- А что же вы, по вечерам никуда не выходите?
- Нет, в центре очень шумно, да и куда уже нам, в нашем-то возрасте?..
- Ну раз уж мы сюда приехали, почему бы и не развлечься? Мы в своём Иркутске всю жизнь просидели и ничего не видели. А я вчера ходила на шоу трансвеститов. У нас в Иркутске в советское время конечно такого не было…
Я лежал на песке, никак не выдавая себя за носителя русского языка, и милосердно усмехался, невольно подслушивая диалог двух дородных пятидесятилетних дам. Наверное, я уже достаточно загорел, чтобы во мне не узнавали жителя средней полосы России.
Я представил, как эта приличная тётя, на склоне лет впервые попавшая на представление с переодетыми мужиками, сидит в своём Иркутске в приличной конторе, воспитывает детей или внуков и ведёт добропорядочный образ жизни, естественно, пока не выпьет немного лишнего на весёлой вечеринке после работы. Собственно, - почему нет, если иначе не получается избавляться от навязанных представлений и ожиданий. И вот она за каким-то хреном летит в Таиланд, а здесь все ждут от неё совсем иного, и представлений никто не навязывает, а лишь скромно предлагает, да и то – совсем другие. Явно не из её комсомольской молодости. Я представил, какая же белиберда и мешанина размещались в голове бедной тёти, и мне стало жаль её. Мне пришлось уйти в море к летучим рыбкам, дабы разделить с ними нашу общебиологическую немощь существования.
На пляже отеля «Мантин-бич» в море не установили противоакулью сеть, ограничившись буйками. Видимо, для акул вода в этом месте была недостаточно чистая и они брезговали заходить сюда, чтобы полакомиться тётками из Иркутска; поэтому я долго плавал далеко от берега своим коронным стилем на спине в окружении мелких летучих рыбёшек, которые целыми косяками стукались мне об голову, очевидно, принимая меня за невиданного в их краях хищника, и пытались в панике спастись, невысоко выпрыгивая из волн.
Когда я вышел из моря, женщина из Иркутска всё ещё побуждала свою землячку пойти на шоу-трансвеститов и как-то развлечься. Я знавал одного такого любителя развлечений, он валялся у меня в номере. Безусловно, я бы предложил ей зайти к нам на часок, будь Костян поклонником пышнотелых зрелых дам.
Тяжело признавать, но я ошибался насчёт моего страдающего от проблем друга. Он нашёл место на планете Земля, где его почти всё устраивало. Костяну нравилось в Таиланде. Его возили в комфортабельных автобусах, откуда он изредка поглядывал в окно, отрываясь от чтения карманного компьютера. Ему подавали гигантские порции вкуснейшей еды по умеренным ценам. По ночам он совершал променад, как и положено нормальному европеоиду. Днём Костян не мог выходить на улицу, поскольку обгорел на коралловом острове в облачную погоду и лёжа под зонтиком, намазавшись кремом. Поэтому он лежал в номере с кондиционером и пультом от телевизора. Я называл его «человек-тьмы». Если он и выходил на улицу в светлое время суток, так только для того, чтобы пообедать. Теперь он напоминал респектабельных девушек Бангкока, охраняющих свою красоту от вредного солнечного воздействия. Ему не хватало лишь зонтика в руке, которыми местные красавицы прикрывались от прямых лучей. Мы часами поджариваемся на пляжах, приобретая все оттенки коричневого, а тайские девушки ходят по улицам с зонтиками, заслоняясь от солнца. Ведь они точно знают, что нет ничего прекраснее гладкой белой кожи. Диалектический материализм в действии.
Чтобы не уподобиться «человеку тьмы», пора было уходить в тень самому. Время близилось к полудню.
После плотного завтрака с натуральным ананасовым соком, плавания в море с летучими рыбами и от созерцания безоблачного неба меня посетило редкое ощущение гармоничной упорядоченности космоса, и я излучал его вовне, идя по дороге к отелю и радуя девушек на мотороллерах своей угасающей молодостью и хорошим мышечным тонусом. Чтобы продлить мимолётное и глупое чувство личного бессмертия, я решил заглянуть в тренажёрный зал.
В зале занималась лишь пожилая пара откуда-то из Восточной Европы, к своему удивлению, на слух я не смог определить их принадлежность к конкретной народности. А в это время молодые парни из России пили виски или валялись у кондиционеров. Я предположил, что это восточные европейцы, потому что они немного говорили по-русски. Европейцы очень вежливо поздоровались, и очень предупредительно помогли мне со штангой, указав на конструктивные недостатки тренажёра. Закончив свои упражнения на беговой дорожке, они так же вежливо и тепло попрощались. От этого мне даже стало как-то не по себе. Я подумал, что слишком долго жил в Марьино, на юго-востоке Москвы, столице российского государства, где граждане за случайно поцарапанные автомобили палили друг в друга из травматических пистолетов.
Поднятия тяжестей в спортзале мне показалось недостаточным для полного эндорфинного опьянения, и я направился в бассейн для процедуры гидромассажа, ибо полноценного плавания в это время ожидать не приходилось. Почему-то многие ленились дойти даже до моря, отмокая в бассейне.
Немного освежившись, я устроился в тени пальмы на лежаке возле бара, откуда вместе с напитками изливалась мелодичная продукция тайской поп-культуры, и пил кокосовое молоко через трубочку прямо из молодого ореха, попросив «записать на мой счёт». Метрах в трёх слева от меня возлежала роскошная блондинка в тёмных очках, и всё время оборачивалась в мою сторону. По крайней мере, таким образом это виделось из-под моей пальмы. Наверное, примерно так и представлялась сытая буржуазная жизнь в старых советских и редких допущенных в прокат зарубежных фильмах, просмотренных в детстве. Я с ужасом посмотрел на себя со стороны и подумал, что становился непозволительно буржуазным. Пора было заканчивать с дурными манерами зажравшихся эксплуататоров, тем более, - к блондинке подошёл здоровый мужик со стаканом коктейля, и она смотрела теперь только на него. Я допил содержимое кокоса и решил проведать, как поживает мой гедонистически настроенный товарищ.
Продавец хлопчатобумажных одеяний в холле отеля дежурно поинтересовался: «Как дела, хозяин?». Всё было просто зашибись, если умеешь забывать о своей ущербной смертной природе. Вселенная расширялась с постоянным ускорением, а моё время постоянно сужалось, стремясь превратиться в точку, обеспечивая мою неминуемую личную сингулярность в ближайшем будущем. Наряду со всеми окружающими, я только и делал вид, будто всё отлично, играя в маскарадную амнезию лет с четырёх, сразу как осознал, что все умрут и заплакал. Конечно же – не о себе.
Он спрашивал о моих делах каждый день, и я искренне верил, что его взаправду интересует мои успехи и неудачи; и мне было немного стыдно, что я так и не купил у него хотя бы нарядные шорты.
Я прошёл по холлу в плавках, с которых капала вода. Служащий отеля подбежал к закрывающемуся лифту и придержал его для меня. Мне захотелось сказать ему, что он не должен так поступать, ведь мы с ним люди, во всём равные друг другу; но одновременно с этим – дать чаевых, пока не видит Костян. Однако в плавках не было карманов с деньгами.
Из номера вырвался поток антарктического воздуха, едва я открыл дверь. Костян лежал на кровати с включенным на максимум кондиционером и щёлкал кнопками телевизионного пульта, с одинаковым изумлением наблюдая за крикетом, рекламой и тайским ситкомом. Не зная языка, он смеялся в нужных эпизодах вместе с закадровыми статистами.
- Если не смотреть за окно, ты как будто бы и не уезжал из Москвы. Тебя охватила внезапная ностальгия? – спросил я, когда Костян переключил на новости Первого канала и с упоением внимал каждому слову. – Эй-эй, отвлекись немного! Конечно, лететь сюда, чтобы смотреть телевизор – это круто… Ты позвонил этой гречанке Тоде?
- Она сама позвонила. Завтра в полшестого утра за нами заедет автобус. И ещё она сказала, что заказать экскурсию в Айюттайю пришло в голову только тебе, поэтому она и не состоялась. Надо было собрать минимум пять человек.
- Понятно. Ну конечно, кому нужны древние сиамские столицы и кхмерские храмы, если есть ферма крокодилов и шоу трансвеститов на каждой улице. Во всей Паттайе не нашлось и жалкой пятёрки любознательных русских туристов с чистыми помыслами и невинными желаниями. Как думаешь, старина Яхве сбросит на эту обитель греха пару водородных зарядов из соображений гуманности, ведь он проделывал это ранее, устраивая атомные бомбардировки на Ближнем Востоке? Или здесь подобные акции устрашения не в его компетенции?
Я сократил подачу ледяного воздуха из сердца антарктического антициклона и расслабленно разложился на кровати, продолжая упражняться в составлении занимательных вопросов:
- Слушай, а чего ты не ходишь в бассейн? Ты же два года хотел записаться, а тут вот, пожалуйста, - прямо под окном и бесплатно.
- Я в Москве запишусь, точно. Как приеду.
- Ну а здесь-то чего не ходишь? Если боишься солнца, то в шесть оно заходит, а бассейн работает до семи, и как раз в этот час там никто не плавает.
- Одному скучно, - пожаловался Костян.
Очевидно, чтобы ему стало весело, нужно было запустить в воду к Костяну десяток разномастных девиц для игры в гарем кашалота.
- А с чего ты взял, что в Москве я буду ходить с тобой за деньги, чтобы поплескаться со школьниками и пенсионерами в хлорированной воде? Неужели тебе нужны свидетели того, как ты проплывёшь пятьдесят метров, а потом час будешь торчать у бортика, шумно пуская пузыри?
Костян что-то недовольно пробурчал и переключил на матч по поло на слонах. Однако в душе у меня накопилась критическая масса любопытства:
- Костян, а всё-таки, - зачем тебе столько крепкого алкоголя в тридцатипятиградусную жару?
Конечно, уже в момент покупки я смутно догадывался, какая судьба уготована этим двум великолепным бутылкам.
- Я приведу трёх девок, и мы выпьем их за ночь, - уверял меня Костян.
- Куда тебе сразу трёх на ночь, тебя одна отымеет по полной за час. Лучше забирай вискарь с собой, угостишь весь публичный дом. Им же мало нужно, чтобы захмелеть.
- Блин, давай хоть раз устроим тут оргию!
Я придерживался убеждения, что этот вопрос надо решать индивидуально. Костян, чертыхаясь, снимал комнаты, а я спал в номере, поскольку мне надо было рано вставать на пляж за дозами ультрафиолета, с которым в Москве зимой была напряжённая ситуация. Мой неугомонный друг всё равно не мог выходить на солнечный свет, поэтому шлялся по барам и притонам после заката. Мы жили по разному расписанию, и меня это устраивало.
Но разнузданное эпикурейство и содержимое двух литровых ёмкостей отошли на второй план, когда под воздействием эндорфинного коктейля, выработанного железами внутренней секреции под влиянием фотонов, моря и силовых тренажёров во мне начал зарождаться калейдоскоп тезисов теоретического обоснования онтодицеи.
Уберите эту идиотскую человеческую природу, отнимите у человека его ущербную биологическую сущность, и он перестанет мучиться от соплей, слюней и других выделений. Прекратятся все эти дурацкие страдание разновозрастных вертеров, и он займётся, наконец, своим высшим предназначением, только не тем, которое ему предписывают архаичные предания многотысячелетней давности. Цивилизация утеряла старые смыслы существования, не сформулировав новых. Но для меня очевидно, что на каком-то этапе по объективным законам своей эволюции Вселенная просто «перестанет быть» без вмешательства изнутри себя разумных существ или машин с искусственным интеллектом, которых она и вызвала из небытия звёздной пыли для упорядочивания хаоса и уменьшения энтропии. Правда, в любом случае придётся поразмыслить, в чём конечный смысл бытийности этой Вселенной.
Можно сколько угодно без толку рассуждать о выброшенности в мироздание, реальности абсурда и о менее интеллектуальных и занимательных вещах, - от этого ничего не изменится.
Можно рядиться в непонятых гениев, заигрывать с безумием или прикрыть всё бесконечной абстрактной (или конкретной) «любовью». Вся эта неконструктивная ахинея, льющаяся слезливыми потоками из шедевров мировой литературы, ничем не помогает человеку постичь природу себя и окружающей материи, а только отвлекает и зацикливает его на собственных недостатках, вытекающих из факта происхождения людей от приматов.
Я не спрашивал себя: «За что? Почему я?», и не задавался десятками других подобных вопрошаний, совершенно безмозглых и риторических. Я спрашивал: «Что я могу сделать, чтобы это изменить?» О чём ещё могло спрашивать разумное сознание, заключённое в клеточные структуры в теле антропоида.
Я был пленником этого гоминида, мой разум не мог выбраться за определённые пределы при нынешнем развитии технологий, а сам я никак не способствовал их развитию по пути вынесенного сознания, слияния с компьютерами и телесной киборгизации. Я пассивно ожидал, особо не надеясь застать в этом веке практических прорывов к поголовному и принудительному бессмертию. Да что говорить обо мне, если в новую информационную эру я всё ещё предпочитал писать шариковой авторучкой. Хорошо, что не на глиняных табличках.
- Что ты там бормочешь? - спросил Костян, выключая телевизор. Это был явный условный сигнал к обеду.
- Понимаешь, когда думаешь о том, что станет со Вселенной через триллионы лет, как-то глупо гоняться за шлюшками с высунутым языком, глядя на себя со стороны. А я всегда гляжу на себя со стороны, ничего уж тут не поделаешь.
- На хрена тебе об этом думать? Мне лично насрать, что будет через двадцать лет. Подумай лучше о себе.
- Мне некогда думать о себе, когда я размышляю о будущем человечества! – парировал я.
- По-моему, гораздо приятнее вставить пистон какой-нибудь сисястой тёлке, чем ****ь мозги о дерьмовом будущем, - Костян уже давно обрисовал мне яркую картину ядерного апокалипсиса, который по его экспертному мнению вскорости наступит после столкновения западной цивилизации с исламским фундаментализмом.
- Возможно и так. Но я не могу о нём не думать. Тогда я перестану быть самим собой.
- Может, оно и к лучшему?
- Полагаю, я имею право на индивидуальность? Ведь это всё, чем я поистине обладаю. Я бы не хотел лишиться последнего, что у меня есть. Как считаешь, мы доживём до момента, когда личность можно будет перевести на язык двоичного кода?
- Я уже советовал тебе устроиться на работу, чтобы у тебя не хватало времени на бредовые идеи? Или заведи семью, детей…
- А вдруг они вырастут приличными людьми? - повторил я вслед за безумным императором Гелиогабалом. В контексте нынешнего понимания приличности его высказывание приобрело ещё более убедительную актуальность. – Да и вообще, - предпочитаю умножать смыслы, а не количество страданий в этом мире.
- Хорош, ладно. Пойдём пожрём, - предложил Костян.
Я всегда подозревал, что от праздного философствования у людей начинает сводить желудок.
В нашем квартале было полно закусочных и забегаловок, так что даже в последний день мы зашли в новое заведение.
- Так, сегодня настала очередь мяса под красным карри, - сказал я и ткнул на фотографию этого аппетитного блюда в меню тайской кухни.
Официантка смутилась и покачала головой:
- Вы не сможете его съесть.
- Он – сможет! – утвердительно кивнул Костян.
- Действительно, почему это не смогу? Несите большую порцию!
Когда заказ передали на кухню, оттуда послышались звуки сомнения и удивления, вперемешку с тревожным смехом.
- Наверняка какого-нибудь русоволосого и светлоглазого слабака стошнило от их мяса, и теперь они предвкушают весёлый гастрономический аттракцион. Что ж, доставим им радость. Костян, объявляй номер по художественному поеданию мяса под красным карри!
Официантка проходила мимо и косилась, словно ожидая, когда же меня вырвет. Вместе с мясом она заботливо принесла тарелку с чистым неприправленным термоядерными соусами рисом, о котором я даже не заикался, чтобы мне было чем заесть. Она была очаровательна в этой своей заботе, помимо того, что была симпатичной, немного полненькой - совсем чуть-чуть – девушкой, с хорошим чувством юмора и ненавязчивой общительностью. Впрочем, этим свойством обладало подавляющее большинство жителей Сиама. В какой-то момент девушка всё-таки не выдержала и остановилась у нашего столика:
- Не слишком остро?
Я заметил, что из кухни в этот момент выглянула чёрненькая головка поварихи.
- Нет, что вы – отличное блюдо! – говорил я, неспешно пережёвывая животные останки. – Только вот чего-то не хватает, каких-то приправ, что ли… Может, надо добавить специй?
Я взял бутылочку с соусом и обильно залил им тарелку, после чего проглотил очередной кусок, даже не поморщившись. Официантка похлопала меня по плечу, подняла большой палец и назвала суперменом.
Между нами завязалась непринуждённая беседа, насколько позволял мой убогий английский лексикон. Я похвалил природу, многогранную культуру и население Таиланда, и её – в частности. А она сказала, что у них есть потрясающее фирменное блюдо из какой-то рыбины, и я обязательно должен попробовать его сегодня же за ужином. Я ответил, что мы с другом договорились отужинать в центре города, а завтра улетаем в Россию. Она неподдельно огорчилась, но я пообещал обязательно вернуться через год и съесть эту вкусную рыбину, отчего девушка снова заулыбалась и побежала на кухню за новым заказом для других клиентов.
Единственное, чего я опасался, отведав мясо с красным карри, так лишь того, что любая другая еда будет мне казаться пресной и недоперчёной. Безболезненно переварив пищу тайских богов без побочных эффектов, я отправился последний раз внимать шуму прибоя, пению птиц и колыханию ветра среди пальмовых листьев. Человек тьмы из сумеречной зоны, как обычно, остался в номере, терпеливо дожидаясь своего часа наедине с электрическими приборами.
На море наступило время отлива, смуглокожие крепкосбитые тайцы затаскивали лодки и катера на берег. Отдыхающих, торговцев и массажисток было гораздо меньше, чем утром, поэтому я не пошёл в дальний конец бухты, а устроился посередине пляжа. С полчаса я просто лежал и наслаждался предвечерними ритуалами людей, солнца и уходящей воды. А потом ко мне присоединилась собака неизвестной породы, которая села передо мной и тоже стала смотреть на море и заходящую звезду, получая от этого безусловное эстетическое удовольствие. Почему-то из всех людей на пляже она выбрала именно меня, чтобы разделить свою меланхоличную радость. Хотя, - понятно почему…
- Привет! – я вежливо поздоровался с собакой, смотрящей куда-то вдаль. Я всегда приветствовал высокоорганизованных млекопитающих, созерцающих окружающий мир вместе со мной. И ещё некоторые виды птиц, в основном – из семейства врановых или попугаев.
Собака из буквальной школы киников, обернулась, подошла ближе, облизала мою руку и полезла целоваться, а потом легла на полотенце. Я не стал ей мешать и ушёл плавать. Метрах в ста от берега я ожидал встретить летучих рыбешёк в их привычном ареале, но мне не попалось ни одной - у них тоже было своё расписание следования морскими тропами.
Возвращаясь с финального заплыва, я увидел, как собака с философским складом ума несёт мне в подарок какую-то белую тряпку. Я поблагодарил её за сувенир, а она почесалась в ответ прямо над полотенцем. Хорошо, что оно было из отеля.
- Пока, Собака-Диоген! – сказал я на прощанье и побрёл в сад на холме, занимать удобную позицию.
Все скамейки были уже заняты, а два седовласых англосакса суетились возле штатива с профессиональной фотокамерой. Я отошёл вглубь сада и нашёл свою, индивидуальную точку сопряжения с прекрасным. Мимо пролетело впечатляющее насекомое, такое же яркое и внушительное, как и те цветы, которые оно опыляло.
Я стоял среди дивно пахнущих растений и долго-долго наблюдал, как Солнце опускалось в Сиамский залив между островами вдалеке, будто это был последний день моей жизни. Теперь уж точно никто не мог меня переубедить, что все самые лучшие вещи в мире – бесплатные. Просто до них долго добираться. Я вспомнил о Костяне и впервые пожалел о потере телефона.
Я влетел в номер, Константин был уже одет в свой лучший вечерний костюм из шорт и рубашки.
- Собирайся быстрей! Ты должен это видеть!
- Что? Где ты был? Я уже проголодался.
- Закат! Бери фотик, может, ещё успеем!
Костян неожиданно согласился, и мы помчались к лифту. Когда мы выбежали из гостиницы, солнечный диск уже укатил освещать страны Западного Предела. Но я не терял надежды запечатлеть хотя бы следы суточного угасания:
- Да уж, для полной иллюзии рая тропикам не хватает только длительных и красивых сумерек, как в наших приполярных широтах. Только что ведь всё горело и пылало, а потом – бац, и тушите свет. Так, не будем терять времени: от Солнца до Земли фотонам лететь минут восемь, мы успеем добежать до прекрасных панорамных видов за три минуты. Вперёд!
Надо отдать должное Костяну – он преодолел этот путь стоически, ни разу не усомнившись в целеполагании и осмысленности спринтерского забега за ослабевающим корпускулярным потоком. Когда мы, два запыхавшихся ловца солнца, прибежали к точке сопряжения с панорамными видами, стало совсем темно.
- Давай, жми, Костян! Используй вспышку! Фокусируй вручную!
Костян сделал всё, что мог. На фото отлично вышли тёмные воды океана, чуть более светлое небо и красноватое марево между ними. А если вооружить глаз чувствительными приборами, то угадывались даже очертания островов на горизонте.
Из кафе, где я обедал днём, меня окликнули, как старого знакомого. Заботливая и смешливая девушка, усладившая мой вкус красным карри, приглашала зайти отужинать. Но мой неуёмный приятель уже топал вверх по улице походкой типичного белого слона. Я виновато развёл руками, указав на удаляющуюся фигуру – ходячий гранитный монумент – и пообещал заскочить попозже.
- Костян, куда ты помчался, давай отужинаем там же, - обратился я к несгибаемому монолиту, еле нагнав его у следующего кафе.
- Зачем? Там тухляк. Нет музыки, мало народу. Отстой. Или тебе понравилась та пухленькая тёлка? О чём ты с ней постоянно перетираешь?
- А о чём ты разговариваешь со шлюшками? Ты вообще с ними хоть как-то общаешься?
- Я не за тем плачу им деньги, чтобы разговаривать.
- Она хотела, чтобы я попробовал волшебной рыбы.
- Да ну. Ещё отравимся или подавимся костями, - выразил опасение Константин.
Но я-то знал, что Костяну не терпелось заказать огромную тарелку с морепродуктами, как у меня накануне, а это блюдо подавалось лишь в соседнем заведении.
После ужина Костян поделился со мной результатами дегустации съедобной аквакультуры с видом гурмана, знающего толк в поглощении беспозвоночных:
- Блин, на вид это гораздо вкуснее. В крабах одни клешни, а где мясо? Какие-то склизкие каракатицы, соус к устрицам – так себе. Креветки ещё ничего, тигровые, - признавал он. А я вспоминал, как он уплетал их мелких размороженных собратьев из кастрюли на кухне Святослава и хвалил в сочетании с «Жигулёвским» пивом. – Ну ладно, ты как, прогуляешься или спать? Я тогда поехал, надо оттянуться напоследок. Послезавтра – на работу. Ё-моё…
Неотвратимость работы, да ещё и послезавтра, угнетала Костяна; он так протянул это своё «ё-моё», что мне захотелось, чтобы он действительно как следует оттянулся. Монументальный человек тьмы забрался в полугрузовое такси, как раз по его меркам, и укатил в сторону центра, а я побрёл туда пешком.
Этот сектор пространства водил своего благодарного гостя и зрителя по всем памятным искривлениям и словно бы показывал – все находятся на положенных местах, и гость со спокойной душой может его покинуть.
Таинственные индусы всё так же кучковались у пропахших пряностями ресторанчиков, бородатые курители кальяна чинно и сосредоточенно восседали по всей длине переулка с арабскими кофейнями, неподалёку от которого начиналась шумная Уолкинг-стрит с толпой туристов всех оттенков кожи и ориентации, красиво раздетых девчонок и трансвеститов, с хором зазывал на бои по тайскому боксу, в сверкающие ночные клубы, изысканные салоны массажа. Набережная по-прежнему ошеломляла внушительными половыми диспропорциями – на каждого одинокого прохожего приходилось по десять девочек или тех, кто недавно стал ими, которые занимали все скамейки, парапеты и лучшие места под фонарями. Далее – торговые ряды, бары, магазины… и обратно – набережная истинных ночных бабочек, затем Уолкинг-стрит с ослепительными притонами и боксёрскими рингами; где-то справа остаётся причал и «Подводная лодка». Стоянка такси и автобусов, дорога с редкими бибикающими тук-туками и мотороллерами взбирается на холм. Полицейский участок на перекрёстке, крепкие низенькие парни разбирают тренажёры и уносят боксёрскую грушу, парк с редкими целующимися парочками, два мундира у подъезда дома отдают честь и желают доброй ночи. Убедившись, что всё так, как и должно быть в этом благословенном парке страстей человеческих, очищенных от лицемерной штукатурки респектабельных фасадов напыщенной благопристойности, я нисходил на главную улочку нашего квартала.
Девчонки из публичного дома уже давно перестали призывно визжать при моём появлении – я отучил их от гнусных условных рефлексов, выработанных плетьми и побоями ****ских рабовладельцев. Почему-то в этот раз их молчание казалось немного возмутительным: вдруг напоследок мне пришло бы в голову покуражиться в пьяном угаре, а меня заранее списали в утиль. Слегка оскорблённый, я зашёл в кафе напротив, где всегда был желанным гостем, по-особому привечаемым.
Та официантка, что постарше, встретила меня у входа, полюбопытствовала, как мои дела и всё ли в порядке. Я поддержал этот обыкновенный милый трёп и расположился за своим привычным столиком. Ко мне ту же подскочила её молоденькая напарница с выражением религиозной радости и готовностью внимать любым моим словам. Мне захотелось спросить у неё рецепт человеческого счастья и как она может оставаться такой радостной в конце рабочей смены. Вместо этого я равнодушно заказал ромовый коктейль.
Не думаю, что это было влияние алкоголя, просто мне вдруг взбрело в голову оставить чаевые, сумма которых превышала заказанный напиток. Я вложил в счёт ещё одну купюру, ощутив себя настоящим филантропом и благодетелем. Но девушка отчего-то вернулась и положила счёт на стол.
- В чём дело? Что-то не так? – спросил я.
- Вы выпили один коктейль. Ваша сдача.
- Нет, она ваша.
- Но это же очень много! - всплеснула руками девушка.
Я велел ей забрать деньги, потому что завтра улетал в Москву, а у меня образовался некий их излишек. Она покорно сложила ладони и отвесила церемониальный поклон, точно в кадрах этнографической кинохроники. Я был зачарован сим жестом искренней благодарности и пожалел, что положил всего сто бат.
- Как тебя зовут? – мне было насущно необходимо запомнить имя этой девушки, которая так органично и изысканно владела тонкими нюансами высокого искусства принятия даров. Она показала, как это по-настоящему делается на Востоке, в назидание попрошайкам московского метрополитена и так называемым нищим с площади трёх вокзалов.
Её звали Джа… а дальше я не разобрал. Естественно, её имя состояло не меньше, чем из одиннадцати слогов, и я не сумел фонетически правильно воспроизвести даже его сокращённый вариант.
Все служащие кафе узнали, что я улетаю от них в Россию и высыпали пожелать счастливого пути. Когда я выходил оттуда, Джа… улыбнулась, взяла меня под руку и томно раскачивающейся походкой поплыла со мной вниз по улице. Способностью ритмично ходить бедро к бедру все тайки, очевидно, обладали от природы. Пройдя несколько тесносоприкосновенных па в ритме паттайского танго, я притормозил, чтобы уточнить, уйдёт ли она с работы прямо сейчас в этом соблазнительном костюме официантки, не предупредив руководство. Она ответила, что если я подожду минут десять, то её работа в кафе закончится и, всё так же мило улыбаясь, игриво подмигнула.
Не без удовольствия прикинув, какими благодарственными жестами она осыпала бы меня в постели, я пришёл в смятение и испытал неловкость. Прежде всего, мне было неловко перед Костяном. Я представил его удивлённый гнев, когда вернувшись из борделя, он увидел бы меня в обнимку с Джа… на сдвинутых кроватях. Ведь договор о совместном проживании в гостиничном номере провозглашал его нашим домом, а в дом не принято приводить проституток, как я пытался его уверить. Конечно, я мог заявить, что Джа… - официантка, а вовсе не проститутка, и не восстал бы против истины. Однако на этом договоре настаивал именно я, являясь его вдохновенным инициатором, отчего Костян приходил в негодование и обиженную ярость. «Давай хоть раз устроим тут оргию! Мне надоело платить за комнаты на час», - жаловался он.
Можно виртуозно жонглировать сколь угодно умными цитатами, с буйволиным упорством сыпать остротами, бравировать силой и ловкостью, выпрыгивая из штанов, - это ни к чему не приведёт, если нет взаимного эмоционального притяжения, симпатии на самом примитивном физиологическом уровне. Конечно, можно нацепить побольше сверкающих медалей и орденов, распихать по карманам банкноты и залезть в правительственный лимузин. Женщины любят эффектные внешние атрибуты, связанные с пышными церемониями и ритуалами ухаживания, словно безмозглые пташки, которые соглашаются на спаривание, только когда возбуждённый самец преподнёсет им красивую веточку для украшения гнезда или вкусного червячка. За всё это дерьмо они согласятся терпеть ваше присутствие, даже если вы беспросветно тупой ублюдок с павлиньим хвостом фальшивых побрякушек, торчащим из жирного зада. По каким-то причудам пигментации, у самых сильных взрослых самцов гамадрилов кожа на лице и ягодицах отличалась насыщенной ярко-красной окраской. Чем краснее была жопа, тем выше социальный статус и уважение остального стада. К фактору «красной жопы» подходили почти все атрибуты богатства и власти высших приматов.
В моём случае я мог не беспокоиться обо всей этой дерьмовой этологии. Из оттенков красного выделялись лишь цвета моей рубашки. При мне не было никаких обманчивых атрибутов и красиво завёрнутых подношений. Не мог же я купить её расположение всего за сто бат. Джа… ничего не знала (и не могла знать) об огромных экзистенциальных безднах, разделяющих меня и остальное человечество, о моей универсальной отстранённости и склонности к удалению внутрь себя. Сквозь наслоения этих нелепых патологий она пробивалась к моей подлинной природной сущности, бескорыстно предлагая в обмен свою, даже не догадываясь, насколько эталонно иллюстрирует собой идеальную модель межполовых отношений, в моём понимании проблемы. Хотя, скорей всего, большинство тайских девушек обладали этим знанием от рождения, как и способностью грациозно вышагивать бедром к бедру.
Стоя на тротуаре в обнимку с Джа…, я вспомнил об аппетитной официанточке, которая состояла в тесной ассоциации с красным карри. Без сомнения, эта принцесса специй была такой же горячей, как и её фирменное блюдо. Если б ещё и она захотела прогуляться до моего номера, мечта Костяна о полноценной оргии сбылась бы у него на глазах.
«Какая гениальная ирония! Это была бы вершина философского сарказма!», - думал я, однако категоричный внутренний голос, принадлежавший действительно какому-то постороннему, безличному диктору научно-популярной радиопередачи, которого я начинал исподволь ненавидеть, уже проговаривал формулы вежливых отказов. Верность данному слову в очередной раз возобладала над моим неординарным чувством юмора, и я вновь лепетал дурацкие извинения вперемешку с дежурными комплиментами. Похороненное заживо либидо слишком уж рьяно рвалось из подвалов подсознания, поэтому пришлось придавить его бетонной плитой незыблемых принципов.
Конечно, существовал вариант снять комнату на пару часов, но в последний момент я ухватился за спасательную шлюпку мезофобии. Вскарабкавшись на неё, я выставил парус и погрёб от лагуны наслаждений в сторону открытого моря.
Джа…, готовая отдаться за моё европейское происхождение и сто бат чаевых, конечно, не подозревала о моих странных отклонениях, когда поимев её только мысленно, мне показалось, что этого вполне достаточно. Я всерьёз считал, что заслуживал безусловного всеобщего восхищения, но не достоин и малой толики приватной любви.
Мне было привычно оказываться в нелепых ситуациях и выставлять себя идиотом.
На прощанье я сказал Джа…, что она очень милая и очаровательная девушка, а Таиланд – прекрасная страна, в которую я непременно буду рад вернуться. Я всегда верил в то, что говорил.
За мной водилось свойство, что в какой бы точке земного шара я не находился, мне неизменно хотелось туда возвратиться, не успев её покинуть. Если бы в моём сердце регулярно появлялись подобные маленькие привязанности, это свойство рисковало превратиться в чугунные якоря, которые мешали бы элементарно сдвигаться с места.
Я обожал мимолётные встречи, происходившие сами собой, помимо моего трогательного желания быть «свободным и отрешённым от суетности», потому как изначально наделял всех людей созвучиями сплошь положительных качеств. Сама мимолётность и редкость этих встреч служила некой гарантией того, что я не успевал в них разочаровываться. Ведь я любил удерживать в своих нейронных сетях всех, кто повстречался на моём пути и упрекал себя за несовершенство конструкции, когда программные сбои размывали объективную картину мира, и я не мог вспомнить каждого, кто пытался украсить мою жизнь какими-нибудь приятными мелочами.
Наверное, я сторонился большого количества новых знакомств, чтобы эмоционально не перегореть от нехватки памяти. Мозг – не самая надёжная структура для её хранения, и ближе к кульминации жизненного цикла всё хуже справлялся с нарастающим массивом информации, превращая его в мельтешение лиц, событий и вегетативных ощущений. Зато он отлично перерабатывал бытийный мусор, в который всё в итоге и обращается, выдавая в сухом остатке галерейную выжимку из красочных открыток. Без этой лицемерной забывчивости люди напоминали бы измождённых призраков, растерзанных неуничтожимыми печалями.
В моей книге учёта оставался ещё один должок перед другой официанткой, накормившей меня красным карри. Будучи перенасыщен и переполнен, я всё равно твёрдо собирался отдать его перед сном. Однако заведение, где она работала, оказалось закрытым. Закрытые двери с замками меня всегда выводили из себя, и тут я тоже разозлился. Согласно предварительной договорённости, я должен был зайти и хотя бы через силу проглотить эту диковинную рыбину, приготовленную по специальному рецепту; а затем мы бы немного прогулялись до моря, на чём она обязательно стала бы настаивать, в этом не было никаких сомнений. Я обещал ей придти, и не выполнил обещание, потому что кто-то соизволил запереть пораньше двери и повесить на них замки. Моя принципиальность обесценивалась из-за каких-то засовов и попросту ничего не стоила. «Если ты и дальше намереваешься так разбрасываться словами, ни к чему хорошему это не приведёт. Твоей репутации – конец. Придётся снова лететь сюда из-за какой-то рыбы», - напомнил себе я и побрёл ставить будильник на полпятого утра.