Почему всякие города обносят серыми стенами? Почему люди, имея в своем распоряжении красную или белую глину или камни, обязательно выбирают себе в качестве строительного материала камни бесцветные и непритязательные на вид. Их что же от цвета только проще строить? Ответ кто-то знает, но он молчит. Его не спрашивают. И он молчит.
Наш Город, не отличается в лучшую сторону. Издали он красив: стоит на возвышенном месте, над рекой. С высоты видны окрестности, рощи, нивы. Но сейчас осень. И она длится уже не первый год. Все время одна и та же осень. Даже не зима. Зимой вся грязь укрыта снегом. А сейчас все вокруг черно, пропитано влагой, туманом и дышит гнилью. Не тепло или холодно. Мерзко. Знаете такое определение погоды? Наверное, потому и камни в городе посерели, впитывая вечную сырость. Им то что? Они уже приготовлены ко всему каменотесами. Ожидать чего-то не в их правилах. Когда-то частью и они были цветными, красочными. Но эта жуткая, всем надоевшая осень. Нет конца ей и края. Деревья позабыли облик листьев. Ветки скрючены, безжизненны. Только воронам раздолье. Видят все вкруг насквозь. Орут с пустых гнезд. Слетаются и гомонят дальше. Подбирают что увидят, а что успеют, стащат или нападут, отберут. Не с чего им жиреть только. Черные нивы покрыты непролазными лужами. Борозды давно заброшены. Травы поблизости нет, как нет. Давно, ох как давно на них не шествовал вол или лошадь с пахарем. Не осталось их. Не осталось деревень, пропали деревни. Остался город. Стоит он одинешенек, наш Город возвышенным местом, как рукой упирается в небо крепостью-башней.
Вокруг него стена. Пообветшала, некому латать. Камни, что расшатанные зубы у жителей. Неровные, кривые. Серые. Обсыпались украшения, оползли бастионы, как песочные. Изморось и дождь проникли всюду. Завоевали сыростью подземелья. Сочатся по камням, по трещинам и кладке. Вымывают новые камни. Но город все равно обнесен стеной. Какой-никакой, а защитой. Никто уж не охраняет ее. Зачем. Вокруг пустошь. Лишь город как-то живет. Окрестности сходны пустыне. В улицах бродят люди. Хмурые, под вечно мокрыми капюшонами. Лица черны. Никто не смеется и никто не плачет. Ушло. Улицы грязные. Никто их не чистит, не моет даже дождь. Чернота под ногтями, чернота в душах. Как груз. Давит к земле, но додавить до конца не хочет. Кто тогда его понесет. Грязь. В лужах отражается только серость. Крыши черны. Когда-то были медными. Когда-то ими гордились. А теперь что? Кому это надо. Люди отворачиваются, хмурятся и идут куда-то своими дорогами. Никому нет дела до другого. Обходят стороной, отворачиваются, пытаются согреться. Но огонь такой же сырой, не греющий. Одно название осталось. В темных углах глумится нечисть. Правит, издевается, кто попался – тот пропал. Всякий прохожий спешит дальше. Думает: хорошо не я. Кто-то другой там в их лапах. Не я. Пока не я. И не мои близкие. Сказать слова возмутиться – боятся. Люди не верят словам. Кто и что ни говорил – попусту. Как много обещали. Как мало сделали. Говорили же, что осень не вечна. Она стоит. Говорили, что ее прогонят. Она стоит. Говорили, что не может она три года быть над всеми. Она стоит. И не думает уходить. Ей все равно, как и людям теперь. Она вечна. Скалится дождем. Рвет ветром тучи, выжимает их и скалится дальше. Она вечна.
Сумрак, пасмурный день. Вы, вероятно, знаете, что такое сумрак. Это когда совсем нет солнца. Но здешний сумрак во сто крат казался темнее и злее. Во-первых, солнца не было уже три года. Вообще. В это поверить трудно, но оно пропало. Его никто не видел ни утром, ни в полдень, ни вечером. Оно не всходило и не садилось. Оно пропало. Нет, конечно, какой-то свет был, но назвать «это» светом язык право слово не поворачивался. Разве грязь можно назвать таким благородным прозванием? Ни у кого не повернется язык. Так вот и с солнцем. Облака серые, даже сизые, как дым, напитанные влагой и сыростью холодом и ненавистью, быть может. Они не давали солнцу пути. Не давали дороги осветить, согреть дать жизнь. Вечно пасмурный день. А ночь, ночь в городе отличалась от него разве что интенсивностью грязи. Серое - становилось черным. Сизое - становилось черным, ненависть становилась всем. Ну а о влаге и дожде я не говорю. Как им без этого?
И вот представите себе, и так тяжко и так невмоготу жить. Так еще другая напасть приключилась. Город то наш – осажден. Осажден врагами. Уж никто не помнит, когда и откуда они явились, кем были. Проснулись во тьме, зашевелились и явились под стены. Верно, они всегда были где-то поблизости. Да только сторонились до поры до времени, пока солнце было, пока люди были. А теперь, эх одно слово пропащие мы. Ничего у нас не осталось, ни имени людского, ни совести, и скоро жизни лишимся. А без жизни мы и так живем.
И что вечно так несправедливо бывает. Где тонко там и рвется? Явились эти враги. Стоят, но в город не входят. И не таятся совсем, а в город не входят. Словно ждут чего-то, подгадывают. Страшно сказать какие они, враги. Известное дело не красавцы. Вооружены до зубов, ножи, пики копья, луки и арканы. А про мечи вовсе молчок. Кривые иззубренные, страсть, а не мечи. Головы большенные. Роют…, что-то там себе строят. Глазищами бахают. Они непонятно кто – призраки ли живые чудища. Вон они, на заставе топчутся, а от заставы отойдешь, и как нет их. Словно испарились. Подойдешь ближе – стоят. Цвета флагов у них изорванные дождем, измусоленные ветром, не разобрать. И в лагере у них до странности тихо. Ни рыка не слыхать, ни вопля. Точно немые. Но глядишь с заставы – вот они ползают. Иные носятся. И лошади у них чумные, грязью заляпаны. Сплошь, живого места нет. А как едут - не слыхать. Не тряпьем же копыта обматывают? Что и говорить - как орки, гоблины, тролли, нелюди. И вся орда, Они стоят за рвами и стенами, не нападают. Чего мучают, чего ждут? Штурмовать город пара пустяков. Бери хоть голыми руками. Кто сопротивляться станет? Нечисть и мразь всякая? Так она первой присоединится к чудищам. Грабь, жги - все спишется.
Люди в ступоре. Безразличие стоит стоймя, не колышется. А может ли быть иначе? И без того бледные. И без того несчастные, бродят они по улицам, да и то разве что затем, что дома плачут дети или еще чего похуже. Есть то нечего. Собак едят. Котов. К крысам подбираются. Страшно. Безрадостно. А напасти одна за одной, одна похлеще другой: и неурожай здесь, и солнца нет, и вечные тучи и сырость, и мразь расплодилась без меры. Так еще и враг неведомый под стенами стоит. И скверно то. Дожидается, не нападает. Вот бы пришел и все покончил. Так нет же - измывается. Поджидает удобного момента. Вот же он момент такой – хватай. В любое время! Людей-то некому защищать. Да, да. Верно враг этого не знает и боится. Но так и есть. Некому их защищать. Кто возьмется? Все бегут в дома, прячутся. Носа высунуть боятся из-за дверей. Запираются, засовы вешают. У кого есть они. Или просто стульями подпирают, у кого стулья остались. Или вовсе камнем. Даже камень не спасет. Как защититься? Мразь под боком. Враг у ворот. Нет оружия. Его запретили. Да, да именно так. Запретили. Это еще когда было. В первый же год неурожая. Сказали, что нечего оружие иметь по домам. К чему оно. А раз есть, то может быть применено не по назначению. А какое назначение от неудовольствия? Конечно, власть свергать. А какая власть допустит, чтоб ее вот так взашей свергали. Никогда не допустит. Вот и ходили стражники по домам. Собирали кто нож, кто топор. Даже вилки и те изымали. «А зачем вам, говорят стражники, вилки, коли есть нечего. Вилка она тоже сила. Один удар и… ого что наделать может!» и изымали, пока все не изъяли. Сгрузили все в мешки и уволокли. Куда? Известно куда, да недоступно. В арсенал под башней правителей. Там теперь все лежит. И ножи и вилки и топоры. И конечно копья разные и щиты. Все под боком, а как локоть. Не дотянешься, чтоб укусить. Н-да.
И про еду, стражники сказали. К чему говорят вам тарелки и миски, раз есть нечего? Но потом пожалели. Не стали забирать. Ведь про миски и тарелки им не сказали, что это оружие, и они оставили. Пожалели так сказать народ. Так и сказали, мол, жалеем вас. Сами из народа вышли. Оставьте себе пока. До указания. Ох, про еду опять заговорили и в самом деле есть хочется. Где ее взять. Все запасы перебрали. Все амбары и закутки выскребли. А нет еды. Вот хоть плачь. В самом деле, ложись и помирай. Так многие и сделали. Разлеглись перед башней, и молча так лежали. Стража увидала, но указания убрать лежащих не было. Так многие и померли. Но не все. Кто-то и сейчас еще живет. И к чему было выпендриваться. Забастовки и митинги такие устраивать? Глупые они. Вот и полезли. Стали б их слушать? Держи карман шире. Кому до них дело есть, коль им самим – нет?
Грязь вокруг. Непроглядно. Исхудалые тени бродят по грязи. И с завистью и с ожесточением в сердце глядят на башню. Кто покрепче глядит. Остальные плюнули. Перестали. Третий год пошел. Как тут не перестать. Грязь глубоко забралась. Враг стоит. Ждет. Чего ждет? Кого? Указания? Пора, пора ему войти в город, завершить все одним махом. Разрубить. Не хочет. Так глумиться. На расстоянии. Но боятся люди, а еще чему-то да верят. Кто за что страшится. Кто за дом, кто за мебель, кто и за жизнь домочадцев. Разные люди. Что ценят то и берегут. Слухи пускают. Для самоуспокоения. Ждут избавления. Придет кто мимоходом – выручит. Или снизойдут Правители из башни, спустят на супостата стражников наконец. Долго ли терпеть? Переговариваются через щели с соседями, кто жив еще и держится. Мол, слушали они, будто бы скоро солнце взойдет. Слышали. Кто ж им такое говорил. Сами то дома сидят. Ан нет, не искоренить веру. Ожидают чего-то, надеются. Говорят было знамение. Придет избавитель. Все сдерет, прогонит. Избавитель. Как же. Придет…
А башня по ночам ярко светится. Звуки оттуда доносятся. Неужто кто к битве готовится, мечи правит точилом, шеломы куёт молотом. Да где там. Стражники в башне, над арсеналом сидят. Вино пьют, усы мочат. Одряхлели, пуза отпустили. Латы не сходятся. Живут одним днем. А над ними в самом верху, откуда свет бьет - движение. Неужто там рождается надежда? Неужто там герой просыпается, копье на супостатов готовит, к солнцу послов хочет направить? Нет там ничего такого. В башне закрылись Правители. Главы города. Граждане славные, работой не обремененные. Попечители. Стражники на них молятся. Как падет башня, кого охранять, чью волю вершить? Некому будет руку целовать, милости радоваться. Правители умные. Они просто так не сдадутся. Есть у них хитрость. Но про всех – не скажи, не болтай шпионам разным хитрость. Молчок. Тпру! А им что солнце, что вода, или тьма - один резон. Не от этого власть заимели. Не от этого и терять ее хотят. Они холеные. Кушают исправно, не воду пьют и не землю грызут. И вино в подвалах не перевелось и пиво не до полушки выпито. Мясо есть, коровы еще стоят. Свиньи. Гуси и лебеди. Рыба в бассейне плещется. При башне припасено. Все это стережется. Упаси кто покусится, сразу же вон, в город к черни. И на растерзание. На утоление. Каждый вечер огонь разжигают, поют и веселятся, молятся. Выбирают, кто покрепче из стражи, поят. Потом потешаются. Костюмы у них пригожие. Дорогие. Парча и бархат, да стирать лень, так выбрасывают. Запасено. Сто лет живи, не истратить. Слугам не перепадет. Разве что так, случаем. Ах, кушают хорошо, приятно взору глядеть на их лица. Жир стекает в огонь, вспыхивает, освещает лица. Всем довольны. Всем, да тоска и их берет. Об одном мыслят. И разговоры у них про одно. Только про одно под конец, перед спаньем ведут. Как с врагом поступить. Вещь утаить.
И тайна эта, шпионам неведомая, потому как нет средь них шпионов. Не просочиться в круг их никому другому никак, не вызнать. Откуда им знать, откуда черпать сведения, коли никто и не пробовал пробираться. Но о том еще впереди…. И тайна эта стоит в маленькой горенке. Сокрыт замок печатями и сургучом залит. Да не ключом открываем, как не старайся. Иное. Возвышается тайна на ножках низеньких, на полу. Прикрыта тяжелым бархатом от глаз посторонних. Так нет посторонних, а все равно боязно. Страхом веет от тайны. Правители молятся. Избавления ищут? Куда там. У них, и ни у кого иного в городе скрыт ящик тот самый, с духом зла, за которым собственно и явились враги. Осаду затеяли. Требуют вернуть. Ящик бесценный – передать на вечное хранение и пользование. Вот такие силища скопили. Дожидаются.
А Правители что ж думают? Трясутся ли в страхе? Вовсе нет, не от того трепещут они. Что им трястись? Ведь обладают они вещью ценной значимой. И просто так ее никому не отдадут. Терять им есть что. Ох, есть. Запасено. Существование свое положили на то. Не сама жизнь им ценна, а то, что нажито в ней. Ни слава, ни почет. Благополучие важно. Сколько их – правителей то? Много не бывает. Всегда один. А у нас в Городе не так. Здесь их много, не один совсем. Глаз да глаз за каждым нужен. Не доверяются одному. Выбирают старшего и ждут, не дождутся смены по очередности. А в остальное время кто за что думу правит. Одни за деньги, другие за вещи. Третьи за высоту стула, четвертые за его ширину…. Собрались они в башне и стерегут сами себя, чтоб кто не сбежал, да не вынес страшное. Стерегут денно и нощно от напасти хоронятся все в одном зале. Там и спят, там и пируют. Случи их потчуют, убирают. Некогда были Правители людьми выборными. Город их сам поставил когда-то над всем следить. Да разве от кормушки кого сгонишь. Прикипели они, пристали - не оторвать. Сами себе статус назначили, выбили. Кто - по кожевенной слободе, кто по кузнечной, кто по поварской. Кто вовсе сам себе слободу придумал. Теперь все чванливы и мнят себя незаменимыми. Потому и не грызутся, что свалишь одного, другой возвысится. Жмутся друг друга, но бояться. И вместе нельзя и порознь пропадут. Кое-как середину блюдут. И вот что удумали они на пиру: помышляют откупиться от противника этим ящиком страшным с духом. Но немедленно не сдавать. Шантаж возыметь, чтоб враг отступился. Тянуть до последнего шанса спастись. Может, думают, они самого имени духа станется для врага довольно, чтоб бежать прочь, куда глаза глядят? Играть до тех пор, пока возможно сдерживать неприятеля. Тем паче, что он и так стоит, не торопится к делу подступать. А дальше как выйдет. Возьмут приступом город, так выпустить его страшный дух. Пусть уж дальше бедует! Самим погибнуть, но сразу не отдавать.
Дух этот жуткое зло, от которого все погибнет и его страшно выпускать. Очень страшно. Потому, раз заполучив его, Правители уж ни в коем разе не желали с ним расставаться. Зло да под боком. Если что и своих припугнуть и с чужими расправу иметь. Свои то, городские знают про него, да молчок держат. Не упомяни всуе! Да от как вышло. Пригрей змею на груди, так она тебя в отместку и ужалит. Но не то, не то Правители чаяли. Стояли до конца. Каким бы страшным ни было хранимое зло, и сам сундук, во сто крат страшнее расстаться с ним. Лишиться всего, своего положения, а с ним и того, к чему привыкли. Со злом этим, тем паче заключенным в сундук и никак себя от этого не проявляющим еще можно мириться. А с потерей могущества и власти, разве кто смириться. И кто же, скажите нам, добровольно от того откажется. Все блага бросить? Святые угодники? Средь Правителей таковых нет.
Признаться, никто из глав города толком и не знал, что это собственно за зло такое. Почитали так сказать заочно. Говорили, некогда сундук тот пытались открыть, и с тех самых пор пошел по земле мор. Но так ли это являлось на самом деле или же все докучные выдумки, никто и не знал. Стоял сундук, люди про него знали молчали, помнили и довольно. И вот пришли к стенам враги. Нате, возьмите. Отдать, требуют вернуть им этого духа. Невольно правители приуныли. Но отдавать не намеревались. Пусть до последнего у них числится. А если что и сами его выпустят! Чтоб ни себе ни другим!
Но что народ. Проводя в неведении долгие годы и собственно оттого не страдая, люди, кто не потерял облика переживают. Но как им выразить свою волю. Во тьме копошатся всякие, кто ощущает себя средь ее лапищ как рыба в воде. Им что тьма, что страх, едино. Лишь бы не мешали. А другие, коих должно быть большинство ожидает. Во всякие времена и во всех странах это именно такое большинство. Пни его, покатится. Но чтоб само двинулось. Ни-ни! Куда ни пни – покатятся. Как ни странно, но другие законы, чем Земные и Небесные тут действенны. И в горку к свету и в низину ко тьме. И не то что бояться эти люди выкрикнуть слово или почувствовать себя великим «мы». Их страх зиждется на безразличии.
А она, великая основа тьмы в сердце. Казалось бы, скажи слово. Подтверди делом. Сделай жест, ничто с тебя не убудет, не случится камне падения. Но нет. Какое там. А те, кто с тенью дружен, ею же и питаем. Их стезя душить и пинать. Гнать и выжигать каленым железом. Им все по плечам. И головы рубить и горло драть во славу всякому, что над ним.
Так и теперь. Надежды на спасение нет. Но даже там, где спасения нет, где нет самой надежды, найдется что-то, что позже назовут чудом. Верой, или чем-то другим, не столь громким. Так и сейчас. Те, кто бояться уже не мог, те, кто и не умел бояться - встретились. Несколько человек не из самого города, те, что укрылись в нем, и горожане малым числом собираются на площади перед храмом. Сам он остался одним местом, где страх и любовь живут вместе. Только здесь люди еще люди. Те, кто нашел в себе силы прийти. Те, кто не нашел в себе сил после разойтись и остались. Нет, это не митинг и не собрание. Здесь нет выступающих. Говорит сам разум. И слова его рождаются из уст пришлого старика. Человек этот немощен. Руки его и телеса высохли от времени. Потемнели. Седые волосы острижены. Морщинистое лицо. Но каковы же его глаза! Такая сила и пронзительность в голубых очах. Дух живет в них. Душа. Всякие гордые и так, берутся произносить речи. Двигают языком на сходке. Одни ратуют за поклон врагам. Другие за поход к Правителям. Кто-то ищет правду, кто-то ее всячески избегает. Сами не ведая зачем, они крутят и мутят, говорят много, но не по делу совсем. Но людей не так и много. Слушателей. Тех, кто способен узнать правду, распознать ее среди множества слов. И вот ее устами, молвит этот самый старик с лицом истины. Говорит он кратко. Можно сказать только то, что требуется. Мол, надо открыть душу свету и тогда сумрак отступит. Повернуться лицом к страху, вглядеться в его глаза, как бы страшно не было. Победить в себе страх. И тьма отступит. Только верить надо. Вытопить из сердца светом чистым. Солнце вспомнить, дать себе почувствовать. Его не слушают. Всегда найдутся те, кто знает очень много. Они говорят длинней и слова у них ладней. Те, кто перебивает и те, кто свистят там, где нужно молчать и наоборот молчат там, где свист уместен. Ему всем скопом кричат: «Какой свет, оглянись! Нет света. Кончился! Пропал. Бросил нас! Как посмотреть в глаза страху. Даже собственный страх испепелит, не то, что общий! Акстись старик!» Но старик твердо повторяет, даже сквозь угрозы: «Как бы тяжко не было, как бы жутко не казалось, а страху в глаза глядеть надо. И Свет есть! Вера есть, пусть надежды и не осталось! Победишь страх в себе, победишь и вокруг. А за тобой и другие потянутся». Да только истину не переспорить. И прибавил, мол, нашелся б человек, кто пример указал. Все сладится. Так и сказал.
И думают люди, что в целом мире не найдется одного Героя. Завалящего, кто и мимоходом следовал нет. И смотрят они по сторонам и оглядываются, точно Герой растворен среди них. Но нет его. Одним страшно. Другим боязно. Третьи считают, что не достойны. Четвертые, пятые. Всякие. Но вдохновленный речью старика, вперед выступает простой парень. Даже не красавец совсем. Откуда им взяться из грязи то? Темноволосый и с горбинкой на носу. Худющий, скелет. Чуть сутулый и вовсе на героя не похожий. Рванина какая-то на нем надета. Выступает он вперед и говорит просто, даже буднично. Не по геройски говорит. И малость картавит. Пойду, говорит он, и стану биться. Загляну страху в глазища. Кто кого померяемся! Его отговаривают. Мол, куда же ты в одиночку то. Не герой ты! И оружия у тебя нет и навыка воевать. Пропадешь ни за грош. Вот коль у тебя конь был или там меч особо закаленный. И копье и умел бы ты ими владеть. А так? Что только врагов злить? Нет желания за ним ступать. Никакого. Но он человек слова оказался, мало что простолюдин простолюдином. Вызвался, а не струсил и отступил. И вот Герой, что всем кажется и не героем даже, а выскочкой, снаряжается. Берет то, что есть. И не оружие у него в руках, а палка. И не конь боевой, а свои двои. И вместо доспехов, телогрейка. Один из горожан как все жил не тужил, а вдруг сделался Главным Героем. Хочет взвалить на плечи груз тягаться с врагом. И отправляется в одиночку на битву с осаждающими. Старик его провожает с волнением благословляя на подвиги. Его провожают свистом свистуны, а простые люди сокрушаются. Пропал, как есть пропал наш город, коли такие его защитники вызвались! Завистники было отправились следом. Немногие, кто решился. Показалось им, что он де только на словах такой герой, а совсем и пустозвон и Емеля. Но видят, идет Герой к заставе. Вот-вот начнутся дома оканчиваться и враг уж близко. Дыхание супостата слышно, разговоры. Пообвык враз без сопротивления, не таиться. Больше силой играет, звуками боевыми пугает. Страх из, завистников взял, бегом назад они припустили. Едва врагам в лапы не попались. Еле утекли!
А герой вышел наперед вражьего стана. Осмотрелся, поправил свою шапку, что для этого самого случая надел. Стоит, ждет, когда на него внимание обратят. Да враги и без того его заметили его подготовку, но ближе ступить к нему от чего-то не желают. Подождал он малость, и кричит им. Мол, вызываю на бой, говорит, сразимся один на один. Кто победит тот и получит город и то, зачем тьма пришла. А его так спрашивают, сам он такой удалец вызвался или от кого-то выступает? Герой же отвечает, что народ его не избирал, Правители не просили. Он сам, от своего лица вызвался. А, говорят враги, тогда нам все ясно. Ступай себе, никто!
Но не успокоился Герой. Не стал он кричать и правду доказывать. Сердце его подсказало путь….
А в то же время, средь присутствующих у церкви, при словах старца про то, что требуется заглянуть в глаза страху, была и девушка. Славная такая сиротка. Осталась она одна, и угла у нее не было больше. Но сердце пылало любовью, открыто оно было свету. И впитала девушка слова старика. Не стала кичиться, хвалиться. Не стала говорить что-либо. Потихоньку ушла от сбора, протиснулась сквозь редкую толпу и направилась одной ей известной дорогой. Подумала про себя, мол есть у Правителей самый главный страх. С него то и зачинать надобно. С тайного сундука запертого.
Хотела она по всей строгости спросить с тех «отцов нации» что заперлись в башне. Но пока шла, все мысли спутались. Что спросить знала. А вот как спросить? Снизу не докричаться. И услышат, так не ответят. Да как к той подступиться? Подойти то подойдешь, а дальше шиш! Тогда девушка решилась на смелый, можно сказать даже отчаянный ее воли поступок. Отыскала она палки какие-то, веревку сняла. Никто ей не мешает, никто не подгоняет. Делает она дело на свой страх и за свою совесть. Неужели и ей стать Героиней захотелось? А кто собственно сказал, что ей это недоступно? Кто раз и навсегда вывел формулу «героя»? Вот вроде бы мы все знаем и о Героях и о трусах, о предателях и о мучениках. А четкой формулы кто-есть-кто не знаем. Так и тут случилось.
Вот она неприступная с виду башня. Широкая как целый дворец. Высокая. Но и она сделана не из единого массива. Камни уложены, а где они – там трещинки скоры, ямки и выемки. Если постараться, влезть можно. А если в сердце решимость – и подавно. Девушка решается. Уж ей то решимость не изменяет. Смотрит на свои руки. Пробует их силу, подпрыгивает. Но и без того, путь открыт. Стража, предаваясь своим интересам, за окрестностями не следит. Считают враг не подойдет и так просто с приступа не подымется, а другим не положено они и не полезут. Башня считается неприступной. Про то подробно рассказано, выучено и вдолблено. Страже и в голову не придет, что кто-то попытается влезть наверх наперекор предписаниям. Но одно дело считаться, другое дело – быть. Девушка снимает нехитрую обувку, что давно уж просит замены и чулки. Так сподручней. Героиня уже определенно точно Главная, также одна как и Герой (а вместе то уж их двое), в одиночку лезет босыми ногами на башню правителей, где те укрылись. Но странное дело. Башня то и дело преподносит ей сюрпризы. То какие-то скобы, то вовсе проржавевшие лестницы снаружи. Она то думала, что подниматься будет невероятно трудно. Из всего, что попадается на пути она, строит лесенки, подпирает их найденными палками, чтоб потом было можно слезть. Да, она знает, что влезет. Ей открывается видение. Но потом что? В голове одна мысль - поскорее успеть. Не ровен час, враги обрушатся на город не на шутку. Опоздает и конец всему. Что там будет говорить сразу и делать вопрос не принципиальный.
И вот она оказывается на крытой галерее. Дева в грязной, коричневой от сырости куртке, в косынке, что сбилась на спину и едва не упала, босая, пыхтит, дышит тяжело от спешки. Но залезает же! Осматривается. Вокруг ни души. Вот те на! Она то считала, что тут везде люди имеются. Стража там, слуги. А тут, как повымело! По стенам висят факелы. При их редком свете девушка идет по круговой галерее. И сколько дверей ни пробует, все заперты изнутри. Ни стражника ни другого человека. Даже слуги и те скрываются внутри.
А так и есть. В башне, замурованной для прохода внизу, но как нарочно оставленной без присмотра вверху, в это время, все достойные ее нутра, живут своей размеренной жизнью. Но с поправками на осаду. Одни носят яства, убирают комнаты, что-то там делают и скребутся, точно мыши, занятые своим и ничем иным не интересующиеся. Что бы ни произошло, при любой власти, строе, силе и беззаконии они пригодятся. Они знают это, и от этого им приятно. И сердце греет необходимость и страх не жжет…. Другие люди в башне - Правители в частности трясутся от страха, но не показывают этого никому. Не приведи Господь, кто узреет в лице или во взгляде ужас. Бояться можно всем, а вот проявлять слабость здесь непозволительная роскошь. Как же липок страх. Он него просто так не оттереться. Правители обсуждают, когда же им променять свою жизнь на содержимое ящика.
Спор затягивается. Они сидят в полутемных нишах, за общим столом. Факелы смолят, чадят, плюются маслом. Слуги тщатся убирать за ним. Свет, пусть даже в лице его заместителей не желает находиться в общем помещении с предателями. Но тем нет дела до знамений. Они обсуждают один единственный вопрос. Как и когда сдать сундук. Сколько за него запросить и чего. Спорят за выкуп. Пускают слюни и гребут к себе еду. Все в одном. Еда и обсуждение событий соединяются воедино. Без одного не может быть другого. Столы ломятся от еды. «Последняя трапеза», как ее называют сами правители, не заканчивается. Она в принципе не может завершиться. Да и что собственно они подразумевали под словом «последняя» для них? Но Правители желают откупиться, и все вроде бы им сойдет это с рук. Их башня устоит. А что до остальных…? Да, вероятность того, что никто не уцелеет есть. И править будет некем. Но правители не унывают. Не их это кредо. Всегда найдется тот, кто захочет быть под чьей-либо властью. Найдется. Они не сомневаются. Предыдущие года это показывали наглядно. А править можно до последнего человека, покуда они есть.
Героиню никто по началу не замечает. Слуги ее не лицезрят, а Правители и тем паче. Неприметная. Служанка заблудшая. Стоит она в тени, в арке при входе и слушает речи собравшихся. И речи эти ей хуже мечей. Но что сказать. Решимость, что присутствовала в ней, пока она лезла сюда не пропала. Окрепла. Девушка взяла вершину. Но как достучаться до сердец, которые не знают, а главнее всего, не понимают всей опасности над городом, над людьми его населяющими. Они, эти «отборные люди» не хотят ровнять опасность, уничтожение и себя. Для них эти слова несовместимы. Другие – пусть. Пропадают, гибнут. Нет. Им не то надо.
Девушка включается в разговор, преодолевая себя и решительно выступая на сторону справедливости. Она, подходит к каждому, говорит с ним, убеждая их не хранить ящик пока враги не ворвутся в город, а открыть его раньше. Она говорит, что, только победив страх, заглянув в его сердцевину, можно спастись. Правители морщатся. Не оглядываются на нее. Что еще за правдолюбка. Откуда взялась эта служанка? А та, как эхом вокруг их ушей.И повторяет слова того старика в храме, что нужно повернуть лица к самому ужасу и победить его в себе. Заставить отступить, как бы страшно ни было. Вспомнить свет. Не прятаться от него и бежать в темные углы.
Но Правители, слишком развращенные, слишком высокомерные и слишком чванливые, не желают и слушать какую-то там замарашку. Кто она такая и откуда взялась служанка? Ей пеняют и на одежду и на манеры и на хамство вступать первой в разговор. Указывают место. Говорят, мол, вышла из грязи там и живи. Не учи других. Как смеет холопка произносить речи. Чем служишь, тем и служи. Где ума-то нажила советовать. Захотела назад в город вернуться. Так тебя живенько сбросят назад…. Им то и невдомек, что она из города сюда поднялась. За здешнюю приняли. Вот де как. Стращают возвращением. Но Героиню это не смущает. За столько лет в городе она наслушалась всякого. Что оскорбления, что личная обида, когда на кону – судьба всего города. Пусть даже этих Правителей. Всех!
Да, пусть ее не слушают, но она сумеет убедить этих людей, хотя б открыть ящик чуть-чуть и выпустить слуг этого духа. Заглянуть в сердце врага, вызнать его планы. Находится кто-то, кто шепчет, что она подосланная врагом. Шпионить и разнюхивать. Вызнать и сообщить куда надо. Кто-то считает, что она рвется на башню занять их место. Кто-то, что она дура и не знает, что говорит. Но находятся и те, кто слушая ее думают, что в чем-то дева права. Нет, они-то не раздумывают о благе народа. Они по-прежнему верят и видят себя на коне. Но ее слова – опасность иного рода. Что, если так уже думают о сем в башне, а там внизу как? И в этом куда большая опасность. Следует ее, девушку изобличить. А не удастся – уничтожить этим же злом, а заодно и проверить, так ли оно опасно, не выдохлось ли оно. И в случае удачи, применить его уже наступая, а не отдавая за выкуп….
Выбранный на этот раз глава сборища, обдумывая свое, признает правоту Героини. Он тоже думает, что отдав ящик они многое потеряют. А главное саму возможность править. Кто их станет уважать? Кто – бояться, если главного атрибута власти - страха не останется в их руках. Да, про ящик этот ходили странные дремучие слухи. Никто и никогда его не отпирал в самом деле, как он только попал в город. И верно ли все то, что о нем говорят. С другой стороны сомнения его подкреплялись силой врагов на заставах. Не зря же они явились?
Тогда но свой страх и риск (страх, что девушка в самом деле только одно звено из цепи недовольных, а риск, что она есть подосланная), старший из Правителей рискнул показать ей сам символ охоты врагов. Он проводил ее в одно малоприметное помещение, шел и дивился, как она до того додумалась. Как ее не вычленили раньше и не удалили прочь? Обдумывал как ее спровадить и сделать так, что те, кто ее послал (а он не сомневался, что ее послали либо те, либо другие) уверовали в то, что все хорошо завершиться. Правитель глядел на ее босые ноги, на мокрую косынку на плечах, пожимал плечами в бархате, и не верил, что в этом создании есть сила. Нету ее. Пни, раздави, поддень и рассыплется былинка. Вот так бы поступить со всеми врагами. И внешними и внутренними. Не знал он и не мог знать, какая сила в ней заключена. Битва за справедливость. Вера в нее вложены и не испепелить это в один миг. По пути, главный правитель придумал наказание для тех стражей, что не углядели гнили внутри башни пропустили ее сюда. Но потом это отошло на третий план. Вот она комната. Отворил он ее, ибо ключом было слово, а не замок. Вошли. Принесли факелы. Осветили пространство. Мало-помалу сюда из коридора пришли и остальные правители. Стали толпиться, заглядывать через плечи друг друга. Никто не упустил случая присутствовать на возможной демонстрации силы врага. Но потом возбоялись. Решили перенести сундук в помещение другого рода. Сообразили, что если что и вырвется, пусть уйдет в город. Там порезвиться. Коротко переговорили об этом. Сладили. Перенесли.
Ящик - что сейф стоит слева в комнате. Комната выходит на город. Вот-вот и провалиться наружу. Тут же, как ни странно, ни глухих стен, ни запоров дополнительных, ни бойниц и брони. Окна, окна и стекла и видна темная улица, где вдали, за воротами стоит враг. По стойкому мнению Правителей само упоминание о чудовищном ящике, пусть обзор на расстоянии должен внушать почтение у всех. Увидят снаружи символ, перепугаются сильней. Но дело то в том, что снизу из города, даже с этой улицы видна только башня, а не сам ящик или даже комната его хранения. Героине и говорят, раз ты хочешь, то и открывай. Гляди страху в глаза. Сами они прячутся. Отступают назад по коридору.
На сердце девушки противоречивые чувства. Да, вот оно решительное движение и все завершится. Но страх, воспитанный вокруг, накопленный как снег, лежит на ее сердце. А что если она не права. И все погибнет? Сама умереть девушка оказалась готова. Но остальные? За кого она пришла умирать? Нет, искать истину? За этих? И снова она вспомнила слова старика при церкви. И этот страх накоплен и этому страху, опасению надо заглянуть в глаза. Свет солнца спасет нас. Повернуться, открыть и посмотреть в самые глаза….
Боишься, - подсказал чей то голос, и она не поняла, кто говорил ей. Правители или же зло. А ведь и свет умеет испепелять…. Но она не стала слушать. Встряхнув головой, решительно взялась рукой за крышку-дверцу ящика приоткрыла. На улице становится еще темнее. Резко, решительно наступает жуткая тьма. Все вокруг кричат из соседней комнаты, мол, что же ты наделала, у нас был еще шанс спастись! Ты достойна наказания! Ты, ты… - голоса пропадают. Слышен завывающий рев за окнами. Стекла дребезжат, но выдерживают натиск стихии. Зло, пусть и бестелесно вырвалось наружу. Но дева стойко сдерживает упреки. Из города слышны проклятия. Все думают, что правители выпустили зло. Старика если кто и слышал, то позабыл его слова. «Это гроб» - то и дело слышится в завываниях.
Она глядит в окна ищет сердце страха, его зенки, а там ничего не разобрать, но кроме ее отражения (на улице же темно) она видит жуткие страшилища страха, что летают и скалятся, и корчат рожи, угрожают и пробуют пробраться внутрь. Правители вбегают в комнату, глядят они за стекло, столбенеют, да делать уже что-то поздно. Кричат, что виновата она, что ее надо предать казни, выбросить этим чудищам на растерзание. И не подозревают они, что в стекле видится не только то, что за ним, но и их собственное гнусное отражение, и получается, что ведут диалог они сами с собой. Боятся и ненавидят сами себя. И тогда она говорит всем, кто внутри, не защищая себя и не оправдывая – мол, скальтесь и пугайте страх. Рвите цепи и покажите свое превосходство. Не вы его боитесь, а он вас страшится. Не отворачивайтесь! Бейтесь! Так есть! Поверьте в свет в вашей душе. Пусть он окрепнет, вселит уверенность. Не бойтесь. Пугайте страх улыбкой, смехом, кривляньем. Он не любит этого, он любит только, когда его боятся. А если не боятся, то он пропадет. Нечем будет питать его. Поверьте же, поверьте! – кричит девушка, а ее теснят к окнам. Вот-вот выбросят. Изображение на стекле собственного лица, накладываются на страшилища за окнами и в этот страшный образ вынуждены заглядывать люди, как внутрь себя. Видеть свое неприглядное «я». Многим это не под силу. Они прячут глаза, отворачиваются. У них стыда не вычерпать, и они продолжают валить все на Героиню. Да, ей тоже Очень страшно, но надо держаться, выдержать. Не одна за всех выступила. Башня трясется. Камни ходят ходуном, сыплется песок, штукатурка, пол дребезжит не хуже стекла. Только Героиня сопротивляется. Все остальные в силу причин – трусят. Как трусили всякий раз…. Никто не верит ей. Никто и не думает, что все это возможно. Не отступиться и постепенно видения за стеклом рассеются….
В это же время Герой бьется с врагами, и падает пронзенный копьем ли стрелой. Пусть он и Герой и справедливость на его стороне. Слишком неравная сеча. Кто сказал, что героям все можно. Герои – точно такие же люди. Их можно победить. Но на то они и Герои, что победа над ними не приносит ровно никакой пользы тому, кто выиграл.
Но странное дело. Те люди, кто находился в городе, странным, даже непостижимым образом побеждают своим отторжением страха и призраков, и тьма вдруг пропадает, а вместе с ней и пасмурность неба. Видно как вода найдет брешь в стене, как терпение перерождается в ярость, так и страх, рано или поздно перестанет затмевать разум и стремление жить. Правители в страхе. Кто-то из них отваживается таки заглянуть в ящик, а там уже никого нет. Может и не было там никого вовсе? Тот призрак, или дух или демон, которого так боялись – исчез. Да и был ли он вообще, или это только слухи, предания в которые верили и Правители и те, кто пришел за ящиком – те самые враги. И его слуги выпущенные на волю – то же исчезли. Никаких злобных страшилищ за окном. Ничего. Является солнце. Долгожданное, такое родное, и как будто бы еще краше прежнего. Люди улыбаются и впервые от этих улыбок, он прищуренных глаз, ладоней у лиц, от света, задранных голов, разливается по серому городу краски. Блеснет вода. Блеснет пусть и мокротой камень. И даже крыши, до того серые и безжизненные ответят солнцу какой-нибудь своей краской. И так приятно, так вольготно чувствовать в себе силы жить. Тьма прячется, ее больше нет. Хочется петь, танцевать, веселиться и бросать в воздух разнообразные предметы, пусть и не предназначенные для полета. Сегодня все можно. Солнце вернулось!
Армия, что осаждала город, пропадает вместе с тьмой, точно ее и не было. Люди не сразу понимают, что у застав нет больше злобных военных звуков. Никто не точит оружие, не бьет в барабаны и не трубит в рожки. Не слышен перестук копыт и тяжелые воинственные вскрики. Свободу, что принесло вернувшееся в город солнце трудно обмануть. Враг исчез.
Но на этом чудеса просыпания, не завершаются. Наш славный Главный Герой, поднимает голову. Осматривается. От его ран нет и следа, точно вместе с осадой отступили они, как темный сон. Он проводит рукой по телу. Цел и невредим, жив и здоров. Все хорошо. Он глядит в светлое, такое высокое небо и не верит глазам. Что-то произошло. Как же такое могло случиться? – думает он. И кричит, громко и раскатисто. Победу он кричит!
Расцветают деревья. Те, кто выжил. Пробиваются ростки травы, из не до конца сгнивших семян берут побеги цветы. Яблони или персик покрываются розовыми бутонами и начинают благоухать. Солнце вернулось. Это ли не повод встретить его так? Главный Герой поднимается на ноги и идет назад в город по той самой дороге, где он проходил когда-то, дивясь переменам. Даже дорога очистилась от сырости и грязи. Все просохло, выметено чистым ветром. Красота.
Но все ли это? Нет, не все. Правители, каковы бы они ни были, то же люди. И ничто им не чуждо. Разумеется, они приписали себе честь победы над врагом и тьмой. Свое чуткое руководство превознесли. Распорядились на каждом доме вывесить прокламацию о своих заслугах. Как там говориться? «Лишь поражение сирота, у победы множество отцов». Каждый из Правителей кричит о своих заслугах. Кто про что. Гул стоит, аж башня качается. Велят слугам заказать пир горой. Те бросаются исполнять. Им то что, что солнце, что тьма. Они всегда и всякому нужны.
И наша история близится к завершению. Не хочется сказать заканчивается. Но так выходит, всякое повествование конечно. На пир зовут и девушку, но никто не говорит, что все сделала она. Ее просто зовут. Уже подвиг. Как же, из ее уст прозвучал призыв. Как тут не позвать. Но выполнили то призыв, побороли врагов и страх и тьму – Правители. Пусть прислуживает и дальше. И в умах их уже налоги и прибыли. Имущество и добыча… Героиня молча глядит на них, потом произносит и ответ им радостные, но вместе с тем веские слова. Девушка говорит, что ей дали сделать главное, её послушали, и все стало хорошо…. Но тут пир горой, Правители сидят за столами, едят, галдят, что-то выкрикивают, а она говорит о свете внутри каждого человека, о неизбежной победе того, кто отваживается взглядом перебороть свой страх. Ее слушает лишь один - два человека, да и те, что рядом находятся, морщится. Что умничает? Неси икру! А другим то - вовсе пофигу. Она смотрит на них, и понимает, что и за этих людей надо бороться, повернуть лицом к истине…. Робко так улыбается, поправляя косынку на шее. Столько дел сделано. А сколько еще предстоит сделать?