Счастье человечье!
Не близко, не далече:
В душе оно сокрыто,
Коль для добра открыто.
Было это так давно, что даже самые древние старики задумчиво
качают головами. Но рассказывают эту историю своим внукам и прав-
нукам так, как слышали ее от своих дедов. Вот и вам пришел черед
ее узнать.
В одном селе жили муж с женой да трое ребятишек. Жили как многие
в деревне. Пахали, сеяли, косили да веяли, дрова рубили да щи варили.
Как-то под вечер постучались в их ворота две девушки. Выглянула
хозяйка, а одна из девушек и говорит:
- Пусти, хозяюшка, переночевать. Путь неблизкий. Притомились мы.
А в лесу ночевать боязно нам.
- Тесновато у нас, и детишки малые. Они и нам спокойно отдохнуть
не дают. А вам без привычки, какой отдых...
- Ничего, - отвечает другая девушка. - Все не на улице, а под кры-
шей. Тучки собираются, ветер крепчает, скоро дождик хлынет. Пустите, мы
не помешаем.
- Заходите, коли так. Мы садимся ужинать. Садитесь и вы с нами.
Хозяйка засуетилась у печи, а хозяин и два сына-малыша сидели уже
за столом. Девушки сели за стол и переглянулись. Потом достали из
кошелки свою дорожную снедь, положили ее на стол.
- Не побрезгуйте и нашим хлебцем, - смущенно сказала одна из них.
Малыши то и дело ерзали на скамейке, поминутно ссорились то за
излюбленное место за столом, то выхватывали друг у друга понравив-
шуюся ложку, то просто щипали друг друга, то пихали кулачками под бо-
ка. Хозяйка, неся на стол полную миску щей и боясь расплескать их,
из-за возни малышей, остановилась посреди избы.
- Да усмири ты этих сорванцов, отец! Чего вас мир не берет? - об-
ратилась она к сынам с вопросом, на который они просто не обратили
внимания. И, взглянув на притихших гостей, добавила. - Погодки они у
нас. Никак друг дружке не уступят. Целыми днями все чего-то делят...
- А я им сейчас хворостину разделю на две спины, так враз присми-
реют! - Отец с готовностью взглянул на грубо-отесанную почерневшую
от копоти матицу, на двух гвоздях которой, чуть прогнувшись, покоилась
хворостина. Упоминание о ней на какое-то время примирила братьев.
Но руки с ложками они тянули к одной миске и, опережая друг друга,
пытались выхватить обоим приглянувшуюся картошину. Опять завязался спор.
Младшему удалось-таки раньше подцепить ее ложкой, но старший, пытаясь
исправить оплошность, постарался перехватить добычу по пути от миски
до братова рта. Две ложки столкнулись над столом, и картошина, выронен-
ная с потревоженной ложки, покатилась по столу. Горячие брызги расплес-
кавшихся щей заставили охнуть каждого из сидящих за столом. Отец, тут
же полоснув своей ложкой по сыновьим лбам, прогнал их из-за стола.
Они же, злобно косясь, друг на друга, полезли на печь. Но через минуту
и оттуда послышалась возня. Там уже делили место и подушки.
- Да угомонитесь вы! Неужто места вам мало? Совсем сладу с ними нет...
- Э-эх, лопнет мое терпение! Будете вы у меня ночевать под дождем, -
с угрозой в голосе напомнил о себе отец.
Тут в люльке заплакал третий сын. Мать пошла к нему, вполголоса
говоря что-то ласковое. Отец, сердито сопя, смел хлебные крошки со
стола, на широкую ладонь и, запрокинув голову, высыпал их себе в рот.
Ужин был закончен, посуда перемыта. Хозяева показали место, где будут
спать гости, и сами стали готовиться ко сну. Сон примирил малышей, но
и спящие они что-то бормотали, о чем-то спорили.
Две сестры лежали на одной постели. Дождь шелестел по соломенной
крыше, стекающие капли тяжело плюхались о каменные ступеньки крыльца.
Куст сирени, будто сгорбленная старуха, стоял под окном, смиренно сно-
ся налетающие порывы ветра и проливного дождя. Ночь укрывала под
своим покрывалом разбушевавшуюся стихию, а завтра солнышко отогреет
растрепанные космы ветвей. Они встряхнут тяжелые капли дождя, вы-
прямятся и зашелестят под убаюкивающим ветерком. Но то будет завтра.
А пока противостояли Разрушающая и Созидающая силы при-
роды. Их извечный спор слышали сестры, и каждая утверждалась в своей
мысли.
- Слышишь, какая силища у ветра и у дождя! Где уж ей противостоять
твоим кустикам и цветочкам?! - торжествуя, прошептала одна из сестриц.
- Хоть и хрупкое с виду Добро, а все ж его не сломает Зло. Насту-
пит утро, родится новый день, и все живое потянется к жизни, - спокой-
но ответила другая сестрица.
- И что же? Мальцы перестанут тузить друг дружку, отнимать друг у
друга лучший кусок? Не-е-ет! Они хоть и глупые еще, но все ж понимают,
что только сила правит миром. Эта злобная сила есть и в звере, есть
и в человеке. И что твое Добро может противопоставить ей? - и сама
же уверенно ответила на свой вопрос. - Ни-че-го!
- Жизнь сама рассудит нас. Спи сестрица. Поздно уже. Спи, милая. Спи.
С того вечера прошло около двадцати лет. Много маленьких событий
происходило в семье. Росли старшие братья, все так же соперничая между
собой. Только отец родительской рукой на время, улаживал раздоры,
но они опять разгорались по-самому пустяковому поводу. И казалось,
со стороны, что нет злее врагов, чем родные братья. Каждый шаг друг
друга не оставался не замеченным. Своя работа казалась тяжелее вдвойне
чем братова, а ценилась меньше. Всячески пытались унизить друг друга,
обозвать и оскорбить, зачастую колкие слова перерастали в кулачный
бой. Увещевания матери, ее просьбы, гнев и слезы уже не могли остудить
горячие головы выросших сынов. Каждое утро, поручая сынам какую-то
работу, отец повторял: "Дружная работа - достаток в доме бережет!"
Но и эти мудрые его слова они пропускали мимо ушей, как жужжание на-
доевшей мухи в окне. Зависть, переросшая в нетерпимость, а порой и
в жгучую ненависть, переполняла их души. "Как два петуха в одном ку-
рятнике. Что же будет, когда они поженятся?.." - горестно вздыхала
мать. "Поженятся - образумятся!" - на это отвечал отец. Но мать вери-
ла и не верила его словам. Только все чаще посматривала на младшего
сына, который никогда не встревал в спор двух братьев, был тихий и
послушный. Он рос в семье незаметно. Как самый младший, он, как жере-
бенок, ходил за матерью, шла она поводу или в огород, в поле или
на речку. Жалея мать, он, как мог, помогал ей.
Так и шли дни за днями, пока не случилось в семье горе. Отец со
старшим сыном рубили лес. И как уже там случилось беда, никто толком
ответить не мог, но домой отца привезли на телеге, окровавленного.
А через недельку на той же телеге свезли его на погост. Плакала
жена, плакал младший сын. А старшие только хмуро поглядывали друг
на друга. И с той поры пошли в семье ссоры-раздоры пуще прежнего.
Не столько дело делают, сколько переругиваются между собой. А мать
все плакала, просила Богородицу "уразумить" ее неразумных чад.
Однажды братья, собираясь в поле, как обычно, пререкались, выискивая
слова побольней и потяжелей. И так слово за слово, и разговор пере-
рос в крупную ссору. Схватили братья друг друга за грудки и ну
угощать кулаками.
Выбежала мать. И просила, и ругала их. Но не слушали они мать...
- Будьте, прокляты вы, собаки озверелые! - в сердцах выкрикнула она.
Но и этого не слышали дерущиеся. Тогда мать упала на колени и,
возведя руки к небу, воскликнула: "Прибери меня, Боже! Чтоб глазоньки
мои не видели этого больше!"
И внял Вседержитель мольбам обессилевшей от горя матери. Она
рухнула на землю, как подкошенная и затихла. Но и этого не заметили
братья, как проглядели начало пожара.
Вечером вернулся с мельницы младший брат. Вместо дома, где он ро-
дился, дымились головешки. В стороне стоял грубо отесанный гроб. А в
нем лежала успокоившаяся навеки мать. Рядом сидели братья в рваных
рубахах с синяками и ссадинами на теле. Обо всем, что случилось, он дога-
дался уже сам.
Не стал упрекать братьев. "Уж такими они уродились..." Вместе
с соседями схоронил мать и, печально взглянув на пепелище, пошел куда
глаза глядят. Тяжелые думы одолевали его. Но жить как-то надо было,
и он все шел и шел, подальше от родных мест, чтоб ничего больше не
напоминало ему о случившемся горе.
Как-то он попросился переночевать у одного старичка. Дедушка жил
один. Хлеб свой зарабатывал сапожным делом. Но угасающее зрение уже
не позволяло браться за большую работу, и приходилось перебиваться
мелким ремонтом, за который и платили куда меньше. За ужином старик
стал расспрашивать парня, кто и откуда он. А он без утайки, все, как
было, и рассказал. Потом попросил совета у старого мастера. А тот
оценивающе оглядел его и говорит:
- Был у меня сын, Федор. Такой же молодой, как и ты. Но погиб в пья-
ной драке. С тех пор я слепнуть стал. А тебя, значит, Федотом зовут? -
Парень кивнул головой. - Ну да все едино. А присоветую я тебе вот что:-
оставайся у меня. Хоть не хоромы тут, а все крыша над головой.
Сапожному ремеслу у меня поучишься. Пока свет и вовсе не померк в
моих глазах, покажу-расскажу, что да как. А как вовсе ослепну, то хоть
воды кружку мне подашь...
Подумал Федот, подумал и согласился. Стал жить у старого сапож-
ника да непривычному для крестьянских рук делу учиться. Мало-помалу
он пообвык. Попривыкли и они друг к дружке. Старик ему разные истории
рассказывает да между слов сыном называет. А Федот, тосковавший
по родительской ласке, рад был услышать приветливое слово да в ответ на
него и стал звать старого мастера "отцом".
Приходили люди делать заказ, потом благодарили за добрую работу.
А, вернувшись домой, говорили соседям, советуя нести обувку туда, где
работают отец и сын.
А братья, вернувшись с кладбища к родному пепелищу, постояли, поогля-
дывались да и подались в кабак горе заливать. Пили горькую, текли
слезы из пьяных глаз, срывали зло друг на друге, угощая кулаками, людям
на потеху. В пьяном угаре целая неделя пролетела. Скотину, которую
успели спасти соседи от пожара, отдали кабачнику в счет долга. По-
советовали им, было, посвататься к вдовушкам. Но даже вековухи от них
отворачивались. Уж больно крутой нрав был у обоих братьев...
И пошли они по белу свету. Хозяева нанимали их на самую тяжелую
работу, куда добром и идти-то никто не хотел. А получив деньжата, тут
же несли в кабак. Пили до последнего гроша. Потом, проспавшись,
опять просились хоть на какую работу и опять пили.
Как-то рубили они одному хозяину дрова. Сели малость передохнуть,
смоля самокрутками. И хозяин к ним подсел. Разговорились. Один из
братьев и говорит:
- Вот найти бы клад, ведь находили же люди в старину. Знать бы, в
какой стороне искать, пошли бы с брательником. Себя б не пожалели, а
клад бы добыли...
- А чего, идите. Вы люди вольные, - поглядев на них хитроватыми
глазами, хозяин продолжил разговор. - Тут давеча ходили, просили ми-
лостыню погорельцы. Так они сказывали, что где-то в лесной глуши
стоит избенка вроде охотничьей. В той избенке живет девица слепая.
Сказывают - мастерица песни петь. Так вот. В ту избу лихие люди и
понатащили разного добра, а сами сгинули. А та девица сослепу и
не ведает, какое богатство в ее доме хранится. Вот и подите, сведайте
свое счастье...
Загорелись глаза у братьев. Они и стали просить хозяина в счет
платы за работу дать им хлеба, сала да пару луковиц на дорогу. А по-
утру и отправились в путь лесной дорогой.
Шли они долго. Кончилась дорога, иссякла тропинка. Братья шли нау-
гад. Пробирались через чащобы, вброд переходили реки. И зашли в
такие края, где люди не хаживали, веселая птица не пролетала, и конь не
ступал. Страшновато идти по таким местам. Идут братья, оглядываются.
Стали уже подумывать: "А не вернуться ли нам обратно?.." Как вышли
на поляну. А на той поляне стоит избушка. Да такая старая, что, того
гляди, рухнет сама собой. Остановились братья, с ноги на ногу переминаются,
шепотом переговариваются.
- Зайдем, что ли? Все как-никак человеческое жилье. Хоть у печки
погреемся да на постели соснем. А там поглядим.
- Боязно как-то. Нигде ни следочка человеческого. Все мхом поросло.
Да и стекла тусклые, давно не мытые. Видать, никто в этом доме не живет.
Стоят братья и никак решиться не могут, то ли в дом зайти, то ли
дальше идти. А солнышко к закату клонится. Пора о ночлеге подумать.
Вдруг огонек в окне замерцал, и песня девичья послышалась. Обрадовались
они, стали прислушиваться и шаг за шагом все ближе к избенке подходить.
Подошли, в окошко заглянули. А там - огонек в печи горит. На лавке де-
вица сидит, кудель прядет и грустную-грустную песню поет. Стали они к
словам ее прислушиваться. А в ней говорится о родном доме да о матушке
с батюшкой. И так захотелось им окунуться в домашнее тепло, как в детст-
ве бывало: сесть за стол, горячих щей похлебать да на теплой печи соснуть.
Подошли они к двери, постучались. Долго ждали, но никто им не ответил.
И песня девичья не прервалась. Потоптались, потоптались они у порога,
легонько толкнули дверь и вошли в тесные сени. А через плечо им и сол-
нечный луч в сени заглянул. Видят братья: сундуки да кувшины в ряд под
самой стенкой стоят. А в них золото и каменья дорогие огнем переливают-
ся. У братьев аж дрожь по телу пробежала, дух перехватило, глаза забегали...
- Добра-то, добра столько! Отродясь не видал я такого богатства!..
Старший брат на цыпочках к сундуку подошел, крышку приоткрыл. А как
глянул - так все страхи враз и покинули его.
- Мать честная! Да столько-то добра и у царя-батюшки нет! Вот это
дела! Вот подфартило!..
Стал он руками перебирать дорогие вещицы, да так увлекся, что забыл
о времени.
Младшего брата песня девичья заворожила так, что и блеск золота
не удивил его. Прошел он мимо сундуков и осторожно открыл дверь в горенку.
Домашним духом пахнуло на него. Перешагнув порог, остановился. Изба как изба.
Печь да лежанка, стол да лавка. И вдруг стол сам-собой покрылся белой
скатертью. А на столе пироги да щи паром исходят. В углу сундук открыт.
А из него выглядывают шапки меховые, сапоги да наряды, золотом шитые.
Взглянул он мельком на все это и повернул голову в ту сторону, где
на лавке девица сидит и грустную песню поет. "Чудно, право,- думает он.-
В доме добра-то столько, а она сидит в простом сарафане, кудель прядет и
грустную песню поет". Подумалось ему так и тут же забылось. Запах све-
жего хлеба и разных кушаний щекотал в носу. Он сглотнул голодную слю-
ну и взглянул на девицу: "Может, угостит гостя?" Но та и не глянула на
него. Закончила петь одну песню, вздохнула и завела другую. Пригляделся
он к ней и подумал: "Да она же слепая!" И улыбнувшись своей мысли, уже не
дожидаясь приглашения, сел за стол и давай уплетать за обе щеки. А как
выпил одну рюмку, другую, стал заговаривать с девушкой. Только она, будто
не слышит его. Все поет да кудель прядет. Выпил он третью и четвер-
тую рюмку. Потом подумал: "А чего это я в рваной рубахе сижу? Вон
столько добра!.." Подошел к сундуку, стал наряды примерять да притопывать
в новых сапогах. А как принарядился - заважничал. Стал покрикивать на
девушку.
- Чего ты скулишь, как собака на морозе?! Спела бы чего-то веселень-
кого. Садись со мной за стол. Выпьем, споем и спляшем, а там...
Он не договорил, хитро поглядел на нее и налив в рюмку вина до краев,
поднес ее девушке. А она, сердешная, и голову в его сторону не повернет.
Знай, прядет. Рассердился тут гость.
- Коли добром не хочешь пить, так я силой в рот вылью!
И при этих словах, схватил он ее за косу и только было, поднес рюмку
к ее губам, как взглянула она на него незрячими глазами... Стали руки
его деревенеть. А потом обуглились, как горелые головешки. И тут отку-
да-то издалека послышался крик петушиный. Враз исчезли богатые наряды,
опустел стол. Словно дым, растаяли сундуки с золотом и с разными добром.
А на том месте, где братья стояли, остались только две кучки остывшей золы.
Девушка все так же сидела на лавке, пряла свою пряжу и пела грустную
песню.
А в доме сапожника все было по-прежнему. Только теперь старик
лежал на печи, смотрел в потолок слезящимися глазами и, вспомнив ка-
кую-то историю, услышанную или приключившуюся с ним самим за его
длинную жизнь, прокашлявшись и повернувшись на бок, начинал рассказ.
Названный сын трудился над новым срочным заказом и только, время от
времени поднимал голову, перебив рассказ старика, спрашивал его, как
лучше надобно сделать, чтоб сапожки получились ладные.
Старик поворачивался на другой бок и, поскребывая скрюченным паль-
цем в бороде, переспрашивал, что да как было сделано, а потом уже давал
совет, чего надобно сделать дальше. Помолчав маленько, припоминая о
чем рассказывал раньше, неторопливо продолжал свой рассказ.
Так текли дни за днями. Как-то старик и говорит:
- А не пора-ль тебе жениться, сынок? Чую я, недолго мне осталось греть
бока на печи. Плохо одному-то жить. А хозяйка в доме и щей наварит, и
дом приберет. Опять же, детишки пойдут. Жизнь совсем иной будет.
Замерла работа в руках у парня. Призадумался он. И в задумчивости
посмотрел в окно. А там, на вкопанной ножками в землю скамейке, у ворот,
присела отдохнуть женщина. Видать не здешняя. Усталость голову клонит.
Смотрит она на избитые дорогой ноги. И о чем-то сама с собой говорит.
Закашлял старик на печи. Очнулся от задумчивости и сын.
- Видать время мое еще не пришло. Невеста моя еще где-то подрас-
тает. Вот как подрастет, Бог время назначит, - улыбаясь, отвечает он отцу.
- Верно говоришь. Всему Создатель свое время назначил, - и помолчав,
спросил. - Чего призадумался, сынок? Или работу уже всю переделал?
- Нет, батюшка. Работы у меня на неделю наперед заказано. Вот в окно
засмотрелся.
- Чего же ты там увидел такого? И мне скажи.
- Тетушка нездешняя села на скамейку у ворот. Вот уже, какой раз
гляжу, а она все сидит и сидит. Солнышко зашло. Дождик накрапывать стал,
а она все сидит. Что-то, видать, неладное у нее случилось.
- Так чего ж ты глядишь? Сходи и спроси у нее, что да как! Не годится
человеку под дождем сидеть. Аль мы не люди...
Старик что-то говорил, но сын его уже не слушал. Выбежал за дверь
и направился к калитке.
- Добрый вечер, тетушка!
Она только чуть кивнула головой и, сгорбившись, продолжала сидеть
неподвижно.
- Холодно нынче. Пойдем в дом. Да и дождь припускает.
Женщина сидела молча, будто не слыша его слов. Парень дотронулся
до ее плеча и почувствовал, что она вся дрожит. Тогда он осторожно
помог ей подняться и повел в дом. В доме ее обогрели, напоили горячим
чаем и нашли место, где переночевать.
Утром старик начал расспрашивать ее:
- Какое горе гонит тебя по дорогам вдалеке от родного дома?
Долго она сидела в задумчивости, а потом и говорит:
- А дома у меня нет. Так и состарилась я в пути. Хоть бы перед
смертушкой найти свою доченьку, да прижать мою кровинушку к истосковав-
шейся груди.
Она опять надолго замолчала, только крупные слезы катились по ее
исхудалому лицу. Но она не вытирала их. Глаза, не мигая, смотрели и
не видели ничего. А мысли унесли ее куда-то далеко и все
искали, и не находили утраченный покой. Старик, чтоб прервать тягостное
молчание, прокашлявшись и поворочавшись на печи, расчесывая пальцами
спутавшуюся бороду, недоуменно спросил:
- Как же так? Не на улице же ты родилась? Наверное, был у тебя дом
и родители... Как же так-то? Человек, как дерево, без корней не живет, -
и закашлявшись, кряхтя и охая, сел на печи, свесив ноги в теплых
вязаных носках.
Слова старика тяжелым грузом легли на ее плечи. Она ссутулилась,
низко наклонила голову, темный платок развязался и концы его, как
увядшие огуречные плети, примятыми концами, легли на заострившиеся
худенькие колени. Сухонькие руки, с выступающими бугорками вен,
прижимали что-то к груди. От напряжения пальцы побелели, веснушками
на них проступили коричневые пятнышки, будто прилипшие зерна гречихи.
Федот поднял голову, работа замерла в руках, а он глядел на
эту женщину, и в ней угадывались черты родной матушки.
Ласковая горячая волна всколыхнула сердце. Ему захотелось
помочь несчастной старушке, защитить от нахлынувшего горя.
Женщина, будто проснувшись от тяжелого сна, подняла голову, взгля-
нула на Федота и, заметив в его глазах сыновью любовь, улыбнулась
грустно и доверчиво. Сидя на низенькой скамеечке и покачиваясь всем
телом, будто убаюкивая дитя, все так же прижимая к груди узелок,
начала рассказывать.
- Родилась я далеко от этих мест, на Горелом хуторе, - она взгля-
нула на старика и, заметив его склоненную в ее сторону голову, про-
должила. - Самого хутора я не помню. Говорили, что был большой лесной
пожар. Огонь подобрался к хутору, да так быстро, что люди, пытавшиеся
спастись, в спешке не смогли переправиться через болото. Там
и сгинули... Только одна ветхая избенка уцелела в ту страшную ночь.
В ней жила старушка Лукерья. Она и не пыталась никуда бежать. Дос-
тала из сундука белую рубаху, покрыла голову белым платком и стала
молить Бога, чтоб скорее принял ее душу. Но огонь, дойдя да ее
покосившегося плетня, сам-собой утихомирился и погас. Солнце взошло,
но его не было видно из-за густого дыма. Мало-помалу дым рассеял-
ся, и божий день высветил ночное несчастье.
Старушка, проведшая в молитвах всю ночь, взглянула на посветлевшее
окно, решила, в последний разок взглянуть на солнце. Вышла на по-
рог, оглянулась и не узнала родной хутор, в котором родилась и прожила
всю свою жизнь. Одни черные головешки дотлевали там, где жили люди.
Потрескавшиеся печеные яблоки покачивались на ветках яблонь с почер-
невшими сморщившимися листьями. Только старый колодец, а над ним
голенастый журавль удрученно покачивал потемневшей от времени бадьей.
Старушка, будто завороженная, смотрела на одинокий журавль и, не помня
себя, медленно пошла к нему. Она шла по знакомой с детских лет тро-
пинке, которая разделяла сначала огороды, а потом лес и поле. Шла не
чувствуя под собой ног, медленно, словно во сне. Уже казалось,
что она идет в ином мире, и все, что видит - это какое-то страшное наваж-
дение, но проснуться никак не может.
Из такого состояния вывел детский плач. Она остановилась, прислу-
шалась, а потом, что было сил, побежала по тропинке. Запыхавшись, при-
жимая руку к готовому выпрыгнуть сердцу, подбежала к выгоревшему
пню, который еще дымился поодаль тропинки. А рядом с пнем ле-
жит ребенок с черненькими мокрыми волосиками.
- Ах, Боже ж ты мой, Боже! Она ж только что родилась! И пупок-то
не завязан! Да как же так? Где же мать?..
Старушка заозиралась. Но взгляд наткнулся на другую девочку, которая
спокойно лежала на лопушке по другую сторону тропинки. Синий коло-
кольчик, росший у изголовья, наклонился над ней, будто рассматривал
неожиданную соседку.
- Да что же это?! - изумленно воскликнула женщина. - И у этой
пупок не завязан. Как есть, лежит на травке. Детишки мои милые! Что
же мне делать с вами?..
Женщина на мгновенье растерянно взглянула на видневшийся колодезный
журавль и подумала: "Нельзя детишек так оставлять. Надо их обиходить.
А там, глядишь, и мать объявится..." Колодезный журавль, будто подслу-
шал ее мысли, согласно закивал головой. Старушка завязала пупки отор-
ванными тесемками от своей рубахи и, завернув детей в свой белый пла-
ток, заторопилась домой.
Дел с малыми детьми хватало. Не заметила, как неделя пролете-
ла. Торопясь с ведрами по воду, она подошла к тому месту, где нашла
детишек, и вдруг, ей подумалось: "Что-то не ищет мать своих детишек?"
Набрав воды и возвращаясь обратно по той же тропинке, она остано-
вилась на том же месте. "А как же мать-то узнает их?" - тревожно по-
думала она. Оглянувшись, посмотрела на черневший пень. Поста-
вила на тропинку ведра, подошла к нему и пнула ногой. Черная голо-
вешка откололась от пня и покатилась к ногам женщины. Она подняла
ее, завернула в лопушок, собрала концы фартука и, заткнув их за пояс,
положила в него головешку. Потом взглянула на то место, где лежала
девочка со светлыми волосиками, и увидела покачивающийся на длинной
ножке колокольчик. Сломала верхушку стебелька и сунула за пазуху.
Выпрямившись, взглянула на колодезный журавль, будто советуясь
с ним: "Ладно ли сделала?" И опять журавль качнул ей бадьей. Женщина
удовлетворенно улыбнулась и, подхватив ведра, заторопилась домой.
Вечером, выкупала детишек и напоила их козьим молоком, укачивая в
старой, потемневшей от времени люльке, в которой когда-то качала
своих детей, разбредшихся по белу свету, она просила у Бога
здоровья и силы, чтоб поднять девчушек. А поутру, поднялась до свет-
ла, заметила, что сил у нее будто и впрямь прибавилось за ночь. Умыв-
лась и принялась за бесконечные домашние дела.
Зимой же стала примечать, что, сколько б она поленьев ни унесла в дом,
дровишек в дровянике не убавляется. И рубашонки девчушкам давно уже
сшила, пора бы им из них вырасти, вон они уже какие, тесновато им стало
в одной люльке, а рубашонки все им впору. Дивится она. А про себя
думает: "Видать, не простого роду детишки-то..."
А время летит незаметно. Год, и другой пролетел, а как седь-
мой, девятый пошел, стали дочери помогать матери. Женщина сперва не
знала, как называть их: скорее внучками, чем дочками. Но девочки назы-
вали мамой, и она смирилась. "Мама, так мама. Не я их родила,
зато растила, на ножки поставила..." - думала она.
Чернявую, ту, что от тропинки, со стороны леса нашла, назвала
Лизой, а белявую, что от поля - Полиной. Да так к ним прикипела ду-
шой, будто век с ними прожила.
Подрастали девочки. И хоть невелика их сила, а все помощь матери.
Работу делали обе. И упрекнуть-то их не в чем, а вот получалось у
обоих по-разному. Пойдут с матерью огород копать. Смотрит Полюшка,
а из земли зеленые росточки взошли. Жалко их губить под лопатой.
Она и пересаживает их на обочину. А Лиза, знай, перелопачивает землю.
Ей и дела нет до зеленых травинок. Посмотрит мать и похвалит Лизу.
"Вот молодец! Какой кусок вскопала!" А Полюшка и не обижается. Пог-
лядит на спасенные ею ростки и улыбнется. Начнут грядки садить. Лиза
садит, сопит от усердия. И посадит много да не взойдет на тех грядках
ничего. Одна сорная трава зеленеет. А Полюшка любовно каждое зернышко
в земельку кладет да что-то ласковое приговаривает. Будто детишек
спать укладывает. А через пару деньков глядь, а на ее грядке росточки
ровненькими рядочками, носики из земли высунули, к солнышку тянутся.
Пойдут сестрицы в лес сушняку набрать. Лиза уже целую охапку хворос-
ту насобирает, а Полюшке только грибки и ягодки попадаются. Она и не-
сет домой грибки в фартучке, а в лопушке ягодки. Хвалит мать обоих.
А про себя примечает. В другой раз уже дает Лизе веревочку, чтоб удоб-
нее вязанку хворосту нести, а Полюшке корзинку и кувшинчик - для гриб-
ков и ягодок.
Чернявая Лиза крепенькая росла, а Полюшка тоненькая, как былиночка.
Пройдет по лужку и травку не примнет. Разморится Лиза на солнышке и
соснет на вольном воздухе, а Полюшка веночек плетет и с каждой травин-
кой разговаривает. Ни жучка, ни паучка не обидит. А бабочки так и
вьются над ее головушкой. А как стали они о жизни задумываться, тут
уже спорить начали промеж собой: кто сильней: Добро или Зло, День или
Ночь, Сила или Ласка?
Крепенькая Лиза насмешливо поглядывала на хрупкую Полюшку и с ее
слов выходило, что Сила правит миром. И где уж Полюшкиному Добру сов-
ладать с ней... А она поглаживала тоненькой рукой, выращенные на гряд-
ке овощи, качала головой.
- Что толку от силы, коли не на пользу она. На Добре и Ласке мир
стоит...
И хоть не ругались они, а все ж каждая твердила свое и верила,
что именно так и следует жить.
Когда сестрам исполнилось четырнадцать годков, вдруг занедужила мать.
И какими только травами не поила ее Полюшка, все же старость брала свое.
Настала минута, когда мать велела им подойти к ней для последнего
прощания. Тут-то старушка и рассказала, как нашла их у тропинки,
между лесом и полем. И отдала на память о том месте, засушенный,
но не потерявший свою привлекательность колокольчик, и завернутую
в тряпицу головешку. Полюшка прижала цветок к груди, а Лиза, покрутила
головешку в руках и, взглянув на перепачканные пальцы, бросила под печь.
"Экая сестра неразумная! - подумала Полюшка. - Сохраню-ка я эту го-
ловешку. Мать хранила и я приберегу. Как знать, может и сгодится..."
Схоронили мать и решили идти по белу свету, может, и впрямь их ро-
дители отыщутся или хоть родня близкая или далекая, встретится. Да и
то сказать: тоскливо жить молодым девушкам одним в опустевшем хуторе.
Боязно как-то. Недолго собирались, подперли колышком дверь и
пошли путем-дорогою. Авось встретится добрый человек, может что-нибудь
присоветует.
Ходили они, ходили. Три года с той поры минуло, как мать схоронили.
Так ничего и не узнали. Уже и вовсе отчаялись узнать что-либо.
Но однажды шли они полем и услышали колокольный звон. Вошли в село.
Смотрят: стар и млад в церковь торопятся. И сестры поспешили вслед
за людьми.
У церковной ограды стоят стайкою мальчишки, в чистых рубахах, умы-
тые и причесанные. "Знать праздник сегодня великий!.." - догадались
девушки. А чуть поодаль, прямо в дорожной пыли, сидит мальчишка лет
семи, в новой рубахе, но запачканной на груди вишневым соком. В руках
держит сломанную вишневую ветку и ловит губами ягодку за ягодкой.
Смачно жует, далеко сплевывая косточку. Мухи ползают по перепач-
канным соком щекам, а он помаргивает белесыми ресницами и, открыв
широко рот, ловит очередную ягодку.
Люди проходили мимо мальчишек, не обращая внимания на их веселый
гомон. Проходя мимо мальчика, сидящего в пыли, снимали шапки, почти-
тельно кланялись и пытались чем-то угостить. Мальчишка брал
угощение, но не у всех, а только у того, кто ему приглянется. На иных
хмурил бровки и холодно посматривал. Иным еще издали улыбался.
Девушки остановились и с любопытством поглядывали на мальчишку. Чудно
было, что пожилые люди снимали шапки перед сопливым мальцом. А он,
заметив их, заинтересованно посматривал в их сторону. Потом сорвал с
ветки две ягодки, со сросшимися корешками и протянул девушкам. Девуш-
ки растерянно переглянулись. Проходившая мимо старушка скороговоркой
поторопила их.
- Берите, берите скорей! Не гневите его!..
Девушки еще больше растерялись. Тогда мальчик неуклюже поднялся
на кривенькие ножки и, часто хлопая ресницами, устремив свой
внимательный взгляд, заковылял к ним. Уроненная ветка, осталась ле-
жать в дорожной пыли. И только две ягодки, лежали на его перепачкан-
ной соком ладони. Подойдя к девушкам, он разорвал корешки и одну
ягодку протянул Полюшке. Она взяла ягодку, кинула себе в рот, благо-
дарно улыбнулась мальчику.
Лиза ждала своей очереди. Но мальчик, насупившись, топ-
тался на месте и угощать ее не спешил.
- Дай же и мне ягодку, - протянула к нему руку Лиза.
Слезы выступили на глазах у мальчика. Он задрожал всем телом и
вдруг бросил вишенку себе под ноги и яростно затоптал ее. Люди,
проходившие мимо, остановились, о чем-то перешептываясь и осеняя себя
крестным знамением. Смущенные девушки отошли в сторонку, но на них,
как-то странно все поглядывали. Они решили уйти отсюда. Провожаемые
любопытными взглядами, торопливо свернули в ничем не приметную
улочку. Женщина, несла воду на коромысле и видела все, что случи-
лось у церкви, Пощелкав языком и качая головой, сказала:
- Убогий он. Матрены Вековухи сын. Одному Богу только и ведомо,
что у него на уме. Только сказывают люди, что коли, гневается он на
кого-то, то не к добру это, не к добру. - И поалев вконец расстроенных
девушек, добавила. - Вон в той хате, что белеет за вишняками,
живет его мать. Пойдите к ней. Может она вас чем-то обрадует.
Женщина лукаво смерила их быстрым взглядом и, покачивая бедрами, осто-
рожно ступая, направилась к своим воротам. Девушки, переглянувшись,
пошли по тропинке к белевшей хате с крохотными оконцами.
В маленьком дворике, затененном разросшимися вишнями, огороженном
плетнем, перевитым буйствовавшим хмелем, низенькая худенькая старуш-
ка, в длинной до самой земли юбке, привязывала к вбитому в землю
колышку за ногу наседку. Курица хлопала крыльями, пытаясь высвобо-
диться. Напуганные цыплятки теснились у плетня.
Полюшка подошла к плетню, протянула руку к курице, пытаясь ее пог-
ладить. Но, не дотянувшись до нее, ласково сказала:
- Что ты, милая. Не пугайся. Тихо, тихо... Гляди, цыплятушек своих
распугала. Ай-я-яй! - укоризненно покачивая головой, выговаривала она
курице.
Курица же, заслышав ее голос, и впрямь, успокоилась. Бабушка завязала
узелок тонкой веревочки на ноге курицы, кряхтя, отпустила ее. Наседка
метнулась к плетню, где ютились цыплятки, но короткая веревочка скоро
кончилась, и она, стоя на одной ноге, призывно заквохтала. Малыши, заслы-
шав зов матери, гуськом заторопились к ней.
- Вот так-то лучше, - отряхивая подол, глядя на курицу, пробубнила
бабушка.
- Доброе утро, тетушка Матрена! Мы к вам за советом.
- Доброго здоровья, - подслеповато взглянула бабушка на них и,
осторожно ступая, приблизилась к плетню. Лицо ее улыбалось
каждой морщинкой, а в глубоко проваленных глазах таилось любопытство.-
К Матрене гостюшки пожаловали? Не очень-то она привечает гостей.
Но раз пришли... А я соседка еёная. Вижу наседка со своим выводком
в огород, забрела. Цыплятки махонькие, глядишь и не досчитаешься потом.
Вон котище проклятый, так и зырит, так и зырит. Вот я тебя!.. - Ба-
бушка с готовностью топнула на него ногой, замахала ему вслед сухонь-
ким кулачком. Здоровый полосатый кот нехотя полез в кошачий лаз у
сенной двери, но тут же появилась в нем его голова. Глаза, не мигая,
следили за лезущими под мамино крыло цыплятами. - Эка бестия! - про-
должала сокрушаться бабушка.
- А где же тетушка Матрена? - спросила Полюшка.
- Козу Майку пасет, - Взглянув из-под руки на солнце, добавила,-
где-то скоро уже воротится. - Она перегнулась через плетень, приподы-
маясь на цыпочки и посматривая вдоль заросшей травою дороги, которая
больше была похожа на тропинку.
- А зачем она вам понадобилась? - хитровато взглянув на девушек,
полюбопытствовала соседка.
Девушки переглянулись, не зная с чего начать.
- Видать, замуж собрались. Хотите, чтоб Матрена вам на картах пога-
дала? - высказала свою догадку бабушка.
Осмелев, Полюшка рассказала о том, что произошло у церкви. Добавив,
что люди посоветовали спросить у матери, на что так разгневался ее сын?
- О-хо-хо! Убогий он. Не враз его и поймешь...
- А чего это Матрену "Вековухой" кличут? - спросила Лиза.
Бабушка настороженно взглянула на нее, но, поколебавшись маленько,
ответила.
- А "Вековуха" она и есть. Нездешняя она. Так, прибилась и живет.
Лет ей уже не мало. Так жила себе одиноко, жила. А тут слух прошел:
"Матрена сына родила!.." Ничего такого за ней не замечали, да и в
годах она уже, а тут такое... Вот как-то у колодца набирали бабы
воду, а мужики коней поили. Она, стало быть, идет с дитем на руках и
козу свою ведет. Бабы и зашептались. А мужики и вовсе стали скалиться.
Дескать, одна жила, а дитя прижила. А она ничего на это не сказала.
Только как бы в отместку и бросила: "Вы еще перед ним шапку будете
сымать да каждое слово ловить..." Насмешила она тогда людишек.
Кто же перед нищетой этакой шапку ломает? А потом и вовсе шутники
потешались. Сынок того, малость не в себе оказался. Только стали
люди примечать, что разборчив он. Не у каждого гостинец возьмет,
не на каждое слово ответит. Будто бы видит он то, чего другим и ви-
деть не дано. А уж на кого рассердится - жди беды. Вот и сымают
теперь перед ним шапки, как мать предсказала. - Бабушка опять, свесив
голову через плетень, взглянула вдоль дороги. - Вот и она идет. А вы
девоньки, поласковей с нею, поласковей, - заговорческим шепотом молвила
она и чего-то, недосказав, заторопилась еле заметной тропинкой меж гряд
в свой огород.
Матрена подошла к своей калитке, отворила ее и, пропустив
козу, угрюмо взглянув на девушек, проронила:
- Ну, заходите, коль пришли.
Девушки смущенно пошли следом. И пока она возилась с ко-
зой, устало присели на завалинку. Управившись, Матрена села рядом с
сестрами. Загрубевшие руки, вобравшие все запахи земли и познавшие
нелегкий крестьянский труд, теперь отдыхали в колыбели широкого
подола серой выцветшей от утренних рос и палящего зноя, юбки.
Полюшка смотрела на эти руки и ей, на миг показалось, что это руки
ее матушки. Тенью промелькнула мысль: а она-то мне
не родная матушка..." Но горячая волна дочерней любви нахлынула и
смыла с души эту непрошенную мысль.
Они сидели рядом, будто прислушивались к мыслям друг друга. Золотис-
тые осы хлопотали над рассыпанными на старом рядне чуть увядшими вишнями.
Воришка-воробей клевал пшено, предназначенное цыплятам. Полосатый кот,
вскочив на завалинку, подошел к хозяйке, потерся об рукав домотканой
с истрепавшейся вышивкой рубахи, уютно свернулся калачиком на ее коле-
нях. Воробей, беззаботно клевавший зерно, не позволял рассла-
биться, и кот внимательно следил за каждым его движением.
- Ах, негодник! Гляди у меня!.. - ласково выговаривала любимцу, гла-
дила между ушей негнущимися пальцами, хозяйка. Потом повернулась
к девушкам и задумчиво сказала: - Вы уж не гневайтесь на моего сына.
Дитя он еще. Мало ли чего ему в голову взбредет... А вы-то, вижу,
не здешние. Что ищете в наших краях? Или так, мимо идете?
Полюшка, встретившись с грустными глазами женщины, еще больше про-
никлась к ней доверием.
- Найдёнки мы. Приютила нас бабушка. Мы ее "матерью" звали. Нет
ее уже. Вот и бродим по белу свету. Давно уже и надежду потеряли,
сыскать кого-нибудь из родных...
Женщина печально покачала головой. Потом, спровадив кота, устало
поднялась и пошла в дом. Не заставив долго себя ждать, вернулась с
потрепанной колодой карт. Села на то же место, молча раскинула карты.
Долго смотрела на загадочный узор, сопя и вздыхая. Смешала их и опять
раскинула. На завалинке появился новый узор, выложенный из захватанных
карт. Долго смотрела поочередно обоим девушкам в глаза и молчала.
Вздохнув, смешала карты. Привычным движением рук собрала их в колоду.
- Дождемся сына. А пока отдохните с дороги. Там, за домом, яблоня.
Яблочки ранние. Ешьте, какое глянется.
И, не сказав больше ничего, ушла в дом. Девушки переглянулись. Де-
лать было нечего, и они завернули за угол дома. Яблоня была старой.
Отяжелевшие ветки касались земли. Раздвинув их и войдя под зеленый
шатер, девушки осторожно ступали между осыпавшимися продолговатыми
яблоками. Белая кожица растрескалась и завернулась, как кожура у раз-
варившейся картошки. Самые зрелые, будто наполненные медом. Чер-
неющая звездочка середки просматривалась сквозь кожуру. Вездесущие
осы, покачивая брюшком, лакомились яблочным соком.
Девушки, вдоволь наевшись яблок, выбрали место, где солнышко прог-
лядывало меж ветвей и успело высушить росу на траве, прилегли. Ласко-
вые солнечные лучи разморили и они уснули.
Тем временем вернулся домой сын, чумазый, но с не по-детски грустным
взглядом серых очей. В подоле рубахи держал гостинцы, которыми уго-
щали его прихожане у церкви. Мать, не найдя ничего другого под рукой,
подставила под подол решето. Но он осторожно вытряхнул содержимое
подола на завалинку и, взяв из материных рук решето, приложив палец к
губам, поманил ее за дом.
Обойдя яблоню с другой стороны, он в просвет между веток взглянул
на спящих девушек. Потом посмотрел на них сквозь ячейки решета. Детс-
кие плечики вздрогнули, головка качнулась назад. Но он не проронив
ни звука, передал решето матери. Мать последовала его примеру и тоже
сквозь решето взглянула на спящих. Ладонью, прикрыв рот, чтоб не выр-
вался крик, она торопливо отошла от яблони. Глаза матери и сына встре-
тились. В них был один вопрос: "Что делать?" Девушки ждали ответа на
мучивший их многие годы вопрос: "Кто они и кто их родители?" И надо было
кому-то ответить на этот вопрос. Но найти ответ было не просто, и они
мучительно искали человека, который смог бы на него ответить.
Мальчик, прикрыв веки, обрамленные чуть видневшимися белесыми рес-
ницами, столбиком стоял, подставив лицо солнцу. Шло время, а мать с
сыном стояли неподвижно, боясь выдать свое присутствие. Наконец мальчик
открыл глаза и, улыбнувшись, матери, нырнул под зеленый шатер яблони.
Осторожно ступая по мягкой траве босыми ногами, подошел к девушкам
со стороны головы и выдернул у них по волоску. Девушки безмятежно
спали, ничего не подозревая. Мальчик, передав волоски матери, вернулся
с нею в дом и, попив молока, куда-то ушел. Мать занялась обычными
домашними делами.
Девушки, уставшие с дороги, спали еще долго. А когда проснулись,
Матрена позвала их к столу. Ели молодую картошку, похрустывали
огурцами и запивали козьим молоком.
- Вы приглядите за цыплятами, а мы с Майкой к вечеру вернемся.
Матрена пропустила в отворенную калитку козу и ушла туда, где
пасла до обеда. Девушки пожали плечами и, доели картошку, стали при-
думывать, как скоротать время до вечера.
Вечером повторилось все то же. Ужинали уже вчетвером. Мальчик
торопливо запихивал картошку в рот, запивая вишневым взваром. А поев,
лег на солому в хлеву рядом с козой и спокойно уснул. Мать же, уло-
жила девушек на чистой половине. Сама забралась на печь. Достала припрятан-
ные волоски девушек, свернув каждый волосок кольцом, положила их по
обе стороны под свою подушку.
Летняя ночь коротка, но уснуть ей никак не удавалось. Только под
утро забылась в тяжелом сне.
Во сне привиделось ей, будто бы идет по тропинке девица. Спутанные
распущенные волосы разметались по спине. Она в белой рубахе, как белая
лебедушка плывет по реке в предрассветный час. Но что-то неладное
творится с нею. Плечи вздрагивают от безудержного смеха, то сутулят-
ся от безысходного горя. Руки то безвольно болтаются, словно увядшие
плети, то она их прижимает к груди или в отчаянии рвет на себе волосы.
Что творится в душе этого человека? Что гнетет ее? Какое горе
клонит головушку? Что заставляет безудержно хохотать? Что выну-
дило подняться в столь ранний час?..
Ответ один: Злой Дух пытается овладеть душой! А она, сердешная,
противится ему. Все доброе в ней протестует, не желает покориться Злу.
А Зло коварно. Оно и с силой, и с хитростью подступает. От того плачет
и мучается ее душа.
Остановилась девушка на тропинке, в том самом месте, где разделила
тропинка лес и поле, в тот самый час, когда Ночь передавала Ключи Вре-
мени Дню. В ту самую пору середины лета возвела глазоньки в свет-
леющую небесную высь и взмолилась:
Отец Небесный! Создатель всего живого на земле! Взываю и молю
тебя! Отдели Добро от Зла! Защити душу невинную!
И грянул гром средь ясного неба! Огненный меч полоснул по тому
месту, где стояла девица в белой рубахе. От того огня загорелся трех-
сотлетний дуб. Свечкой загорелось дерево, а от него заполыхал лес,
подступая к хутору.
Металась Матрена, будто в огне, глядя на гибнущих в болотине хуторян.
Вместе с бабушкой шла, не помня себя, по той же тропинке и была свиде-
тельницей той минуты, когда завязывала она найденышам пупки...
Проснулась Матрена, будто толкнул ее кто, и уже до утра не сомкнула
глаз. Все думала и думала. И все придумать не могла, как объяснить
молодым девушкам, кто ее родители. То мерещилось ей увиденное сквозь
решето: светлое личико Полюшки и черное, безобразное лицо Лизы...
Но день высветлил окно, и нужно было вставать, топить печь. Она вздох-
нула, слезла с печи, взяла ведерко и пошла в хлев, доить козу. Сын си-
дел на соломе. Лицо его выглядело посеревшим, будто всю ноченьку
вот так просидел.
- Ровно через год в эту же ночь надо им быть на той же тропинке
и лечь на то же место, где они найдены были. Там и встретят они свою
родню, - только и сказал парнишка, свалился на солому и крепко уснул.
Мать разбудила девушек, передала им слова сына и проводила их
до ворот.
- Так мы и сделали, - продолжила свой рассказ старушка. - Вернулись
в свой дом и жили в нем до той ночи, о которой говорила тетушка Матре-
на. Целый год мы только и думали об этой радостной встрече. Пытались
угадать, кого мы встретим: старика или старушку, а может быть целое
семейство. Но то, что случилось, мы предугадать ну никак не могли. Да
и сейчас, спустя много лет... - старушка удрученно покачала головой,
потом, не найдя нужных слов, обреченно махнула рукой.
Тяжелая тишина повисла в комнате. Только невесть как залетевшая
оса все билась и билась о стекло, не веря еще, что из этой ловушки
самостоятельно ей уже не выбраться. Федот посмотрел на бьющуюся о
стекло осу и подумал: "Слаб человек. Мечется, ищет, бьется, как эта оса,
а выход может где-то в двух шагах. Но если б знать, где он?!."
Меж тем, старушка вытерла губы уголком платка, вздохнула, будто сбра-
сывая накопившуюся тяжесть памяти и, устремив свой взор к порогу,
но ни закрытая дверь, ни расстояние, ни время, не воспрепятствовали тому,
что рисовала ее память. Ибо человек не властен даже над своей памятью...
- С вечера вымылись мы в баньке, надели белые рубахи, распустили
по плечам волосы и, дождавшись полуночи, отправились по тропинке, на
то место, о котором нам в последний час рассказала матушка, - продол-
жила свой рассказ старушка. - Шли молча. Каждая думала о своем.
Месяц плыл в облаках, будто маленькая рыжая собачонка прыгала по
небесным покосам. Было так тихо, что сердца стук казался оглушительным
ударом молота о наковальню. Даже ветер не смел нарушить эту тишину.
Видать, место там было такое, и час наступил такой, что все замерло в ожидании.
Дошли мы до горелого пня. Подождали, пока месяц выберется на чистую
полянку и, оглянувшись, примяли траву, легли по обе стороны тропинки.
Ночь была теплая, тихая. Мы тоже, боялись проронить хоть слово. Успо-
коившись, я задремала. ...А проснулась от шума где-то падающего дерева.
Поднялась на локотке, огляделась, но ничего вокруг не было видно. Высо-
кая трава укрывала нас с сестрой. Я опять легла на прежнее место, но
сон уже не шел.
Луна докатилась до выщербленного гребешка леса и задумалась, усталым
взором окидывая свои угодья. Наплывала утренняя прохлада. Я прижала
руки к груди, подняла коленки к подбородку, кутая ноги подолом сорочки и
уже подумала, что напрасно мы сегодня пришли. Наступает утро, а нико-
го нет, как нет... Вдруг, будто пастух на выгоне щелкнул кнутом.
Я замерла в ожидании. Где-то издалека послышались сотни голосов. Люди
плакали, смеялись, о чем-то перекликались, пели, ссорились... Множество
голосов, но невозможно было разобрать ни слова. Потом все голоса так
перемешались, будто большой рой пчел роился над тропинкой. Холодный пот
оросил мне лоб. Руки мелко дрожали. А гомон все приближался. Я боялась
пошелохнуться, хоть и хотелось выглянуть из травы, посмотреть: как же так
много народу помещается на такой узенькой тропинке?..
Долго ждать не пришлось. Как большой огненный смерч, острым кон-
цом воронки касаясь тропинки, прошелестел в нескольких шагах от нас.
Удаляясь, голоса затихали и, когда вовсе затихли, я приподнялась на локоть.
Светало. Луна спряталась за лес. Я поднялась и пошла к тропин-
ке. Но только наступила, босой ногой, на тропинку, как от боли отдернула
ногу. Земля была горячая, как сковорода. Пахло горелой шерстью. И даже
сам воздух над тропинкой был горячим, будто я стояла у догорающего костра.
Сестра тоже поднялась из травы. Мы стояли по обе стороны тропин-
ки и боялись проронить хоть слово. Перешагнуть пышущую жаром тропинку,
мы не могли. Я уже хотела идти вдоль тропинки назад, в хутор, как вдруг
острая боль резанула мне низ живота. Согнувшись в три погибели я пока-
тилась по траве. Мне хотелось позвать на помощь сестру, но тут я услышала,
что и сестра стонет, от терзающей ее, боли.
Сколько я металась в траве - не помню. Боль то утихала, то нарастала.
Я подумала, что вот и пришел мой последний час... Поднялась на локоток,
чтоб взглянуть последний раз на тропинку. Все же надежда теплилась
в моей душе, что должен же кто-нибудь прийти. Но там, где вдалеке терялся
конец тропинки, всходило солнце. Заворожено я глядела, как краешек раска-
ленного блюда выглянул из-за края земли. Острые лучи будто прошили меня
насквозь. Боль была такой пронзительной, что разум помутился в моей голове.
Очнулась я от детского плача. И тут я поняла, что это мой ребенок!
Я его родила! "Как же это?! Что же мне с ним делать?.." - теснились
в голове вопросы. А ребенок плакал все громче и громче. Оторвав те-
семку у рубахи, завязала пупок. "Дочка!" - с радостью отметила я.
Положила на колени. Ребенок затих, только вытягивал губки, стараясь
дотянуться до чего-то. "Ах, какая же я глупая! Ее же покормить надо!.."-
упрекнула себя, выпрастывая грудь. В эту самую минуту я забыла обо всем
на свете. Маленькое существо своим присутствием заполнило весь мир.
Я смотрела, и насмотреться на нее не могла...
Наконец я вспомнила, что там, за тропинкой, лежит моя сестра. С трудом
поднялась и пошла к ней. Но, дойдя до тропинки, никак не решалась насту-
пить на нее. Распущенные волосы упали мне на грудь, и я укрыла ими
дитя. Оно посапывало, согревшись у моей груди. Не осмеливаясь идти
дальше, я поднялась на цыпочки, чтоб разглядеть то место, где лежала моя
сестра. А она, сердешная, лежала на спине у самого горелого пня, и спу-
тавшиеся черные волосы укрыли выступающие из земли, корни. Белая
рубаха была перепачкана золой, и лицо ее, то ли от золы, то ли от боли,
было серое. Обезумевший взгляд перескакивал с предмета на предмет, ни
на чем не задерживаясь и ничего не воспринимающий. И тут я заметила,
что что-то шевелится у ее ног. "Она тоже родила!" - блеснула догадка.
Забыв об опасности, я шагнула на тропинку. Она оказалась еще теплая
только посередине. Вдоль тропинки, разделяя ее пополам, тянулась линия,
будто прочерченная углем. Она-то и была еще горячей.
"Но, что это?!" - удивленно и со страхом я вглядывалась в то существо,
которое родила сестра. Оно напоминало серенького поросеночка, только
черненькие волосики слипшимися завитками укрывало темечко. И, о Бо-
же! хвостик, как маленькая змейка, шевелился сзади. Я невольно, сама
не понимая, что делаю, протянула к нему руку. Но тут же отдернула. Су-
щество завизжало поросячьим визгом, зашипело, будто рассерженная змея, и
отползло подальше от меня.
Тут у моей груди зашевелился ребенок. Я перевела взгляд на свою
дочку, ласково заговорила с нею, а когда опять взглянула туда, где лежа-
ла сестра, то увидела, что существо, будто облезлая собачонка, перебирая
четырьмя лапками и покачиваясь на слабых ножках, спешило в чащу лесную.
Я изумленно вскрикнула. Сестра очнулась от этого крика. Взглянула на
меня необычайно злыми, какими-то звериными глазами и заметив, что ее дитя
убегает в лес, с трудом поднялась и, судорожно переставляя ноги, пошла
вслед за ним.
- Куда же ты?! - поспешно крикнула я. Она оглянулась, погрозила
мне кулаком и скрылась за кустами.
- Больше я ее не видела, - помолчав, сказала старушка. - Хотя, иногда
мне и казалось, что по-ночам кто-то заглядывает к нам в окно, смотрит
из-за камня, когда я на речке полощу белье, следит из-за куста, когда
собираю ягоды. Я чувствовала ее присутствие. Бывало, даже окликала ее.
Но тут же слышала торопливо удаляющиеся шаги. А последовать за нею,
в чащу лесную, я не решалась.
Так шли дни за днями. Я жила в нашем стареньком доме. Дочку наз-
вала Ульянкой. "Дочурка, радость моя! - думалось мне... Вот и самая
близкая мне родня..." И хоть иногда косились на меня люди, счастливее
меня не было, кажись, на всем белом свете.
На третье лето, полола я грядки у дома. Ульянка играла на лужку,
где паслась наша коза. Я уж косичку ей заплетала. А она, проказни-
ца... заплету ей, бывало, алу ленту, любила она ее, а она убежит на лу-
жок, расплетет косичку и козе на рожок ее повяжет. И хохочет, да так
звонко, да заливисто, точно колокольчик серебряный...
Но однажды этот хохот враз оборвался. Вскрикнула она, и все стихло.
Я выбежала на луг, а ее уж нет. Только вдалеке, у леса, будто бы кто-
то пробежал. До самой ночи бродила я по лесу, но так и не нашла я свою
доченьку. Ничего-то мне стало не мило. Ленточку ее до сих пор храню. -
Она развернула узелок, разложила на коленях свое сокровище: черную головеш-
ку, засушенный колокольчик и алую ленточку. - Вот и все мое богатство. -
Грустно промолвила она. И вздохнув, печально взглянула на старика и про-
должила. - Так вот и брожу по селам и хуторам, по полям и болотам. В ка-
кую б сторону не пошла, сколько б ни блудила по белу свету, а все выхожу
к тому горелому пню, где невдалеке я родила ее. И только иногда в ко-
ротких снах, вижу ее. Сперва маленькую. Одну, запертую в лесной избушке.
Потом, когда уже подрастать стала... - слезы покатились из ее глаз, и зака-
чалась она на низенькой скамеечке, будто полынный куст на ветру. - Все
ластится она ко мне. А уж говорим, говорим мы, и наговориться не можем.
А в последнее время все вижу ее сидящей у окна. Сидит, сердешная, и куде-
лю прядет. Я зову, зову ее домой, а она меня не слышит. Проснусь...
и опять одна. Видать заколдовано то место, где она, моя голубушка,
живет. Никак не могу ее найти. Я уже и вовсе отчаялась, да вспом-
нила, что когда-то Матрена мне совет дала, где родню искать... Пош-
ла в те далекие края, в ту деревню, к Матренину двору... Вошла в дом.
О-ох, горе горькое! Изба не топлена. Лежит тетка Матрена на лавке и
еле губами шевелит. Смертушку свою упрашивает - погодить минутку.
Наклонилась я к ней, а она и говорит:
- Давно уже пора мне помирать, да все тебя дожидаюсь. Вот теперь и
слушай. В лесу, что за Гнилым болотом, стоит старая избушка. Там твоя
Ульянка. Но ты туда не ходи. Заколдовано то место.
- А кто ж охраняет ее? - спрашиваю ее.
- Сестра твоя. Она виновница твоих слез. Зависть и лютая злоба
пробудились в ней в ту самую минуту, когда увидела на твоих ру-
ках дитя. Ведь дети рождаются по Божьему благословению. А Зло - бес-
плодно.
- Но родила она в ту ночь... - я растерянно замолкла, не зная, как
назвать ТО существо, что убежало в лес.
- Торопит меня Смертушка... Слушай и не перебивай. Вызволить ее
сможет только чистый сердцем человек, который полюбит ее. Ведь любовь
разрушает все чары. Торопись. Истосковалось по тебе ее сердечко.
- Снится она мне часто. Говорили мы с нею, а теперь - молчит...
- Заклятье на ней. На кого взглянет - испепелит. Заговорит -
разума лишит. И не слышит она теперь человеческого голоса. А что
слышит - так о том лучше не вспоминать.
- Как же увести ее с того, проклятого места?
- Все, что нужно, ты носишь с собой. А теперь пора мне, пора...
Она вздохнула и затихла.
- Много дум я передумала, - продолжила свой рассказ Полина, - пока
шла в эти места. Недалеко отсюда Гнилое болото. Только ноженьки мои
не идут больше. Да и не отдаст мне Злая сила мою доченьку. Просила
б я кого-нибудь, да кого попросишь, коли "вызволить ее сможет только
любящий ее человек, с чистой душой". А как же любить ее можно, ни разу
не видевши?..
- Отчего ж! Полюбить-то ее можно. Слыхал я о такой девице, которая
живет в доме в глухом лесу, куделью прядет и песни поет, - ответил, на
это старик. - И пойти туда можно. Но как же увести ее оттуда, коль
заклятье на ней. Может статься, что и ее не вызволишь, и себя погубишь...
- Хоть и хрупкое, с виду, Добро, а все ж сильнее Зла.
- А коли так, научи меня матушка, что и как сделать нужно. Я и пой-
ду!.. - вступил в разговор Федот.
С надеждой взглянула на него Полина. Затрепетало ее сердечко, по-
тянулось к нему, как к родному сыну.
- Помогай тебе, Бог! Только идти-то нужно немедля. Чую я, силы ее
на исходе. Успеть бы...
Стала она учить Федота: что и как сделать надо. А он слушает ее
и чувствует, как силы в его теле прибавляется, глаза зорче, а слух тонь-
ше становятся. А как все было сказано, то велела ему Полина ложиться
спать. Сама тем временем замесила тесто, испекла хлеб да щей наварила.
После обеда проснулся Федот, умылся, новую рубаху надел да сапоги, что
сам себе сшил. Поел. Сунул краюху за пазуху, поклонился старикам и пошел
тропинкой в лес.
Шел он долго. Уже и солнце к закату подкатилось, проголодался
малость. Оглянулся, чтоб присесть отдохнуть. А сесть-то негде. Под
ногами болото чавкает. Пни да коряги мхом поросли. А по ним мерз-
кие твари ползают. Делать нечего, пересилил он усталость и дальше
пошел. А как солнце за вершины деревьев спряталось, заметил
вдалеке огонек и, пока совсем не стемнело, поспешил на огонек.
Вышел Федот на полянку и увидел старую покосившуюся избушку. А
вокруг нее все травой поросло. Нигде тропинки не видать, будто и
не жилое место тут. Сомнение ему в душу закралось: "Та ли это избуш-
ка, о которой ему матушка говорила?" Но тут услышал он девичью пес-
ню, да такую грустную, что сердце сжалось от боли. "Только одинокая,
истосковавшаяся душа может так петь", - подумал он и решительно
направился к дому.
Войдя в сени, он увидел сундуки, и кувшины золотом наполнены и
разными дорогими вещицами. Но он думал о той девушке, которую ожидает
смертельная опасность, а ему нужно ее непременно увести отсюда. Не
замедляя шаг, он направился к двери, откуда слышалась песня.
Рассматривать убранство комнаты он не стал, да и недосуг ему было.
Подошел Федот к столу, раздвинул на нем посуду с разными яствами,
положил на освободившееся место приготовленный ему матушкой узелок
и стал торопливо его развязывать. Потом достал, из-за пазухи материн
платок и, подойдя к девушке, накинул платок ей на голову. Платок был
большой, по пояс девица укрылась под ним. Песня на мгновение стихла,
но потом опять зазвучала, только голос уже звенел не так печально.
Парень взял ее за руку и повел к порогу. Она медленно шла, осторожно
ступая босыми ногами и продолжала петь. Так прошли они сени и вышли
на крыльцо. Но только ее ноги ступили на траву, как трава превратилась
в скопище извивающихся змей. Девушка, в испуге отступила назад и за-
дрожала от страха.
Подтянул Федот голенища добротных сапог, подхватил ее на руки и
зашагал по шипящему и шевелящемуся ковру. Так шел он через всю по-
ляну, а как вошел в чащобу лесную, вдруг на его пути загорелись вол-
чьи глаза. Большая волчица ощерила пасть. Потом подняла вверх голову
и протяжно завыла.
Федоту и раньше приходилось слышать волчий вой, но этот больше
походил на человеческий вопль. "А не тетушка ли ее преградила нам
путь?" - подумалось ему. Но в это мгновение девушка стала вырываться
из его рук. Она отталкивала его руками, царапалась. Видит он, что не
удержать ее. Вытащил Федот из-за пазухи материн засушенный коло-
кольчик и протянул его девушке. Вмиг сухие цветики превратились
в серебряные колокольчики и зазвенели, запели на все голоса. Девушка
заслушалась. Музыка успокоила ее, и она послушно пошла на этот звук.
Но тут зарычала волчица, вздыбилась шерсть на загривке.
- Не отдам! Моя это дочь! - злобно заговорила она, человеческим
голосом.
- Нет, не твоя, а сестры твоей, Полины! Она велела мне привести ее
домой. Хватит томиться ей в лесной глуши! Людям полагается жить
с людьми. Сойди с дороги!
- Не отдам ее! И ты навечно останешься в этом лесу! Голодные волки
обглодают твои косточки...
Она, оскалив пасть, прыгнула на грудь Федота. Но в это мгновение,
он успел выхватить из кармана горелую головешку и воткнуть ее в от-
крытую волчью пасть... Вспыхнула головешка жарким пламенем. А вскоре
все тело волчицы вспыхнуло, синим пламенем, закружилось, заметалось и рас-
сыпалось на мелкие искры.
...Вдруг очутились они на тропинке, между лесом и полем. Чуть по-
одаль чернел горелый пень. А вдалеке поскрипывал колодезный журавль.
Не снимая с головы платка, Федот повел девушку по тропинке. Обессилевшая
девушка шла медленно, и так шаг за шагом шли они до самого утра. А как
взошло солнышко, вдалеке увидел он, что навстречу им идет Полина.
Встретились они на тропинке. Сняла мать с головы дочери платок,
дунула своим дыханием ей в лицо и открыла дочь очи ясные.
- Матушка моя, дорогая! Как я долго ждала тебя!..
- Доченька моя, милая! Как я долго искала тебя!
И обнялись они, чтобы уже во век не расстаться.
Воротились они в дом старого сапожника. Сыграли свадебку и стали
жить одной семьей. Федот сапоги шьет, Ульяна щи варит, а бабушка Поля
внучат нянчит. Дедушка лежит на печи и сказки сказывает.
Август 1999 г.