Критика теории суперэтатизма
В 1996 году известным левым публицистом Александром Тарасовым была предпринята попытка анализа сущности общественного строя, существовавшего в СССР. Эта попытка оказалась далеко не первой и не последней среди подобных попыток, предпринимаемых левыми теоретиками в России и за рубежом. Тарасовым была написана сравнительно небольшая статья под названием «Суперэтатизм и социализм», развивающая учение об особом виде эксплуататорского общества, существовавшего в СССР – «суперэтатизме», соответствующего по своей формационной природе «азиатскому способу производства» на новом уровне развития производительных сил. По большому счету, теория «азиатского» или «неоазиатского способа производства» зачастую отличается от теории «нерыночного государственного капитализма» одним лишь названием. Спор между госкаповцами и неоазиатчиками обычно состоит лишь в том, может ли капитализм быть нерыночным, или не может. Госкаповцы считают, что может, и в СССР существовала именно такая, нерыночная версия капитализма. Неоазиатчики же утверждают, что «это в принципе не “госкап” в силу отсутствия РЫНОЧНЫХ механизмов управления экономикой»[1]. Но основа у теорий госкапа и неоазиатского способа производства общая. В центре как теории госкапа, так и теории неоазиатского способа производства лежит учение о государстве как совокупном капиталисте и советской бюрократии как «эксплуататорском классе».
И госкаповцы, и неоазиатчики в своих взглядах на сущность общественных классов имеют значительный крен в сторону функциональной теории. Многие из них пытаются выдать свой классовый анализ за марксистский, однако есть и другая категория госкаповцев и около-госкаповцев, открыто выступающая против марксистского учения о классах. Так, выступает против марксистского учения о классах казанский философ Александр Хоцей, бывший в свое время издателем журнала «Марксист» и одним из учредителей «Марксистской Рабочей Партии»: «марксистское определение классов, с одной стороны, затушёвывает сущностное функциональное содержание классового деления собственно капиталистической эпохи, а с другой — объявляет главными группами бюрократического общества вовсе не его структурообразующие, а какие-то побочные, незначимые, а то и вообще фиктивные слои»[2]. Сущность общественного класса Хоцей определяет следующим образом: «класс есть политически значимый функциональный слой (или совокупность функциональных слоёв), общественное положение которого определяет наличие у него особых интересов в отношении обустройства общества»[3]. Из этого отрицания марксистского учения о классах, противостоящих друг другу в сфере производства, у Хоцея закономерно вытекает и критика учения о классовой борьбе как движущей силе развития человеческого общества: «для марксистов характерны речи о классовом антагонизме, классовой борьбе и т.п., но вовсе не о классовом сотрудничестве, кооперации и пр. Классы в марксизме — вовсе не дополняющие друг друга части единого организма, а некоторым внешним образом разделённые, враждебные друг другу социальные силы и только»[4]. Еще более вульгарно- буржуазным чем у Хоцея, является учение о бюрократии Милована Джиласа. В своей известной книге «Новый класс» Джилас характеризует сущность бюрократии через «монополию управления», сводит отношения собственности к отношениям управления:
«Свое могущество, привилегии, идеологию, привычки новый класс черпает из некоей особой, специальной формы собственности. Это - коллективная собственность, то есть та, которой он управляет и которую распределяет "от имени" нации, "от имени" общества ... Сама собственность нового класса, как и классовая принадлежность отдельных лиц, что уже было отмечено, реализуются через управленческие привилегии»[5].
Александр Тарасов категорически не согласен с таким пониманием сущности бюрократии. Свои взгляды на бюрократию Тарасов изложил в работе «Бюрократия как социальный паразит», где он справедливо критикует Джиласа и отстаивает марксистский взгляд на бюрократию как паразитический слой, но не класс. В вопросе о бюрократии Тарасов полностью прав. Прав он и тогда, когда критикует в указанной статье «Суперэтатизм и социализм» (о ней пойдет речь далее) извращение госкаповцами марксистского учения о «совокупном капиталисте», не оставляющее в экономике место отдельным капиталистам, т.е. экономически обособленным субъектам: «государство не выступало как частный собственник и совокупный капиталист (как это должно быть при госкапитализме), то есть в качестве одного (пусть главного) из субъектов экономики»[6]. Однако, обе эти марксистские истины – о бюрократии и совокупном капиталисте служат для Тарасова лишь в качестве подпорок ветхого здания его антимарксистского анализа экономической природы СССР.
Итак, переходим к рассмотрению теории суперэтатизма. Данная теория, при всей ее кажущейся оригинальности, все-таки имеет близкий аналог в мировой марксистской мысли – теорию «тоталитарной государственной экономики» австромарксиста Рудольфа Гильфердинга. Также как и Тарасов, Гильфердинг не считал СССР ни социалистическим, ни капиталистическим, ни «бюрократическим», но тоталитарным эксплуататорским обществом[7]. Как уже указывалось выше, А. Тарасов фактически принадлежит к направлению так называемых «неоазиатчиков», которые сравнивают общественно-экономический строй СССР с восточными деспотиями древности. Вот что пишет сам Тарасов относительно экономической природы СССР: «Я полагаю, что в СССР (и других странах "реального социализма") мы имели дело с особым общественно-экономическим строем – СУПЕРЭТАТИЗМОМ, строем, парным капитализму в рамках одного способа производства – индустриального способа производства … правильнее было бы именовать суперэтатизм просто ЭТАТИЗМОМ, но этот термин пока, к сожалению, в общественных науках, как принято говорить в таких случаях, переоккупирован … Говоря иначе, то, что Маркс определял как "азиатский способ производства", надо бы называть ЭТАТИЗМОМ (ЭТАТИЗМОМ-I, в отличие от этатизма-II, суперэтатизма)»[8]. Как видим, Тарасов (как впрочем и другой неоазиатчик Юрий Семенов с его «индустрополитаризмом» и «агрополитаризмом»), пытается разграничить старый, доиндустриальный, и новый, индустриальный этатизм. Однако, в отличие от Ю. Семенова, который считает азиатский способ производства – «политаризм» отдельной общественно-экономической формацией, А. Тарасов придерживается точк зрения, что мы имеем дело с государственной разновидностью рабовладения.
Каковы же основания выделения Тарасовым особого «этатистского» строя? Тарасов по этому поводу пишет: «Очевидно, в разнице собственников, видов собственности. Таким образом, получаем, что общественно-экономический строй формируется двумя основными признаками: СПОСОБОМ ПРОИЗВОДСТВА и СОБСТВЕННОСТЬЮ НА СРЕДСТВА ПРОИЗВОДСТВА»[9]. Здесь Тарасов уже открыто ревизует марксизм, рассматривая отношения собственности в отрыве от способа производства, т.е. становится на точку зрения раскритикованного Марксом Штирнера: «Вместо того чтобы рассмотреть определённые отношения частной собственности к производству, рантье, коммерсанта, фабриканта, рабочего, - причём “обладание” оказалось бы вполне определённым обладанием, оказалось бы командованием над чужим трудом, - вместо этого он превращает все эти отношения в “обладание” как таковое»[10]. Тарасов видимо не понимает, что особая форма собственности на средства производства – это один из атрибутов определенного способа производства, а отношения собственности не есть простое обладание вещью. Тарасов свел отношения собственности к праву собственности (которое по Марксу является «юридическим выражением»[11] существующих производственных отношений), рассматривает собственность не историко-материалистически, а метафизически, понятие общественно-экономической формации превращено им в вульгарную схему. В рамках этой вульгарной схемы «общественно-экономических строев» Тарасов делает вывод, что «переход от рабовладения к феодализму и от феодализма к капитализму сопровождался изменением способа производства, о не изменением формы собственности»[12]. Как видим, Тарасов фактически отказывается классифицировать формы собственности в зависимости от способов производства, для Тарасова фактически не существует понятий «античная собственность», «феодальная форма собственности», «капиталистическая собственность», везде, по его мнению, форма собственности одна и та же – «мы имеем дело с ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТЬЮ НА СРЕДСТВА ПРОИЗВОДСТВА»[13]. А ведь еще в Манифесте Коммунистической Партии Маркс и Энгельс писали, что «все отношения собственности были подвержены постоянной исторической смене, постоянным историческим изменениям. Например, французская революция отменила феодальную собственность, заменив ее собственностью буржуазной»[14]. В этом вопросе Тарасов стоит ниже госкаповца Тони Клиффа, повторяя ошибки критикуемых Клиффом «бюрократических коллективистов»: «Шахтман и Бруно Р. (так же как и «ортодоксальные» троцкисты) забывают утверждение Маркса, высказанное больше века назад, что форма собственности, рассматриваемая независимо от законов развития экономики и производственных отношений, является метафизической абстракцией»[15]. Как и «бюрократический коллективизм» Рицци-Шахтмана, тарасовская теория суперэтатизма, говоря языком Клиффа, «только отрицательна, и потому — пуста, абстрактна»[16].
Если Ю. Семенов придерживается точки зрения, что в неоазиатских (политарных) обществах в роли эксплуататора выступает «класс политаристов» - бюрократия (в этом пункте Семенов ревизует, как и Хоцей, марксистское учение о классах), то А. Тарасов считает, что в неоазиатском (этатистском) обществе эксплуататором труда является не какой-либо особый «новый класс», а само по себе государство как сущность: «Итак, при суперэтатизме собственником становится государство, а все граждане превращаются в наемных работников на службе государства. Государство, таким образом, превращается в эксплуататора, присваивает себе прибавочный продукт»[17] (стоит отметить, что не только Тарасов, но и ряд других азиатчиков, например Жан Шено, склонны рассматривать государство в качестве «эксплуататора»). Однако, сразу же встает вопрос: какова классовая сущность такого эксплуататорского государства? Ведь, в соответствии с марксистской теорией, государство само по себе порождается классовым антагонизмом, и имеет своей главной функцией закрепление власти класса-эксплуататора над эксплуатируемым классом, охрану существующего порядка, основанного на классовой эксплуатации. «В действительности же государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим»[18] - пишет Ф. Энгельс. Государство, как справедливо отмечают бордигисты, «является лишь средством для поддержания эксплуатации, источник которой находится вне его и оно, само по себе, является лишь следствием этой эксплуатации»[19]. Государство само по себе не может выступать в роли «эксплуататора» трудящихся классов, а лишь в качестве совокупного представителя господствующих классов: «совокупного капиталиста», причем эта «совокупность», как уже указывалось и мной, и тем же Тарасовым, немыслима без существования отдельных капиталистов. Наличие класса капиталистов, персонифицируюшего собой капитал и диалектически противоположного эксплуатируемому классу (пролетариату) есть неотъемлемый признак, атрибут капиталистического строя, о чем писал Маркс еще в подготовительных к «Капиталу» Экономических Рукописях: «наличие капитала, противостоящего труду, требует, чтобы для-себя-сущий капитал — капиталист — мог быть налицо, мог жить как не-рабочий»[20]. Поэтому, бордигисты и другие госкаповцы впадают в ревизионизм марксизма, когда говорят, что капитализм возможен и без персонализации капитала в лице капиталистов. Ту же ошибку допускает и Евгений Сахонько, который госкаповцем на является, но тем не менее, солидаризируется в данном вопросе с госкаповцами: «исходя из того, что эксплуататором при капитализме является капитал, можно сделать достаточно смелое предположение о том, что возможна ситуация, когда капитал существует (может быть в несколько нестандартном виде), а класса капиталистов при этом нет»[21]. Ошибочной является также точка зрения, согласно которой в «социалистических» странах якобы не было капиталистов, частных собственников.
Вообще, «государство» (как и «бюрократия») по теории марксизма представляет собой категорию надстройки, а «экономическая эксплуатация» есть категория базиса, следовательно государство само по себе не может выступать в роли эксплуататора. Усматривание Тарасовым «эксплуататора» в государстве методологически ничем не лучше усматривания «эксплуататора» в «бюрократии», «номенклатуре» всевозможными госкаповцами, неоазиатчиками-индустрополитаристами, бюрократическими коллективистами, сторонниками теории «феодализма в СССР», которых критикует сам Тарасов. По Тарасову «при суперэтатизме ликвидируются антагонистические классы»[22], классовый антагонизм прекращается в силу замены класса-эксплуататора на государство. Но если нет классового антагонизма, то по логике вещей должно отмереть и государство: «когда не будет господства одного класса над другим и борьбы за существование ... тогда исчезнет надобность в государственной власти, исполняющей ныне эту функцию»[23] - пишет Энгельс в своем Анти Дюринге, должна прекратить свое существование и эксплуатация, т.к. только классовое общество может быть эксплуататорским.
Эта насквозь антимарксистская, антинаучная концепция преподносится самим Тарасовым общественности как попытка «выработки современной революционной теории, теории, адекватной сегодняшнему дню ... путем преодоления марксизма на базе марксистской же методологии»[24]. Однако, в том-то все и дело, что методология Тарасова - не марксистская, а все разговоры об «эксплуатации» трудящихся «государством вообще» - это чистейший воды анархизм, глубоко проникший в мозги всевозможных типа-левых. Вот так, по анархистски, Тарасов характеризует признаки социализма: «бесклассовый безгосударственный нетоварный строй прямой демократии (демократии участия)». В этом определении уже видится противоречие: любая демократия, «прямая» или «кривая» есть государство (и тот же Ленин это прекрасно понимал, в отличие от Тарасова).
Однако, по мнению Тарасова противоречия здесь нет, а социализм на самом деле есть синоним коммунизма, а не его низшая фаза, как считают глупенькие «сталинисты»: «я, естественно, игнорирую сталинистское разделение коммунизма на две ступени – социализм и коммунизм, – как изобретенное специально для объяснения того, почему строй СССР не соответствовал представлениям основоположников научного коммунизма о социализме. Конъюнктурность и заданность этого "изобретения" сталинской науки очевидны. Следовательно, надо вернуться к марксовому пониманию, а именно, что социализм и коммунизм суть синонимы»[25]. Здесь следует отметить, что на синонимичность понятий «социализм» и «коммунизм» у Маркса и Энгельса указывает не только Тарасов, но и левокоммунистическое (импоссибилистское) Мировое Социалистическое Движение (WSM): «Маркс и Энгельс использовали слова 'социализм' и 'коммунизм' как взаимозаменяемые, в отношении обществ, основанных на общественной собственности»[26]. Такая синонимичность действительно имеет место у Маркса и Энгельса, более того, Ю. Плетников указывает, что: «Из такого же понимания соотношения социализма и коммунизма исходил в 90-х годах XIX в. и В.И. Ленин. ... Разграничение понятий социализма и коммунизма утвердилось в марксистской литературе позже, в начале XX века»[27]. В подобной «смене ярлыков» в принципе нет и не может быть ничего «ревизионистского» и «антимарксистского», так как речь идет всего лишь о названиях. Хоть горшком назови, только в печку не ставь. Но если импоссибилисты-антиленинисты отказываются применять термины «социализм» и «коммунизм» в их «современном» значении, выступая за терминологический возврат «от Ленина к Марксу», то Тарасов идет еще дальше, нападая на само учение о «двух стадиях коммунизма» как «антимарксистское» и «сталинистское». Не Маркс с его Критикой Готской Программы, и даже не Ленин, подробно развивавший марксистскую теорию двух стадий коммунизма в работе «Государство и Революция», а именно Сталин оказывается создателем данной теории. Как Тарасов приписывает Сталину создание якобы антимарксистской «теории двух стадий коммунизма», точно также и троцкисты приписывают Сталину создание теории якобы антимарксистской теории «социализма в отдельно взятой стране», несмотря на слова старика Энгельса, который еще в 1890 году писал, что социалистическое общество первоначально возникнет на уровне «отдельной нации». Подобные Тарасову «антисталинистские левые» превращают Сталина в своего рода «козла отпущения», вешают на «сталинистов» все смертные и несмертные грехи. Самое страшное политическое ругательство у них – это «сталинизм». Пытаясь оплевать Сталина, тарасовы сами того не понимая, порой оплевывают Ленина и даже Маркса.
Тарасовская теория «суперэтатизма» была подвергнута критике Шапиновым, не первый год доказывающим, что «в СССР был самый что ни на есть "марксистский" социализм»[28]. В своей ответной статье «Мало читать Маркса. Его надо еще понимать» Тарасов более подробно развивает свое оригинальное «понимание» марксова учения о социализме. Тарасов нападает на социалистический принцип распределения по труду, который, по мнению автора, есть несовместимое с социализмом распределение через товарообмен. Тарасов пытается обратить приведенные Шапиновым цитаты из «Критики Готской Программы» против самого Шапинова, который-де читал Маркса, но не понял: «Маркс предельно доходчиво объясняет, почему называемый лассальянцами (и советскими «марксистами») «социализм» не имеет никакого отношения к коммунизму (социализму), который, как мы помним – строй, основанный на общественной собственности на средства производства: «В обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обменивают своих продуктов»[29]. По мнению Тарасова, распределение продукта «по квитанциям» есть «лассальянская выдумка», не имеющая никакого отношения к марксистскому социализму. Как мы видим, Тарасов пытается перенести слова, сказанные Марксом о высшей стадии коммунизма на «коллективистское» (коммунистическое) общество вообще. Тарасов рассуждает следующим образом: раз имеет место обмен продуктами, значит производство носит товарный характер, в экономике действует закон стоимости, а следовательно нет и коллективизма (= социализма, коммунизма). Если в марксистском социализме-коммунизме отсутствует товарообмен и закон стоимости, то «в лассальянском же (и советском, шапиновском) «социализме», как мы только что видели, труд выступает именно как стоимость продуктов – продуктов, находящихся в «общественных запасах» и получаемых по «квитанции». То есть как раз происходит обмен продуктами: труд обменивается на предметы потребления. В момент обмена, таким образом, труд превращается в товар, а «квитанции» – в суррогат денег! Кто думает, что Маркс этого не понимал, тот должен считать Маркса либо дураком, либо безграмотным политэкономом, либо советским профессором-«марксистом»[30]. Тарасов пытается доказать, что принцип распределения по труду - капиталистический, и не имеет никакого отношения к социализму в марксистском понимании этого слова. Маркс конечно же и сам пишет, что «здесь господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров», однако не следует забывать, «содержание и форма данного принципа здесь изменились»[31], т.к. отдельный производитель может обменять лишь свой труд и только на предметы индивидуального потребления в общественных фондах.
Таким образом, родство с классическим товарным производством здесь лишь внешнее, и сам Маркс не употребляет сталинистских терминов типа «социалистические деньги» и «социалистический товар», предпочитая говорить о «продуктах» и «квитанциях». Идея «рабочих квитанций» впервые была выдвинута социалистом-утопистом Оуэном, и впоследствии из оуэнизма перекочевала в марксизм. В 1 томе Капитала Маркс подчеркивал, что в социалистическом хозяйстве деньги перестают быть деньгами: ««рабочие деньги» Оуэна имеют с «деньгами» так же мало общего, как, скажем, театральный билет. Оуэн предполагает непосредственно обобществленный труд, т. е. форму производства, диаметрально противоположную товарному производству. Рабочая квитанция лишь констатирует индивидуальную долю участия производителя в общем труде и долю его индивидуальных притязаний на предназначенную для потребления часть общего продукта»[32]. Той же точки зрения придерживался и Энгельс: «в обмене между коммуной и ее членами эти деньги отнюдь не являются деньгами, они отнюдь не функционируют в качестве денег. Они служат всего лишь рабочими квитанциями»[33]. Как поясняет японский госкаповец Тадаюки Цусима: «Закон стоимости может возникнуть только в обществе, где связь общественного труда выполнена через частный обмен продуктами частного труда. При социализме, однако, такого продуктообмена нет … Продукты являются непосредственно общественными продуктами, и ни один индивидуум не обладает возможностью обмена продуктов"[34]. В социалистическом обществе, где невозможен частный обмен, не действует и закон стоимости, продукты труда перестают быть товарами, поскольку товарами, по «Капиталу» Маркса[35] и «Анти Дюрингу» Энгельса, являются только «продукты, произведенные в обществе более или менее обособленных частных производителей, т. е. прежде всего частные продукты»[36], связанных между собой через рынок экономических субъектов. Если такая обособленность частных производителей отсутствует, мы имеем перед собой не товары, а продукты, не деньги, а квитанции.
К. Маркс считал, что необходимо «отменить обмен в том его виде, в каком он соответствует буржуазной организации общества»[37], т.е частный обмен. Ликвидация частного обмена и экономической обособленности производителей позволяет уничтожить меновую стоимость и деньги. Когда обособленность производителей и связанные с ней частный обмен, рыночные отношения отсутствуют, когда квитанции не могут использоваться иначе как для получения продуктов от «коммуны», т.е. не могут использоваться в частной торговле, не могут превращаться в капитал, вкладываться в банк, как настоящие капиталистические деньги, то мы не можем говорить о наличии товарного производства и закона стоимости в исходном смысле этого слова. Как пишет М. Богданов: «здесь устанавливаются отношения непосредственного обмена ... Предметом обмена здесь становится не товар, а продукт в политэкономическом смысле, и отношения товарообмена преобразуются в отношения продуктообмена»[38]. Квитанции в таком случае выполняют совсем иную функцию, нежели деньги при капитализме. А следовательно, неверным является утверждение Тарасова, что «всякий материальный продукт через обмен становится товаром»[39], как впрочем и выдумка, будто «товарное производство «без рынка»» не только теоретически возможно, но и существовало в докапиталистических обществах. С другой стороны, в докапиталистических обществах продуктообмен порой приобретал нерыночные формы (непосредственный обмен), но это вовсе не делало обмениваемые продукты товарами. Тарасов в этом пункте отвергает одну важную марксистскую истину, гласящую, что «товарное производство неотделимо от рынка. Если нет товарного производства, то нет и рынка и, наоборот, нет рынка — нет и товарного производства»[40].
Тарасов в отличие от Маркса и Энгельса, не желает видеть разницы между продуктообменом вообще и товарообменом (т.е. рыночным продуктообменом), между социалистическими квитанциями (которых он считает «суррогатом денег») и капиталистическими деньгами, приписывая, подобно Дюрингу квитанциям «выполнение этой (денежной – прим.) функции и в «социалитете»»[41]. Ту же ошибку допустил и «прорывовец» Бортник, в своей полемике по вопросу о природе стоимости с ДСПАшником Лойсо. Остановимся поподробнее на этой дискуссии. 24 марта 2010 года Лойсо выступил с критикой политэкономических взглядов идеолога группы «Прорыв» В. Подгузова. Объектом атаки Лойсо стало содержащееся в статье «Коренные проблемы экономического развития» определение стоимости:
«Стоимость определяется весьма четко всеми классиками политэкономии и определяется как затраченный абстрактный общественно необходимый труд.
Слова использованы и правда похожие, но только нужно полным олухом, чтобы верить Подгузову, что «форма экономических отношений» измеряется в часах рабочего времени и проявляется в виде цены.
Например, прямым следствием из заявления Подгузова является отказ от понятия прибавочной стоимости. Еще бы, ведь стоимость это «форма экономических отношений» возникающих между частными производителями – капиталистами. В момент обмена»[42].
Бортник же на это ответил:
«Дело в том, что прибавочная стоимость действительно возникает в процессе обмена. Обмена рабочим товара «рабочая сила» на предметы потребления. Данный акт обмена совершается каждым капиталистом, имеющим наемную рабочую силу и каждым рабочим, который нанимается к хозяину. И точно так же, как и остальные виды стоимости, она до момента обмена не существует. О какой прибавочной стоимости табуретки можно говорить до факта она обмена, если столяр сделал ее себе в потребление? Каждый предмет потребления становится товаром лишь в процессе его обмена, в случае использования наемной рабочей силы процесс обмена происходит дважды – первое, это обмен товара рабочая сила на предметы потребления – второй – это обмен произведенного продукта на другие продукты ...
Стоимость, возникает исключительно в процессе обмена товарами, и исчезает, как только люди перестают участвовать в обмене. Судя же по данному Лойсо определению стоимости, он считает стоимость возникающей в процессе труда. Приложил некто труд – уже создал стоимость, которая будет предмету присуща вплоть до его физического разрушения. Таким образом, у него получается, что стоимость будет существовать и при коммунизме – и при коммунизме ведь будет «затраченный абстрактный общественно необходимый труд.», а раз стоимость есть– то у него будет существовать и «коммунистический товар», и «коммунистические деньги». Ведь стоимость – это ведь труд? Абстрактный и общественно необходимый?»[43]
Из вышеприведенной цитаты Бортника мы можем установить, что сей субъект попросту говоря не понимает, что есть «абстрактный труд», и в чем состоит его отличие от конкретного труда, а следовательно, не видит разницу между трудом при коммунизме и трудом при капитализме. Не понимающий марксистскую теорию двойственного характера труда, Бортник хочет выдать любой труд, не только капиталистический, но и коммунистический за «абстрактный», и таким образом, низвергнуть теорию стоимости Маркса под видом ее апологетики. Бортник считает, что если мы встанем на точку зрения, что стоимость (а не ее тело) создается трудом, то из этого следует тезис, что «стоимость - это вечная категория и есть вне зависимости от того, есть ли обмен или нет. Стоимость была и в первобытнообщинном обществе, и в натуральном хозяйстве "свободных вилланов". И в коммунистическом тоже будет. Как хорошо, что Маркс до такой трактовки "Капитала" не дожил»[44].
Бортник, пытаясь доказать, что трудом создается вовсе не «товар» (стоимость), а материальное «тело товара» (потребительная стоимость), попросту говоря искажает учение Маркса о товаре как овеществленном труде («все товары как стоимости представляют собой овеществленный человеческий труд»[45]). Теория стоимости Бортника – это на деле «теория конституированной стоимости» Прудона, а вовсе не ТТС Маркса. Если по Бортнику и Прудону стоимость «возникает» исключительно в акте обмена товарами (а вне акта обмена вещи объективного мира не являются товарами), то по Марксу она в обмене лишь «проявляется», а создается в сфере производства. По Марксу товаром является любой продукт, произведенный экономически обособленным субъектом в целях обмена. Если Подгузов определяет товар по-марксистски, как «продукт, предназначенный ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ ОБМЕНА», то его нерадивый ученик Бортник считает, что акт обмена превращает продукт труда в товар. Но для того, чтобы акт обмена стал возможным, производитель должен измерить стоимость обмениваемого продукта, и назначить ему соответствующую цену. Пока товары не проданы, как пишет Маркс, «меновая стоимость … существовала только в нашей абстракции или, если угодно, в абстракции отдельного товаровладельца, у которого товар, как потребительная стоимость, лежит на складе, а как меновая стоимость — на совести … Общественное рабочее время существует в этих товарах, так сказать, в скрытом виде и обнаруживается только в процессе их обмена. Исходным является не труд индивидуумов как общественный труд, а, наоборот, особенный труд частных индивидуумов, труд, который только в процессе обмена, через снятие его первоначального характера, оказывается всеобщим общественным трудом»[46]. Если товар не удалось продать, значит он и не имел стоимости, поскольку труд, затраченный на производство данного товара не является общественно необходимым. Если продукт труда не обладает стоимостью, то сам акт обмена становится невозможным. Это понимает и учитель Бортника Подгузов, писавший в критикуемой Лойсо статье:
«Стоимость же продукта находится ВНЕ ПРОДУКТА, поскольку представляет собой ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО его ОБЩЕСТВЕННОЕ , а не физическое свойство и проявляет себя ТОЛЬКО В МОМЕНТ ОБМЕНА между частными лицами на рынке. "В прямую противоположность чувственной грубой предметности товарных тел, - писал Маркс, - в стоимость не входит ни одного атома вещества природы. Вы можете ощупывать и разглядывать каждый отдельный товар, делать с ним что вам угодно, он как стоимость остается неуловимым". Более того, продукт с ценником, пролежав на прилавке, может так и не проявить свою стоимость. Он часто выбрасывается на помойку, продемонстрировав тем самым, что труд, затраченный на его производство, не признан покупателем как труд создавший стоимость и потому данный товар вообще не имел стоимости НИКОГДА»[47]
Замечу, что Бортник по вопросу о трудовой теории стоимости «опровергает» Лойсо точно также, как открытые антимарксисты и антикоммунисты опровергают ТТС Маркса. Например, вот как опровергает ТТС Маркса некий Волхов в своей работе «Антикапитал»:
«Даёт ли право и представление: « Труд каждого индивидуума обладает этим общественным характером равенства постольку, поскольку он представлен в меновых стоимостях, а в меновых стоимостях он представлен лишь постольку, поскольку он относится к труду всех других индивидуумов как к равному»13-19.
Стоимость и труд проявляют себя в обмене, что есть открытие Аристотеля, два труда стоят одинаково, имеют одинаковую стоимость.
Но наука, которую демонстрирует К.Маркс, показывает радикальное отличие тем, что в обмене реализуется труд и стоимость, имеющихся в товарах до обмена и образующие сам обмен. Глубоко теоретический вопрос, показывающий утопические выводы – существование товара до обмена и вне его»[48]
Нельзя сказать, что Бортник совсем неправ в своей критике Лойсо. Так, он справедливо критикует Лойсо за то, что тот отказывается от борьбы за преодоление обмена, и желает отменить лишь товарообмен: «Бороться нужно не против обмена, а против частной собственности и рынка, которые порождают специфическую товарную форму обмена. Бороться с помощью обобществления и планирования, а об этом наши "марксисты" почему то не пишут»[49]. Лойсо не понимает, что не только товарный, но и всякий обмен является превращенной формой частной собственности, которая в первой фазе коммунизма еще не вполне преодолена, а обобществление средств производства сводится к превращению их во «всеобщую частную собственность». Желая протащить категорию обмена в высшую стадию коммунизма, Лойсо открыто ревизует теорию Маркса, согласно которой «в обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обменивают своих продуктов». Однако, даже в этом вопросе критика Бортником Лойсо не является последовательно марксистской. Вот какой аргумент против «обмена при коммунизме» приводит г-н Бортник:
«Как сохранить обмен и уничтожить рынок в таком случае, если сущностной характеристикой рыночных отношений является именно обмен, и ничто иное? Если что-то обменивается, то мы по определению имеем рынок. О том, что обмен без раздробленности производителей невозможен и бессмысленен - он и не подозревает. Что исключение раздробленности производителей исключает и обмен»[50].
По мнению Бортника, категория «обмена» не применима к общественным отношениям, в которых отсутствуют экономически обособленные субъекты, отдельные собственники, в том числе - к отношениям по распределению продуктов труда в первой фазе коммунизма. Применяли ли классики марксизма категорию «обмена» к нерыночным распределительным отношениям внутри коммуны? Очевидно что да, например в «Анти-Дюринге» Энгельс вполне соглашается с тем, что в «социалитете» Дюринга имеет место обмен продуктами труда между хозяйственной коммуной и ее членами, а также с тем, что данная форма обмена не является товарной. Как мы видим, точка зрения Бортника – это «тарасовщина наизнанку». Если Тарасов расширяет понятие товарообмена до «обмена вообще», то Бортник наоборот, заужает понятие «обмена вообще» до товарного обмена. Если Тарасов пытается выдать нетоварные формы обмена в первой фазе коммунизма за товарообмен, и тем самым доказать свой абсурдный тезис, что «сталинистское учение о первой фазе коммунизма не имеет никакого отношения к марксистскому коммунизму», то Бортник доказывает, что уже в первой фазе коммунизма «производители не обменивают своих продуктов»! В данном весьма важном вопросе, является ли распределение по труду формой продуктообмена, прав конечно же Тарасов, а не Бортник. Тарасов в своей анти-шапиновской статье правильно иллюстрирует, в чем именно состоит родство «пропорционального распределения» с товарообменом, почему такое распределение является специфической формой обмена продуктов. В то же время, Тарасов игнорирует принципиальные различия между этими двумя формами обмена, товарным и нетоварным. Отсюда вытекает стремление Тарасова выдать «рабочие квитанции» при социализме за денежные знаки, несмотря на то, что эти квитанции не обладают главным признаком денег: способностью ходить «из рук в руки».
Однако, вся проблема состоит в том, что в СССР деньги как раз были не квитанциями, а именно деньгами в прямом смысле этого слова. Они могли использоваться в частном обмене, для покупки облигаций, вкладываться в банк, использоваться и становиться денежным, ростовщическим капиталом. Накопление «квитанций» и получение процентов за отданные в банк или в займы «квитанции» делает их настоящими деньгами[51], об этом писал Энгельс критикуя утопию Дюринга. Подобная система распределения через «трудовые марки» может существовать лишь временно, в качестве переходного этапа к коммунистическому распределению. Если же отмирание трудовых марок не происходит, возникает опасность их перерождения в деньги и реставрации капитализма. В СССР система накопления денег под проценты существовала всегда, в меньшей мере это характерно для сталинских годов, когда суммарный размер банковских вкладов по стране составлял менее 1 млрд. рублей. К 80м годам XX века сумма банковских вкладов достигла 200 млрд. рублей. Причем, как пишет упомянутый «неоазиатчик» С. Денк, «на долю 4% вкладчиков приходилось 80% общего объема вкладов»[52]. Эти 4% вкладчиков и есть советская буржуазия, класс эксплуататоров. Как пишет Е. Паршаков: «Если бы все советские люди имели в сберкассах вклады, причем равные, то эксплуатации, как мы уже говорили, не было бы. При этом бы оказалось, что они при общей сумме вкладов в 200 млрд.руб. имели бы вклады величиной примерно по 1000 руб. ... Те же вкладчики, которые имеют вклады на сумму свыше 1000 руб., не только возвращают недоплаченную им часть дохода, но получают еще и дополнительный доход. Вследствие этого они являются эксплуататорами. Эксплуатируют же они тех советских трудящихся, которые имеют меньше 1000 руб., и особенно тех, кто совсем не имеет вкладов»[53]. Исходя из вышеизложенного, нетрудно понять, что имел в виду А. Трофимов, когда писал: «если при Сталине господствовали миллионеры, то при Брежневе - миллиардеры»[54]. О том, что отмирания денег в СССР еще не произошло, писал в 1955 году даже такой, казалось бы, «отъявленный сталинист», как Ричард Косолапов: «советские деньги играют роль а) расчетных знаков б) действительных денег в отношениях обмена между различными собственниками (они обладают всеми функциями денег)»[55]. Все это ставит крест на советских деньгах как социалистических «квитанциях» с единственной счетно-расчетной функцией.
В связи с рассмотрением вопроса о деньгах и рабочих квитанциях следует упомянуть полемику А. Трофимова с брежневистом Михаилом (mihail) на форуме РКСМ(б). Последний являет собой один из худших примеров советско-патриотического «коммунизма» и пользуется едва ли ни всеобщим презрением на интернет-форуме РКСМ(б), где нашего Михаила за крайнюю твердолобость называют не иначе как «Михрюткой» (именно из-за таких «комммунистов» как Михаил, а также Кружилин и 65536, форум РКСМ(б) с каждым годом все больше становится похож на чеховскую палату №6). Чаще всего, так называемых «советских коммунистов» подразделяют на две категории: «советских антисталинистов» - наследников традиций XX съезда, хрущевской оттепели и ранней перестройки, отрицательно относящихся к сталинской эпохе; а также «советских сталинистов», считающих Сталина верным учеником Ленина, а послесталинских вождей (особенно Хрущева и Горбачева) - ревизионистами. Однако, есть еще один, мерзкий третий тип «советских коммунистов», которые выступают как против сталинистов, так и против антисталинистов. «Сталинистов» они не любят за то, что те «клевещут на послесталинский СССР», повторяют «антисоветские пасквили ходжаистов и маоистов» о том, что в СССР после смерти Сталина началась реставрация капитализма, «талдычат об антисоциалистической сущности» роспуска МТС и косыгинской реформы, называют послесталинскую историю СССР скатыванием в болото ревизионизма. «Антисталинистов» же они не любят за то, что те «клевещут на сталинский СССР», повторяют «антисоветские пасквили либералов, троцкистов и еврокоммунистов» о репрессиях, культе личности и тоталитаризме. К числу таких клинических СССРофилов, зацикленных на борьбе с «антисоветчиками» всех мастей и принадлежит наш Михаил.
Борясь с «антисоветиной», Михаил подверг атаке и Алексея Трофимова, утверждающего, что в СССР был капитализм. Как и следовало ожидать, Михаил потерпел в споре с теоретически более подкованным Трофимовым полное поражение. Доказывая капиталистический характер экономики СССР А. Трофимов попытался сформулировать различия между рабочими квитанциями и деньгами следующим образом:
«Квитанция отличается от денежного знака тем, кто и что на ней пишет. Например, денежный знак может подписываться (то, что подпись может перепечатываться станком и тиражироваться, не меняет дела) министром финансов, действительным либо мнимым ... Подписи может и не быть, но суть не в этом, а в том, что по обязательствам здесь отвечает выпустивший данную бумагу банк или иной финансовый орган. На квитанции же, если подпись необходима (такое обязательно не всегда; например, на театральном билете, разновидности квитанции, подписей нет, но есть "контроль"), ее ставит либо руководитель предприятия, цеха, либо работник, получающий со склада продукт, либо заведующий складом, либо все они поочередно и т.д. Далее, квитанция отличается от денежного знака еще тем, что в ней указываются конкретные подразделения или службы: цех, склад, база и т.п., а также могут указываться и какие-либо конкретные лица, получатели продукта. Путевка в санаторий тоже представляет собой разновидность квитанции. На ней конкретно указывается тот или иной санаторий. И, наконец, третье, что отличает квитанцию от денежного знака, это - указываемые на ней сроки, временные интервалы. Театральный билет дает право входа в театр только в указанное на нем время. Если время прошло, он становится недействительным»[56].
Итак, с одной стороны Трофимов верно указывает, что квитанция в отличие от денежного знака не предназначена для частного хождения «из рук в руки», не может превращаться в капитал. Квитанция используется в обращении всего один раз – в целях получения продуктов из общественных фондов. С другой стороны, подход Трофимова к определению понятий рабочих квитанций и денег, исходящий из того, «кто и что на ней пишет» на совсем верен. Сущность рабочих квитанций, и соответственно денег, заключается вовсе не в том, что на них написано и нарисовано, а в том, какую функцию они выполняют в общественных отношениях. Деньги представляют собой «меновую стоимость, отделенную от самих товаров и существующую наряду с ними как самостоятельный товар»[57], в силу этого, главное свойство денег – универсальная обмениваемость, способность использоваться частном обмене. Если частный обмен отсутствует, то даже золотые монеты, не говоря уже о неполноценных бумажных «денежных знаках» превращаются в рабочие квитанции, независимо оттого, что на них изображено (хоть портрет царя Николая II или Гитлера!) и чья подпись на них стоит, указан ли срок действия или нет и т.д. Об этом пишет и Энгельс в «Анти-Дюринге»: «Будет ли марка, обозначающая количество выполненных «производственных обязанностей» и приобретенных за это «прав на потребление», клочком бумаги, жетоном или золотой монетой, — это для данной цели совершенно безразлично»[58]. Как поясняет К. Маркс, «Чтобы функционировать в качестве денег, золото должно, конечно, вступить в каком-нибудь пункте на товарный рынок»[59]. Таким образом, в частном обмене та же золотая монета – деньги, в обмене между коммуной и ее членом – рабочая квитанция.
Процесс превращения денег в квитанции носит постепенный характер на этапе перехода от капитализма к социализму. Пока общество находится в переходном состоянии, указанный Косолаповым дуализм роли «социалистических денег» сохраняется. В процессе обобществления экономики, производство и распределение приобретает планомерный характер, следовательно роль «социалистических денег» как квитанций возрастает, а их действительная «денежная» функция сокращается практически до нуля. В качестве примера такого отмирания денег, В. Бугера приводит революционную Кубу 1962-1970 года, где процесс превращения денег в квитанции зашел гораздо дальше, чем в СССР. Правда, уже в 70х Куба реставрировала рыночный «социализм», во многом слизанный с кадаровской «венгерской модели» лже-социализма. Вообще, как пишет Бугера, «на протяжении всей своей истории деньги никогда и нигде не были самими собой на все 100,000…%. Всегда и везде они на какую-то долю — хотя бы даже эта доля была исчезающе мала — не были деньгами»[60]. При социализме же, деньги совсем перестают быть деньгами, полностью устраняются товарно-денежные отношения, товарообмен, продукты труда утрачивают свою товарную форму, и даже если возникают произвольные акты обмена предметами, то подобные акты, как пишет Гильфердинг, «совершенно безразличны теоретической экономии», сродни обмену «ручками и марками на школьной скамье»[61].
Суммируя выше сказанное, мы можем окончательно заключить, что специфические для низшей фазы коммунизма, именуемой социализмом, отношения обмена не носят товарный характер в исходном смысле этого слова, существование отношений нетоварного обмена вполне совместимо низшей стадией коммунистического общества. Высказывание Маркса, гласящее, что «в обществе, основанном на началах коллективизма, производители не обменивают своих продуктов» относится не к коммунизму вообще, но только лишь к его высшей стадии, т.е. «коллективистическому обществу, развившемуся на собственной основе», но не к социализму, переходной от капитализма к «полному коммунизму» форме коммунистического общества, которое, как пишет Маркс, «во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло»[62]. Как справедливо отмечает Юрий Финкель, наследие прошлого строя в первой фазе коммунизма, «заключается именно в распределении по труду»[63]. С другой стороны, Финкель допускает ошибку, заявляя, что при социализме не может быть государства диктатуры пролетариата, хотя само наличие «буржуазного права = права неравенства» в первой фазе коммунизма, как справедливо отмечал еще Ленин, требует наличия государства. Ту же ошибку, что и Финкель, допускает и Тарасов, и мы рассмотрим данную ошибку более подробно в следующей части настоящей статьи. Попытка Тарасова «опровергнуть» учение о двух стадиях коммунизма является несостоятельной анархистской выдумкой и фальсификацией марксизма.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
[1] С. Денк. У нас никогда не было социализма http://leftbooks.narod.ru/a/045.zip
[2] А. Хоцей. Теория общества. Том III. Книга 1
[3] А. Хоцей. Теория общества. Том III. Книга 2 http://www.materialist.kcn.ru/kniga10/s25.php3
[4] А. Хоцей. Теория общества. Том III. Книга 1
[5] М. Джилас. Новый класс.
[6] А. Тарасов. Суперэтатизм и социализм. http://www.screen.ru/Tarasov/SE.htm
[7] R. Hilferding. State Capitalism or Totalitarian State Economy
[8] А. Тарасов. Суперэтатизм и социализм. http://www.screen.ru/Tarasov/SE.htm
[9] Ibid
[10] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 3, с. 193
[11] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 13, с. 7
[12] А. Тарасов. Суперэтатизм и социализм. http://www.screen.ru/Tarasov/SE.htm
[13] Ibid
[14] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 4, с. 438
[15] Т. Клифф. Государственный капитализм в России http://www.marksizm.info/content/view/5150/60
[16] Ibid
[17] А. Тарасов. Суперэтатизм и социализм. http://www.screen.ru/Tarasov/SE.htm
[18] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 22, с. 200-201
[19] ИКП. Критика теории «деформированного рабочего государства» http://goscap.narod.ru/g3.html
[20] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т 46, ч. I, с. 271
[21] Е. Сахонько. Что и кто эксплуатирует рабочего? http://www.aha.ru/~intcentr/TEXT9.HTM
[22] А. Тарасов. Суперэтатизм и социализм. http://www.screen.ru/Tarasov/SE.htm
[23] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 19, с. 292
[24] А. Тарасов. Мало читать Маркса. Его надо еще ПОНИМАТЬ http://scepsis.ru/library/id_962.html
[25] А. Тарасов. Суперэтатизм и социализм. http://www.screen.ru/Tarasov/SE.htm
[26] An A to Z of Marxism http://www.worldsocialism.org/spgb/AZ.html#Socialism
[27] Ю. Плетников. Будущее - социализм http://new-communizm.narod.ru/5.biblio/u.k.pletnikov.htm
[28] В. Шапинов. Суперидиотизм и социализм http://www.left.ru/2001/1/shapinov14.html
[29] А. Тарасов. Мало читать Маркса. Его надо еще ПОНИМАТЬ http://scepsis.ru/library/id_962.html
[30] Ibid
[31] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 19, с. 18
[32] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 23, стр. 104
[33] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 20, стр. 314
[34] T. Tsushima. Understanding “Labor Certificates” on the Basis of the Theory of Value
[35] «Предметы потребления становятся вообще товарами лишь потому, что они суть продукты не зависимых друг от друга частных работ. Комплекс этих частных работ образует совокупный труд общества. Так как производители вступают в общественный контакт между собой лишь путем обмена продуктов своего труда, то и специфически общественный характер их частных работ проявляется только в рамках этого обмена» - К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 23, с. 82-83
[36] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 20, стр. 318
[37] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 46, стр. 56
[38] М. Богданов. Продуктообмен и способ реализации общественного труда
[39] А. Тарасов. Мало читать Маркса. Его надо еще ПОНИМАТЬ http://scepsis.ru/library/id_962.html
[40] Ю. Плетников. Будущее - социализм http://new-communizm.narod.ru/5.biblio/u.k.pletnikov.htm
[41] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 20, стр. 315
[42] Лойсо. Разбор статьи Подгузова "по-существу" и в частностях. http://lojso.livejournal.com/486677.html
[43] Бортник. Ответ критикам http://bortnik.livejournal.com/189545.html
[44] Бортник. как об стенку горохом... http://bortnik.livejournal.com/190289.html
[45] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 23, с. 104
[46] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 13, с. 31-32
[47] В. Подгузов. Коренные проблемы экономического развития
[48] Волхов. Антикапитал http://materialist.forum24.ru/?1-1-0-00000056-000-0-0
[49] Лойсо. Бортник договорился http://lojso.livejournal.com/489142.html
[50] Бортник. как об стенку горохом... http://bortnik.livejournal.com/190289.html
[51] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 20, с. 316
[52] С. Денк. У нас никогда не было социализма http://leftbooks.narod.ru/a/045.zip
[53] Е. Паршаков. Экономическое развитие общества. http://parshakov.chat.ru/Book2/pa19.txt
[54] А. Трофимов. О развитии марксистской теории http://bhdc-l-83.narod.ru/o_razvitii_teorii.htm
[55] Р. Косолапов. Истина из России, Тверь.:2004, с. 410
[56] А. Трофимов. Рассуждение о денежных знаках или хорошо смеется тот, кто смеется последним. http://proza.ru/2008/04/20/176
[57] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 46, стр. 87
[58] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 20, стр. 314
[59] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т. 23, стр. 119
[60] В. Бугера. Собственность и управление http://www.ogbus.ru/authors/Bugera/Bugera_1.pdf
[61] Р. Гильфердинг. Финансовый капитал. М.: 1924, с. 5
[62] К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС, т.19, с. 18
[63] Ю. Финкель. Социализм и переходный период (последняя попытка объяснить) http://yury-finkel.livejournal.com/11328.html