В преддверии самого большого праздника на нашей земле.
Когда-то очень давно, читая «Литературную газету», я наткнулся на поразившую меня и запомнившуюся на годы фразу о чёрном континенте: « С каждым уходящим стариком бесследно уходит история Африки».
Наших ветеранов остается всё меньше и меньше. Мы, закрученные своими заботами, не записали историю Великой Отечественной, которая жила в нашем доме, в нашем дворе, проехала с нами с одном купе или сошла на глухом полустанке. Думали, что это сделают другие-Васильев, Быков, Симонов, Бондарев. Они сделали, что смогли и поклон им за это. Но на наших глазах закрываются последние живые страницы войны , старенькими стали уже те, у кого война была детством.
Обращаюсь ко всем, кто случайно наткнется на эти строчки-запишите стариков, даже хотя бы для себя, даже если Вам показалось, что они что-то придумали лишнее. Со временем это станет историей, а, возможно, и Вашим лучшим художественным произведением. Добра Вам. Честь имею.
ЖИВАЯ ЛЕГЕНДА
(История, записанная моим отцом)
Летом 1948 к началу рабочего дня я пришел в отдел кадров Курского электроаппаратного завода устраиваться на работу. Там у входа уже толпилось несколько человек с той же проблемой по трудоустройству. Вскоре нас впустили в зал, в котором стоял письменный стол и много стульев. Нам предложили присесть и подождать. Ждали долго. За это время успели рассмотреть все, что было в помещении, затем принялись изучать друг друга.
Передо мной сидел мужчина лет сорока со шрамом и следами страданий на мужественном лице. На нём были чёрные отутюженные брюки, светлая рубашка и изрядно поношенная лётная кожаная куртка. Когда подошла его очередь оформляться, я услышал, что зовут его Олегом, фамилия Белозёров и что ему двадцать девять лет. «Старше меня почти на двенадцать лет», - подумал я. Кроме всего прочего кадровик спросила его:
- Какими специальностями владеете и в каком качестве хотите у нас работать?
- Никаким гражданским специальностям, к сожалению, не обучен, – ответил он.
- Ну, что ж,- сказала она, тогда мы направим вас в крепежный цех, будете учиться на токаря. Согласны?
- Да, конечно, – улыбнувшись, согласился он.
На прощание она спросила:
- Роба есть?
- Пока нет. Вот это всё, что на мне.
- Тогда постарайтесь найти, а то там грязный участок.
- Постараюсь, – сказал он.
Меня тоже направили в тот же цех и тоже учеником токаря. На следующий день нас, учеников, ознакомили с техникой безопасности и за пару часов научили нарезать резьбу на винтах с помощью плашек на револьверных станках. Дело оказалось несложным. В охотку, в первый же день мы выполнили норму, изготовили по 450 штук винтов и заработали по тринадцать рублей. Но на другой день у меня сильно болела спина. Оказалось, что восемь часов простоять у станка, это большая нагрузка на позвоночник. Только со временем я вошел в строй, и так потянулись дни, недели, месяцы. Монотонная работа на станке утомляла, и чтобы развеяться, да и для исполнения мечты стать летчиком, с осени после работы я стал ходить заниматься в аэроклуб.
С Олегом мы виделись, в основном, в начале смены, при получении задания. Но однажды мастер пригласил меня и Олега к себе и дал новое задание: сварить эмульсию для токарных станков. На улице была зима, и эту работу надо было выполнить во дворе завода. Получив необходимые ингредиенты для изготовления изделия, мы установили двухсотлитровую металлическую бочку, наполнили её водой, развели костёр и, периодически стали подбрасывать в него поленья, Незаметно у нас завязалась беседа.
- Чем занимаешься после работы? – спросил Олег.
- Хожу на занятия в аэроклуб с шести до девяти вечера,
сказал я.
- А дальше что? Цель - то какая?
- А дальше? Может, удастся поступить в Качинское или Чугуевское училище летчиков-истребителей.
- Практика-то когда?
- Инструктор сказал, как только снег сойдет, так начнутся первые вывозные.
Помолчали. Потом он, подбрасывая дрова в костер, задумчиво сказал:
- И зачем это тебе? Эта затея может испортить всю твою жизнь…
Я не знал, что ему на это ответить. Просто не ожидал такого заключения. А он, помолчав, продолжал:
- Я этот аэроклуб закончил в тридцать седьмом году. Потом поступил и перед войной окончил военное училище летчиков-истребителей. У меня все оценки и по теории и по практике были отличные. Мне пророчили успешный путь по карьерной лестнице. А наша темно-синяя форма, белая рубашка с тёмным галстуком делала нас просто красавцами и давала зеленую улицу к девичьим сердцам. Это была счастливая пора в моей жизни. И в то время ко мне не пришла, а ворвалась любовь. Мы с друзьями пришли в Первомайский сад на танцы. Там я и познакомился с ней, со своей Наденькой, она была студенткой пятого курса мединститута. Мы с ней сразу нашли общий язык. Танцевали целый вечер, смеялись, шутили. Казалось, что счастье нам улыбалось. Я проводил её до дома. Но в первый вечер постеснялся поцеловать. Потом мы с ней стали часто встречаться, ходили в театр, кино, гуляли в парках. Мы чувствовали, что нужны друг для друга, для жизни, для семьи. Но… на этот океан счастья вдруг обрушилась проклятая война.
С первых её дней наш полк сильно пострадал. Много самолетов во время бомбежки сгорело на земле, взлетная полоса была частично разрушена. Нам, молодым летчикам, в этих сложных условиях, пришлось принимать участие в воздушных боях. У немцев был большой опыт сражений в Испании, Франции, Англии. А нам зелёным, неопытным досталось сполна. Трое моих товарищей по училищу погибли в конце июня. Но, как говорится, опыт дело нажитое, и я учился у своих старших товарищей приемам ведения современного воздушного боя и меткой стрельбе. Вскоре я обрел уверенность в своих силах и, как в подтверждение этому, сбил первый фашистский самолет. Это для меня был праздник, чувствовал себя как после сдачи гос. экзамена. Потом сбивал ещё и ещё. За что был награжден боевыми орденами.
Как-то раз меня самого чуть не уложили. То ли я вовремя ускользнул, то ли немец промахнулся, но холодок по телу так пробежал, что потом еще долго чувствовал его. А одним памятным днем, возвращаясь с задания, увидел звено «Юнкерсов», груженых бомбами. Они шли в нашу сторону на высоте около пятисот метров. Я, не мешкая, решил помешать им и пошел на сближение. Так хотелось наказать этих тварей. Выбрал цель, подошел сверху сзади, но поторопился и промазал. Сделал разворот, снова вышел на удар, нажал на гашетку и, Бог ты мой, кончились боеприпасы…. Решение принял мгновенно. Пошел на таран. Помню, что рубанул гада по хвосту, и всё….
Очнулся, ничего не помню, лежу в чьей-то избе. Рядом две женщины смотрят на меня и крестятся, приговаривая: «Слава Богу, слава Богу». А я ни руками, ни ногами пошевелить не могу, и язык не слушается. Потом они мне рассказали, что упал я вместе с самолетом в болото, и крестьяне вытащили из кабины разбитого самолета мое почти безжизненное тело. Больше двух недель пролежал я без сознания. А после того, как очнулся, еще около трех месяцев провалялся в постели. Эти две женщины, мать и дочь, вытащили меня с того света, выходили с помощью настоев лечебных трав. Я долго учился ходить по дому. И с каждым днем чувствовал, что силы мои восстанавливаются. А поскольку я узнал, что нахожусь на оккупированной врагом территории, то стала приходить мысль, податься через линию фронта к своим. Но кто-то из сельчан донёс обо мне немцам. Те сразу же нагрянули, меня связали, бросили в машину и отвезли километров за десять в импровизированный концлагерь, который был ими устроен на территории совхозных построек.
По периметру лагерь был обнесен колючей проволокой, по углам стояли сторожевые вышки, охрана, собаки. В лагере находилось около трех тысяч военнопленных и из них много раненых. Несколько дней я присматривался к окружающим меня бойцам. Говорил мало, больше слушал, изучал обстановку, настрой людей. Однажды мне удалось узнать о готовящемся побеге, а потом познакомиться с его организаторами. Я примкнул к ним. План был таков: на рассвете напасть и уничтожить охрану, открыть все строения, в которых находились военнопленные, и повести их за собой в соседний лес, который был в двух километрах от лагеря.
Планировали снять охрану бесшумно, но не удалось. Бой был короткий. Мы уничтожили всю охрану, и все, кто мог идти, направились в сторону леса. Стрельба нашего боя была услышана немцами из соседнего гарнизона. Об их реакции мы узнали, когда до леса оставалось метров двести. Они мчались вслед за нами на мотоциклах. Установленные на них пулеметы работали, не смолкая, расстреливая всех подряд, даже тех, кто из-за ранения не мог дальше двигаться, останавливался и поднимал руки. Поле было усеяно трупами. До леса добежало человек триста. Рассредоточившись, мы стали добираться до линии фронта. В нашей группе было человек тридцать. В пути натерпелись и голода и холода. Двигались скрытно, встреч с немцами избегали, так как оружия и боеприпасов при нас было крайне мало. До линии фронта мы дошли без потерь и перешли её ночью, тоже удачно, но в одном месте чуть не поубивали свои. Под конвоем направили нас в особый отдел на допрос.
Не знаю, что там было с остальными, а со мной смогли разобраться в течение дня. Уже через несколько дней я добрался до своей части, где меня считали погибшим и успели отправить домой извещение о том, что я геройски погиб. Полковые врачи, осмотрев меня, сказали, что к полётам временно допускать нельзя из-за полного истощения.
Через пару недель я чувствовал себя окрепшим, и вскоре вернулся в строй. Когда после всего пережитого поднялся в воздух, то ощутил такой прилив сил и гордости за то, что жив и могу отомстить фашистам за все их преступления. Ну, а дальше?..
А дальше начались, так называемые, героические будни. То сопровождение штурмовиков, то свободная охота, то по спецзаданию. И так каждый день, если, конечно, позволяла погода. Тогда я уже чувствовал себя мастером своего дела. Многих фрицев послал горящими на землю. Но и своего горя хватало. Часто приходилось навсегда прощаться с боевыми друзьями.
Олег умолк, как бы вспоминая всех, кто насмерть сражался с врагом и навечно остался лежать в земле, которую отстояли, защитили ценой своей жизни.
- И вот так с боями, – продолжал он, – я оказался в самом пекле войны на Курской дуге. К тому времени успел написать в освобожденный Курск письмо и получить ответ от мамы. Для неё новость о том, что я жив, была такой радостью, что она этому посвятила половину письма. А вторая половина …
Олег вздохнул, голос задрожал, и уже тихо он проговорил:
- Наденька погибла. Она была призвана в первые дни войны в качестве врача. Ехала с передовой в эшелоне, оказывала помощь раненым. Разбомбили гады состав. Надя там и погибла. Это горе с новой силой вызвало во мне такую ненависть, что готов был идти на любой подвиг…
После паузы Олег продолжал:
- Мы тогда уже практически хозяйничали в небе, но присутствие в нем врага было еще очень даже чувствительным.
Однажды, ранним утром, нашей эскадрилье было дано задание идти на прикрытие наземных войск. Самолеты взлетели и построились растянутым пеленгом. Этот вариант был наиболее удобным для осмотрительности и взаимовыручки. Мой ведомый шёл правее и выше. На соответствующем интервале шла вторая пара, а левее и выше ещё одно звено. Наш командир эскадрильи заметил восемь «Мессершмидтов – 109» и дал команду на разворот влево…. Немцы заметили нас и устремились в атаку. Но мы захватили инициативу и, прикрывая друг друга, сами их атаковали.
В этом бою я сбил одного «мессера», а другого уложил мой ведомый. Мы чувствовали близкую победу, но вовремя заметили, как на нас нацелились четыре «Мессершмидта». Бой был очень тяжелый. Чувствовалась хорошая выучка противника, и особенно наглым был один из фрицев. Он несколько раз пронесся на огромной скорости через центр всей «карусели», выискивая жертву. Мне показалось, что это их главный крылатый разбойник, и я попросил своего напарника прикрыть меня. Сделав полупереворот влево, бросил машину вверх, на перехват Ме-109. Но немец оказался опытным асом. Он стремился нырнуть под мой самолет, чтобы зайти с хвоста, но я разгадал его замысел. Выбрав во время этого манёвра подходящий момент, сверху и чуть сбоку ударил из пушки по мотору гитлеровца. До него было около пятидесяти метров, а я с такого расстояния никогда не ошибался. Самолет его вспыхнул и до самой земли прочертил траурную полосу.
В тот день я поднимался в огненное небо четыре раза. И этот четвёртый стал последним боевым вылетом в моей жизни. Мы сопровождали группу штурмовиков. Шли над оккупированной территорией, и на высоте 1200 метров встретили девять «Юнкерсов». Наш лидер дал команду моей паре атаковать их, а остальным продолжать сопровождение штурмовиков. С первого же маневра мне удалось сбить «Юнкерс». Строй бомбардировщиков нарушился, и я пошел на повторную атаку. В это время из-за облаков выскочила четвёрка «Фокке-Вульф-190». Оценив положение, я старался сковать действие «фоккеров», а в это время мой ведомый атаковал «юнкерса». Идти одному против четверых было рискованно, но я пошёл в лобовую атаку. Это было дерзко, но я был уверен в себе и своей технике. Фашисты действовали самоуверенно. Разделившись парами, они с разных сторон пошли в атаку на меня. Не успев ещё определить, откуда, скорее всего грозит опасность, я заметил как снизу вынырнул силуэт FW- 190 с черным крестом на фюзеляже. Он намеревался уйти в облака. Я взял ручку на себя и дал прицельную очередь. «Фоккер» перевернулся, задымил и пошел к земле. Одна из вражеских очередей прошила правую плоскость моего самолета. Он вздрогнул, резко перевернулся, но мне удалось вывести самолет из пикирования, сделав два ложных манёвра, и подойдя ближе к облакам, я скрылся в них. Когда вынырнул из облаков, увидел левее от себя звено «Юнкерсов». У истребителя есть такое правило: увидел самолёт противника – атакуй, не давай ему времени продумать манёвр. Я совершенно забыл, что лечу на подбитом самолете….
Сближаюсь с противником под ракурсом три четверти. Вот до него осталось около ста пятидесяти метров. Нажимаю на гашетку, Бог ты мой, всё повторилось: кончились боеприпасы. Мгновенно пронеслась мысль: «Идти на таран. Не дать уйти негодяю». Немец рухнул сразу. А я почувствовал сильный удар, и самолет начал валиться на крыло, но мне с неимоверной силой удалось преодолеть перегрузку и выпрыгнуть с парашютом. Выдернул кольцо, осматриваюсь…. То, что предстало перед глазами, заставило меня по - настоящему вздрогнуть. Я приземлялся в окопы к немцам.
Они видели ход боя, таран, и поэтому с озлобленными рожами бежали ко мне. Били долго, изощренно. Потом приказали раздеться догола и повернуться лицом на восток, а сами отошли метров за десять и направили стволы на меня. То своё состояние я и сейчас помню. В голове промелькнуло: «Всё. Конец». Но в это время подкатил чёрный лимузин. Из него выскочил здоровенный эсесовец в черном кожаном пальто и закричал: «Halt!». Палачи опустили оружие, а он подошел к ним, ударил по физиономии одного, другого, приговаривая: «Вот туда, - он показал на восток,- надо стрелять, а этого,- он указал на меня,- надо отправить в Германию, пусть работает в шахте, на заводе делает оружие». Мне тут же приказали одеться, и под конвоем отправили на сборный пункт, а оттуда эшелоном в Германию.
До конца войны прошел три концлагеря. Досталось по полной. То, что видел, что пережил: и голод, и холод, и унижения, не дай Бог.
Освободили нас в конце апреля наши бойцы. Среди них почему-то были и авиаторы. Я со слезами на глазах рассказал им свою историю. Они по-братски сочувствовали мне, да и всем нам. Потом сказали, чтобы снял с себя лагерную полосатую робу, и предложили переодеться в лётное обмундирование. Охотно поделились своим продпайком, даже угостили спиртом, от чего я быстро захмелел, и после теплого расставания со своими освободителями, решил своим ходом добираться домой, в Россию.
Когда вышел на широкую магистраль, то видел как немецкие солдаты группами и поодиночке выходили из леса без оружия и, увидев меня, кричали: «Гитлер капут. Гитлер капут». Я им в свою очередь подтверждал: «Капут. Капут». И каждый продолжал свой путь. Мне казалось, что на лицах бывших противников уже не было той злобы, какую я видел в прошлом. Они как будто выполнили какую-то работу и шли домой отдыхать.
Само моё освобождение, тем более встреча с авиаторами,да и действие хмельного, возбуждали во мне положительные эмоции. Хотелось скорее увидеться со своими родными, друзьями, рассказать, что выпало на мою долю за прожитые четыре года войны. Долго я так шёл, размышляя…. Неожиданно навстречу мне вышел рослый, лет за сорок, немец, при полной форме в звании фельдфебеля. Когда он поравнялся со мной, то тоже, улыбнувшись, сказал: «Гитлер капут». А я ему говорю: «Что же, получается, говоришь «Гитлер капут», а сам парабеллум с собой несёшь?». А он тут же протянул его мне: «На, - говорит,- возьми». Я взял оружие, рассматривая его, чисто машинально нажал на спусковой крючок. Мне и в голову не пришло, что оно может быть заряжено. Прогремел выстрел…. У немца исказилось лицо. Он широко раскрыл рот, несколько раз успел вдохнуть воздух, и навзничь упал. Я кинулся к нему, чтобы оказать какую-нибудь помощь, но он был мертв.
Олег замолчал. Я долго находился под впечатлением его рассказа и ни о чем его не спрашивал. А он, как будто заново прокрутив в памяти эти драматические события, продолжал:
- Знаешь, сколько раз мне приходилось расстреливать их самолёты? Но это была война, да, и не в человека же я стрелял…. А тут ненароком, случайно…. Вот сколько лет прошло, а он стоит перед глазами и как будто спрашивает: «За что ты меня? Я же домой, к детям шёл»…. Во сне является ко мне…. Не могу себе этого простить.
Мы оба какое-то время молчали. Я заговорил первым:
- Как же ты добрался до дома?
- Да как, на попутках. В то время это было не так сложно. Вернулся, как говорится, солдат с войны, в дом, где меня уже никто не ждал. Мать вторую похоронку на меня получила. При встрече, конечно, у неё был шок, но больших слёз уже не было. Выплакала всё. И за меня, и за погибшего мужа, моего отца. Хлебнула горя сполна... А я не успел даже встретиться с оставшимися в живых родственниками и друзьями, как на другой день за мной пришли «казённые» ребята из КГБ. Вообрази себе состояние моей матери, когда забирали и увозили в неизвестность сына, вернувшегося с войны после двух похоронок…
Направили меня за Урал в лагерь для офицеров, возвратившихся из немецкого плена. Этому заведению была поставлена задача: выявить завербованных немецкой разведкой лиц из офицерской среды. Представь себе, что таких типов находили. Редко, но находили. Пыток каленым железом, растягивания на дыбе, там не было. Но психологическое воздействие, применение, так называемых «китайских пыток», - было. Как это выглядело на практике? А так. Днём разная работа. После отбоя через 15-20 минут тебя будят на допрос. И так в течение ночи пунктуально, методично проводилось общение со следователем. Вопросы задавались самые обычные: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, где учился, призывался, проходил службу, принимал ли участие в боях, как попал в плен и какие там выполнял работы и другие вопросы, связанные с деятельностью в фашистском лагере.
Некоторые не выдерживали такого ночного «общения», теряли самообладание, сходили с ума, совершали суицид. И когда по - утру, мы видели своих товарищей , повешенных на простынях или полотенцах то на одном, то на другом столбе периметра, у нас обрывалась всякая надежда на освобождение. Эта картина просто деморализовывала нас. И лишь по истечении двух лет ко мне пришла долгожданная свобода. Мне восстановили воинское звание, возвратили ордена, даже извинились за столь продолжительное изучение моего пребывания в плену.
Прошло несколько месяцев после того откровенного рассказа Олега о своём участии в смертельной схватке с фашизмом и трагических событиях, преследовавших его во время и после войны. Какая же была моя радость и гордость за него, когда мы, заводчане, вышли на первомайскую демонстрацию, и среди нас был он, Олег Белозёров, вся грудь которого была украшена боевыми орденами Советского Союза.
Леонид Зикеев