Она курила. Тонкие и длинные коричневые сигареты. Сперва подносила к краешку слабое пламя дорогой зажигалки обтянутой кожей. Пламя красило красным ароматную палочку. Она выпускала из красивых губ белый легкий дым. Тонкой струйкой. Убирая легким жестом волосы с лица. Она походила на Рене из черно-белого фильма Джармуша. Он смотрел на нее как завороженный. Он почти никогда не курил. Но ему нравилось смотреть, как курит она. Ему нравился этот дым и этот запах. Ему нравились ее узкие запястья и ее насмешливый взгляд. Он улыбался чужим мыслям.
Она пила коньяк. Медленными глоточками, наверняка обжигаясь. Пила и облизывала красивые губы. Посматривала на него. А когда пьянела, смеялась громко и заразительно, запрокидывая голову и демонстрируя скульптурную нежную шею. Ее приглашали танцевать, но она всегда отказывалась. Вереница мужчин в дорогих фраках белоснежно улыбалась мимо нее. Она танцевала всегда одна. Всегда в центре зала, привлекая восхщенные взгляды. Она не смотрела ни на кого, увлеченная и упоенная сама собой, музыкой и грацией. Полуприкрытые веки и руки, скользящие вдоль тела, перебирающие шелковые полы платья. Ему доставался один томный взгляд из-под ресниц. И всё.
На его колени неловко и создавая много шума взобрался сын. Молча лёг, свернувшись калачиком. Он потрепал черные непослушные волосы.
- Мама сейчас на небесах, да папа?
Он только кивнул и крепче обнял сына. Не хотел, чтобы тот увидел подступавшие слезы в его глазах. Мужчины не плачут. Взял себя в руки.
- Твоя мама была необыкновенной девушкой. Теперь таких нет.
Иногда он часами смотрел эту пленку, вспоминая что-то. Она и несколько коробок с ее черно-белыми фотографиями - это всё, что от нее осталось.
Под конец фильма они засыпали вдвоем. В рубашках и обнявшись.