43
Над Масловкой нависла ночь. Не слишком темная и не слишком морозная. Снег, закручиваясь спиралью при резком порыве ветра, закидывал село все больше и больше. Надо было торопиться.
Не сказав дочери и свекрови ни слова, чтобы не волновать их, Марьяна оделась, спрятала простыню в сумку и вышла на крыльцо. Немного постояла, прощаясь с Дашенькой и Анной Тимофеевной: кто знает, может, и не вернется в эту избу, где родился Илья и где она была так счастлива, принимая его обильные ласки и щедро отдавая ему свои. Что ж, дочь заберет Павлина Сидоркина и воспитает ее так, как воспитала своих дочерей, ушедших на фронт. Если же вернется Илья, Дашу вырастит. И за свекровью присмотрят добрые люди. Все знают ее. Своя ведь, масловская...
Вышла за калитку, осмотрелась. Крупные хлопья снега, кружась, опускались на голову, нос, губы и таяли, охлаждая ее взволнованное разгоряченное лицо. Под ногами наст был тверд. Тихо прикрыв калитку и не оглядываясь, шагнула в густую белую кутерьму.
Благополучно добралась до березовой рощи, от которой до ели было совсем недалеко, и притаилась: по железной дороге шли патрули. Переждала, затаив дыхание, и пошла дальше. Вот и ель. Юркнула под нее, прислонилась к могучему стволу и отдыхала. Спешить тут нельзя. Немного успокоившись, достала из-под снега мину и ломик, затем открыла сумку, вытащила простыню, накинула на плечи, а ее концы завязала под шеей.
Проследовал на запад поезд. Через несколько минут, как она и предполагала, появились патрули. Сердце работало на износ. Марьяна слышала его оглушающие удары и ничего не могла сделать, чтобы успокоить его. Усиливалась боль в затылке и висках, но не это ее волновало - она напряженно вслушивалась в ночные звуки и шорохи. Патрули уже скрылись за поворотом. Пора!
Взяла ломик и, согнувшись, побежала к железнодорожному полотну. Легла у первого рельса и начала долбить перемерзшую землю. Страх сковывал движение и связывал мысли. Быстрее! Быстрее!
Грунт поддавался с трудом. Обламывая и подрывая ногти, пальцами выбирала твердые комья и отбрасывала далеко в сторону. Углубление пока было незначительным. Став на колени, изо всех сил долбила мерзлую землю, чтобы сделать необходимый подкоп для мины, Казалось, сотни ломиков болезненно стучали в голове. В лицо стегал резкий ветер. Все же расслышала приближающиеся со стороны станции шаги: скрип снега доносился все ближе и ближе. Быстро прикрыла выдолбленную лунку мягким снегом и отползла в безопасное место. От напряжения и непосильного волнения одежда стала влажной, а со лба капал пот. Не разорвалось бы только сердце!..
И снова, пропустив патрулей, ломиком углубляла воронку, прикидывая на глаз, влезет ли в нее мина. Еще немного. Еще... Горячая и дрожащая рука залезла под рельс: хватит!
И тут же услышала шум приближающегося поезда. Не успеет взорвать этот. Снова присыпала снегом углубление и, пригибаясь, побежала к елям.
Паровоз с трудом тянул под горку тяжелые вагоны, потушив от испуга огни. Долго он громыхал мимо притаившейся Марьяны, пока не скрылся за поворотом. И снова она готова была одним рывком преодолеть небольшое расстояние и подложить мину, но не двигалась, ожидая патрулей. Вот и они.
"Ну, уходите быстрее! - торопила их, с каждой минутой чувствуя, как уходят силы, но гитлеровцы медленно, точно прощупывая метр за метром, проходили охраняемый ими участок. - Убирайтесь, палачи! Уходите, оккупанты!"
Сняла с еловой ветки горсть снега, потерла им лицо, руки, остужая себя. Стало немного легче.
Как только стихли шаги патрулей, взяла мину, внимательно огляделась и побежала. Ей осталось лишь подложить ее в углубление под рельсом и уйти. Последние метры оказались особенно трудными и длинными: Марьяна боялась какой-нибудь случайной неожиданности. Когда же мина удобно улеглась в воронке, проверила ее устойчивость, потрогала выступ с другой стороны рельса и нагребла на нее побольше снега. Важная работа была сделана.
Снова нырнула в густые еловые ветки и сама удивилась: так была спокойна в эти минуты, словно только что проделала прогулку в свое удовольствие. Сняла простыню, затолкала в сумку и покинула опасное место.
Метель сразу утихла, словно по заказу лишь сослужила Марьяне добрую службу и отдыхала, сложив в полях белые крылья. Ветер тоже где-то залег отдышаться.
У развилки дороги, ведущей в Масловку, Марьяна услышала взрыв. Он был не мощным, и все же ночная тишина мгновенно наполнилась скрежетом железа, другими взрывами и криками фашистов. Марьяна сошла с дороги к одинокой, обезображенной и опаленной войной, старой березе, обняла ее и возликовала, опускаясь на колени: "Наконец-то!.. Наконец-то свершилось..."
Так и стояла, зная, что вскоре по этой дороге проследуют из Масловки к месту взрыва гитлеровцы и полицаи. Обильные слезы текли по ее измученному лицу. Вскоре услышала, что со стороны Масловки на скорости шли машины, преодолевая немалый снег. Не шевелясь, провожала их глазами. Когда вокруг наступила тишина, поднялась, осмотрелась и, проваливаясь в снег, перешла березовую рощу, чтобы обойти стороной дорогу, по которой будут возвращаться машины с ранеными гитлеровцами, и незамеченной добралась до своей калитки. И тут почувствовала, как устала. На крыльце отряхнула снег, тихо открыла дверь, зашла в избу и стала раздеваться.
- Що, донечко, вернулась? - зашевелилась в своей постели так и не уснувшая Анна Тимофеевна: она слышала, как ушла Марьяна, и знала, куда она ходит по ночам.
- Да, мама. - Голос Марьяны был напряженным. - Вернулась с того света, откуда иногда не возвращаются. Повезло мне...
- О Матир божа! О Микола-угодник! - зашептала старуха, крестясь в темноте. - Доню моя, доню...
- Спите, мама. И я буду спать. Устала. Очень устала...
- А що це грымнуло? - опросила старуха и, всматриваясь в силуэт невестки, притихла, ожидая ответа.
- То моя работа. Я сегодня отомстила фашистам за Вильку и Женю. Теперь смогу и буду жить.
- Як, дытыно моя? О божечко!..
- Вражеский поезд под откос спустила. Отомщены дети.
- Свят... свят... свят... - исступленно начала молиться Анна Тимофеевна. – Господи, спаси и помилуй... - Повернув голову, прислушивалась, как, шелестя одеждой, раздевалась невестка. - Заступись, божечко... Защити ее...
Через несколько минут Марьяна впервые за месяцы и годы войны уснула крепким сном.
А где-то там, на далеком востоке, рождался новый беспокойный военный день.
44
- Марьянушка. Ты опеть к нему?
- Да, мама. Пойду. Вилька ждет меня. Целую неделю не была.
- Донечко моя, - плакала Анна Тимофеевна. - Не ходи. После гибели эшилона хвашистн лютують. Страшно к тому месту приближаться. Не ходи, моя кровинушка... - И ей уже хотелось сейчас же, сию минуту, умереть самой мучительной смертью, лишь бы невестка не сделала ни единого шага в неведомую ночь.
Скрипнула, словно застонала, дверь, выпустив Марьяну под звездное морозное небо. Ночь была тихая. Под валенками похрустывал жесткий снег, а над головой мерцали холодные звезды. Марьяна теперь не замечала этих звезд, которыми в мирное время долго и удивленно любовалась, выстраивая в своей женской счастливой судьбе одну легенду за другой. В искренней своей радости выбирала самую яркую из них и дарила Илье, единственному на всей земле, избранному на всю жизнь. Она подносила ее на своей маленькой ладошке, а потом, безудержно хохоча, распахивала легкие, будто крылья, руки, снимала с неба уже много звезд и рассыпала их под ноги любимого: "Это все тебе, мой родной..." - и снова смеялась открыто и задорно. Любуясь женой и невинной ее игрой, Илья слушал ее смех, видел красивое лицо и в сотый раз думал о своем мужском счастье. А голос Марьяны звенел, как весенний ручеек; смех рассыпался по тропинкам и дорожкам, и она, кружась и ликуя, уже снимала с неба золоченый диск луны, несла ему, своему избранному, своему суженому...
Ничего этого Марьяна не помнила. Она теперь жила иной жизнью, она теперь шла под другим небом и холодными колючими звездами, которые с тревогой взирали с небесной высоты на маленькую землю, где жил страх и где творились чудовищные преступления.
Впереди уже темнела сплошная стена старых разлапистых елей. Когда же перед глазами вырастала водонапорная башня, шла, крадучись, останавливаясь и прислушиваясь к .любому шороху; если по железной дороге шли патрули, вставала в снегу темным столбиком, пережидала. Затем пробиралась к елям и подходила к той, единственной... Согнувшись, смотрела на белый холмик, разрыхляла его руками и мысленно обращалась к сыну и Жене.
"Как же тебе холодно, Вилечка, а ты раздет. И Женя тоже. Как темно вам... Зачем же вас спрятали в землю? Юных и безвинных... И как ты вынес все, мой мальчик? Ты, наверное, хотел умереть, оставшись без глаз? Разве не живут слепые? Я бы водила тебя за руку, научила бы читать дорогу... А ты ушел от меня навсегда. И я хочу умереть, тут же, возле тебя. Возьми меня к себе, сыночек. Возьми... Бабушка плачет, просит на себя смерти и обвиняет бога, что он так несправедлив, отняв у нас тебя. Мне бы поменяться с вами местами: вам бы жить, а я бы умерла... Уже наши близко, скоро нас освободят, а вы не узнаете этого..."
Марьяна лежала плашмя на снегу. Холод пробирал до косточек, но она не чувствовала его. Мимо прошла охрана, затем прогрохотали два поезда - туда и обратно, а она сидела без движений. Лишь уловив далекие выстрелы, зашевелилась, кое-как поднялась на одеревеневшие ноги, прислушалась. Вновь прошел поезд, и под его грохот Марьяна стала выбираться на дорогу.
Она была опасная и неблизкая.
Окончание: http://www.proza.ru/2010/04/22/1158