Автобусы один за другим шустро подруливали к остановке и, проглотив свою часть пассажиров, так же шустро удалялись восвояси. Остановка эта притулилась у самого большого городского рынка. К вечеру он, естественно, тоже засыпал, уставший от гомона рыночной торговой и потребительской публики, успокоенный мерным шарканьем метлы дворника Викентия и редким буханьем сторожевого пса Арнольда.
Как-то неожиданно быстро рыночная площадь и сам рынок похорошели, оделись в гранит и пластик. Новые бутовые плиты заменили раскрошившийся асфальт.
На рынке наставили в многочисленные ряды изящные пластиковые скворечники для продавцов. Смотреть на них было, может быть, и красиво, но плата за место на рынке вспорхнула так высоко, что не каждый желающий мог себе позволить воспользоваться такой хорошей штучкой, а торговать на улице было строго-настрого запрещено. Летом милиция только и занималась тем, что гоняла старушек с их морковкой и петрушкой, так и норовивших, притулившись к забору, заманить покупателя и всучить ему выращенные на своём огороде витаминчики, чтобы хоть как-то компенсировать себе постыдную государственную трудовую пенсию, более похожую на нищенское подаяние.
Постепенно народная куча с автобусной остановки принялась рассасываться, столпотворение на ней само собой стало иссякать.
На остановке стоял бич Пашенный.Так он теперь себя называл. Его модные туфли были до блеска вычищены. Одет он был в шикарную американскую ветровку, из-под которой выглядывал приятного, приглушённого цвета дорогой свитер. Блеклые жидковатые светлые волосы были аккуратно расчёсаны и красиво уложены напробор. Лицо Пашенного было худым и желтоватым: скулы провалились, прямой тонкий нос ещё больше заострился, красивые небесной голубизны с зеленоватым блеском глаза впали. Аккуратные, ровные по форме зубы имели цвет его лица.
Недавно он вернулся с неотдалённых, совсем не курортных, но всегда очень обжитых мест. Вернувшись, он ввалился в свою квартиру и обомлел, /если не сказать реалистичнее: обалдел/. Квартирка была "обута и одета" по первому слову техники, обставлена всякой брахмой под завязку. Правда, ввалился - не совсем точно. Дверь в его квартиру была новая, фирмы "Гардиан", старый ключ, который Пашенный аккуратно хранил много лет, естественно, не подошёл. Массивная стальная дверь никаким уловкам открыть её не поддавалась. Пашенный вышел во двор и легко сиганул вверх по соседским балконам, пробрался к своему окну. Окна тоже были новые, но одна створка была слегка приоткрыта, через неё и вкатился Пашенный в квартиру. Его удивлению не было предела, такой роскоши он себе и не представлял даже во сне. Целый день он развлекал себя, как мог, находясь в состоянии, походящем на райское.
Он догадывался, что это уже не его квартира, чувствовал, что с ней что-то произошло, по всей видимости совершенно не санкционированная экспроприация, но Пашенный пока не хотел об этом думать, оттягивая последствия сего неприятного момента до наступления объясняющих обстоятельств.
Навеселившись до состояния «больше не хочу», наевшись до хруста в ушах и звона в голове из допотолочного, ослепительной белизны холодильника, и надегустировавшись лучших напитков, он, в чём был, так и рухнул на шикарную, сделанную из карельской берёзы светлых тонов и застеленную покрывалом из лебяжьего пуха кровать, больше по размерам похожую на футбольное поле.
Скоро однако его сон прервали. Открыв глаза, Пашенный обнаружил, что в комнате он уже не один. Взяв за плечо, его яростно трясли чьи-то сильные руки, пытаясь таким образом разбудить. Он открыл глаза и увидел: над ним склонились какие-то совершенно посторонние мужчина и женщина. Мужчина, поигрывая битой, обратился к неотвратимо приобретающему статус бича Пашенному.
- Слышь, старик, я вижу, ты отчалился. Прими мои, так сказать, поздравления. – Постукивая битой по открытой ладони, посмотрел на свою подругу, продолжил.- Но в хате этой мы теперь булки мнём, от трудов праведных, так сказать, отдохновение имеем.
Ты, это, хавать хочешь – похавай. Без базара. Хотя я вижу, ты уже и так недурно повеселился, не ждал, пока к столу приглашать будут. Но мы не в печали на тебя, понимаем твоё обидное положение,- при этих словах мужчина с битой в руке тепло посмотрел на свою подругу - поэтому терпимо отнесёмся к твоей самодеятельности. С собой возьми, если схочешь, сколько пуп не сломишь поднять, но пора, так сказать, горнист охрип!Нам, браток, покой нужен, без посторонних. Я за эту норку кучу бабла от себя отсчитал. У меня всё законно. Я думаю, ты врубился в ситуэйшен, бузить поперхнёшься? А то я попрошу братков, которые мне впарили эту норку без предварительных очистительных мероприятий, довести дело до ажуру, провести, так сказать, санацию и удалить всех прочих насекомых из неё. Включая и, как догадываешься, тебя. А они, ты наверное предполагаешь, делают это грубо, они очень невоспитанные ребята. Мне жаль. И тебя конечно тоже жаль, немного. Ты, я уверен, себе другой лежак скоренько присмотришь.
Лысый детина почесал затылок ноготком жеманно отставленного от остальных пальцев мизинца, аккуратно поставил биту в угол и достал из кармана пузатый бумажник.
- Да, вот тебе бабла, за твоё прохеренное барахлишко. Прости, старик, не хранил я некондицию, приговорил её на вынос. Мне она на кой?
Пашенный, лёжа в кровати, слушая лысого верзилу, понял, что квартиру он потерял безвозвратно. Он считал себя крутым, даже, грешным делом, представил, как придут новые владельцы, и он с ними поговорит, круто разберётся, заставит бежать из квартиры, как с поля брани врага. Но теперь было ясно, что он не скажет этому лысому горильеро ни слова, а если унесёт отсюда ноги, то будет рад, будет благодарить Судьбу самыми замечательными словами за то, что легко отделался.
Пашенному хотелось смачно плюнуть этому детине прямо в его такую блестящую лысину, но он этого разумеется делать не стал. Он не имел привычки плевать в людей.
Пашенный, не теряя достоинства, встал с шикарной кровати, медленно оделся и налегке вышел на улицу. Денег от верзилы он не взял, но выйдя на улицу, сунул руки в карманы и в одном из них обнаружил увесистую скрутку тысячерублёвых денежных купюр, обвязанных коричневой банковской резиночкой.
Подумал, не выкинуть ли их, потом решил, что имеет право хоть на какую – то компенсацию морального вреда, выкидывать не стал, а, расправив купюры, вложил их аккуратно в свой недавно купленный бумажник из крокодиловой кожи.
Первым делом, он снял неплохой номер в гостинице, располагавшейся на берегу у самой реки. На завтра назначил встречу своим корешам, а сегодня решил потолкаться по улицам родного города, в котором не был добрый десяток лет, который был узнаваем и не узнаваем, который так странно изменился – ровно столько он здесь не был, сколько пилил за вменяемое ему совершение экономического преступления.
Он так и не понял, за что его осудили. Вроде работал сутками напролёт. Ум его хвалили всегда, ещё начиная со школы, затем в училище, в институте, затем в родном конструкторском бюро. Бюро распалось. Люди занялись, кто чем сумел. Некоторые, в том числе и он, подались в бизнес, кто уехал, кто спился. Некоторые успели умереть, проиграв схватку в борьбе за жизнь.
Теперь, правда, такие экономические преступления, за которое пришлось отдать Пашенному добрый десяток своих лучших лет, называются предпринимательством, и даже, говорят, стимулируются и поощряются государством. Но годы – то потерянные Пашенному никто назад не вернёт.
Благо, что он к жизни всегда относился философски и все превратности судьбы воспринимал не как наказание, а как уроки судьбы и проверку человека на прочность.
- Была хата – постель не примята, и вот, теперь бич, -прокомментировал своё положение Пашенный, артистично склонив голову при слове «бич». - Ладно! Не чихай, пока птичий грипп не схватил. Будут птички, будут и яички. Где у нас птички?
Ему некуда было идти, он ещё не выстроил линию своего дальнейшего поведения, решил пока отсрочить это планирование на пару-тройку дней, дабы отдохнуть и отойти от шока утраты квартиры, поэтому сейчас, эту пару-тройку дней, ему было совершенно всё равно, где толкаться и где проводить своё совершенно свободное время. Он любил пообщаться с народом, а где, как не на остановке, этого народу было, что муравьёв в муравейнике, что сажи в печной трубе.