Путь на моря – это не просто «дорога к морю». Это определение цели жизни и готовность решать большие и малые задачи, с ней связанные. Это юношеские романтические устремления и преодоление преград в продвижении к мечте. В разные времена и для разных людей преграды были, есть и будут разные. Но в них всегда присутствуют личные переживания, - то, что сегодня принято называть «проблемой выбора» и «борьбой мотивов», - и сопротивление окружения, одобряющего или не одобряющего выбор взрослеющего человека, и подвергающие его разнообразным проверкам, испытаниям, экзаменам. И чем более сложны и необычны преграды, тем более упоительна победа. Об одной такой победе наш рассказ.
- Лёва, принеси дров, печка тухнет, - попросила мать, - скоро завтракать будем.
Лев накинул куртку из чертовой кожи и вышел во двор. Морозный воздух февраля сорок четвертого года снова опалил лицо. Всего полчаса как Лев вернулся после ночного дежурства в депо муромской железнодорожной станции, где работал электриком. Составы на фронт, составы с фронта, паровозная гарь, обледеневшие шпалы, тяжеленная сумка с инструментами, монтерские «когти», чтобы взбираться на деревянные столбы – все это осталось там, на станции. А сейчас хотелось скорее вернуться в теплый, уютный дом, съесть печеной картошки с пылу-с жару, выпить горячего чаю и хоть на короткое время погрузиться в захватывающий мир дальних странствий, морских ветров и штормов, неоткрытых островов с экзотической флорой и фауной, сражений с аборигенами-людоедами и прочая, и прочая… А где этот мир? Конечно, в любимых книгах Дефо, Майн Рида, Джека Лондона, Фенимора Купера, Новикова-Прибоя.
Лев остался в семье за главного мужчину. Старший брат Георгий учился в военно-воздушной академии в блокадном Ленинграде, средний Владимир погиб на Курской дуге в августе прошлого года, отец-инвалид, простреленный немецким снайпером еще в Первую Мировую, хоть и работал бухгалтером в ОРСе, но часто болел, требовал ухода. Оставались еще мать и младшая сестренка Леночка.
Лев уже достиг призывного возраста, и еще прошлой осенью должен был уйти на фронт. Но железная дорога считалась стратегическим объектом, и работа здесь обеспечивала бронь. Зато и работать приходилось за троих, часто по две смены подряд, а то и по три. Лев валился с ног. Но бывали дни и ночи, как сегодня, когда поездов было немного, поломок и обрывов проводов не было совсем, и на работе удавалось прикорнуть полчасика, подстраховавшись бдительностью напарника.
Лев вошел с дровами в сени, запустив порцию холодного воздуха, скинул валенки, внес дрова в кухню.
Пока мать Надежда Владимировна колдовала у плиты, Лев взял карандаш и бумагу и занялся тем, что любил, пожалуй, больше всего – рисованием. На этот раз объектом творчества стал корабль, - не то бриг, не то барк, - летящий на всех парусах к горизонту, в тот самый книжный мир, так не похожий на происходящее вокруг. И в это же время мечты о море начали превращаться в твердое желание: во что бы то ни стало стать моряком.
Полюбилось парню море,
Чайки белые да тучи,
Рокот серых волн могучих
Всей душою полюбил.
Он подумал и решился:
Он пошел служить матросом.
И корабль остроносый
В море синее уплыл.
Сами собой рождались стихи и ровными строчками укладывались на бумагу рядом с парусником.
- Мам, я на флот пойду, - объявил Лёва свое решение.
- Батюшки, ты чего это придумал? Ты ж и моря-то ни разу не видел! Где Муром, а где это море? Или тебе здесь работы мало, да рядом с домом? Отец, ты слышал?
Иван Андреевич вышел к столу, застегивая рукава рубашки.
- А что, мать, представь, наш Лёвка – моряк! Форма ему пойдет. Бескозырка, гюйс, тельняшка – это не то, что промасленная монтерская роба.
- При чем тут роба? Он же уедет от нас, - запричитала Надежда Владимировна.
- А как брат мой, Саня? Вон, снялся с Олей своей, и на Тихий океан, во флот. Служит, - и ничего, не жалуется. Уже старший лейтенант. Зарплата неплохая, форма, кормежка. Родне помогает. В общем, я выбор сына одобряю.
- Еще бы с «железки» отпустили, - обрадованный поддержкой отца подал голос Лев.
- Сокол, а что ты после войны делать собираешься, - раскинув руки, Лёвка возлежал на соломе, глядя в апрельское небо сквозь дыру в крыше сарая.
- А черт его знает, - лучший друг детства, Вовка Соколов строгал новую ножку для табуретки. - Еще не думал… А что?
- Поехали вместе в мореходку поступать?
- А чё, давай. А куда?
- Есть три варианта, и все там, куда немец не добрался. Первый – Владивосток. Но это далеко, через полстраны ехать. Второй – Баку. Но там море Каспийское, внутреннее, простору маловато. Есть третий – Батуми. Субтропики! Мандарины круглый год! Инжир! Красота! И главное – перспективы… Черноморское пароходство… Средиземка… А там… - и мысли умчались к далеким неоткрытым островам.
- А чё, я согласен, - подумав, ответил Вовка. – Школьные знания еще не растеряли, оценки нормальные, аттестаты зрелости пятерочные… Почему бы не попробовать… И мамке легче будет, - Сокол отложил рубанок и не по-детски посмотрел на друга.
Был полдень, когда Лев постучался в дверь кабинета начальника Муромского отделения железной дороги. Герой Социалистического Труда Федор Половинкин, получивший Золотую звезду из рук «всесоюзного старосты» Михаила Ивановича Калинина одновременно с Максимом Кривоносом и еще ста двадцатью пятью железнодорожниками, оторвал взгляд от графика ремонта подвижного состава: - Входите!
Лев торопливо подошел к столу и протянул Половинкину бумагу.
- Так-так, заявление, значит? – Федор Федорович ознакомился с содержанием. – Учиться – это хорошо, Лев Иванович. А работать на дороге кто будет? Ты соображаешь, что просишь? Война еще не кончилась…
- Но ведь уже видно, что дело к концу, да и незаменимых у нас, как говорят, нет - вставил слово Лев.
- И самодеятельность развалить мне хочешь? - продолжал давить Половинкин.
- Не развалится она, Федор Федорович! Лемехов не хуже меня на аккордионе играет, справится!
- А ты знаешь, что если не поступишь, то на фронт загремишь? – начальник подключил «тяжелую артиллерию».
- Знаю. Тогда я за брата мстить буду, - насупив брови и понизив голос твердо произнес Лев.
Федор Федорович, сжав за спиной руки в замок, заходил вдоль карты европейской части СССР, утыканной флажками побед Красной Армии.
- Значит так, - начал он, - отпущу, но при одном условии. Нарисуешь для нашего дома культуры портреты членов Политбюро ЦК ВКП(б). Иначе даже разговаривать с тобой не буду. А заявление твое пока полежит у меня. – Половинкин промокнул платком лысую, как у Котовского, голову, им же смахнул невидимые пылинки со звезды Героя Труда. Сев за стол, он достал из верхнего ящика конверт. – Вот тебе фотографии Политбюро. Кисти, краски и эти, как их… в общем, всё получишь у директора дома культуры. К Первомаю портреты должны быть готовы. Вопросы? Нет? Можешь идти.
Работа закипела. Двенадцать фотографий, двенадцать подрамников, «сухая кисть» (есть в живописи такая техника, когда с масляной краской не используется в качестве разбавителя масло), «марс коричневый» (так краска называется)… Вот уже готовы портреты Молотова и Сталина, Кагановича и Ворошилова, Маленкова и Берия… Две недели напряженной работы (только в личное время!) – и все двенадцать «ликов» смотрят с полотен. И как похожи! Как живые! Можно представлять результат Половинкину. А пока не плохо бы и порядок в мастерской навести, убрать краски, помыть кисти, все разложить по местам. Лев окунул кисть в растворитель. Но под рукой не оказалось тряпки, пришлось кисть стряхнуть. И надо же было такому случиться, что капля грязного растворителя, сорвавшись с конца кисти, угодила прямо на портрет, и не на чей-нибудь, а на портрет Лаврентия Павловича, и не куда-нибудь, а прямо на нос. Вот дьявольщина! И почему эта капля не упала, например, на пиджак Кагановичу, портрет которого стоял рядом?
Все попытки смыть кляксу скипидаром только усугубили ситуацию. Краску убрать в основном удалось, но появилось жирное пятно размером в полноса. Такое показывать никому нельзя! Не дай бог, припишут диверсию, и тогда вместо мореходки суши сухари и вперед, куда-нибудь на Соловки или в Магадан!
- Думай, Лёва, думай! – приговаривал себе незадачливый художник. – А что, если этот нос забелить?
Сказано – сделано. Кисть, белила, почти ювелирные мазки… Готово! Посмотрел на расстоянии – нет, не годится. Теперь нос белее общего белого фона. И темная точка просматривается. Что же делать? И перерисовал бы весь портрет, да нет нового подрамника. Качественно загрунтовать старый холст тоже не получится – будет проявляться старая краска. Значит надо продолжать реставрацию.
Три часа колдовства над портретом наркома принесли свои плоды. Берия выглядел идеально.
Федор Федорович придирчиво принимал работу. Рассматривал портреты издали и вблизи, сравнивал их с фотографиями. В конце концов удовлетворенно крякнул, достал из кармана Лёвино заявление, размашистым почерком вывел в левом углу «Разрешаю! Половинкин» и отдал документ Льву. – Молодец. Иди, оформляйся.
До Москвы Лев и Володя добрались без приключений, не считая того, что всю дорогу пришлось по очереди бросать уголек в топку паровоза. Пассажирское движение поездов еще только начало восстанавливаться, о билетах речи не было, и в Москву пришлось ехать со знакомой паровозной бригадой. Не было в этот миг комфортнее купе, чем угольный тендер паровоза (только Вовка опасался, что поцарапает новые ботинки)! В лицо ударял теплый ветер перемен, а впереди ждало БУДУЩЕЕ.
- Куда едете, мужики? – в купе, где пристроились наши путешественники, с трудом протиснулся светловолосый паренек, на вид ровесник.
- В Батуми…
- Неужели в мореходное училище поступать?
- Да, а ты тоже туда?
- Ага. Меня Андреем зовут. Будем держаться вместе?
Андрей Павлов оказался интересным попутчиком. Рассказывал увлекательные истории, смешные анекдоты. Балагур и весельчак. И до продуктов не жадный – поделился всем, что с собой было.
Поезд ехал все дольше на юг. В тесных купе становилось все жарче и жарче. Друзья решили перебраться на воздух. А где в вагоне лучший воздух? Конечно, на крыше. Решено, на крышу!
Какой чудесный вид открылся взору! Слева зеленели предгорья Кавказа. Заросли можжевельника вперемежку с чем-то вечно зеленым. Время от времени появлялись и терялись в зелени садов и виноградников небольшие сёла с низкорослыми домиками, крытыми красной черепицей. Почти органично вписывались в пейзаж достижения цивилизации – паутинки электропроводов и виадуки для подачи воды из горных речушек на поля и в дома местных жителей. А справа – вот оно, море! Сверкающая золотом в лучах полуденного июньского солнца спокойная, ровная гладь уходила за горизонт, маня неизведанными далями и сногсшибательными приключениями. От всего увиденного замирало сердце. Ощущению счастья не было предела.
Парни разместились поудобнее возле грибков вентиляции, пристегнувшись к ним поясными ремнями, сгрызли по сухарю с картофелиной, прихваченные с собой и, сняв рубахи, прилегли на горячий настил крыши. Очень скоро, убаюканные размеренным стуком колес и новыми впечатлениями, они задремали.
Вдруг тело обожгло струями ледяной воды, внезапно налетевшими откуда-то сверху.
- Что это? Откуда? – ошарашено подскочили друзья, чуть не сорвавшись с крыши. И только тут заметили, что поезд проехал под широким желобом с водой, в котором плескались местные пацаны. Уверенные в своей безнаказанности, они поливали водой пристроившихся на крышах проезжающих поездов пассажиров (а таких было немало) и веселились от души, глядя, как те чертыхаются и бессильно грозят кулаками.
Не желая больше попадать под холодный душ (мало ли, сколько таких виадуков впереди), друзья перебрались на подножку вагона. Здесь тоже было свежо, хоть и не так просторно, как на крыше. Вовка Сокол снял ботинки, подмоченные в недавней бане, и поставил рядом с собой просушить. Непоседа Андрей, отвлекая всех разговорами, незаметно стащил один ботинок.
- Башмак пропал! Свалился, наверное, - запричитал Вовка, не ожидавший подвоха. – Новые же совсем! Вот черт! – и в растрепанных чувствах швырнул оставшийся ботинок под колеса вагона.
- Ты что делаешь, вот же он! – Андрей сделал вид, что только что обнаружил пропавший ботинок.
- А-а-а! – срываясь на визг, завопил Вовка, и метнул башмак вслед за первым.
- Ничего, в училище поступишь, тебе другие, флотские выдадут, - пробовал утешать Андрей. Про то, что это была шутка, он решил не заикаться, не то можно было и по шее схлопотать.
В училище Вовка так и не поступил, не добрал пары баллов. Лев, чтобы друг-закадыка смог вернуться домой, отдал ему свои ботинки. И еще неделю, пока не получил курсантскую форму, ходил босиком.
Вот так, босиком, сделал свои первые шаги «на моря» мой отец.