ХХ век. Ленинград. Невский проспект, гремит оркестр. Горожане любят моряков, а тут возвращается старейшее училище. Не забыта блокада, еще существует затемнение, но 900 дней позади, а впереди жизнь. Люди скромно одеты и не очень сыты, но сегодня праздник, на лицах улыбки. И слезы – тоже.
Зима. Из-за простудных заболеваний в училище объявляется карантин и запрещаются увольнения в город. Не нужно объяснять, какой трагедией это было для курсантов. Но оставались вечерние лыжные тренировки. Тем лучше! Многочисленные лыжники в парадной форме, но в шапках и перчатках, с лыжами на плечах устремлялись к выходу. Самые добросовестные вначале спускались к замерзшей Неве, а другие сразу садились в трамваи разных направлений. От вечерней проверки лыжники освобождались и должны были возвращаться ко времени отхода ко сну. Но некоторые появлялись только заполночь и с сухими лыжами. А начальство было снисходительным.
Так о чем, собственно, речь: о карантине, о лыжах? Нет, о любви.
Существуют города невест, где живут, например, ткачихи, и города женихов — отдаленные гарнизоны. Город был и тем и другим, невест и женихов на любой вкус.
Молодых выпускников-офицеров обычно посылали служить далеко. С ними были смелые юные жены. Дикая природа дальних гарнизонов, отсутствие цивилизации, романтика и любовь. Вернее, две любви: к мужу и еще не забытой маме. Иногда, сама не желая того, побеждала мама. А мужу оставалось утешаться известным русским способом.
Говорят, женщина—царица любви. Нет сомнений. Но каждая царица бывает вначале принцессой, и многое зависит от того, как повезет принцессе.
Что было делать ровеснице молодой жены, голодной девочке во время блокады несколькими годами раньше? Как сохранить жизнь? Ее мать думала об этом больше. Война кончилась, девочка расцвела, нравится и сознает это. Она наедине с жизнью, верного советника – мамы нет. Свободна, имеет неплохую работу и любит, кого хочет. Но не за деньги. Ее приглашают в Мариинку и в «Европу», чаще в последнюю. Ей есть с кем спать, только просыпаться не с кем. Неблагодарный кавалер почти не вспоминает о ней всерьез. И замуж не берет.
Кто она, как ее называть?
Может быть, вспомнить «Пару гнедых» Апухтина и Х1Х век, но она не кокотка. Современный, шершавый термин тоже не подходит, она не продается. Так кто? И мудрый народ рассудил по – своему: честная давалка.
У народа были и другие темы, например, о самом высоком доме города.
Немолодой горожанин: Известное дело. Исаакиевский собор, с него в ясную погоду виден Кронштадт.
Работник «органов»: Большой дом на Литейном, оттуда видны Соловки.
Моряк—курсант: С трехэтажного училища на набережной Васильевского видны Камчатка и Курильские острова. В любую погоду.
И вот первое серьезное прощание с городом и отъезд. Именно туда. Есть сходство: географическая широта, белые ночи, много воды. И окно – на восток. Этим окном Россия заинтересовалась до открытия западного.
В хорошую видимость красивая высокая страна открывалась по всему горизонту, постепенно вырастая из воды. Вначале гигантские шатры сопок, потом отвесные скалистые берега, затем зеленые ущелья, прорезающие их. Одно из них вело в Авачинскую губу.
Встреча состоялась поздним вечером, когда берега почти не были видны. Поразило множество огней города, расположенного на склонах сопок, что создавало впечатление многоэтажности, которое прошло с рассветом. Петропавловск Камчатский.
ХХ1 век. Санкт-Петербург. Банк. Обменяв сотню долларов, муж с женой усаживаются неподалеку от кассы, чтобы пересчитать деньги. Рядом мужчина. В нем чувствуется что-то от зоны
Такси. Выборгская. Петроградская. Васильевский. Ростры. Сфинксы. Набережная лейтенанта Шмидта. Крузенштерн. 12 линия --последний поворот. Вестибюль зала Революции училища.
Здравствуй, радость! Или – грусть? Или – пополам?