В любом российском городе, да и в большом селе тоже, сейчас на каждом шагу можно натолкнуться если не на супермаркет, - из продуктов в нём можно приобрести всё, даже «Птичье молоко» в красочных коробках, - то хотя бы на хлебный киоск со скучающим в нём в ожидании покупателей продавцом. Поэтому молодому поколению ныне, наверное, невероятно трудно представить, как эта такая простенькая процедура - добывание хлеба насущного - выглядела в начале шестидесятых годов прошлого столетия.
Очередным кремлёвским мечтателем тогда было объявлено, что в отдельно взятом государстве, «нерушимом» Союзе Советских Социалистических Республик, спустя каких-то двадцать лет будет построена база коммунизма, когда любой гражданин нашей необъятной страны абсолютно, видимо, всё сможет получать по потребностям, внося по своим способностям более или менее значительную лепту в эту самую «базу».
Проживая вместе с родителями в молодом городе нефтяников и одновременно вождя мирового пролетариата, Лениногорске, в то давнее время я учился в начальной школе, ходил на уроки во вторую смену, поэтому по утрам, подобно Винни-Пуху, был вроде бы «абсолютно свободен» (Винни, правда, был абсолютно свободен ещё дольше - до пятницы). Эту свобода, однако, была относительная, потому что использовать её по своему усмотрению я не мог, ведь на меня возлагалась обязанность добывать тот самый насущный хлеб, а это было далеко не так просто, как сейчас.
С зажатым в кулаке полтинником или рублём по своей Колхозной улице, уставленной бревенчатыми домами-пятистенками, я брёл к единственному в нашем «курмыше» магазину задолго до появления хлеба на его прилавках, и становился в конец очереди уже человек в двадцать-тридцать-сорок. Запоминал последнего передо мной и, для гарантии, предпоследнего, чтобы не потерять свою очередь из-за трагического форс-мажора, - безвозвратного по каким-нибудь причинам исчезновения первого из них. Потом дожидался того, для кого последним был уже сам, на это уходило обычно меньше минуты, моим личным рекордом по длительности было их три с половиной.
После этого очередь можно было покинуть, находить себе собеседника по интересам, благо знакомых, в том числе одноклассников, хватало, болтать с ними или играть во что-нибудь и дожидаться привоза нужного нам продукта. Время сие было весьма неопределённо, иногда на это уходило до часа-полутора. Потом всё же машина с надписью на борту «Хлеб» приезжала, - не помню, чтобы этого не случилось. С приходом гласности мы узнали о том, что в эпоху «окончательного и бесповоротного» построения социализма, в тридцатые годы, в таких машинах перевозили арестованных по ночам тысяч людей, неугодных власти или просто для выполнения плана по арестам, - хорошо ещё не на машинах с издевательской надписью «Мясо», хотя, впрочем, какая им была разница.
В хлебовозках грузчика не было, только водитель и, кажется, женщина-экспедитор, потому что желающих разгружать лотки с хлебом - взрослых парней - хватало, за это они отоваривались первыми. Потом, наконец, дело доходило и до самой очереди. Практически все брали по три буханки, не важно, какого цвета, белого, серого или чёрного, больше «в одни руки» не давали, а хлеб в большом количестве был весьма востребован, - почти все тогда держали на своих подворьях скотину и к хлебному «пайку» были допущены свиньи с курами и даже коровами. К полудню, а обычно даже раньше, хлебные полки полностью пустели, - кто не успел, тот не съел. В общей сложности ежедневно на покупку хлеба у меня уходило в среднем час - полтора.
Поначалу, на моей памяти, хлеб был довольно вкусным и нередко до дома я доходил с несколько укороченной одной их буханок. Потом, после коронования в качестве царицы полей кукурузы, в пшеничную муку стали добавлять муку из этого злака, и качество хлеба резко ухудшилось, - он быстро черствел, был абсолютно безвкусным и ему больше подходило название «эрзац-хлеб». Белого хлеба вовсе не стало, а по шестнадцать копеек серый выдавали исключительно для пожилых людей по спискам и только одну буханку на два дня. Одно время у нас жил мой дед, – по своему облику вылитый Лев Толстой, - его тоже внесли в этот список, и когда я приносил эту булку домой, то вполне санкционированно мог отрезать от неё горбушку и съесть, тогда она для меня казалась таким же деликатесом, как сейчас, наверное, такая же горбушка, но покрытая слоем красной икры.
Во всём этом был один положительный момент, - мы привыкли ценить хлеб, и много позже было дико видеть выброшенными целые уже заплесневевшие батоны. Себе я такого, разумеется, не позволял никогда, разве только в тайге, когда не удавалось сберечь взятый впрок хлеб, но там он тоже не пропадал, поскольку, как говаривал когда-то Дерсу Узала: «Тайга много люди живи, - белка живи, бурундук живи, они, отнака, тоже кушай хоти!». За точность цитаты не ручаюсь, пишу по памяти, поскольку сейчас нахожусь вдали от своей библиотеки, в приволжской степи, где вместе с другими пробиваюсь к нефтеносным пластам, а вот по приезде в город обязательно открою книгу В.Арсеньева «В дебрях Уссурийского края», отыщу нужную страницу и, возможно, изменю этот текст.
28-е марта 2010 г, Нефтегорский р-н Самарской области