Скитальцы, глава 10. Ватага

               


       Впереди ехал стражник Семён. За ним шли пленные. Следом – второй стражник и Охрим с собаками на длинных поводках. Он был радостно возбужден и без умолку болтал:
      - Ишь, поганцы. Мало того, что сбегли, так еще и топор, да и вожжи ухитили. Слава Богу, пропажу добра тятька не узрил, а то бы нам с Фомкой и за топор и за вожжи отдельно всыпал. Слышь-ко, а доля-то моя теперь полная. Выходит, промазал я из ружья. А девка ладная. Я её себе в женки возьму. Тятька не откажет. Чать, заслужил. Ей Богу не откажет: беглых заново пымал- это раз, коней отыскал - это два, топор – это три. Нет, не должен отказать. Моя будет девка-то. Весной, ноне, тятька заманил на хутор троих беглых. Там тоже девка была. С виду баская, а так – никчёмная. Для хозяйства никудышна, да и квёлая. Тятька их заводчику Парчанинову продал. На выручку тогда и купили коней-то, Карька, да Буланка.
      Степан замыкал цепочку пленных и внимательно прислушивался, к болтовне Охрима, стараясь извлечь из нее, чего-нибудь полезное. Матвей то и дело горестно вздыхал и чего-то чуть слышно бормотал. Степану стало жалко незадачливого парня и он участливо сказал:
      - Ничего, Мотя, крепись. Нам нельзя расслабляться. Не падай духом.
      - Не, Стёпа, я не о том. Жалко по дороге, когда плыли, не остановились и не испекли рыбу. Наелись бы до сыта. А то, вон, стравили всю собакам. Жалко. Теперь Бог знает, когда еще поедим.
      - Тьфу,ты, нечистая сила, - рассердился Степан. Кто о чём, а Мотька всё про жратву.
Миновали лесную чащобу и вышли на обширную, светлую елань. И тут, на опушке, из-за подлеска, раздался пронзительный свист. Кони встали. Прогремели два оглушительных выстрела. Взвыли смертельно раненые псы. Корчась в предсмертных судорогах, они грызли клыкастыми пастями окровавленную землю.
      - Матрёна! – испуганно вскрикнул Охрим. Швырнув на землю уже ненужные теперь сворки, рванул поводья. Конь сделал неожиданно резкий скачок в сторону леса. Раздался еще один выстрел и всадник рухнул на землю. Из-за кустов вышла ватага вооруженных людей. Стражники покорно сошли с коней и присоединились к пленникам. На краю поляны у густого кустарника, пытаясь высвободить ногу из-под убитого коня, матерно ругался Охрим. К нему подошли двое.
      - Ох, и горазд ты, срамословить! – удивились они. – Не богохуль, хуже будет.
Из густых зарослей выехала на конях ещё одна, но небольшая, группа всадников. Каждый вел вповоду запасного коня. У замыкающего отряд их было две. Охрим, с удивлением уставился на него и вдруг возмутился: - Ты почто, варнак, моих лошадок скрал? - Я их на увале пастись оставил!
      - Сам ты варнак. Это не твои, а божьи лошадки. Правильно говоришь. Они нас на увале дожидались. Значит так, Боженька дал, а я взял. Бог видит, нам они нужнее.
Стражник Семен усмехнулся. – Ну, Охрим, ежели разбойники с нас шкуру не спустят, то уж тятька твой, это дело с тобой наверстает. Ты прикинь, как ты сам говорил: за трёх коней – это раз; за фузею – это два; за собак – это три; за топор и беглых- в придачу! И не говори! Ну, а вожжи, я думаю, разбойникам не нужны - можешь их тятьке отнести. Нет, от скорби по такой утрате, его там, на хуторе, в кочергу скрутит. Воздаст он тебе, ей Богу не откажет!
      - А вы, мать вашу в душу, тоже мне стражники! – вскипел Охрим. – Свою должность не исполнили! Хозяйское добро не уберегли! Да я на вас прикащику…- но он тут же, на полуслове, сник, как от зубной боли. К ним подъехал ловко сидевший в седле всадник.
      Это была женщина, одетая в нарядный охотничий костюм с оторочкой из замши, с бахромой и кистями. От ее властного и очень красивого лица было трудно отвести взгляд.
      - Кто такие? – спросила она не громко.
      - Да мы это, матушка Матрена, мирные люди, - ответил, заискивающим голосом враз сникший Охрим, – Вот с оказией к барину Парчанинову своих людей, как бы тебе сказать, провожаем. Его прикащик Ефим Севастьяныч нас попросил. Вот и исполняем его приказ.
      - Будет врать - прервала атаманша. – Я тебя помню. Ты ведь старший из выводка живоглота Сидора. По хватке, да и по речам породу видно. Значит, снова он за старое ремесло взялся – людей в неволю обращать. Упреждала я его, но, поганцу, видать, неймется. Выходит, правду говорят, что горбатого только могила исправит. - Она ненадолго задумалась. Потом обратилась к своей ватаге: - Вот что, мужики, стражников отпустите. Их вина не велика. Они долг свой исполняют. А этому выродку всыпьте хороших плетей для разума и отвады от дурных дел. Передай тятьке, - обернулась она к Трохиму, - ежели он, старый козел, не оставит это поганое ремесло, людьми торговать, хутор спалю, а его голым в муравейнике привяжу. Этих, - она окинула взглядом пленников, задержав взгляд на Осене, - этих на коней и – с собой. Там разберемся.
       Конная ватага скрылась в густых зарослях. Вслед, с поляны, доносились резкие удары плетей и визгливые вопли Охрима.
Горная тропа петляла между замшелых елей великанов, забиралась в непролазную чащу пикотника, шла в междугорье и вывела конный отряд на обширную поляну. По ней протекала извилистая речка, обросшая по берегам пахучей черемухой и дикой смородиной. Вопреки ожиданиям пленников, отряд проследовал дальше. Уже в сумерках подъехали к стану. У подножья красноватой скалы, под мохнатыми елями виднелись шалаши и небольшой шатер из кошмы. Чуть в стороне горел бездымный, яркий костер с висевшим над ним объемным котлом, распространявшим аппетитный аромат готовящейся еды. Рядом хлопотали двое умельцев – поваров.
      Спешились. Матвей ойкнул и со стоном повалился на землю. Матрена кивнула лекарю:
      - Посмотри, Еремей, что с парнем. Он всю дорогу в седле с боку на бок елозил.
Ватага шумно располагалась на отдых. Расседлали коней, осматривали сбрую, умывались, чистили оружие, обменивались мнениями, смеялись над шутками. Через несколько минут из ближнего шалаша показался Матвей. Он ковылял, поддерживаемый лекарем. -Что с ним?- участливо спросила атаманша.
      - Да он с непривычки, бедолага, об седло, все седалище истер. Пройдет. До свадьбы заживет. Я его снизу-то барсучьим жиром сдобрил.
Настал час ужина. Люди разбились на ватажки по пять-шесть человек и отдавали должное аппетитному кулешу. То в одном, то в другом месте, то и дело, раздавались взрывы смеха и громкие возгласы. Ужин сдабривался порциями острых шуток и прибауток. Местами велись тихие деловые разговоры. Беглецам подали на деревянном блюде целую гору разваренной просяной каши, перемешанной с жирными кусками мяса. Матвей, не отрывая взгляда от груды горячего кулеша, торопливо орудовал ложкой, обжигаясь, глотал непрожеванные куски долгожданной еды.
      - Мотька, смотри, опять обтрескаешься. Нельзя так, с голодухи пузо будет болеть. Чего доброго, понос прихватит.
      - Ладно, Степа, учту. Уж очень я проголодался. Аж, в глазах темнеет, - и Матвей умерил аппетит, и ел не так уж торопливо.
      - Вот смотрю я, Мотька, на тебя и удивляюсь. Ты же тощий, как заяц по весне, но ешь много и все не впрок. Похоже у тебя кишка прямая, без извилин. Сразу все сбрасывает.
      - Силыч, чего он…- заныл он с полной ложкой каши в руке.
      - Оставь его, Степа. Сейчас не до шуток.
После ужина атаманша позвала беглецов в свой шатер. Особым убранством он не отличался, но в нем было уютно. В медном шандале горела свеча.- Сказывайте, какого вы роду-племени? Как вас звать-величать? Как к Сидору в лапы попались?
«А ведь и правда» - подумал Горин. - «Как нас теперь называть? Не туристами же, доброхотами. Скитаемся не по своей воле. Выходит и прозвание нам такое».
      - Скитальцы мы,. – ответил он и рассказал Матрене обо всем, что с ними произошло. Хозяйка долго задумчиво смотрела на мерцающий огонек свечи.
      - Врать вам, как будто, ни к чему - заговорила она негромко. – По обличью, говору и одежде вы не похожи на наших. Но ведь и поверить-то в это как? Правда, прошел слух, что Сидор весной продал в кабалу Парчанинову троих. Люди сказывали, что те, горемыки, о том же, что и вы, баяли. Да никто им не верил. – Атаманша снова задумалась. Потом обернулась к Осене: - значит ты, голуба душа, за своей любовью в такую страсть кинулась? Знакомо мне такое горе-лихо, - вздохнула она и обняла, притихшую Осеню за плечи.
Проникшись сочувствием и доверием к судьбе скитальцев, атаманша поведала и свою историю:
      - Мы из приписных к Демидовским заводам. У него всеми делами заправляет главный приказчик Парчанинов. Лютый зверь. Наша деревня, почитай, вся в жигарях ходит. Уголек для домен выжигаем – лес в угоду заводчику губим. Кои из наших в заводе робят, а кои из неугодных, вместе с беглыми, в горе на рудах маются.
Извелся народ в тягости. Уроки стали давать, совсем уж непосильны. Приказчики лютуют. Не проходит дня без истязания и порки кнутами. Невмоготу людям стало. А тут, как-то весной, для нас ясно солнышко высветило. Новый император Петр Фёдорович укоротил руки хозяевам – указ дал, чтобы они, окаянные, больше деревень с землями не покупали. Чтобы мы у них робили по вольному найму, за сговорную плату.
      Да недолго светило-грело наше солнышко. Закатилось за темные тучи. В Бозе почил заступник. Новая императрица указ не признала и внове к нам беда пришла – лютее прежней. Еще пуще хозяева лютовать стали. Народ не стерпел – возмутился. Многие волости взбунтовались.
      Челобитную императрице послали. Сказывали ей: подати, мол, платить будем, а в заводы робить не пойдем. Царица в ответ князя Вяземского послала усмирять нас. Ох, и лют генерал. Чисто зверь. Огнем, мечом, воинской силой к послушанию нас понуждает. Кого нещадно порют, кого – на перекладину, кого на каторгу шлют. По дорогам, горным тропам и лесам шныряют воинские команды, стражники, подсылы, да лесные объездчики. Ловят беглых, чинят кроваву расправу, к покорности приводят. За поимку беглых хозяева награду дают. И ко своим-то, сказывают, князь шибко лют. Коей начальник сердобольность окажет, то и его в плети берут.
      Обиженные да несогласные сбились в ватаги и ушли в леса, да тайны скиты. – Матрёна замолчала и надолго задумалась. Видимо вспомнилось что-то своё, особенное, безрадостное. Скитальцы сидели молча, не мешая ей думать и вспоминать. Потом атаманша вновь, с грустинкой, заговорила:
      - Отдала я своего ненаглядного Егорушку матушке сырой земле. Обманом заманили его супостаты. Сгубили, каты проклятые, ясного сокола. Осиротилась я. Ране-то вместе с ним ватагу водили. Супостатам спуску не давали. Вот мужики и порешили – быть мне заменой Егору, атаманшей стать. Вот с тех пор и несу на себе его тяжкий крест. Мало нас осталось. По лесам кое-где еще ватажки ходят, правое дело вершат. Да еще от скита - к скиту отдельные изгои ходят-хоронятся.
      - Ну, а дальше-то что делать будете? – с сочувствием спросил Горин. – Ведь против вас такая сила! Сгубят вас.
      - Мы скоро всей ватагой уйдем, на вольны, сибирски земли. Только вот, с приказчика Ефимки долг за погубленные души взыщем. А про твоего зазнобу, - обратилась к Осене,- всё вызнаем. Есть у нас в заводе верные люди. После решим, что делать. А пока укроем вас в дальних скитах. С ватагой быть опасно, да и нам хлопотно. Тревожат нас часто. Иной раз на коне ночь дремать приходится. А вы в седле-то не очень горазды,- с улыбкой Матрена кивнула в сторону Матвея.