это? Нет, не надо. Когда меня еще не было, то не об этом я мечтал. Так не хотел все время прятаться в тебе, так хотел, чтобы твоя грудь не таранила туман будущего сомнения, а стеснительно утыкалась бы все время в мою спину. А теперь… А теперь, что значат для меня слезы веры, какую твердость имеют слезы христианские, спрятанные между сомкнутых твоих ног. Еще не научившись ходить, у меня уже заплетается нога за ногу, и пироги подносят не на том подносе и не для меня. Поэтому мне лучше быть там, откуда я пришел. Поэтому я не поднимаю тяжелую голову, которая всегда будет лишней и всегда слишком глупой.
Поэтому я так рвусь снова в тебя – закрой меня от этого ясного света. Мне его слишком много. Прими меня в ту темноту, из которой я не хотел появляться, но все же должен был огласить мир нечеловеческим криком своего присутствия. Но ты же снова и снова скрещиваешь свои белые ноги, - оказывается, и меня для тебя теперь слишком много.
Ты говоришь, что неприлично сильно укусил твой сосок. Как бы я хотел боли от твоих зубов на своем соске. Как бы я хотел раздолья твоих раздвинутых ног, а не грусти и понимания закрытых глаз. Не могу, не могу я любить тебя той чистотой и силою, потому что мне страшно поднять голову, Но хочу, чтобы ты знала, что мое появление в этой жизни это только предупреждение в твою будущую жизнь. Я знаю, что ты именно меня родишь, и я не останусь размазанной слизью, которую стыдно показать другим. Я знаю, что смогу стать тем сокровищем, которого ты снова захочешь принять обратно в себя, а, если не сможешь, то пустота между обнаженных ног горячей и навязчивой мыслью будет грустить от отсутствия меня в твоей жизни, моих рук и губ, которые только рождены для того, чтобы любить тебя, и моего тела, чтобы вечно принадлежать тебе