Отдать якорь
(Или загадка русской души)
Стояли мы в капитальном ремонте долго. Все наши заграничные заработки ушли коту под хвост: морякам на пропой, жёнам на шмотки. Это только со стороны кажется, что у моряка вольготная и сытая жизнь. А на самом деле, что на берегу денег хватает только от получки до получки, что в море – от рейса до рейса. В море, правда, они не нужны, так как на всём готовом: и накормят, и оденут, и кино бесплатное покажут. А вот на берегу, ежели пересидишь больше положенного времени или на ремонт попадёшь, где от тощего рублёвого жалования ещё и тридцать процентов снимут, завоешь волком от скудности жизни.
Ремонт наш заканчивался, а долги только начинались. Жёны-то привыкли к инвалютным прибавкам. За них, собственно, и работали. На дневное жалование, составляющее у того же боцмана 65 копеек, – а это в переводе один американский доллар, – на Канарах, скажем, можно было приобрести один складной японский зонтик. Японские зонтики в те времена были в большом дефиците и стоили у нас от 30 до 40 рублей – треть месячного жалованья. Правда, таможенные ограничения не давали отовариваться в коммерческих масштабах. Всё ограничивалось пределами личной потребности. Но моряки народ ушлый, находили способы прятать лишнее в потаённых местах. Десять зонтиков удачно спрятал – вот тебе и мебельный гарнитур в комнату. Пять лишних нейлоновых пальтуганов привёз, укрыл от таможенного носа – жене мутоновая шуба. Лучшие порты для отоварки, где процветала беспошлинная торговля, были Лас-Пальмас на Канарских островах и Гибралтар. Моряки промеж себя называли их Лас-Пальтос и, соответственно, Гибралторг.
На ремонте же подобных способов заработать не было по природе, да и быть не могло, так как стояли мы не в Лас-Пальмасе и даже не в Монтевидео, где за две-три банки селёдки пряного посола можно было выменять шубу или женскую дублёнку, а в портовом городе Риге на лучшем в Союзе судоремонтном заводе ММФ. Всё, что было в заначках: зонтики, газовые платочки, плащи «болонья», мохер – всё было давно уже разнесено по комиссионкам и продано перекупщикам. Операция «Хрусталь» (сдача мешками стеклотары), которая проводилась регулярно примерно раз в две недели, не имела под собой основы, так как по укоренившемуся морскому поверью пивная и водочная стеклотара при безденежье сама собой не появляется. Боцман ходил недовольный и угрюмый. Срывался по пустякам. За случайно брошенный в ватервейс окурок давал такую выволочку – чертям тошно.
– Полностью теряется смысл существования, – говорил он, – денег нет, жена в другом городе, в бане три недели не был , вроде не в море, и в то же время не на берегу.
– Выйдем в рейс, всё уляжется, встанет на свои места, – успокаивал его подшкипер, – и смысл сразу появится, на суше его всё равно нет, как ни ищи. Здесь всё какое-то мельтешение, броуновское колоброжение, маята, а в море – свободное движение в пространстве, чистый ветер и звёзды, по которым путь выверен, и главное, нет этой повседневной бытовухи. Всё распределено, каждый делает своё дело, и в итоге – корабль движется. А в движении жизнь. Вот, поэтому-то в море мы живём, а здесь прозябаем.
– И валюту в море платят, – добавил баковый матрос.
Слушая этот разговор вполуха, к ним присоединился третий механик:
– Кому-то всё время денег не хватает: рублей, валюты, а они, к вашему сведению, под ногами валяются. Только порой лень нагнуться, поднять.
– И где же это они валяются? – усомнился боцман. – Сколько живу, один раз только трояк видел, и то за ниточку привязанный – дети баловались: нагнёшься, а он прыг и в сторону.
– Сегодня в конце рабочего дня приведу на борт крановщика, который наше судно обслуживает, – сообщил третий механик, – ему там с высоты больше видать, где трояки валяются, а где, может, и сотенные.
Действительно, после работы третий привёл на судно плотного, коренастого мужичка ленинского роста. Отвели его в боцманскую каюту. Боцман заварил грузинский чай, выставил банку со сгущёнкой.
– Чем богаты, – возгласил он, – указывая мозолистой ладонью на скудный стол.
Крановщик представился Гошей и, прихлёбывая пустой чай, сообщил, что может принять металлолом в любом количестве и с оплатой на месте. У него, мол, всё схвачено: и погрузка, и вывоз за территорию завода, и сдача в пункт приёма.
– Расценки у меня такие, – он выложил заранее заготовленный лист, вырванный из ученической тетради, – расчёт после взвешивания, не отходя от кассы.
Боцман глянул и заключил:
– Где ж я тебе достану металл? У нас всё к месту приварено и прилажено. Лишнего нет. А бронзовый кругляк, который у тебя самый дорогой в списке, «дед» в кормовую кладовку перетащил под замок. Так что, кругом голый васер. В крайнем случае, могу выделить свайку для клетнёвки концов и шкрябку для отбивания ржавчины. Но на этом не заработаешь. Даже на бутылку пива не хватит.
– Здесь нужно что-то потяжелее, – продолжал крановщик, – больше килограммов, больше денег. Сами понимаете. На предыдущем судне, например, мы отгрузили старый нерабочий компрессор. Тонна с хвостиком! Вот это была кунда!
– Потяжелее у нас будет только главный двигатель, – не то с иронией, не то с издёвкой проронил третий механик, – но без него в море не выйдешь, вручную винт не покрутишь.
– Тогда остаётся якорь, – подыграл ему баковый матрос, – тоже тяжёлый.
Все задумались.
– А что? – глядя в подволок, спокойным голосом произнёс боцман, - это предложение нужно хорошенько обдумать. Якоря и якорные цепи у нас сейчас выгружены, в цехе их уже отпескоструили и покрасили. Завтра всё это выложат на пирсе, мне останется только смычки отмаркеровать, и будем цепи в цепные ящики затаскивать и якоря в клюзы ставить. Вот здесь уже, Гоша, с тобой будем в одном тандеме работать: ты на кране, я на брашпиле.
– Работа привычная, – подтвердил Гоша, – но выгоды с неё я никакой не вижу. Только зарплата месячная капает и всё.
– Погодь, погодь со своей зарплатой. Она у тебя, кстати, не маленькая. Знаем, и до трёхсот иной месяц с премиальными доходит. А у меня с ремонтными вычетами 67 рублей 70 копеек. Не разгуляешься.
– Ну, вы в море своё наверстаете, – озвучил свою мысль крановщик Гоша.
– До моря ещё дожить надо. А вот якорь один мы, наверное, сможем оприходовать. Но только левый. Правый ни в коем случае трогать нельзя.
– А чем они отличаются? – в недоумении поднял брови баковый матрос.
– Ничем они не отличаются. Один две тонны кованого чугуна и другой столько же. Это вам не компрессор списанный, а классический якорь Холла. Без него ни один Регистр в море не выпустит. Наша задача сделать хороший муляж, а настоящий якорь сдать во Вторчермет.
– А вырученные деньги пропить, – с готовностью подключился баковый матрос.
– Ну, это кто на что горазд. Если удастся изготовить точную копию нашего якоря, то можно будет смело затягивать её в левый клюз. Левый якорь наш капитан никогда не отдаёт. Я с ним уже двадцать лет хожу. В любых ситуациях он становится только на правый. Левый для него не существует. Даже старается не упоминать о нём, считает плохой приметой. Моряки вообще народ суеверный, но наш кеп случай особый. Весь экипаж уже знает, что с трапа на палубу нужно ступать только правой ногой, свистеть – упаси Господи, показывать пальцем на проходящее судно – верх морского бескультурья, женщина на борту – несчастья не избежать, уронить швабру за борт – к большой беде и так далее.
– В понедельник и тринадцатого числа выход в рейс практически исключён, – добавил третий, – всегда найдёт причину дождаться следующего дня.
– Вот-вот, поэтому, если наш доблестный «колобаха» выстругает нам деревянный якорь, и для большей убедительности мы покрасим его чернью, то будет он стоять на своём месте до самого списания судна в утиль. А судну уже двадцать семь стукнуло. Ходить ему ещё года три, максимум пять, больше торговые суда, как правило, не живут. А наш капитан как раз решил на нём до пенсии доходить. Так что вариант беспроигрышный. Никто не догадается о замене. Воспользоваться им всё равно не придётся.
– Так кто ж тебе трёхметровый я корь выстругает? – изумился крановщик. – Это ж уму непостижимо.
– Это твоему уму непостижимо, а наш судовой плотник Предыбайло Адам Моисеевич не такое может. Он в своё время в Кижах реставрацией Преображенской церкви занимался. Там всё «в шип» сделано, ни одного гвоздя. Ему якорь сварганить – плёвое дело. Только не говорите для чего. Я ему задание дам, он и спрашивать не будет: надо, значит, надо. Семён, – обратился боцман к баковому матросу, – зови сюда «колобаху».
Когда Семён привёл «колобаху» Предыбайло, боцман сразу предложил чаю.
– Чаю? – переспросил Адам Моисеевич, – это мы завсегда. Без чая-то, что за жисть?
– Моисеич, – начал боцман, – такое дело намечается: надо якорь из дерева собрать, макет, так сказать. Но только точь-в-точь, как наш. Смогёшь?
– А чего ж не смочь? – прихлёбывая грузинский чай, отозвался Предыбайло, – мне только материал соответствующий дай, я тебе не то что якорь, Эйфелеву башню из дерева повторю. Одним топором срублю без единого гвоздочка.
– От! Это мне и надо, Моисеич. Возьмёшь в подшкиперской аварийные брусья – матерьял объёмный, – и руби себе на здоровье. Желательно, чтоб к завтрашнему дню готово было.
– Ну, ночи мне хватит, – ответил искушённый в плотницком деле Адам Моисеевич.
– Ночь лучшее время для такого дела, а я тебе в помощники Семёна дам. Он и стружку соберёт, и с крановщиком договорится, чтоб подцепить его, когда нужно, и вертлюг вставит. Размеры будешь снимать? – спросил напоследок боцман, доставая из кармана рулетку.
– У меня все размеры в голове, – сказал на это «колобаха» Предыбайло, – мне стоит один раз на вещь посмотреть, и я в дереве её один к одному выстругаю. Неважно якорь это или ещё что-то.
К утру, действительно, якорь был готов. А баковый матрос Семён успел его даже кузбасс-лаком закатать.
– Ну, Адам Моисеевич, ты у нас не плотник, а настоящий скульптор с большой русской душой, – заключил боцман, – похож, не отличишь. Иди отдыхай. С меня бутылка.
– Водку не пью отродясь, – ответил на это деревянных дел мастер, – а вот кефир с удовольствием, лучшая для меня затея.
– Тогда на эти деньги я тебе кефир и подарю. Десять пол-литровых бутылок получится.
Якорь выгрузили на причал, днём из цеха подтащили цепи. Гоша на своём кране марки GANZ работал в тот день особенно красиво и чётко. Всё было сделано по уговору. Настоящий якорь – в утиль, самодельный – на штатное место в левый клюз. Крановщик получил свои комиссионные, команда «заговорщиков» – нигде не учтённую тринадцатую зарплату, которую поделили по братски, а «колобаха» – обещанные десять бутылок ацидофилина. Вечером новый якорь как следует обмыли и стали готовиться к рейсу. А третий механик всё время ходил за боцманом и назидательно напоминал:
– Говорил же тебе, что деньги на земле валяются. Просто нужно чаще под ноги глядеть и успевать нагибаться. Смотришь, и семья с голоду не опухнет.
– Да, да, – отзывался боцман, – теперь верю. Главное, чтоб зрение в этом плане не притупилось
Ремонт успешно завершался.
Рейс у нас был не длинный. Два месяца мы блуждали по Европам, потом зашли в большой английский порт Кардифф в Бристольском заливе, а далее, пересекши довольно широкий пролив Святого Георга, со стороны Кельтского моря зашли в просторное устье реки Барроу. Это графство Уэксфорд на юго-востоке Ирландии. Устье быстро сужалось, и в районе Ватерфорда нам пришлось взять на борт ирландского лоцмана. Конечной точкой для нас был небольшой городок Нью-Росс. Дальше морские суда уже не заходили: берега сужались, фарватер мелел. Да и в Нью-Росс можно было попасть только по большой воде, когда океанский прилив поднимал собою мутные артерии многочисленных рек Ирландии до уровня, достаточного для прохождения судов малого и среднего тоннажа. К таким рекам относилась и Барроу, по которой мы шли средними ходами, красиво вписываясь во все её причудливые изгибы.
При подходе к порту назначения лоцман предупредил, что река в районе Нью-Росса довольно узкая, будем разворачиваться на 180 градусов через якорь и становиться к пирсу правым бортом. Значит, в нужном месте нужно будет бросить левый якорь и, застопорив якорь-цепь, разворачиваться, используя силу приливного течения. Капитан, услышав про левый якорь, так высоко поднял брови, что его служебная мица переместилась на затылок.
– А нельзя ли развернуться через правый якорь? – веско спросил он. – У нас рабочий якорь именно правый. А левый резервный, отдаём только в крайних случаях.
Он подошёл к старпому, который тоже находился на мостике, и сказал ему в сердцах, нервически качая головой:
– Ну, как ему объяснишь, что левый якорь отдают только идиоты? Я двадцать лет на этом пароходе и всегда пользовался только правым. Левый – плохая примета. Разве ирландец сможет это понять? Боюсь, плохо это кончится.
Наконец, поравнявшись с нужным причалом, лоцман отдал команду застопорить машину, переложить руль лево на борт и сбросить левый якорь на длину одной смычки.
Поскольку по морской субординации за лоцманом всегда остаётся последнее слово и его командам должны неукоснительно подчиняться, капитан поставил машину на «стоп» и с видимой досадой просипел в микрофон внутрисудовой связи:
– Отдать левый якорь!..
Боцман в это время стоял на баке у брашпиля в ожидании ослабить правый ленточный тормоз и, услышав команду, не поверил своим ушам.
– Что за комиссия, Создатель? – взмолился он. В кои веки мы отдавали левый якорь? Это же катастрофа?
Баковый матрос Семён, зная все тонкости якорных пертурбаций, аж присел на корточки и, сжав голову руками, произнёс сквозь зубы:
– Что ж теперь будет, Господи?!
– А что будет, то и будет, – в отчаянии произнёс боцман, – видно, так лоцман велит.
Он перешёл к левому якорю, ослабил ленточный тормоз и стал ждать. Поскольку якорь большого веса не имел, то долго стоял в клюзе задумавшись, но потом всё-таки стал медленно сползать в воду. Сначала по инерции он погрузился до самого вертлюга, а потом благополучно всплыл и лежал на воде, как купальщик, отдыхающий на спине. Боцман, как и положено, доложил по переговорному устройству:
– Мостик, мостик, якорь отдан, но тонуть не хочет! Как поняли?
Капитан поправил мицу на голове и удовлетворённо произнёс:
– Та-а-ак! Я ж предупреждал! Говорил же – плохая примета! Вот она и сбылась тут же, Иван Петрович!
Обстановка стала критической, лоцман стоял в явном мускульном ступоре, часто хлопал глазами и раздувал ноздри, как беговая лошадь. За всю свою многолетнюю деятельность ничего подобного он не видел. Капитан понял: ещё минута и наш пароход снесёт причал. Он подбежал к рулевому, переложил руль на другой борт, поставил ручку управления главным на полный назад и приказал старпому:
– Кричи на бак – отдать правый якорь!
На этот раз якорь с шумом ушёл в воду, и судно стало разворачиваться по оси якорной цепи, как стрелка на циферблате. Ошвартовались к пирсу в одно касание.
– Вот так сразу надо было! – заметил капитан лоцману.
Лоцман отошёл от шока и сказал на прощанье:
– Считайте, что я ничего не видел. Разбирайтесь тут сами, почему у вас якоря плавают.
Когда капитан позвал к себе боцмана для разъяснений, тот честно признался:
– Необъяснимо всё это, Пётр Сергеевич. Как русская душа загадка, так и всё, что творится вокруг неё, тоже есть загадка и недоумение.