Апрель и Гаэль Гарсиа Берналь. Тонкий, чувственный мексиканец, давно покоривший Европу, прикрыл глаза, будто от слепящего солнца, на брандмауэре любимого кинотеатра; именно так - ты безоговорочно станешь живым символом одного из самых активных месяцев года, мы подпишем вместе с тобой пачку условно выгодных контрактов, четко организуем жизнь и разложим ее на смыслы, в полной мере ощутим ее биение, и мысленно уже отправимся в путешествие – осталось совсем чуть-чуть! – в путь, который на поверку окажется дорогой к самому себе, дорогой домой…
Сухой солнечный ветер гонит пыль по посветлевшим улицам. Ролики стучат по пешеходным капиллярам, байки ревут на проспектах-венах. Из влажной, обнаженной земли выглядывают еще миниатюрные стрелы тюльпанов, со вчерашнего вечера забытые Купидоном. Тополь в Денисовском переулке, в два обхвата-века, раскрылся множеством тонких стволов, обратив их во все стороны света. Птицы без устали, без перерывов на обед и выходных, играют симфонические концерты. Уже почти стихли ручьи, от снега остались одни воспоминания – плотные островки, что испаряются в низинах серым порошком, не вызывают с ним никаких ассоциаций.
Мега-жизнь пульсирует в мега-городе, гудит пробками на Садовом, стремительно обновляет пред-а-порте: витрины, щиты и перетяжки, одевая все вокруг в цвета молодой листвы, ясного неба и спелых ягод. Нежные флюиды созревшей весны заглушает пронзительный запах свежевыкрашенных заборов и бордюров, в раскрытые форточки влетают на тонких крыльях настоящие вестники тепла - насекомые, радуя неожиданным предощущением лета.
В переулках Покровки, стремительно бегущей в Китай-город – брызги мать-и-мачехи разбросаны среди обломков зданий, и вальяжные, никуда не спешащие коты с глазами - хризолитами милостиво принимают в дар форелью голову или остатки холодца, и уже разбиты садики с гиацинтами и крокусами во внутренних дворах, и по-питерски хмурые фасады ожидают весеннего макияжа – салатовый, ванильный зефир, цвет бедра испуганной нимфы – но даже открывшаяся кирпичная кладка хороша; и ива-верба машет вязаными шариками и гибкими ветвями над головами прохожих…
Твое имя рифмуется с русским словом «апрель», а фамилия матери – со словом «печаль». Молодой человек из Гвадалахары, с глубокими глазами, фантастически меняющими цвет, никогда не видевший апрельской Москвы, вероятно, удивился бы такому посвящению, но мы можем объясниться - на испанском, французском, итальянском, португальском, правильнее же – на английском; ах, Лондон, альма матер, сначала – хорошее воспитание, а уже потом, когда постигнуты все необходимые науки, в том числе и наука сна, закончены дневники мотоциклиста, и остался в прошлом дефицит (он же кризис жанра) – надежда на истинную, без оговорок и приставок, без вариаций, пройденных всеми твоими героями, искреннюю и страстную, нежную, горькую, жгучую, пряную, сладкую, распустившуюся весенним цветом, танцующую танго и сальсу, поющую на всех известных человечеству языках, рождающую и продолжающую жизнь, подлинную – любовь.
…На высоком холме, подернутом пронзительно-зеленым ворсом, над уже полнокровной Москва-рекой и всем жужжащим, гудящим городом, просыпается неведомое мексиканцам русское дерево береза. На ней – прошлогодние серьги, черные руки касаются земли, зарубцевались былые раны, стерлись царапины-буквы, белая кожа обрела матовость шелковой изнанки, сосцы ее почек набухли, и вся она сочится прозрачным живительным нектаром, каждая капля которого в лучах уходящего за горизонт солнца последовательно вспыхивает огненной искрой. Еще немного, и ветер будет перебирать мягкие зеленые косы и снова подаренные кем-то серьги… А кто обнимет этот стан, совершит тот самый побег от цивилизации, ради которого не нужно собирать чемодан в приступе настроения downshifting; вот она, теплая, исконная, настоящая, вот тот миг, ради которого в конечном итоге и заказываем паспорта, билеты, снаряжение, ждем, планируем, едем, снова ждем, летим, и непременно возвращаемся… Что скажешь, Гаэль? Только не нужно обниматься с кактусом…
… Вечерний туман медленно вползает на холм, одинокий, задумчивый силуэт березы тает в сумерках; впереди – спуск в город, на свой манер бушующий весной. Утром начнут лопаться почки на американском клене, любопытной лапкой стучащем в мое окно, и предчувствие всеторжествующей, всепобеждающей зелени-жизни заполнит московские бульвары, дворики, скверы, оно – всюду: в птичьих разговорах, в свеже-терпких запахах, в прохладном дыхании дождя, в ритме латины, принесенной ветром откуда-то из-за океана. Люди открывают окна – заходи же, юная, свежая, новая, заходи - жизнь.