- Я дурак. Простите меня...
-Уотсон! Чёрт, я не слышал, как вы вошли... Надо быть внимательнее.
Он присаживается рядом на кровать.
- Я принёс вам порошок от головной боли. Выпейте. Похоже, голова у вас очень сильно болит, да?
- Почему бы вам не подумать, что я снова притворяюсь?
В его голосе – тень улыбки:
- Потому что вы здесь один, а моих шагов, по вашему собственному признанию, не слышали.
- Да, но вы пришли уже с порошком наготове.
- Ладно вам... Выпейте. Осторожно, не просыпьте. Вот вода – запейте, а то он довольно противный. Хотите, помассирую виски?
- Как вы мирно настроены... А впрочем, хочу. У вас хорошо это получается.
Прикосновения его пальцев и в самом деле унимают боль лучше любого порошка.
- Холмс, я, действительно, полный идиот. Не знаю, что вы там подумали. Просто... Знаете, за эти дни я так привык быть вам необходимым, что это уже стало..., - он смущённо усмехается сам над собой, - перестраивать мою физиологию, как привычка к наркотикам. Приятно щекочет тщеславие, наверное. В этом смысле мне ведь особенно похвастаться то нечем – ваша бледная тень. И вдруг ощутить незаменимость... Сладкая отрава для самолюбия. Я постараюсь исправиться.
- Стоп, - я тоже немного нервически ухмыляюсь. – Так это было проявление... ревности, Уотсон? Вы меня к Рауху приревновали? Да? Это так? Что же вы молчите? Я ведь вашего лица-то не вижу. Вы отвечайте мне, друг любезный! Да? Ну, да, что ли? А я-то..., - и я, уже не сдерживаясь, смеюсь. Смеюсь и хватаю Уотсона за руку, когда он, обиженный, пытается отстраниться.
- Куда это вы? А страдающий пациент? А врачебный долг? – и, коротко и сильно, на мгновение прижимаюсь лбом к его ладони. – Ох, Уотсон-Уотсон...
Теперь уже не знаю, кто из нас смущён больше. Но он снова садится рядом и кладёт пальцы мне на виски:
- Расслабьтесь, Холмс, не то ничего не выйдет...
А сейчас он о чём? О массаже или...
Головная боль подтаивает под его тёплыми пальцами, как шоколад. Мне хорошо и спокойно. Я расслабился. Я почти дремлю.
«Мой ангел-хранитель... Он только один, Уотсон... Единственный... Какой там ещё Раух...».
- Что вы сказали, Холмс? Э-э, да вы, кажется, спите...
Не знаю. Наверное, я, действительно, сплю...
- Этот приют основали четыре года назад вот этот самый доктор Кливтон и лорд Годфри Блэйкмур. Они же привлекли офтальмолога Купера и священника Эдуарда Кленчера. А потом ещё двоих в качестве денежных мешков – братьев Флобер, торговцев. Знаете «Флобер и Флобер, артификал-сервис» ?
- Стойте-стойте... Кленчер? Тот милый молодой человек, который из оскорблённого нравственного чувства разорвал мне губы в восемьдесят шестом? Брат мисс Мэргерит Кленчер?
Уотсон отвечает не сразу, и я знаю, что он покраснел, потому что с этой Мэргерит Кленчер – фельдшером Кленчер - у меня кое-что было, есть, и будет ещё, надо полагать, а Уотсон почему-то уверен, что был в неё влюблён. Тема опасная. На всякий случай я немного отодвигаюсь от Уотсона. Но он только говорит:
- Да, тот самый... Слепые в этом районе давно обосновались – им, очевидно, удобнее проживать общинно. У них там даже организовано какое-то кустарное производство, позволяющее им зарабатывать деньги на жизнь.
- Я знаю, - перебиваю я. – На ваших Флоберов они и работают. Я заказывал им там трость, когда сломал свою о клинок Пьера Оперерро два года назад – помните?
- Помню, как же, - Уотсон усмехнулся. – Я истратил на вас весь кетгут тогда. Надо же было додуматься: с голыми руками на мачете!
- С тростью, - поправляю я – просто из любви к истине.
- Которая сломалась в первую четверть минуты. Может, вы имели в виду «с обломком трости»?
- Ну, потом да. Но сначала это была прекрасная целая трость. Кстати, новая оказалась менее прочной.
- Правда?
- Да, у меня был случай сравнить её с первой в сходных обстоятельствах.
Мгновение молчания. Потом зловеще-протяжное:
- Та-а-ак... А я почему об этом не знаю?
- Очевидно, потому, что в тот раз обошлось без кетгута. Да вы успокойтесь, Уотсон, – помолчав, добавляю я. – Полагаю, больше-то вам латать меня не придётся. В моём нынешнем состоянии я едва ли способен...
- Я уже видел, на что вы способны, - поспешно перебивает он. – Вы на Раухе демонстрировали сегодня. Ладно, вернёмся к нашим слепым, - слава богу, благодаря интенсивной практике, он, кажется, перестал заикаться на этом слове. – Так вот, общество кроме благотворительных вложений существует на членские взносы – каждый платит, сколько может. Его деятельность: организация сбыта товара, производимого слепыми, заключение договоров подрядов, денежные вспомоществования по болезни и смерти, обучение ремеслу и грамоте, христианское просвещение – в общем, обычное благотворительное общество. Штаб-квартира в съёмном помещении, там же небольшой ночлежный дом, больница – вернее сказать, кабинет врача с тремя койками для пациентов, учебный класс и кустарная мастерская – всё вместе.
- Вы всё это почерпнули из газет?
- Да, пока вы спали.
- А разве я долго спал?
- Достаточно долго. Теперь без четверти часа полдень. Значит..., - он щёлкает крышкой часов. - Значит, почти три часа, - и вздыхает. - Вы всё-таки очень устаёте, Холмс. Как ваш врач...
- Как мой врач, вы устаёте больше моего, - перебиваю я – терпеть не могу, когда он вспоминает о своей профессии.
- Но у меня в отличие от вас ушиба мозга не было.
- Ну, вот если хотите, чтобы и дальше не было, умерьте свою заботливость – честью прошу!
Он ненадолго надувается, но, на моё счастье, мой друг фантастически отходчив. Проходит минут пять, и он продолжает – только голос чуть натянутый – не более того:
- Называется вся эта богадельня «Луч». Претенциозно и, на мой вкус, чересчур пафосно – я бы так не назвал.
- Неважно, как её зовут. Важно то, что о слепых нищих Уайтчэпеля там нам дадут, полагаю, самые полные сведения. Если не правление, то сами облагодетельствованные... Проклятье! Куда подевалось моё пальто – почему его нет на вешалке? Я ведь тысячу раз просил не перемещать мои вещи с места на место!
- Никто ничего не перемещал, - в его голосе бесконечное терпение. – Сами вчера швырнули, куда попало. Вспоминайте теперь, где оно.
Я напрягаю память. Уотсон помогать мне не собирается. Он воспринимает это, как лишний удачный повод потренировать меня.
Я прикидываю: может прочесать гостиную сплошь, двигаясь согнувшись и с растопыренными руками, как в жмурки? Или идти без пальто? Так. Значит, вчера мы возвратились из Уайтчэпеля немного взвинченные ссорой. Озябшие и усталые. Я сразу подошёл к камину погреть руки. Бросил пальто в кресло у камина? Нет, на нём уже сидел сегодня Раух, а если Уотсон перекладывал пальто, то просто отдал бы мне его сейчас, не задавая китайских загадок. На полу? Тоже нет. Не утерпел бы мой отставной капитан-аккуратист, поднял бы. Стало быть. месторасположение необычно, но не вопиющее. Диван? Я к нему не подходил. Подоконник? Слишком узок, пальто соскользнуло бы. Разве что..., - я наудачу, но точным движением протягиваю руку. Да, висит, зацепленное воротником за выступающую деталь оконного шпингалета.
- Браво, - тихо, но восхищённо говорит Уотсон. – Я видел, что вы не помните. Значит, догадались? То есть вычислили? Ох, Холмс, я вам не устаю поражаться!
- Благодарю за комплимент. Но, может, мы в будущем не будем тратить время на такие вещи?
- Будем, если не будем тратить его на уборку предметов на надлежащее место.
- Чёрт! – выхожу я из себя.
- А вы что, знаете иной выход? – невозмутимо спрашивает он. – Дело за немногим: шарф, перчатки, шляпа. Се ву пле, Холмс!
Я издаю короткий прочувствованный вой.
Всё-таки, у моего друга доброе сердце. Шарф летит откуда-то издалека и повисает на моём плече, шляпа с размаху нахлобучивается на голову, перчатки впихиваются в руки.
- Больше не теряйте.
- Чувствительно благодарен.