С зияющей раной в животе, с сочной раной, полной склизких голодных червей, с безнадёжной упрямой, как помойное ведро в сенях брошенного дома, с этой раной, что брызгала, хлюпала, смердела мне вслед, что дрожала и пузырилась, словно старое чёрно-белое порно из архивов престарелого онаниста в нацисткой форме где-нибудь в США, с этой раной, похожей на спасительное оправдание всех возможных вероятностей и преткновений судьбы, всех прегрешений и опрометчивых доводов, прочих мальчишеских наивностей и влюблённостей, следующих чувств долга и обязанностей, с такой раной я вышел из дома около десяти вечера, чтобы купить хлеба в круглосуточном магазине.
Да, признаться, не желал быть оправданным. За что? Не хотел признавать вины. Не понимаю вины. Я, может быть, хотел попить вина. Скорее всего, что хотел, потому что я люблю пить вино. Но у меня не было денег. У меня было мало денег, совсем чуточку, чтобы только купить хлеб. И там, в круглосуточном магазине, покупая чёрствую булку вчерашнего хлеба, я вдруг услышал за спиной голос: как твоя рана. Я обернулся и ответил, что рана меня беспокоит всё меньше и меньше, а скоро, наверное, и совсем перестанет болеть. Затягивается моя рана день ото дня, покрывается коркой и грубеет под ней. А так и надо,-продолжаю, - так и надо жить. Тот удивлённо посмотрел на меня… Оказывается, он не ко мне обращался, а был у него свой собеседник с бинтованной головой. А я так здесь, случайно со своей раной. Я хлеба зашёл купить, и на вино мне денег не хватит.