В 1976 году Эллен Вэнс и Натаниэль Вагнер провели специализированный опрос студентов курса психологии сексуальных отношений с целью определения схожести и различия между мужским и женским оргазмом. Участники опроса должны были описать свои ощущения, заменив слова «вагина» и «пенис» на «гениталии», чтобы нельзя было определить, кто об этом написал – мужчина или женщина. После прочтения учёные пришли к заключению, что ответы сорока восьми участников опроса во многом, если не во всём, одинаковы. Описание сводилось к рассказу о невероятном напряжении всех мышц и органов тела с последующим высвобождением и сокращением в области гениталий, а также ощущения щекотания по всему телу, потере контроля над собой и заключительного наивысшего наслаждения. Среди опрошенных не было ни одного, кто дал бы хоть сколько-нибудь поэтическое описание. В этом, однако, нет ничего удивительного, так как это был опрос сексологический.
А что если модифицировать тему и перевести её в сферу художественную, где с помощью метафор привычным и знакомым понятиям придаётся образ изысканный? Неизменный поиск схожести – исключительное занятие тех, кто посвящает себя искусству. Так, например, я впервые прочитала о сравнении оргазма с морскими волнами у японского писателя Ясунари Кавабата. Разве не красивая метафора? Но сейчас мне хотелось бы поговорить о другом типе оргазма, не физиологическом, а эмоциональном. Поэтому для начала заменю слово «оргазм» на слово «экстаз» и порассуждаю об экстазе, который мы получаем, например, слушая музыку. Если вспомнить, что такое звук, то это есть не что иное, как распространяемые в упругой среде колебания воздуха. Представим, что образуемые волны идут не на мембрану уха, а на воображаемые «душевные» струны, которые «натянуты» где-то в районе груди, то есть там, где по нашему ощущению «живёт душа». Из-за того, что душевная организация людей разнится в силу воспитания, жизненного опыта и культуры, музыкальные волны воспринимаются «душевными струнами» каждого человека по-своему. Теперь становится ещё более очевидным, что физиологический оргазм, в свою очередь, одинаков для всех, кто его испытывает, именно в силу одинаковости физической устроенности людей.
Один из моих знакомых однажды признался, что чувствует состояние экстаза от Третьей Симфонии Сен-Санса. Мне был понятен его выбор, но я бы ещё добавила, что помимо волновых ощущений музыкальный экстаз передаёт волшебное, ни с чем несравнимое ощущение полёта. Однако, перебирая в памяти знакомые произведения, которые подтверждали бы эту идею, получалось, что «полёт», как отражение наивысших эмоциональных переживаний, встречается только у композиторов эпохи романтизма. Тут же начинаю пытать себя вопросом: «А разве в другие времена композиторы не влюблялись, не страдали, не мечтали и не отражали свои чувства в музыке?» Дело в том, что в период Возрождения, барокко и классицизма музыканты служили церкви и знати. Определённая «закрепощённость духа», вызванная не цензурой, в нашем понимании, а особенными рамками установленных форм, не позволяла авторам достичь «полёта», как ощущения свободы от однообразности бытия. Старинную музыку, звучавшую 6-7 веков тому назад, нет смысла анализировать на присутствие «полётности», потому что, во-первых, до нас дошло очень небольшое количество её образцов, и во-вторых, известно, что она была, в основе своей, литургической и одноголосной (григорианское пение, например). В эпоху барокко с ее ценнейшими «атрибутами» такими, как контрапункт, гармония и полифония, была заложена основа музыкальной структуры, с помощью которой возможность передачи красоты мира и его ощущений стала более полной. В «Арии» из Оркестровой сюиты №3 Баха уже появилось нечто близкое к «полету», но все же это было больше похоже на «парение» в воздухе. То есть это не музыка восходящего полёта, а отражение подобия нахождению на снежной вершине, на которой созерцаешь мир перед вознесением. В этот же период возникло понятие передачи музыкальными средствами образов или явлений природы. Так, в концертах «Времена года», принадлежащих циклу «Il cimento dell'armonia e dell'inventione» Антонио Вивальди, посредством музыки передаётся щебетание птиц весенним утром, шум дождя во время летней грозы, перезвон замёрзших капель воды на деревьях зимой. Тем не менее, «барочные» образы ещё не так сильны, как те, которые появятся в эпоху романтизма. И, говоря о них, мы часто ограничиваемся двумя словами: называем весёлой ту музыку, что звучит в мажоре и грустной, которая звучит в миноре.
В период классицизма композиторы были уже «подготовлены» к тому, чтобы передавать музыкальным языком чувства более широкого ранга. Так, в медленных частях многих концертов и симфоний Моцарта звучат тоска от утраты, просветлённая печаль или любовная ностальгия. То же самое и у Бетховена, у которого наряду с этим появляется ещё и более рельефный, чем у композиторов барокко, образ природы. Например, в Симфонии № 6 «Пасторальная». Правда, этому во многом помогает её программность, то есть то, что каждая из частей имеет своё название. В классицизме ещё не наступило время «полётов», но уже чувствуется приближение эпохи расцвета душевных переживаний в музыке – эпохи романтизма. «Синдром Вертера» начинает одолевать сердца натур поэтических, и появляются «Liebestraum № 3» Листа, Этюд №3, оп.10 Шопена, Концерт для виолончели Шумана. И, наконец, без видимого различия с сущностью романтизма, но с оттенком народности и новыми музыкальными структурными идеями, приходит время постромантизма, в котором композиторы от созерцательности и задумчивости переходят к передаче безбрежности чувств. Это звучит в Adagio sostenuto Второго фортепианного концерта Рахманинова, в Adagietto Пятой симфонии Малера, в «Isoldes Liebestod» Вагнера. Симфоническая поэма Скрябина «Poeme Orgiaque» (Поэма экстаза), похоже, уже своим названием говорит о теме. Но в самом произведении не так много эротики, как передачи рождения экстаза в процессе художественного творения. Хотя возможно, что звучание флейты и трубы во вступительной части произведения может вызвать ассоциации встречи нежного женского и уверенного мужского начала.
В заключение этого ненаучного путешествия по музыкальным эпохам в поиске произведений, уносящих с собою в заоблачную даль, скажу, что для меня таким является Увертюра-фантазия Петра Ильича Чайковского «Ромео и Джульетта», которая с невероятной точностью и глубиной передаёт и ощущение полёта, и волновую природу экстаза, как момента наивысшего духовного наслаждения.