Давно это было. Не знаю уж, когда в точности, но только жил в одной деревне парень по имени Иван. Шел ему уже тридцатый год. Был Иван поздним и единственным ребенком в семье, но к тому времени не обзавелся ни молодой женой, ни малыми детишками. Так и жил в родительском доме. Был он красив лицом, широк в плечах и строен, да только одна особенность отпугивала от него всех деревенских девок и баб. Особенность эта заключалась в том, что Иванов хер имел размеры небывалые. Длиною он немногим не достигал метра, и это в спокойном состоянии! Таким он был с самого детства. Иван родился уже с этой штукой по колено. Повивальная бабка, принимавшая роды у Аграфены - его матери - завидев такое, грохнулось в обморок, даже не перерезав пуповину, и Аграфене самой пришлось через силу нащупывать нож и отсоединять маленького Ивана от себя. Бабку отпоили квасом и выпроводили за ворота. С той поры все и началось. Повитуха не стала держать язык за зубами и разнесла по всей деревне новость о необычном ребенке. По началу деревенские все шептались о том, какого богатыря привели на свет Аграфена и Федор – отец Ивана, да как вырастет малый, да как не станет девкам проходу от него. Шептались и посмеивались. То есть бабы посмеивались, а мужики с грустью потирали свои причинные места и курили махру, сплевывая на землю.
Вскоре разговоры и шепотки стали постепенно стихать. Иванова необычность затмилась повседневными заботами. Некогда крестьянину впустую языком трепать. То пахота, то сев, то сенокос. Да мало ли дел может быть. Всех и не перечислишь.
Иван тем временем рос и креп. Никогда не отказывался от мамкиной титьки, пока лежал в люльке, да и, выбравшись, наконец, из нее, не страдал отсутствием аппетита. К пяти годам он обгонял всех соседских ребятишек - своих сверстников - и в росте, и в силе. К семи был на голову выше самого высокого из них. Был он розовощек и светловолос. Все бы ничего, да только Иванов член не отставал от всего остального тела и рос вместе с ним. В то время, как остальные дети бегали по улице еще голозадые, в одних рубашках, Ивану уже приходилось носить штанишки, специально сшитые для него матерью, иначе можно было зацепиться за что-нибудь и пораниться. Да и не прилично это, когда у всех на виду телепается этакая громадина. К левой штанине портков, мать пришила изнутри специальный длинный кармашек, куда заправлялся Иванов хер, что бы не мешался при ходьбе. Мать иногда, вздыхая, говорила Ивану:
- Ох, Ванечка, дитятко ты мое, даже не знаю, за что наградил тебя Господь этакой штуковиной. Да и награда ли это? Ох, не знаю, не знаю.
Отец только хмурился в усы при таких ее словах, да сводил к переносице густые брови. Иван же хлопал на мать светлыми глазами, не понимая еще тогда причины ее вздохов. Хлопал глазами, нетерпеливо переступал с ноги на ногу и просился:
- Мам, ну, мама! Ну можно я уже побегу с ребятами играть. Они на реку собрались, раков ловить. Ну, мам!
- Беги, что уж,- отвечала мать,- только не снимай штанов, когда в воду полезешь. Слышишь, не снимай!- кричала она уже вслед сорвавшемуся с места Ивану.
- Вот непоседливый какой. Федор, ты бы сказал ему. А то, того и гляди, забалует. Слышишь, Федь?
- Хм… - отвечал ей муж,- Да куда ему баловать то? Эх…
С этими словами Федор снова углублялся в свою работу. Был он отменным столяром и резчиком по дереву. Резал для всей деревни детские игрушки, ложки, узоры на ставнях, да мало ли чего еще. С того и жили.
Время шло. И чем старше становился Иван, тем все больше и больше стал он понимать свою непохожесть на других. К двенадцати годам, бывшие друзья стали все больше сторониться Ивана. Мальчишки, к тому времени уже начавшие кое-что понимать в этих делах, теперь не звали Ивана в свои игры. Они завидовали ему той злой детской завистью, которая так жестока и непоколебима. Не понимая тогда, что завидовать, в общем-то, нечему, Они дразнили Ивана. Завидев его издалека, они кричали:
Иван по улице идет,
А елдою пыль метет,
Камни разбивает,
И гусей пугает!
При этом очень обидно смеялись, улюлюкали и тыкали в него пальцами. Конечно, все это делалось на расстоянии, потому что связываться с Иваном в открытую, а тем более один на один, никто не хотел. Иван был очень крепок, и его обидчикам очень бы не поздоровилось, решись они вступить с ним в драку. Особенно они укрепились в этом мнении после того случая, когда Иван одним ударом выбил пару зубов и расквасил губы Егорке, самому сильному пареньку из всех его сверстников. Тот решил, что все-таки сможет справиться с Иваном, и задевал его сильнее других ребят.
- Иван, дурья башка, доставай елду из мешка!
- Ивашка-Ивашка, елда в кармашке!
Иван не стал спокойно сносить все это и ответил Егорке, что у того голова похожа на коровье вымя, а изо рта воняет, как из отхожей ямы. А Егору только этого и надо было.
- Ах ты так!?- закричал он, и кинулся на Ивана с кулаками. Кинуться то он кинулся, но сделать ровным счетом ничего не смог, потому как был остановлен ударом в лицо и тут же растянулся в дорожной пыли, заливая рубаху кровью и выплевывая передние зубы. Вот с этой-то поры мальчишки стали дразнить Ивана с безопасного расстояния, а если он направлялся к ним, сжимая кулаки, удирали прочь со всех ног.
Иван стал замкнут и неразговорчив. Отец и матерью пытались ему помочь, развеять как-то его печаль, но все было без толку. Они пытались втолковать другим родителям, чтобы те утихомирили своих детей и не позволяли им издеваться над Иваном, но те только разводили руками: дети, мол, чего с них взять.
Иван проводил все свое время помогая матери по хозяйству либо отцу в его столярном деле. Он быстро перенимал отцовские навыки, и уже через некоторое время сам мог резать ложки и незамысловатые статуэтки из дерева. Однако, это занятие не очень его радовало. Больше всего в то время он любил лес. Иван часто стал отправляться туда в одиночку. Если дома для него не было срочной работы, он уходил ранним утром и возвращался только вечером, иногда даже в темноте. Лес был его спасением. Он был интересен сам по себе, да еще и являлся прекрасным убежищем от постоянных окриков, смеха и поддевок деревенских ребят. Те тоже ходили в лес. Собирали грибы или ягоды, или просто баловались. Однако они всегда собирались на опушке и не смели заходить очень далеко. Боялись заблудиться. Да и зверья в этом лесу водилось предостаточно. И волки, и медведи. Бывали даже случаи, что медведь задирал бывалого охотника. Иван же, как будто не был подвержен страху. Он ходил в лес очень глубоко. Со временем он изучил его вдоль и поперек, по крайней мере в пределах того расстояния, которое позволял ему пройти один день. Он знал здесь каждую тропку, каждое дерево и куст. Он был здесь как дома.
Родители сперва не одобряли этих его прогулок. Они ругались и кричали на него, особенно мама. Пытались даже запретить ходить в этот лес. Но все напрасно. Как только выдавалась возможность, Иван упрямо сбегал. В конце концов, отец махнул рукой и справил ему хороший охотничий нож с собственноручно вырезанной дубовой рукоятью. На всякий случай, мало ли что. Этим то ножом Иван и взял как-то раз в лесу медведя.
Ему тогда шел шестнадцатый год. Была весна, и лес пробуждался от зимнего сна. Деревья шумели молодой листвой. Это было очень хорошее время. Свежесть разливалась вокруг, воздух был прозрачен и свеж. Иван в задумчивости брел по лесу, как вдруг услышал в зарослях недалеко от себя треск ломаемых ветвей. «Неужели медведь?» подумал он и застыл в нерешительности, не зная, что делать дальше, то ли бежать со всех ног, то ли, наоборот, остановиться и замереть на месте. Тем временем шум нарастал, и, наконец, медведь (а это был именно он) вывалился из зарослей и остановился, уставившись на Ивана. Если бы было лето, и медведь был бы сыт, он наверняка развернулся бы и пошел своей дорогой. Но была весна. Зверь был голодный и злой после зимней спячки. Он вытаращил свои маленькие злобные глазки, стал на задние лапы и попер на Ивана, издавая громогласный рев. Что было делать? Под рукой не было рогатины, а нож… да что нож. Разве им можно справиться с медведем. Но другого выхода не оставалось. Иван поудобнее перехватил рукоять, и, когда медведь уже собирался обхватить его своими лапами и сломать хребет, он поднырнул под эту тушу, левой рукой уперся в горло под пастью, а правой со всей силы всадил нож в сердце, одновременно толкая всем телом медведя назад. Если бы не Иванова сила, тут бы ему и пришел конец, но с первым ударом медведь покачнулся, издал дикий рев и стал заваливаться назад. Пока он падал, Иван успел выдернуть нож и отскочить в сторону. Все произошло в одно мгновение. Медведь упал на спину и стал скрести лапами землю. Наконец он издал последний вздох и застыл. Иван понял, что косолапый мертв. Эта мысль принесла с собой слабость в ногах и руках, и он опустился на землю, тяжело дыша. Силы как будто бы покинули его. Прошло не мало времени, покуда Иван смог прийти в себя. Отдышавшись, он стал думать, что же дальше делать с убитым медведем? До деревни на себе не допрешь, а оставлять здесь жалко. Прикинув так и так, Иван решил снять с медведя только шкуру. Провозившись довольно долго, он наконец осуществил задуманное, взвалил снятую шкуру себе на спину и побрел обратно в деревню. Когда он притащил ее домой и рассказал родителям, как все было, мать запричитала и стала упрекать его в глупости и безрассудстве, непрерывно плача и заламывая руки. Отец же только руками развел да по привычке нахмурился в усы. Что уж тут скажешь?
Весть о том, что Иван в одиночку, с одним ножом взял матерого медведя в лесу, моментально разлетелась по всей деревне. Мужики приходили поглядеть на шкуру и только кивали головами.
- Да уж….
- Да… - твердили они все, как один.
А парни стали бояться Ивана больше прежнего, и только самые отчаянные из них могли позволить себе обидное высказывание в его адрес. Но страх и неприязнь парней были теперь всего лишь малым горем по сравнению с отстраненностью и холодностью девушек.
Шестнадцать лет – это как раз тот возраст, когда парни уже во всю щупали своих подружек на вечерних гулянках, а то не просто щупали, а тащили в кусты или на сеновал, преодолевая притворное и кратковременное сопротивление. Иван же был лишен всего этого. Размеры его достоинства отпугивали всех девок. Они только прыскали смехом и шушукались, смотря ему вслед. Это было невыносимо и горько, но с этим ничего нельзя было поделать.
Так прошло еще десять лет. Иван уже полностью свыкся с мыслью, что никогда ему не познать ни мужской дружбы, ни девичьей любви. Никогда не завести семью и не услышать звонких голосов своих детей. Он все так же работал вместе с отцом или пропадал в лесу. Только теперь он мог не показываться дома по несколько дней, забредая все дальше и дальше в чащу, днюя и ночуя там.
Все шло своим чередом, пока однажды летом в их деревне не объявилась одна девушка. Она была травницей и знахаркой и искала место, чтобы поселиться, потому что хутор, на котором она жила всю свою жизнь сгорел. Знахарка никогда не помешает в деревне, если она конечно не ведьма. Люди подумали и решили: «Ну что же, пусть живет пока, а там посмотрим». На околице деревни стояла старая заброшенная избенка, вросшая в землю по самые окна. Ее то и было решено отдать Девушке в пользование. Та сказала, что лучшего ей и ожидать не приходиться, что, мол, спасибо вам, люди добрые, за заботу.
- Если хворь какая приключится или со скотиной что, обращайтесь, чем смогу, помогу.
На том и порешили. Зажила травница в той избе. Вычистила, вымыла ее, поразвешивала под потолком связки сухих трав да корешков, которые собирала в лесу да на полях. И стал к ней тянуться народ. У кого зуб разболится, у кого живот или спину прихватит, все шли к Марье - как звали девушку - и ни кому не было отказа. Всем она помогала и получала в благодарность от кого меду, от кого яичек или сала, хлеба или репы. Скотину тоже не оставляла она своим вниманием. Коров ли, лошадей ли лечила она так же заботливо, как и людей.
Была Марья необычайно красива. Светлые волосы убраны в тугую косу, змеей струящуюся по спине, серые с просинью глаза глядели открыто и ясно. Телом она была стройна, и всего в том теле было в достатке. Деревенские парни всегда гурьбой валили к ней, предлагая пойти с ними вечером на гулянку или просто прогуляться к реке и то да се. Но все они получали вежливый, но настойчивый отказ. Так помалу Марья спровадила всех набивавшихся к ней в кавалеры.
Когда Иван впервые увидел Марью, он был просто поражен ее красотой. Ни одна девушка в деревне не пробуждала в нем столько нерастраченного желания, как она. При виде ее Ивану становилось тяжело ходить и он, покраснев, пускался наутек. Однако она все сильнее и сильнее манила его. Все чаще и чаще он стал захаживать к ней в избушку. В начале действительно по делу,- родители его были уже стары и часто хворали, так что к травнице приходилось обращаться довольно часто,- а потом уж просто так, выдумывая несуществующие болезни, от которых срочно были нужны лекарства. Ивану просто необходимо было видеть ее и слышать ее голос, вдыхать аромат ее волос, смешанный с запахом сухих трав. Марья отчего-то не гнала его, хотя прекрасно догадывалась, что большая часть Ивановых историй выдумана. Она исправно толкла в ступке лечебные смеси, рассказывая при этом много интересных историй.
Знахарству Марью научила старая бабка, помершая незадолго до пожара на их родном хуторе, и уже с детства она знала все полезные и совсем не полезные травки и коренья. Знала, какие из них когда лучше собирать, как готовить травные смеси, настои и отвары, и какие из них от каких болезней помогают. Много чего рассказывала Марья Ивану о разных растениях. Да и Иван не оставался в долгу. Рассказывал о лесе, о деревьях, о зверях и их повадках. Так за разговорами незаметно и проходило время.
Ночами Ивану всегда снилась Марья. Ее голос шептал ему о любви. Во сне она была так близка, только руку протяни. Но наяву об этом было нечего и думать. Марья, конечно же, знала об особенности Ивана, но в разговорах никогда не затрагивала эту тему, и с ней Иван чувствовал себя спокойным и почти счастливым, совсем как дома.
Мать, догадываясь об Ивановой страсти, много раз твердила ему:
- Не ходи ты к ней, сынок. Нечего тебе от нее хорошего ждать. Погубит она тебя. Знахарки эти, они же почти что ведьмы, а чего хорошего можно от ведьмы ждать?
- Мама, да что ты такое говоришь? – отвечал Иван, - она же сколько добра людям сделала, а ты ту да же! Ведьма! Да какая она ведьма!?
- Не знаю уж, да только чует мое сердце, не кончится все это добром. Не кончится. Да и люди поговаривают, что ходят к ней девки молодые за приворотом, и никому она не отказывает.
- Да брешут люди. Брешут. Не верю я в это.
Этот разговор повторялся много раз. Как не старалась мать убедить Ивана, все было напрасно.
Все больше и больше влюблялся Иван в Марью, все чаще и чаще стал ходить к ней. И вот однажды, сидя в уютном тепле ее пропахшего травами дома и смотря, как она возиться возле деревянной ступки, подкладывая в нее какие-то коренья и пришептывая тихие слова, Иван вдруг решился и произнес вслух то самое, что давно шептал наедине с собой.
- Марья, я люблю тебя. Слышишь? Люблю!
Спина ее, повернутая к Ивану, напряглась. Она медленно положила пестик на стол и так же медленно развернулась.
- Что ты сказал? Повтори.
Иван опустил плечи и еле слышно зашептал:
- Я люблю тебя. Очень. Больше жизни, понимаешь?
- Почему же ты раньше не сказал мне об этом? Почему молчал?
- Ты спрашиваешь почему? Эх…Ты ведь все знаешь обо мне, так?
- Знаю, - тихо ответила Марья,- знаю.
- Ну, вот видишь! Поэтому и не говорил. Какой смысл? Но сегодня не выдержал, не могу больше. Знаешь, иногда я думаю взять в руки топор и покончит с этим раз и навсегда. Понимаешь, о чем я? Лучше уж быть вообще без ничего, чем с таким, как у меня. Да и кому я нужен, хоть так, хоть так?
В Ивановом голосе плескалась горечь и мука. Он смотрел на свои руки и не смел поднять глаза.
- Неправда. Ты нужен мне, - еще тише ответила Марья, но эти ее слова, как гром поразили Ивана. Он встрепенулся, поднял голову и посмотрел на нее.
- Как это, нужен? Зачем?
- Глупый, я ведь тоже люблю тебя! Да-да. Я не решалась тебе этого сказать, так же, как ты не решался сказать мне.
Зажегшиеся на миг глаза Ивана, снова потухли.
- Но как же быть со мной? Я ведь навсегда останусь таким, какой я есть! С этой громадиной между ногами! У нас ничего не выйдет. Ничего.
- Послушай меня,- быстро-быстро зашептала Марья- моя бабка рассказывала о случае, похожем на твой. Произошел он около сотни лет назад, и тогда одна искусная травница нашла лекарство. Рецепт его мне и рассказала бабка. Но это не просто отвар из трав. Тут замешано колдовство. Черное колдовство. От него можно ждать всего, чего угодно, но если все получится, то ты, наконец-то, будешь свободен от своего бремени, и мы сможем быть вместе.
- Марья, я согласен на все ради тебя,- задыхаясь произнес Иван,- что нам нужно делать?
- Нужно дождаться полнолуния, и в полночь на лесной поляне под лунным светом сварить зелье и обмыть тебя им, произнеся заветные слова.
- Я как раз знаю такую поляну. Она недалеко, всего в часе ходьбы. Полнолуние через два дня. Успеешь ли ты подготовиться к тому времени?
- Успею, Ваня. Успею – шепнула Марья, глядя Ивану в глаза, и взяв его руки в свои маленькие ладошки. - А теперь поцелуй меня, любимый.
И Иван поцеловал ее. В первый раз в жизни он целовал девушку. Это было прекрасно. Ее губы были сладки и горячи. Любовь переполняла его. После этого он ушел, опьяненный и разгоряченный.
Два дня пролетели, как две минуты. Иван ходил задумчивый, молчаливый и счастливый.
В назначенный день они с Марьей ночью отправились в лес. Иван уверенно вел ее знакомой дорогой к той поляне, которую обнаружил много лет назад. Он любил бывать здесь. Поляна эта была совершенно круглая, как блюдце, окруженная старыми дубами. Иван никогда не задумывался над этим, но она действительно, как будто предназначена была для волшебства. Было что-то в этом месте, что вселяло покой и уверенность.
Наконец, они пришли. Деревья расступились перед ними, и выпустили на открытое пространство. Лунный свет заливал все вокруг. Он серебрил листья и стволы дубов, траву, и даже воздух казался серебряным.
- О! это то, что нужно,- воскликнула Марья,- А теперь поторопимся. Разведи в центре поляны костер и постарайся мне не мешать. Мне нельзя совершать ни единой ошибки, иначе все пропало.
Иван собрал дров, разжег костер, как велела ему Марья, и отошел в сторонку, наблюдая за ней. Она тем временем достала из принесенного с собой мешка котелок и пучки трав. Подвесив котелок над костром, Марья наполнила его ключевой водой, так же принесенной с собой. Когда вода вскипела, она начала бросать в нее травы в строгой очередности, непрерывно приговаривая что-то в полголоса. Это продолжалось довольно долго. Наконец, с компонентами зелья было покончено, и Марья, встав над котелком в полный рост, стала водить над ним руками, все так же что-то приговаривая. Вода в котле кипела. Повсюду распространялся серебристый тягучий парок, наполненный незнакомыми, но очень приятными запахами. Иван, как завороженный смотрел на все это и не мог оторвать глаз. Он все глубже и глубже погружался в какое-то оцепенение, из которого его внезапно вывел Голос Марьи.
- Все. Все готово,- сказала она,- раздевайся и подходи к костру.
Впервые с раннего детства Иван стоял обнаженный перед посторонним человеком, а тем более перед девушкой. Ему было неловко, и он мялся с ноги на ногу.
- Не бойся, все будет хорошо,- нежно произнесла Марья и провела своей теплой ладошкой по его щеке. – Сейчас я вылью на тебя это зелье, и все будет хорошо. Ты мне веришь?
- Верю. Но оно ведь горячее! Как же ты собираешься лить его на меня?
- Оно не горячее. Это магическое зелье. Не бойся. Ты готов?
- Готов.
- Ну, тогда начинаем.
С этими словами Марья взяла в руки котелок и опрокинула его на Ивана. То, что произошло дальше, было неописуемо. Раздалось резкое, протяжное шипение, сопровождаемое ярким светом и серебристым паром. Марья на мгновение оглохла и ослепла. Когда же она наконец пришла в себя, то увидела, что на том месте, на котором секунду назад стоял Иван, возвышается огромный гриб. Этот гриб был почти с Марью ростом и по форме напоминал огромный мужской фаллос. Он был светел и ровен. С розовой шляпкой и толстой светлой ножкой. Он возвышался посреди поляны и был устремлен в ночное небо. В луну и звезды. Это казалось сном. Кошмарным сном.
- Н-е-е-е-е-е-ет! Н-е-е-е-е-е-е-е-е-ет! – закричала Марья.
Сознание ее помутилось, и она упала на колени, обхватив руками ножку гриба, прижавшись к нему всем телом.
Да. То ли в компоненты зелья вкралась ошибка, то ли старая бабка знахарка не правильно передала внучке слова заклинания, а, может быть, и сама внучка ошиблась, но только вышло все не так, как задумывалось.
Марья сидела, обнимая гриб, и тихо рыдала, подрагивая плечами, а луна безразлично освещала поляну.
Так их и нашли на следующий день. Гриб и Марью. Она все шептала что-то про Ивана, но никто не мог разобрать, что именно. Марья навсегда повредилась в уме. А на полянке с той поры грибов стало водится видимо-невидимо. Кто бы не пришел, всегда уходил с полным лукошком. И деревню эту стали называть «Грибное». Кстати, грибов там не счесть и до сей поры.