Посвящаю своему дяде
Леониду Глозштейну
Мы жили в подвальном помещении. Вообще-то, это называли полуподвалом. И только из-за того, что там было одно крохотное окошко, до которого мне, семилетней, не дотянуться. Поэтому мы взбирались на табуретку и завороженные часами наблюдали за миром по ту сторону. Мы – это я и Лёня. Он жил с мамой в таком же подвале. Но их окошко казалось меньше нашего и выходило во двор. И все, что из него проглядывалось – это край ржавого мусорного ящика, а иногда рядом неаккуратно выброшенный мусор. А за нашим окошком расположился сквер, но, к сожалению, невозможно было углядеть ни одной веточки. Зато мы видели прохожих. Правда, не во весь рост, а только их ноги чуть выше щиколотки.
Может быть, странно, но я наблюдала за мелькающими ногами молча. Я и теперь немногословна. А Лёня, видимо, как будущий художник, комментировал каждую пару обуви , носки, манжеты брюк, форму косточек на лодыжках. Меня часто удивляли лёнины формулировки и придуманные им названия деталей туфель. Я размышляла: «Всего на два года старше меня, а в его голове слов в сто раз больше, чем в моей. Какой умный!» А еще он был красивый. Бывало, стоим на табуретке, Лёня в окошко смотрит, а я на него. Он мне что-то говорит, а я не слышу, потому что брожу взглядом по чёрным волнам его волос. Вдруг он начинает смеяться:
- Смотри, смотри какие курносые туфли.
Пока поворачиваю голову, конечно, они уже уходят. А мне всё равно. Лишь бы Лёня всегда вот так стоял со мной рядом и улыбался – у него на щёчках появляются чудные ямочки.
Вообще, Лёня редко смеётся, больше – кашляет. В наших подвалах очень сыро, и мы часто болеем. Мамы укладывают нас в постели, поят горячим чаем с вареньем и просят не вставать.
Пап у нас нет, поэтому когда мамы уходят на работу, мы вскакиваем, потеплее одеваемся, наматываем на горло шарфики и опять становимся на табуретку.
И так проходит всё наше детство.
Но даже когда мне исполняется 15, а Лёне 17, нам всё равно требуется табурет. Ростом мы оба не вышли. Может, из-за подвала. Правда, однажды я подслушала разговор между завучем и школьной медсестрой после того, как мама с заплаканными глазами покинула их кабинет:
- Разводят безотцовщину! Понаражают детей, а им полноценное питание нужно для активной работы гип;физа. Как же у девочки может быть нормальный рост, если мамаша грудью её не кормила – молока не было.
- Правильно, - подхватила завуч. - А откуда ж ему взяться? Беременной, наверняка, недоедала. Теперь ребёнка плохо кормит – не на что. Я бы этих матерей...
Я недослушала, убежала. Было обидно за маму. Она у меня очень хорошая. Едим мы, как все. Даже тётю Таню с Лёней на обед приглашаем. А папа умер, когда мне было около года. Так мне мама сказала. Я ей верю. Моего папу машина сбила, а лёнин умер от болезни тоже много лет назад, поэтому Лёне, как и мне, не посчастливилось видеть своего папу.
Но после того разговора я как бы ненароком становилась рядом с каждой восьмиклассницей и сравнивала свой рост. Оказалось, что я не самая маленькая – не одну меня мама грудью не кормила. Думаю, что для женщины быть низкорослой, не такая большая трагедия. Для мужчины – другое дело. У меня сердце кровью обливается – понимаю, как горюет Лёня.
В тот день он был печальнее обычного. Мы стояли на табурете. Лёня, не отрываясь, смотрел в окошко и молчал. Я тоскливо уставилась на его бледную, впалую щёку и придумывала как его отвлечь от грустных мыслей. «Если бы Лёня пытался развеселить меня, у него бы это вмиг получилось, а я тупая как пробка».
- Лёнчик, ну, не молчи, - выдавила я из себя, не разжимая губ.
В это время две пары ног – мужская и женская – шли навстречу друг другу и остановились напротив окошка.
- Хочешь расскажу о чём они говорят?
- Если бы ты видел хотя бы выражение их лиц, пусть издалека, я бы ещё поняла. А как по ногам можно узнать о чём беседа?
- Легко. Смотри, девушка поставила ногу на пятку, чуть приподняла носок и слегка водит им из стороны в сторону. Это она кокетничает после того, как парень предложил ей пойти в кино. А он, видишь? не стоит на месте – топчется. Очень хочет её уговорить. Теперь она поставила ноги вместе, носками чуть вовнутрь, держится за длинную ручку сумки двумя руками и чуть-чуть раскачивает её. Видишь тень от сумки?
Я кивнула.
- Девушка хочет, чтобы парень поуговаривал её ещё. Он подходит ближе и застывает сбоку от неё – так легче шептать на ухо, заодно можно прикоснуться к плечу – вроде и не обнимал, а притронулся. Ты помнишь, что они здесь встретились случайно?
- Почему ты думаешь, что случайно?
- Они заметили друг друга на расстоянии и оба замедлили шаг. Если бы это было свидание, она бы подбежала к нему.
- А если девушка робкая и стесняется признаться в своих чувствах?
- Ну, я же не сказал, что она должна мчаться во весь опор и кидаться ему на шею? Просто ускорить шаг. Смотри, если сейчас она не отойдёт, а останется стоять, то эти две пары туфель пойдут в одном направлении.
Через три минуты так всё и случилось.
- Откуда ты знаешь как ведут себя девушки? – спросила я, удивлённая. – Ты же ещё ни с одной не встречался.
Лёня вздохнул:
- Не обязательно быть курицей, чтобы знать что делается в супе.
В который раз я подумала: «Какой он умный!»
- Ты так правильно умеешь обо всём рассказать, всё обрисовать! Наверное, мог бы писать книги и картины. А?
- Уж;.
- Что уж;? Написал?
- Нет. Нарисовал, - робко сказал Лёня.
Вот тогда я и увидела его первые работы. Это были... А что же ещё? Ноги... Лёня признался, что начал рисовать полгода назад, но сказать об этом стеснялся.
- Глупенький, - я провела по его волосам, - мне обязательно понравится. Я уверена – ты талантливый. Давай, показывай.
Лёня привёл меня в свой подвал, полез под кровать и достал штук двадцать листов ватмана.
Я стала раскладывать их на полу, но места не хватало. Получилось четыре стопки. Пока я это делала, конечно же, рассматривала. Рисунки были написаны акварелью. По-моему, неплохо. Может, я в этом не разбиралась, но подумала, что у художника все картины должны быть разные. Лёнины – почти одинаковые: пара ног, казалось, одних и тех же, в разной обуви. И только на последнем рисунке изображена девушка. Это можно было понять по белокурым волосам, падающим на плечи. Девушка сидела, прислонившись спиной к дереву.
- Лёнечка, какая красивая картина! – восторгалась я искренне. – Я знала, знала, что ты гений!
Лёня сидел на полу у кровати и смущенно теребил край одеяла.
Я продолжала смотреть на рисунок:
- Ты настоящий художник! Только жалко, что девушку спиной нарисовал.
- Я не знаю её лица.
- Придумал бы какое-нибудь, - легкомысленно предложила я. – Все художники так делают.
- Нет. Я хочу именно её лицо.
- Кого её? – сросила я.
- Я влюбился, - тихо сказал Лёня.
У меня потемнело в глазах, подумала: «Жизнь моя кончена», и ничего не соображая, поинтересовалась:
- Она красивая?
- Не знаю.
- Ты влюбился в девушку и не знаешь или она красивая? – выясняла я, а сердце моё колотилось. – Ничего не понимаю.
- Я влюбился в её ноги. Раньше она часто проходила мимо твоего окошка. Но я не вижу её уже целый месяц, - грустно поведал Лёня.
У меня немного отлегло от сердца, и вопрос прозвучал насмешливо:
- Ты влюбился в ноги?
- Да, но ты зря смеёшься. Я её обязательно найду.
- По ногам? – опять не удержалась я. – А вдруг она окажется уродливой старухой? - мне необходимо было отстаивать своё право первенства, но я не знала как. Впрочем, это умение не придёт ко мне и через тридцать лет. А тогда, в пятнадцать, я успокаивала себя мыслью, что Лёня не сможет отыскать девушку и через пару месяцев выкинет из головы эту блажь.
Лёня, как всегда, привёл резонные доводы:
- Уродины не бывают с такими ногами. А возраст никогда не был помехой для любви.
Моё чувство к Лёне было так велико, что для острастки я всё же спросила:
- А если она намного выше тебя?
Лёня слегка нахмурился, и я уже жалела о своём бестактном вопросе – таком больном для него. Но Лёня решительно заявил:
- Это вообще не имеет значения. Я читал про художника Тулуза-Лотрека. Его рост был всего полтора метра. А женщин знаешь сколько было? А я даже выше него на 3 сантиметра. И мне нужна всего одна.
Я предприняла последнюю попытку и заодно хотела выяснить есть ли у меня хоть малейший шанс:
- Девушка может не ответить на твои чувства, когда ты её найдешь. А если не найдёшь, что будешь делать?
- Всё равно я буду любить её всю свою жизнь, - твёрдо сказал Лёня и закашлялся.
«А я – тебя, ненормальный», - пообещала я себе.
Лёня стал художником, а наш, так называемый, обет мы выполнили оба. Лёня до последних дней искал свою любимую. Умер он, как и Тулуз-Лотрек, в 36. Я пока жива.
April, 2010
Staten Island, New York