Александр Сергеевич Пушкин… Имя, к которому мы привыкли с детства…
У меня была книга - очень старая, в зелёном картонном переплёте. Вспоминаются несколько ямочек на обложке: возможно, когда-то её поточили червячки-буквоеды. Лёжа на ковре перед большим окном, я часто перелистывала пожелтевшие страницы с иллюстрациями-гравюрами, рассматривая каждую чёрточку. А на зелёной обложке, прямо над картинкой, изображавшей развесистый дуб, надпись: «А.С.Пушкин. Стихи и сказки».
Детское впечатление от этой книги было по-настоящему волшебным, и таким устойчивым, что его не смогло испортить изучение произведений Пушкина в школе. Учителя говорили: «классик», «великий поэт» - и веяло от этих слов холодной, тяжёлой неискренностью, похожей на монолит постамента. В моём сознании Пушкин-классик никак не мог ужиться с тем образом доброго, лукавого сказочника, озорного весельчака, который остался в памяти со времён зелёной книжки. В восьмом классе изучение «Капитанской дочки» далось мне очень тяжело. Раздвоенность восприятия произведений Пушкина обострилась настолько, что я почти сдалась и, вслед за многими друзьями, со злостью повторяла: «Терпеть не могу классическую литературу!» К счастью, этот период длился недолго: наша семья получила квартиру в другом районе города, и меня перевели в новую школу.
Была осень. Я лежала на диване и листала какой-то толстый том, в очередной раз с удивлением обнаружив, что за сокровища скрываются в нашей домашней библиотеке. Мама разбирала книги, сортируя их и заполняя новый, вместительный шкаф.
- Пушкин, - вдруг произнесла она и, помолчав, добавила, - Александр Сергеевич. Весёлый человек!
- Да?! - недоверчиво отозвалась я, с содроганием вспоминая «Капитанскую дочку».
Мама держала в руках трёхтомник Пушкина - в зелёном (!) переплёте.
- В школе много чего интересного не изучают, - заметила она, протягивая мне книгу. - Почитай «Гавриилиаду», она короткая.
Скептически улыбаясь, я открыла поэму… Что сказать? По наивности своей тогда я многого не поняла, однако до глубины души тронули описания нежных, искренних чувств Марии и Гавриила, рассмешила сцена драки архангела с сатаной и заставила задуматься беседа Марии со змеем. Мне, атеистически воспитанной советской школьнице, библейский сюжет был в новинку, однако с первых слов становилось ясно, что поэма эта - юмористическая, как сейчас бы сказали, стёбная. В памяти снова оживал образ доброго сказочника с лукавой улыбкой.
Потом было ещё много того, что не изучают в школе: «Каменный гость», «Пир во время чумы», «Моцарт и Сальери» и потрясший меня до глубины души «Скупой рыцарь». Помню свою жалость к безумному старику, имеющему всё, чтобы жить и наслаждаться радостью существования, но вместо этого «чахнущему над златом» в своём подвале. «Там царь Кощей над златом чахнет…»
Поэма «Руслан и Людмила» была позже, некоторое время спустя после того, как я закончила школу. Романтика первой любви, весёлые компании у подъезда, песни под гитару. И надпись, коряво нацарапанная на деревянной спинке лавочки: «Руслан и Людмила. А.С.Пушкин». Парня, с которым я дружила, звали Руслан…
Но самое захватывающее, умопомрачительное, истрёпанное до дыр, зачитанное и выученное наизусть - это «Евгений Онегин». Там мне нравилось всё: и описания природы, и кипение страстей героев, и авторские отступления. Роман наполнен нескончаемым действием, биением жизни, потому, когда переворачиваешь последнюю страницу, не остаётся ощущения, что книга прочитана, и её надо ставить на полку. Тогда я открывала титульный лист, и всё начиналось сначала. Много раз «Евгений Онегин» читался мною «по ролям», от имени какого-то одного героя. С точки зрения этого героя оценивались все события и ситуации, происходящие в романе, этому герою и сопереживалось больше, чем всем остальным. Я читала то «за Онегина», то «за Ленского», «за Татьяну», «за Ольгу», «за автора», причём последнее получалось самым захватывающим. Сравнивая свой взгляд на мир с мироощущением героев, пришла к выводу, что ближе мне всё-таки Онегин… Эта книга надолго стала моей настольной, я брала её тогда, когда уставала от других книг, когда хотелось поразмыслить или требовалось решить важный вопрос. Вспоминаю, были ли у меня любимые эпизоды в романе? Пожалуй, да… Два: описание кабинета Онегина и путешествие героя по России.
А через некоторое время после окончания университета я сама отправилась в путешествие - в Петербург. Экскурсия в Лицей, первоцветы в Александровском парке… Картины начала XXI века связывались в сознании с пушкинской эпохой, началом века XIX; и волшебству этого проникновения не могло помешать ни суетливое многолюдье туристов, ни кратковременность моего пребывания на этой земле.
Как странно устроена человеческая память! Образы, оставшиеся в ней с детства, ставшие родными и бесспорными, раз и навсегда принятые на веру как нечто незыблемое, - эти образы в дальнейшем, обрастая новыми впечатлениями, способны дарить нам многогранность смысловых оттенков, выводя душу на новый уровень осознания и чувствования. Неповторимое путешествие, начавшееся с зелёной книги сказок и стихов, продолжается для меня по сей день, с каждым последующим шагом принося радость узнавания и восторг первооткрывателя. Здесь, наконец, озорной волшебник и суровый классик, примирившись, слились в единое целое, - и этот образ, раскрывшийся в моей душе, как весенний первоцвет, невозможно передать словами. Потому что это - «мой Пушкин»!