Глава Нулевая, из которой на примере Маруси Перепелкиной и ее окружения можно получить общее представление о мыслях, витающих в головах большинства православных города N, а также исчерпывающую информацию о происках жидо-масонов и сатанистов, причем сама Маруся получает относительно них Великую Миссию.
День начинался суетно.
Ночью Маруся Перепелкина спала плохо. Ей снилась Красная Площадь, Мавзолей Ленина, Сталин с трубкой, автомат Калашникова, стопка водки с огурцом, ведра черной икры и пьяный медведь с балалайкой в шапке-ушанке, украшенной красной звездой. Медведь был окружен всем вышеперечисленным.
«Господи, - спросонья подумала Маруся. – Приснится же, гадость такая. Подумать только, красная звезда! Экое богохульство, талмудисты, все дела…»
Маруся Перепелкина в пятый раз за ночь рухнула с кровати, зажав в пальцах край одеяла. Завернутая в оное хрупкая и немощная плоть ее по инерции развернулась и приложила свою владелицу об пол носом. Маруся проснулась.
Едва открыв глаза, она прежде всякого другого дела высвободила тоненькую длань из объятий пуха, трижды осенила себя крестным знамением и прочла на память краткую молитовку. Потом, обнаружив, что лежит, разметавшись, на полу, она отогнала греховный помысел, соскребла себя до сидячего состояния и зевнула. За первым, наиболее могучим, зевком последовал второй и третий, а Маруся, вытянув ноги, мелко и старательно крестила рот.
До некоторой степени поднявшись на ноги и поправив на голове черный платок, Маруся нащупала на тумбочке розовый молитвословчик, уперлась в него смазливым личиком и захрапела. Очнувшись, она стала отгонять от себя мирскую суету и считать скачущие у нее перед носом буквы, попутно читая утреннее правило. Конечно, она знала его наизусть, но ведь и диакон в церкви «Верую» по книжке читает! Боится ошибиться, наверное.
Аккуратно положив молитвослов на место, Маруся поплелась в ванную. На пути ее встал шкаф, который папа перевесил вчера из кухни, и молоток, который папа оставил в коридоре, перевешивая шкаф из кухни. Запнувшись о молоток, наша героиня ударилась головой об угол и растянулась на полу.
- Искушение, - пробормотала она полусонно. – Подстава.
Одним словом, день начинался суетно. И в то же время – как обычно.
Однако сам день был необычным, - во всяком случае, для Маруси. Сегодня было Вербное Воскресенье, а что такое Вербное Воскресенье, знает каждый. За окном весело гомонили и конкурировали мальчишки и темпераментные лица кавказской национальности, бойко торгующие пушистыми веточками. Из окна Марусиной спаленки торчала молодая березка и колокольня расположенной неподалеку церкви.
Пока она, задорно топая по скрипучим половицам, идет в ванную и умывается, мы можем слегка познакомиться с ней самой и местом ее обитания.
Есть мнение, что о человеке неплохо говорит обстановка его комнаты, то есть, обобщая, место его жительства. Комната Перепелкиной могла сказать об увлечениях и привычках владелицы куда больше, чем сама владелица. Обои в ней были розовые, однако взгляд не пугали, потому что некоторая часть их была покрыта желтыми подтеками, - результатом затопления соседей сверху, - а оставшаяся была увешана иконами. Иконы были перемешаны с фотографиями седых богодухновенных старцев, вырезками из «Православной Кулинарии», изображениями из календарей и детскими рисунками самой Маруси. На рисунках, естественно, были улыбающиеся святые с нимбами. Особенно хорошо удался ей Николай Мирликийский в маленьких круглых очках, похожий на Берию, только худого, старого, с бородой и без акцента. Во всяком случае, так сказал ее папа, - человек рабочий, неглупый, буйный, когда трезв, и потрясающе глумливый во всем, что касается религии.
Письменный стол, стоящий рядом со шкафом, был с горкой завален школьными учебниками, исписанными тетрадками и писаниями святых отцов. Среди писаний вышеупомянутых Маруся предпочитала термоядерные психологические исследования, способные размолоть в прах несчастного грешника и смешать его с грязью, из которой, как известно, он и начал поднимать голову путем покупки оной книги. Под книгами мягко бурчал старенький радиоприемник, настроенный на частоту радио «Радонеж».
В ванной шумела вода. Чтобы не забрызгать зеркало и успеть дочитать правило, Маруся чистила зубы, стоя на коленях. Зеркало все равно было покрыто белыми пятнами, потому что при этом она задирала голову ввысь и наблюдала за желтоватой плиткой, которая могла в любой момент свалиться ей на голову.
- Манька! – зарычал отец, вваливаясь в комнату. Отец был навеселе, но вполне трезв и посему весьма буен и глумлив. Если он врывался куда-либо с воплем «Манька!», а дочери где-либо не оказывалось, это его не смущало. В приватном диалоге он аргументировал это огромным количеством икон, с которыми можно было спутать лицо Маруси. – Манька! Воскресенье же! Выспалась бы! Завтра на учебу! Слышь!
Отца Перепелкиной звали Аполлон Иванович. Правда, после рождения его назвали Василием, но когда ему стукнуло сорок, а его горячо любимая дочь внезапно стала сугубо придерживаться православной веры, он, ей в пику, сбегал в соответствующее учреждение и попросил одарить его именем языческого божества. Его послушались, потому что он был пугающе трезв и страшно небрит. Правда, потом Аполлон Иванович узнал, что ему придется менять все документы и покупать новые водительские права, увял и впал в тяжкий запой. Бросился было обратно, но, поскольку он был пьян и не подкован идеологически, его вынесли из амбразуры.
Одним словом, Аполлон Иванович решил прекратить искать теплую кошку в комнате смеха и бросился к ванной. Прислушавшись к шипению воды и удостоверившись, что оно наличествует, отец заколотил кулаками в дверь.
- Манька! – завизжал он. – Пивка! А?! Пивка тебе! Похмелиться-то! После вчерашнего-то! А?!
Маруся его не слышала.
- Опять на дискотеку! Опять водки нажрешься, горе ты мое луковое, до искреннего раскаяния за грехи рабби Антуана Лёва из двенадцатого века!
- Кто такой Антуан Лёв? – сурово переспросила любимая мама Маруси, человек терпеливый, закаленный жизнью и способный накатить двести без закуски, но в то же время мягкий, добрый, по-женски чуткий и опровергавший двести крайне редко.
- Хрен его знает! – ответил Аполлон Иванович. – Еврей какой-то! Масон! В общем, опять нажрется до поросячьего визга! Скажи ей, Зина!
Зинаида Алексеевна нахмурилась.
- Опять травишь девочку, - с угрозой в голосе проговорила она. – Бедняжка поднялась ни свет, ни заря, чтоб в церковь Божью успеть. А ты…глупости говоришь.
- Не зли меня, Зина! – порядочно струхнув, заорал Марусин отец. – Это она глупости делает! Ей спать надо! Ей есть надо! А она мало того, что не жрет нихрена, здоровье смолоду гробит, так и с утра пораньше вскочила! Не приучили ребенка к более здоровым и полезным занятиям, понимаешь! К картам, то есть, вину и женщинам!
- Не трогай ее.
- Я вообще молчу! – взвизгнул Аполлон Иванович, заводясь. – Однако я с ней все ж когда-нибудь разберусь!
- Оставь Машеньку в покое. Иди, завтрак стынет.
- Что там еще?
- Свинина кошерная. Иди, кому говорят!
Зинаида Алексеевна легонько шваркнула мужа полотенцем.
- Я с ней разберусь! – пообещал напоследок отец, погрозив двери пальцем, и утопал в туалет несолоно хлебавши. Правда, вряд ли о нем можно так сказать: доведение себя до белого каления и последующее неминуемое остужение было для него самоцелью, поэтому соль была у него всегда под рукой.
Маруся не слышала.
Выйдя из ванной, она чуть не сбила с ног отца. Отец взвыл, получив по лбу попавшими во взаимодействие дверьми, и миролюбиво затряс кулаками.
- Эх, Манька! – горько проговорил он, потирая место ушиба тыльной стороной ладони. – Не выйдет из тебя толку! Пропащий ты человек! Ни носа длинного – зарубки делать, ни усов! Зачем не подарила мне партия сына-гусара?!
Аполлон Григорьевич, со скучным выражением лица подволакивая ноги, в унынии поплелся на кухню. По квартире уже вовсю гулял соблазнительный запах жареной капусты с луком.
Маруся Перепелкина, почитая отца и желая продлить свои дни на земле, ничего ему не ответила. Войдя в комнату и прикрыв дверь, она нырнула в шкаф и вскоре выскочила оттуда, сжимая в руках бесформенный мешок из-под картошки и свежую перемену черного платка. Мешок оказался основной одеждой Маши, которую она носила, не снимая, очевидно, смиряя таким способом плоть, одержимую страстьми и похотьми. На шее у нее - рядом со скромным жестяным крестиком - обязательно висела какая-нибудь святынька вроде благодатной землицы с могилки очередного прозорливого старца или ладанка со строительным песком с места убиения Царской Семьи.
- Съешь хоть бутербродик, - сочувственно заметила Зинаида Алексеевна, каменным и в то же время мягким взглядом ловя Марусю у двери.
- Прости, мамуль, некогда! - всплеснула ручками та. – Я побежала, пока! Пока, пап!
- Не чтит отца и мать! - хмуро бубнил Аполлон Иванович, погружая зубы в пышную и румяную пампушку. – Принципиально знать их не хочет! Позор! Позор на мои седины!
Седин у него, естественно, не было, и вообще, несмотря на гнусный характер и вечно всклокоченные волосы, отцу Маруси никак нельзя было дать больше пятидесяти.
Маруся выскочила в дверь, подпрыгнула, и, взмахнув розовой сумочкой, легким шагом понеслась в церковь.
- Эх, люблю я сыграть какую-нибудь неожиданную роль, - с удовольствием вздохнул Аполлон Иванович.
Развратником или пьяницей он не был и внешность имел вполне благопристойную, но эта деталь – любовь к неожиданным ролям, - сильно роднила его с Федором Карамазовым, только милого и тихого, когда это необходимо.
Храм во имя Архистратига Божьего Михаила фактически был маленькой организацией, по эклектичной свой сути напоминавшей поселок городского типа в том смысле, что она не являлась в полной мере ни городской, ни деревенской. С одной стороны, прихожане знали друг за друга так хорошо, что могли друг за друга исповедаться в тайных грехах, а с другой – вроде бы, большой и популярный храм. Трое батюшек, все хорошие, все образованные. Опять же, дворник Петрович, закончивший факультет связей с общественностью и искусно использовавший полученные на нем знания для пресечения конфликтов между нищенствующей братией, слыл интеллигентом. Да и архиерей, бывало, служит.
Пока Маруся, печальным взглядом провожая лоток с мороженым и россыпь низеньких березок, шлепает по весенним лужам к храму, стоит поподробнее рассказать о трех столпах православия, на коих он держался, то есть на священниках. Настоятеля звали отец Енох. Двух других – отец Трофим и отец Евмений.
Отец Енох был иеромонахом и ярым антисемитом, причем открытым. Кроме того, он был склонен списывать все личные и политические неудачи на происки мерзких жидов и был уверен, что близится конец света. Для спасения, по его словам, надобно выбрать себе остров, укрепить его и удобрить орудиями войны, а заодно обустроить на нем маленький свечной заводик и садик для того, чтобы распивать наливочку и выживать в то время, когда хиникс ячменя и три хиникса пшеницы будут стоить по динарию.
Если бы кому-нибудь вздумалось кратко законспектировать воззрения отца Еноха, а потом внимательно их прочесть, могла возникнуть мысль, что тот безумен или фанатичен. Но это было не так. Священник окормлялся у известного старца Саввы, а Савва был человеком богодухновенным. Такое мнение попадалось даже Марусе, а оный факт богодухновенности, прозорливости и очевидной опытности в жизни подтверждал даже бывший коммунист полковник Авраам Львович Еремин, духовное чадо старца, и бабка Ксюша, курировавшая треть подсвечников в храме и три четверти бесстыдниц в брюках и без платков.
Отец Евмений идейно противостоял мракобесию отца Еноха во многом, но настолько мягко и улыбчиво, что тому порой очень хотелось смазать этому агенту мировой закулисы по лицу. В отличие от сурового, хмурого, полноватого и эсхатологически, как древний гностик, настроенного настоятеля, Евмений был атлетически сложен, добродушен, носил курчавую черную бороду и молодо усмехался. В последнее время рядом с ним задастую был замечаем сияющий светловолосый юноша в строгом костюме, нежно прижимающий к груди синюю Библию. Поскольку этот белобрысый дохляк сильно смахивал на еретика, это его свойство невольно проецировалось прихожанами на отца Евмения и воспринималось как соблазн.
Отец Трофим был еще загадочнее, хотя, казалось бы, это невозможно. Он был всегда спокоен, приветлив и очаровательно рассеян. От конфликта собратьев по служению он старался держаться в стороне, а если его все же ловили за рукав рясы, то старался отшучиваться или спускать вопросы на тормозах. Об отце Трофиме ходило множество слухов, в том числе о том, что он был практикующим экзорцистом, тайно сочувствовал идее автономии УПЦ и играл на ударных в рок-группе. В распространении слухов были уличены бабка Ксюша и старая богатая Аксинья, заведовавшая нравственностью и благолепием на расстоянии трех метров от амвона.
Калитка в заборе нежно заскрипела, когда Маруся Перепелкина до нее дотронулась.
- Здравствуйте, Маруся! – галантно заметил дворник Петрович, приподнимая над головой засаленную шляпу. – С праздником вас!
Перепелкина улыбнулась и ответила ему веселым кивком. Остановившись перед колоколенкой, она задрала голову к висящей над входом иконе и набожно перекрестилась.
От калитки до ведущих в храм ворот протянулась чисто выметенная асфальтовая дорожка, вдоль которой уютно расположились разнообразные нищие. Были среди них и почтенные несчастные люди, и мусульманка-террористка в хиджабе, с бомбой в руках, запеленатой в цветастое покрывало и замаскированной под ребенка, и простые попрошайки, собирающие на бутылку и потому частенько получающие милостыню хлебом. На табличке одного из них, уставшего от такой жизни, было написано: и кто из вас, если ребенок попросит хлеба, дал бы ему камень? А если попросит рыбы, дал бы ему змею? Табличка светилась мягкой христианской укоризной.
Маруся, как обычно, одарила всех монеткой, не обойдя и радостно залопотавшую террористку, и была уже готова предстоять перед дверьми храма и отступить, наконец, от лютых помышлений, когда ее остановил бледный светловолосый юноша с горящим взором и синей Библией у сердца. Чрезвычайно вежливо поведя ручкой, он привлек внимание Перепелкиной и заговорил.
- С праздником вас! – тихо молвил он со сдержанной рафинированной улыбкой.
- И вас! – потупив очи долу, скромным голосом отозвалась Маша.
- Здравствуйте! – продолжал юноша. – Мы не знакомы, но я сразу приметил вас как прекрасную девушку и отличного человека. Наверное, вы в этом городе недавно?
- Здравствуйте, - смутилась Маруся. – Всю жизнь.
Юноша тянул кота за хвост, видимо, по привычке. Этот маленький промах заставил его сменить тактику.
- Разрешите, пожалуйста, пригласить вас в клуб православной молодежи «Армагеддон», который организовывается при приходе, а в него записалось уже много интересных молодых людей, исповедующих Христа, а у нас интересно, скучать вы не будете, любопытные мероприятия, паломнические поездки, благодатные места. А?
Окончив тираду, юноша белоснежно улыбнулся и умильно склонил голову набок. Голубые и чистые глаза его были скошены в лицо собеседнице. Заметив на нем пагубные для дела сомнения и пагубную неуверенность, он заговорил снова.
- Первое собрание нашего православного клуба пройдет сегодня, - соблазнял юноша. – Причем, обратите внимание, в подвале под трапезной и в три часа дня, то есть сразу после божественной литургии, вы, конечно, придете, вы не можете отказать, будет интересно, чтение Священного Писания, обсуждение прочитанного, веселый смех и много благодати, а еще – чай и бутерброды с брусничным вареньем. А?
- Конечно, - прощебетала Маруся, хорошенько обдумав свое решение. – Я обязательно буду! Думаю, это прелестно…
- Просто классно, - молодой человек вмиг перестал быть восторженным просителем с пылающими глазами и превратился в бюрократический деловой сухарь. Аккуратно зажав Библию подмышкой, он передал Маше белый картонный прямоугольник.
- Моя визитка, - сообщил он, неодобрительно оглядываясь по сторонам и морщась. – Валентин Альбертович Бузилевский. Русский, двадцать три года, христианин, холост. Там все указано. До встречи в три.
- Зайдем в храм вместе? – наивным голосом спросила Маруся.
Бузилевский неприязненно опустил углы рта и взглянул на часы.
- Можно, - разрешил он. – Время еще есть.
Когда окончилась божественная литургия, и чтец выпустил последний патрон в пулеметной очереди благодарственных молитв, на амвон вышел отец Енох с крестом и маленькой беззащитной веточкой вербы. Лицо его было необыкновенно грозным и суровым. По обыкновению благословив присутствующих, он приступил к традиционной еженедельной проповеди.
Отец Енох начал свою речь хорошо, просто и, что немаловажно, на злобу дня.
- Товарищи! Антихрист при дверях.
Празднично настроенные верующие охотно с ним согласились.
- Сегодня! На территории нашего скромного храма было совершено страшное злодеяние. Во всем, - как обычно! - виноваты сатанисты и агенты мировой закулисы, как обычно, тайные! Доколе, Господи?
Толпа сдержанно зашумела, потому что антихрист при дверях уже довольно долго, а мировая еврейская закулиса, несомненно, правит миром с момента его сотворения, и в связи с этим энтузиазм по их поводу уже несколько ослабел.
- Вы, наверное, хотите меня спросить, что случилось, - мрачно потрясая крестом, вопросил отец Енох. – И я отвечу. Какие-то удивительные, прости Господи, сволочи, нарисовали на церковном заборе красную звезду, свастику и щит Давида. Что характерно! С восточной стороны, противоположной входу, чтобы никто не заметил. Чтобы превысить все возможные меры гнусности, эти самые сатанисты изобразили на заборе символы наших врагов, жидо-масонов. Предлагаю! Повысить меры безопасности, развить в себе христианскую бдительность, больше молиться и поститься строже, такожде слушать радио «Радонеж» и, едва завидев сатаниста, волочь в ментовку. Аминь!
Отец Енох презрительно осенил толпу крестом и ушел в алтарь. Вернулся уже без креста, поглаживая бороду и раздумывая.
- Чуть не забыл. Еще – забор надобно покрасить. Вы уж там сообразите. Ежели, значит, до Пасхи – то черной краской. После Пасхи – белой. Аминь.
- Хорошая проповедь, - одобрительно сказал дворник Петрович своему окружению. – Очень острый человек. Завсегда остро говорит по существу дня.
Окружение согласилось. А когда на амвон шагнул улыбающийся отец Евмений, недовольно зашумело, алкая рыбы, в Вербное Воскресенье разрешенной по канону.
- Братья и сестры! – радостно возгласил священник, не обращая внимания на возмущенный неблагоговейный гул прихожан. – В этот день мы воспоминаем торжественный въезд Господа нашего Иисуса Христа в Иерусалим на молодом осленке. Мы должны вспомнить о человеческой природе Спасителя и подумать, каково было ему слушать хвалу людей, зная, что всего через неделю те, кто кричали «Осанна в вышних!» будут кричать «Распни!». Насколько Иисус Христос любил людей, что простил им это и смиренно принял все, что они с Ним сделали? Наверное, Ему, как человеку, было очень горько и обидно. Поэтому в этот праздничный день мы должны понять, как сильно Христос нас любит, и показать Христу свою любовь!
На сцену вышел отец Енох. Он был готов вспылить.
- Товарищи! Настоящая проповедь уже закончилась, а эта речь нелегитимна. Идите с миром!
- Простите, но я просто хотел сказать пару слов о божественной любви, - продолжая с улыбкой смотреть на слушателей. – Разве это запрещено?
- Не стоит, батюшка! – ледяным голосом заявил настоятель, потянув незадачливого проповедника за край простой зеленой фелони. – Пойдемте. В трапезной ждут!
- У апостола Павла мы читаем о чудесных свойствах любви: в первую очередь, любовь долготерпит…
- Не смущай честной народ, святой отец! – загремел отец Енох. – Сектант хренов, прости Господи!
Отец Евмений окаменел и, не сказав ни слова, утопал прочь. Маруся проводила его грустным сочувственным взглядом и мельком посмотрела на Бузилевского. Тот сопел, как оживающий вулкан, и с ненавистью глядел на настоятеля чистыми голубыми глазами. Волосы на его голове шевелились, как змеи.
- Ортодоксальный фанатик! – проскрипел он. – Такого человека обидеть! Прилюдно!
- А кем вы ему приходитесь, Валентин? – полюбопытствовала Маруся.
Бузилевского интенсивно трясло. Услышав вопрос, он заставил себя успокоиться, посвежеть, разгладить лицо, очистить взор и мило улыбнуться.
- Зовите меня Валей, прошу вас, - слащавым голосом сказал он, покрепче обняв укрепляющую его синюю Библию. – Кем прихожусь? Другом, Маша, надеюсь, вы позволите называть вас так, я его очень уважаю.
- Он добрый.
Валя вежливо расцвел, кивнул и засуетился.
- Мне пора, - объявил он. – Не опоздать бы.
- Куда?
- На глоссолалию.
- В оперу, что ли? – простодушно спросила Перепелкина.
- Так точно, - мрачно ответил юноша. От происшествия с отцом Евмением он еще не отошел и до сих пор мелко и профессионально дрожал. Потом перестал дрожать, галантно откланялся, погладил бледной рукой Библию и вылетел из церкви, почему-то не перекрестившись.
Отец Енох вышел из церкви, осенил себя крестным знамением, водрузил на голову черную камилавку и обернулся. Обернувшись, он обнаружил себя попавшим в бурлящий водоворот жадно тянущих руки прихожан. Настоятель знал по собственному опыту, что сдержать ищущего благодати православного невозможно: жаждущий благословения или святой воды человек вполне способен остановить на скаку машину архиерея, отчаянно под нее бросившись, или войти в горящую деревню и облазить ее всю с целью обрести заветный кувшин с крещенской водой.
Отец Енох решил плыть по течению и покорно протянул руку в сторону первого просителя. Грустным взглядом он скользил по бесчисленным женским платкам, мигом отвлекшимся от монолога дворника Петровича касательно вина и елея, и вдруг, завидев Марусю Перепелкину, ожил и рванул к ней.
- Мир ти! – пробасил он, и тихим мирским голосом прибавил: – Как жизнь-то?
- Слава Богу, батюшка, - с готовностью отвечала та, умильно теребя пуговичку.
- М-да. Как отец-то? Не буйствует?
- Спасибо, хорошо все.
- М-да, - настоятель пригладил бороду и тягостно уставился в инициативную процессию с черными ведрами и малярными кистями. – Видала? Лютуют, бесята, прости Господи. Масоны. Слушай, раба Божия Мария, сделай дело доброе! Выясни, кто это злодеяние совершил. Возьмешься?
- Благословите, батюшка, - смиренно пробормотала Маруся, заморгав.
- На дело благое Бог благословит, - сказал отец Енох. – Что такое? Мария! Ты о том, что сегодня в храме произошло? С Евмением?
- Не мне судить, батюшка…
- И то верно, - казалось, настоятель был слегка смущен. – Я видел, ты с дружком его сегодня рядом стояла. И что он?
- Добрый. Приветливый.
- Все они такие, - озлобленно пробурчал священник. – Сначала.
- Пригласил меня в клуб православной молодежи.
- Ты с ним ухо востро держи, - щедро раздавая благословения налево и направо, посоветовал отец Енох. – Будут предлагать осквернение могил или общение с темными духами или там, кровь пить, – отказывайся и стой крепко. Не удивлюсь, если это кто-то из тамошних оное злодеяние и совершил. Ну, ступай, раба Божия, с миром. Ступай, ступай.
Маруся удивилась, но решила повиноваться. Вот она, Великая Миссия! Может быть, исполнив это поручение, она сможет помочь любимому и родному приходу! Здорово-то как! Хотя….
- Мария! – грянул ей вдогонку батюшка. – Вот еще что: ты за этим товарищем-то…с синей Библией… приглядывай. Раба Божия. И отцу передавай привет. И мое благословение.
Маруся весело кивнула и бросилась в бурлящую прорубь иконной лавки. После каждой воскресной службы там во славу Божию, то есть бесплатно, раздавали просфоры. Поскольку сознание прихожан недалеко ушло от евангельской купели, в которой исцеление получал лишь первый, за привилегию взять освященный хлебец каждый раз разгоралась нешуточная борьба с выкрикиванием псалмов, сокрушением зубов, летящими щепками и перестукиванием старушечьих клюшек.
Отца настоятеля Перепелкина знала давно, еще с тех времен, когда тот работал на заводе с ее отцом. После внезапного ухода приятеля в монастырь отец Маруси сильно огорчился и даже попробовал впасть в депрессию. Дождавшись зачем-то, пока спокойный, рассудительный и строгий монашек будет посвящен в священнический сан (а ждать пришлось несколько лет), он пришел к нему на исповедь и слезно умолял опомниться, вернуться к нормальной жизни, по его примеру жениться, завести детей и вообще, прекратить калечить свою бессмертную душу. Отец Енох пытался его увещевать, в связи с чем Василий Иванович опрокинул ему аналой и распугал всех верующих инквизицией, Галилеем и гомосексуализмом в католических монастырях.
Как, как такому достойному человеку, как Василий Иванович, было не расстроиться, когда его единственная и любимая дочь утонула в том же болоте, что и добрый приятель? Конечно, он сменил имя. Он сетовал на отсутствие в России конфуцианского принципа Сяо. Он подкладывал дочери Блаватскую и Рерихов с тем, чтобы потом их обнаружить и обвинить ее в непозволительно сильной погруженности в волчью яму вульгарного оккультизма. Он предлагал ей пойти на концерты сатанинских рок-групп Queen, Black Sabbath или Accept, - даром, что билетов у него не было. При срыве покровов с этого факта было между делом выяснено, что других групп Василий Иванович попросту не знал.
Одним словом, отца Еноха Маруся знала давно и относилась к нему уважительно, потому что тот, по словам отца, ушел в монастырь в твердом убеждении, что приближается конец света, война с Китаем или на худой конец с Америкой, и поэтому следует спасаться по мере сил. Кроме того, он заявлял, что через три года в местную речку Березовку упадет звезда Полынь, и воды ее станут горьки, и третья часть живущих в городе N погибнет. Правда, будущий отец Енох не был уверен, от чего: от того, что воды в речке станут кровью, от отравления химическими отходами или от избытка нефти в организме. В свете этого настоятеля можно было заподозрить в некотором фанатизме, однако Маруся бы себе этого не позволила: осуждать духовных лиц – тяжкий грех.
Притихший и помрачневший отец Евмений легонько вдарил крестом по губам последнего верующего, объявил шабаш, сказав, что дальше по плану молебен с водосвятием и панихида в исполнении отца Трофима, и отчалил.
Марусе хотелось есть. Идти домой, как всегда, было опасно, а ждать до трех часов – долго.
Далее следует:
Глава Первая, в которой Маруся делится с отцом Великой Миссией, причем тот воспринимает ее всерьез и решает обратиться к компетентным органам. Также из содержания главы можно сделать вывод об успешности методов культурного обмена с проклятущими еретиками.