Глава 9
Из-за продолжительной болезни настроение у Зины совсем скверное, она устает лежать, ей не хватает свежего воздуха, а особенно ей не хватает общения с людьми, хотя многие к ней приходят. Она радостно улыбается, когда в двери появляется Философов. Он наклоняется поцеловать руку, ее сердце замирает при виде этого красивого бритого лица со светло- голубыми глазами, устремленные на нее с такой нежностью. Она понимает, как сильно соскучилась по нему, и задерживает его руку, насколько это удобно сделать.
- Что-то, Зинаида Николаевна, вы совсем разболелись…
- Как я рада вас видеть! Мне уже намного легче. Дима, садитесь и расскажите о себе.
- Зачем? Чем меньше знаешь друг друга, тем меньше между нами искренности и правдивости. Тогда мы ничем не обязаны и свободны наши отношения. Я не хочу писать вам письма с биографической откровенностью. Я бы не хотел обсуждать с вами интимную жизнь.
- Вы не хотите, чтобы мы стали ближе? А мы бы с Дмитрием этого хотели.
- Мне неинтересны ваши отношения с Дмитрием Сергеевичем.
- А чем они могут быть интересны?
- Ну не скажите…. Что только про вас не говорят! Но мне все равно, это не мое дело.
- А мне интересно, скажите хоть один факт.
- Ну, например, ваши холодные отношения с Флексером…
Зина смеется.
- Почему холодные?
- Это было заметно со стороны, но это ваше дело. Хотя вы мне с Дмитрием Сергеевичем не так близки, как Сережа, Шура и весь наш кружок, но я вас очень ценю и пытаюсь уйти от ва-шего обволакивания.
- Спасибо, мы вас тоже любим, вы больше всех из вашего кружка нам близки по общности взглядов.
- Ну, ладно, выздоравливайте. Буду рад встретить вас где-нибудь на вечере. До свидания!
- Всего доброго вам. Не обижайтесь на меня за расспросы.
После выздоровления она пишет ему первое письмо, пытаясь вызвать Философова на откровенность. Радостно вскрывает она серый конверт с ровным почерком, но улыбка постепенно сходит с ее лица: «Я с Вами всегда был дружен, но влюблен в Вас никогда не был (не сердитесь!) и никогда в мои отношения к Вам не вкрадывалась нотка чувственности. Не знаю, как с Вашей стороны». Закончив читать, она вне себя от бешенства. Она пишет на конверте: «Злой мальчик от Сологуба», не переставая в уме твердить строки стихов Сологуба:
В весенний день мальчишка злой
Пронзил ножом кору березы,-
И капли сока, точно слезы,
Текли прозрачною струей.
* * *
Она уже давно тяготится своей связью с Овербек: «Конечно, ошибка, но я не каюсь, и она была нужна». В ней таится столько нежности, которую она обращает к Лизе, и в этом ищет оправдание отношений с ней. И окончательно порвать с ней она не в силах: «Иногда я так слаба, так хотела не того, что заставляла себя не думать, не видеть. Мне стыдно стало видеть, стыдно за свою неумирающую нежность – без веры».
Тот мужчина, способный поглотить все ее порывы, совсем не хочет видеть ее сокровенных чувств. Она тешит себя мыслями, что просто необходима ему: он в таком душевном мечущем-ся состоянии, что только она способна помочь.
Сознание того, что он ее не любит, приводит ее в отчаяние. Не только не любит, но и боится, зная о ее интригах и злом язычке. А она его жалеет и считает, что у Дягилева он пропадет, ведь художники для него, как и для нее с Дмитрием, чужие люди. «Главное – не ныть. Не размазывать своих «страданий». Подумаешь! У всякого своя боль». Но так легко она от своего не отступится.
При встрече в театре ее сердце сжимается от нежности при виде надменного Философова, а заносчивый вид Дягилева в вицмундире с золотыми пуговицам ее смешит. Он с полным пренебрежением отвечает на поклоны знакомых и садится в принадлежащее ему кресло в театре.
- Смотри, Зина, каков наш Сережа! У него и раньше выпирало высокомерие, а после его «Ежегодника императорских театров», отмеченных самим Государем, из него так и прет спесь.
- Да… Его просто не узнать… В редакции он проще. Надо признать, что его «Ежегодник» - оригинальная вещь!
- Ему уже заказан такой же на 1900 год.
- По-моему, он метит на пост самого Волконского. Его даже не смущает то, что они оба поклонники мужской красоты.
- При его прыти – все возможно…
4 апреля 1899года… Пушкинский вечер проходит в Мариинском театре. На сцене стоит памятник Пушкину и проходит представление. Когда два артиста появляются на сцене, Зинаида выходит к памятнику и начинает через лорнет рассматривать памятник, затем опускается у ног памятника. Опускается занавес, на сцену вылетает Вейенберг и начинает передразнивать Зинаиду, копируя ее движения с лорнетом.
- Что вы себе позволяете? Кто вам разрешил?
Зинаида молчит, но по щекам у нее выступают белые пятна, и она, молча, уходит.
* * *
5 октября 1899 года… На вечере в журнале «Жизнь» собирается более 100 человек, присутствуют сотрудники журналов «Русского богатства» и «Мира Божьего». Льется шампанское, произносятся тосты за братание народников с марксистами. На первое подают суп.
- Не ешь суп – живот заболит,- говорит Зина Дмитрию.- Смотри, эти хризантемы так невинны, что даже не пахнут.
- Зина, мне надоели эти притворные речи, пойдем отсюда.
* * *
В октябре 1900 года Бальмонт устраивает у себя вечеринку по случаю приезда Брюсова с издателем Поляковым. Сухопарый, с длинными рыжими волосами, бородкой клинышком, маленьким острым носом на худом лице с высоким лбом, Бальмонт медленно прохаживается между гостей с прихрамыванием. Он подводит невысокого господина с очень мелкими чертами лица и светлой круглой бородкой, к Мережковским.
- Разрешите представить московского издателя, мецената, оригинального полиглота и математика Сергея Александровича Полякова.
- Наслышан о вашем открывшемся издательстве с поэтическим названием,- начинает Дмитрий.- Помогите нам переманить в Петербург Брюсова. Такая яркая личность необходима в столице.
Зина с милой улыбкой отводит нового знакомого в сторону.
- Вы полиглот? Позвольте поинтересоваться, сколько языков вы знаете?
- Более десяти.
- Тогда вы очень уверенно чувствуете себя за границей. Представляете, в какие комичные ситуации я попадала в Италии, когда впервые попала туда, не зная языка!
Дмитрий в разговоре с Брюсовым отчаянно ругает Горького, но, когда Брюсов переводит разговор в область спиритизма, тот резко обрывает его:
- Я этим не интересуюсь, потому что неинтересно.
Зина, немного кривляясь, подносит показать Брюсову портрет молодой красивой женщины, очень красивой, нарисованной расплывчато, потому отдаленно напоминающей ее.
- Валерий Яковлевич, вам нравится эта женщина?
- Нет.
- Но ведь она похожа на меня?
- Нет.
- А ведь это мой портрет в журнале «Мир искусства»…
Ее забавляет непреклонность Брюсова, она показывает портрет другим гостям. С портрета смотрит элегантная молодая женщина загадочным взглядом прекрасных удлиненных глаз и каскадом светлых кудрявых волос. От портрета веет очарованием женственности.
- Приглашаю вас завтра вечером всех к себе,- игриво говорит она на прощание.
В этот вечер московские гости у Мережковских становятся центром внимания хозяев. Андреевский, улыбаясь в свои пышные усы, целует протянутую руку хозяйки.
- Зинаида, вы – очаровательная ведьма!
Зина смеется и старается не оставлять Полякова одного. Дмитрий тоже ведет его показывать свою обширную библиотеку в солидном кабинете. Они присаживаются на кресла у маленького столика, покрытого скатертью в клетку. Разговор идет о религии, как основе основ всего на земле.
Вскоре все расходятся, кроме москвичей. Тогда только корректный Поляков обращается к хозяевам:
- Не смогли бы вы дать мне для моего альманаха свои рассказы? Я обещаю солидные гонорары.
- Слышишь, Дмитрий, там гонорары платят.
Они переходят в столовую пить чай, продолжая делать друг другу комплименты.
- Валерий Яковлевич, а ваши новые стихи недурны!
Но милы мне кристаллы
И жала тонких ос.
Простились очень мило. Уже на улице Брюсов замечает:
- Рассказы, конечно, они дали посредственные… Брать их надо только из-за известного имени.
- Гиппиус уж очень Зиночка.Тонкий стебелек,красивый,но кто его сломит?
* * *
19 января 1901 года… Фидлер заходит в гости к Мережковским.
- Прошу прощения, что я нагрянул нежданно, но я пришел пригласить вас принять участие в вечере в Екатерининском институте.
- Надо подумать,- говорит Дмитрий.- Прошу меня извинить, но у меня сейчас время отдыха, пойду, прилягу.
- Федор Федорович, пройдемте в мою комнату и поговорим там. Прошу вас.
- Вы что-нибудь прочтете на вечере?
- Вы же знаете, что я – декадентка,- смеясь, говорит Зина.
- Да, действительно, среди ваших стихов нет пригодных для вечера…. А вы прочтите стихи мужа. Например, «Рождественская елка».
- Я люблю читать Митины стихи.
- А я укажу в программке, что это ваши стихи.
- Хорошо,- опять со смехом соглашается Зина.
- Я тут недавно пролистывал стихи вашего мужа и обнаружил, что он автор увеселительной песенки «Голубка моя, умчимся в края!..»
- Только не говорите об этом никому! Он так страдает от этого, когда какой-нибудь пьяница орет ему в эхо эту песню.
Они дружно смеются, не замечая, как входит Дмитрий.
- Я согласен читать, но только не «Сакья Муни», мне оно смертельно надоело. Я прочту томно-чувственную «Леду». У меня даже есть фрак, но он с дыркой.
- Я заштопаю,- прерывает его Зина.- Я надену самое простое платье, хотя для выхода у меня всего 2 платья.
- О, у вас электрическая лампа на столе! Я хочу посмотреть портреты на стене.
- Митя, зажги! Электричество так дорого,- оправдывается она.
Через 5 минут, она опять просит мужа, видя, что Фидлер все осмотрел:
- Митя, погаси!
* * *
Дягилев весной 1901 года добивается у Волконского разрешения на постановку балета «Сильвия», привлекая к работе своих художников из журнала. Работа уже в полном разгаре, когда Волконский отменяет свое решение и приказывает Дягилеву заняться вторым выпуском «Ежегодника». Дягилев не ожидает такого оборота событий и восстанавливает весь свой кружок против Волконского, потребовав его отставки.
Надеясь на защиту государя, Дягилев больше ничего не предпринимает, пока, проснувшись утром, не читает в газете «Правительственный вестник»: «Чиновник особых поручений С.П.Дягилев увольняется без прошения о пенсии по третьему пункту». Такого удара он не ожидал! С ним начинается истерика – это самый позорный пункт увольнения, не подлежащий никакому исправлению.
- Дима!- кричит он.
Тот прибегает к нему в спальню, доступ в которую разрешен только ему, няне и лакею Василию.
- Сережа, что случилось?- спрашивает Философов, увидев плачущего друга.
Вместо ответа он протягивает газету - рыдания не дают ему говорить. Философов читает, и лицо его мрачнеет.
- Дима, ты понимаешь, что меня смешали с грязью?
Философову нечем успокоить друга, понимая, какой удар ему нанесен. Кроме няни и его никто слез Дягилева не увидит, он очень волевая личность и ничем не выдает своего состояния, еще с большим рвением занявшись журнальными делами, чтобы отвлечься. Только при сотрудниках он может позволить себе отрешенно сидеть на диване в редакции, не принимая участия в общих беседах.
От всех неприятностей его отвлекает написание книги о художнике Левицком. Философов же в это время сближается с Мережковскими, стараясь найти в них единомышленников, хотя друзья художники пытаются открыть глаза ему на ошибочность религиозных исканий.
- Разве ты не видишь, что их увлечение неразрешимыми вопросами неохристианского бытия утопия?
- Я совершенно с вами согласен.
- И ты думаешь, что они с помощью рассуждений о новом религиозном сознании приблизятся к Богу больше, чем все мы?