В то время, когда северный ветер гулял по городским улицам, когда метель обнимала прохожих, а столбик ртути остановился на отметке двадцать ниже нуля; в это самое время в третьем подъезде дома номер семьдесят шесть, расположенного по улице Тобольская, компания молодых людей ютилась на лестничной клетке между третьим и четвертым этажом.
Они болтали о чем-то своем. Иногда тихо, вполголоса, чтобы никто не слышал. Приглушенный шепот сливался с обманчивой тишиной подъезда. Но это случалось довольно редко: гораздо чаще они гудели, галдели и громко смеялись.
Жильцы дома семьдесят шесть, в общем-то, люди мирные, скромные. Иногда кто-нибудь из них просил молодых людей не шуметь. Подростки отвечали: «Да, да, конечно»,- и тут же забывали про свое обещание.
Еще не было одиннадцати часов, когда на третьем этаже открылась дверь и на площадке появилась немолодая, довольно приятная женщина. Невысокая, стройная, она была одета в ситцевый домашний халатик, который очень ей шел. Она казалась очень мягкой, домашней. Кто бы мог подумать, что эта милая женщина долгие годы являлась ни много ни мало, а главным бухгалтером лифтостроительного завода.
Она привыкла держать себя с достоинством и никогда не опускалась до ругани. Ее слова, произнесенные тихим, но уверенным голосом, всегда доходили до адресата. Но сегодня что-то пошло не так. Даже ее просьба: «Могли бы вы не шуметь?», - прозвучала как-то неубедительно.
Да, сегодня все пошло не так. День не заладился с самого утра. Людмила Ивановна хотела выпить чаю. Помыла свою любимую чашку, красную, в белый горошек. По своей давней привычке, абсолютно непроизвольно, она встряхнула ею, дабы удалить ненужные капли воды. Встряхнула так, что чашка выскользнула из пальцев. Несколько осколков разлетелось в разные стороны.
Людмила Ивановна ахнула от неожиданности, но тут же замолчала. Некоторое время она пристально смотрела на пол, как будто припоминая что-то. В этот момент в ее душе зарождалось крайне не приятное, смутное чувство. Эту чашку ей подарил на 8 марта Роман Анатольевич. Кажется, десять лет назад. Или может девять? Нет, точно десять. Это было в двухтысячном году. Тогда к ним в гости из Украины приезжала сестра Романа Анатольевича, Вероника. Он подарил ей чайную пару: фарфоровую чашку с блюдцем синего цвета, а Людмиле Ивановне - точно такую же, только красного. Так все и было.
А потом он умер. Людмила Ивановна свыклась с положением одинокой вдовы. Работа увлекала ее и не давала воли грустным мыслям о прошлом, о будущем, о настоящем. Но с выходом на пенсию, все изменилось. Ее одолела меланхолия.
Стоит ли говорить, что одной такой неприятности достаточно, чтобы испортить настроение на весь день. Людмила Ивановна слонялась по квартире как в воду опущенная, и ничем не могла себя занять. Наконец, наступил вечер. Ей отчаянно хотелось поделиться своим несчастьем. Она то и дело поглядывала на часы и только вначале девятого с радостью подумала: «Уже можно!»
- Антоша, это мама звонит.
- Я понял. Как у тебя дела?
- Ой, не спрашивай. Все из рук валиться. Хотела выпить чаю и разбила чашку.
- Не расстраивайся. Не последняя же чашка в доме.
- Ну… нет, не последняя. Но мне ее Роман Анатольевич подарил.
Повисло неловкое молчание. Поскольку Антон никак не прокомментировал ее слова, она продолжила:
- Жалко мне, понимаешь. Вот так все бьется, ломается, оглянуться не успеешь – ничего не останется. Тьфу ты, уже рифмами заговорила.
Антон упорно молчал. Заботливая мать поспешила сменить тему:
- Антоша, а что у вас на ужин?
- Не знаю. Я только с работы пришел.
- Скажи, а Лера делает салаты? Салаты нужно есть обязательно.
- Делает. А что?
- Нет, ну просто у нее такой маникюр. Разве можно с такими ногтями лук порубить? Вообще, она у тебя такая, как бы это сказать, несерьезная. Декретный отпуск закончился. Она вообще-то работать собирается?
- Мам, ну это такой вопрос… С работой сейчас сложно. Есть нюансы, так сказать. Но вообще, я думаю, собирается.
- Это ты думаешь, а она что думает? Мне кажется, ее и так все устраивает.
- Мам, давай потом об этом поговорим.
- Антоша, я же переживаю. Я просто хотела поинтересоваться, какие у Леры планы на будущее.
- Ну, так у нее и спроси. Чего ты у меня спрашиваешь.
- Я с ней не разговариваю.
- Почему?
- Она меня не любит.
- С чего ты взяла?
- Я чувствую.
- Мам, она прекрасно к тебе относится. Не говори ерунды.
-Нет, Антоша, она меня не любит. Я это давно заметила.
- Ладно, все. Мне некогда разговаривать. Давай потом созвонимся. Пока.
Некоторое время Людмила Ивановна продолжала слушать короткие гудки в телефонной трубке. «Некогда», - повторяла она про себя. «Разве можно так с матерью? Я переживаю, волнуюсь. А он… Он неблагодарный. Это она его нажучила. Это она Антона против меня настроила. Я знала, что так будет. С первого взгляда видно, что она из себя представляет. Ни образования, ни воспитания. Ох, что он в ней нашел?»
На этом упреки в адрес невестки закончились. Обиженная мать услышала какой-то шум на площадке. Какие-то голоса… Это был смех. Тогда, по непонятной причине, ей стало казаться, что люди смеются не просто так, а смеются над ней, над ее мыслями, над ее чувствами. «Этого не может быть, - рассуждала она, - Они же не знают, о чем я думаю, они даже меня не видят». Смех за стеной становился все громче и навязчивей. Он эхом отдавался в ее голове и звучал даже тогда, когда на площадке молчали. Она забыла про Леру и вся отдалась новым ощущениям. Навострив уши, Людмила Ивановна следила за тем, как стихнет одна звуковая волна и начнется другая. Голоса пропали, и некоторое время не возобновлялись.
Она закрыла глаза и прислушалась: тикают часы на стене, капли капают из крана, вьюга шумит за окном. В памяти одна за другой всплывали картины из прошлого. Она улыбнулась, вспомнив, как маленький Антоша засовывал немытые руки в банку с вареньем. Ее лицо сделалось серьезным, когда она представила Романа Анатольевича. Вечера он проводил в этом кресле. Читал книгу. Курил трубку. Она почувствовала знакомый запах – запах ванили, миндаля и сладкой вишни. Так приятно и так вредно. «Эх, дуралей. Я же тебе говорила», - шептала она. А сейчас: едва слышно работает телевизор, горит ночник и больше ничего. Все закончилось. Еще несколько минут, и она бы уснула, навсегда покинув этот ужасный день. Но голоса не позволили. После очередного залпа, она вздрогнула и сказала тихим, но уверенным голосом: «Все, с меня хватит!»
Заявленное представление не состоялось. Когда открылась дверь на третьем этаже, на площадку вышла бледная, замученная женщина. Она рассеянным взглядом окинула подростков и тихо сказала: «Могли бы вы не шуметь? Уже поздно. Людям завтра на работу».
Молодые люди переглянулись. Рыжеволосая девушка тут же ответила: «Да, да, конечно».
Людмиле Ивановне ничего не оставалось сделать, как вернуться домой. Она накинула на плечи теплую шаль, налила чай в первую попавшуюся чашку, а потом - снова устроилась в кресле. Ей не нужно завтра идти на работу. Она может спать до обеда. А может и до самого вечера. Только вечером, ей позволено звонить единственному сыну.
По телевизору показывали футбол. Людмила Ивановна отнюдь не была заядлой болельщицей. Она просто не видела того, что показывают по телевизору. Она смотрела куда-то вдаль и не обращала никакого внимания на то, как в чашку с остывшим чаем капают горькие слезы.