Клуб Колумбов Времени
На даче, принадлежавшей одному из друзей, Сергея Самойлова собралось на удивление много людей. Автомобили выстроившиеся вдоль узкого дачного проселка были всё больше иномарки. И не самые дешевые. Вот СААБ золотистого цвета, тут и новый с тонированными стеклами Фольксваген, пара Ауди малинового цвета, похожие друг на друга, как близнецы… По каменистой дорожке к даче прохаживались люди в галстуках. Амбре дорогих одеколонов и хороших сигарет говорило о том, что это они вышли из этих машин. И везде пахло кофе. Его готовил коротышка, на лице которого можно было прочитать восточное прошлое его родителей.
Дача тоже была, будто не дача, а рекреация какой-нибудь приличной гостиницы, вынесенной странным образом из города в серый дощатый пригород. Дачки хоть и обросли садами, но здесь, недалеко от поселка Берёзовский под Екатеринбургом, где советская власть когда-то великодушно разрешила свердловским «мещанам» и любителям земли рыться в собственнических интересах, всё равно была блеклой, какой-то временной по своей сути – ни близкой речушки, ни ландшафтной закавыки, ни рощицы. Так – кустарник вокруг, бывшие совхозные поля да буераки смешанного леса. Наташа Радостева подумала, что если б такое сборище вдруг захотело бы «спасать мир» во времена КГБ, то, наверное, и тогда это место было бы идеальным для конспирации. Сейчас никто особо не конспирировался, разве только, чтоб друзья и родственники не сочли за сумасшедших «секретилась» сама тема встречи.
Сергей Самойлов с явным почтением и особым пиитетом подходил к двум старикам. Сейчас он выслушивал какого-то плотного господина с красивой прической, наверное, помазанной гелем. Прическа, волосок к волоску, блестела в гармонии с отливающим зелено-серым костюмом. Лица этого плотного шатена не было видно, но по затылку Наташа назвала его «банкиром».
Другой старик, объект особого внимания Сергея, был сух на лицо, как и первый, но с пузиком-арбузом. «Арбуз» торчал из распахнутого синего пиджака. Старик сидел в кожаном громадном кресле на двоих, угрюмоватое лицо делало его фигуру одинокой, а глаз под массивной перекладиной очков было не видно, и потому совершенно было не разобрать, рассматривает он людей в зале или смотрит куда-то в светло-зеленый вьетнамский ковер под ногами. «Кажется, он весь в себе», - решила Наташа и была теперь почти уверена, что это и есть академик Геленжиновский, о котором рассказывал Сергей, как об авторитетнейшем союзнике и человеке, которому деньги на изыскания дают все даже в это «ненаучное перестроечное время»… Так подчеркивал вес академика сам Самойлов.
- Господа… Товарищи. Прошу присаживаться… Как кому удобно. За столики, на диваны. Их у нас, как видите, два с половиной, - «половиной» Сергей назвал гулливеровское кресло. Он, будто извиняясь улыбнулся своей знаменитой на весь университет улыбкой, которую все принимали за «стеснительную», но Наташа-то уж знала «коварство» своего мужа, которому Бог подарил кроме римской симпатичной рожи ещё и улыбку, своим магнетизмом припаявшим к себе не одно девичье сердце.
Начал собрание, обманув ожидания всех, не Сергей. Он лишь представил первого выступающего:
- Господа! Товарищи,.. Простите, как кому удобнее по нынешним временам…При формально домашнем режиме нашего собрания, мы хотели бы настроить разговор на серьёзный, очень серьёзный лад. Отсюда уйдут люди либо с решением «да», либо с решением «нет». Послушайте… Подумайте ещё раз. Дело начинаем, возможно, на всю оставшуюся жизнь, -
Сергею, видимо, хотелось сказать больше, но так уж скорее всего было оговорено, и он представил «авторитета», - Для закваски нашего общего дела я предоставляю слово академику Геленжиновскому. Олег Артурович, пожалуйста…
Да, именно этот старик с «арбузиком» и был Геленжиновский.
Академик лишь слегка подался вперед; заговорил буднично и объяснил свой будничный тон первой же фразой.
- Нас немного. Нас ещё, может быть, триста лет будет немного. Поэтому давайте, как бы… по-свойски, в кружок что ли… Хорошо? Мы, когда были студентами, говорили об узком круге «поговорим под лампой», - Геленжиновский в первый раз улыбнулся, - «Под лампой» - это значит, чтоб глаза были видны. А под настольной лампой много лиц освещенными одновременно быть не могут.
Академик выдержал небольшую паузу, он чувствовал аудиторию и дал ей несколько секунд, чтоб настроиться и сосредоточиться. Пауза позволяла проникнуться духом «узкого круга посвященных».
- Сергей Самойлов настроен несколько романтически к нашему научному, полуфантастическому по задачам мероприятию. Но как, если не романтически, не с сумасшедшинкой в глазах, начинать своё новое направление в науке. Хм… Особенно, когда абсолютное большинство коллег не желают направление в целом признавать научным. Правда? – Олег Артурович даже улыбку растянул риторическую, выражая сочувствие Самойлову, - По существу. Что у нас по существу? Позволю себе краткую историю вопроса. Это чтоб и физикам и лирикам было понятнее… Что такое ВРЕМЯ? Веками было принято считать, что времени нет вообще, потом, что Время и Пространство – это одно и то же. Историки абсолютные категории внесли в массовое сознание так, что Время… вдумайтесь в массовое восприятие абсурда… что Время ли-ней-но! Натурфилософам затыкали рот, когда они начинали рассуждать примерно так: «Если Пространство имеет свои горы и ущелья, свои проходимые и непроходимые места, то и Время также состоит из гор, ущелий, монотонных равнин и болот. В нем тоже есть «моря», по которым ещё не плавал Колумб и не ходил Христос». Время течет, стоит, летит, ходит по кругу и так далее… И это не «фигура речи», не метафора – это реальные его свойства. Кроме того, есть основания предполагать, что Время может равняться нулю и «минус Времени». Но об этом попозже. Это ещё предстоит доказать. А вот то, что люди «тонут» в неведомых временах, в самом физическом буквальном смысле – это уже и статистический, и научный факт. Что раньше считалось фольклором, чертовщиной, бреднями про НЛО, за последние 5-7 лет обрело столь реальные очертания, что теперь этими загадками времени занялись все, в том числе и военные.
Философы пусть ищут общий знаменатель под субъективное и объективное время… Нашел же Раушенбах общий знаменатель под субъективное и объективное поля информации…
- … Юнг раньше нашел… - ляпнул «кофейный» коротышка, почему-то радостно сияя своей полуазиатской физиономией.
- ..Пусть-пусть, - поднял руку академик Геленжиновский, тормозя всякие возражения и дополнения. Как бы подчеркивая, что сейчас не это главное, - Святые, судя по всему, даже практически решали это всё раньше Юнга. Я не об этом сейчас. Я приведу цифры, которые мелькнули в открытой печати. Сейчас много чего есть в открытой печати. Например, я вычитал в одном федеральном издании любопытные цифры. В Службу точного Времени – есть, господа, такая служба в Москве, как, впрочем, есть и Институт Времени в Санкт-Петербурге – так вот, в эту службу в 70-х годах обращались за сверкой времени по полторы тысячи раз в сутки. А в минувшем 1993 году сто тысяч раз в сутки! Триста пятьдесят миллионов обращений в год! В семьдесят-восемьдесят раз больше, чем в середине семидесятых. Что происходит? Откуда стократно увеличившееся напряжение, почти психоз? За 15 лет двухпорядковый прыжок! К субъективному ли времени отнести такую реакцию на него наших современников или это что-то большее, астрономическое, торсионно-лапидное? А?
Зал ждал. Зал понимал, что вопрос риторический. И академик продолжил.
- На самом деле я задал совершенно неподъемные вопросы. Это всё равно, как если бы у человека средневековья спросили: « Вы в отпуск билеты взяли на самолет или поедете поездом?» Здесь слова «отпуск» и «билеты» были бы для него тайной большей, чем все остальные слова вопроса и сам вопрос. А если уж сравнивать со средневековьем далее, то мне представляется уместным сравнить нашу условную «карту Времени» с картой Земли доколумбового периода. У нас есть Хронография, Хронология, но нет Карты Времени до сих пор. Впрочем и несколько столетий после Колумба она была …кхе… Наше представление о времени, возможно, даже хуже, чем представление о нем Дома Медичи или крестьян-староверов. Развитие науки дипропорционально – есть направления, где за сто, за пятьдесят последних лет сделаны колоссальные шаги – в вирусологии,в генетике, в микробиологии, в кибернетике, но есть направления, где за триста лет не изменилось ни-че-гошеньки. Или почти… О гипнозе мы знаем столько же сколько современники Пушкина. О воздействии на биополе человека и воздействие им самим (или, например, о режимах работы мозга) столько же, сколько знали пифагорейцы и каппадокийцы. В восточных трактатах молодой конфуцианец легко различал более двухсот напряжений смеха и воздействие его вибраций на организм. Современный заслуженный психотерапевт вряд ли различит более тридцати-сорока… Это мне говорил как раз один уважаемый и заслуженный психотерапевт… А если говорить о то, ради чего мы здесь собрались… В наших головах совершенно дремучая карта Времени.
Есть ряд принципиальных, крупных направлений. Например, совпадает ли скорость Времени в макро и микромирах? И вообще уместен ли здесь разговор о скорости? Может быть, Время нужно измерять с помощью пропорциональных дифференциаций взаимоположений? А?… Одинаково ли изменяется Время в кислотных, аминокислотных, щелочных, кристаллических, водородных, электромагнитных, световых, вакуумных и прочих, прочих, прочих средах? Почему даже на уровне субъективных ощущений мы внятно констатируем, что тот-то период был для нас «медленным», а тут Время понеслось вскачь? Очевидно или неочевидно, что Время наполнено Энергией и Информацией … Так же, впрочем, как и Пространство. Может быть Время без Энергии? Во всяком случае – без привычного нам понимания Энергии? Информация без энергии? Или Время, Пространство, Энергия и Информация есть нечто…
- Это уже НеКТО… - безаппеляционным тоном, не к месту жестко кинул фразу молодой человек с романовской бородкой, - Это же составляющие живой Личности.
- …не обязательно, - отвлекся академик, - Не обязательно, но как постановку вопроса принять можно и нужно. Впрочем, я и пришёл ведь выступить с постановкой объединительных для всех вас вопросов. Здесь собрались представители почти всех направлений науки – физики, биологи, вирусологи, генетики, астрономы; минералогия здесь есть… Технари от оборонки - тоже. Нам, возможно, понадобятся несколько лет совсем неоплачиваемой работы, чтобы создать для начала Базу данных о Времени в той части науки, которой занимается каждый из вас, чтобы, оттолкнувшись от наработанного материала, мы смогли получить государственное финансирование. И всё равно – работайте на три копии, так учил меня покойный Бабенко… если кто помнит, конечно, кхе-кхе… И я, надеюсь, патриотически настроенный бизнес хоть немного нас поддержит, - академик Геленжиновский взглянул в сторону того человека, которого Наташа про себя назвала «банкиром».
Дальше выступающие говорили о состоявшемся собрании, как о «Клубе колумбов Времени». Эта тема так или иначе уже озвучивалась на меньших собраниях, где собирались, например, одни биологи. Радостева и сама-то узнала о создании Клуба, когда Самойлов повел её однажды в гости к семейной паре университетских физиологов. Это было в конце мая, когда Наташа ещё сомневалась, беременна она или нет, а за день до визита к знакомым ученым-физиологам в какой-то неприятной ситуации Самойлов в присутствии двух десятков чиновников и ученых представил её как свою ЖЕНУ. Предложения ей он по-прежнему ещё не делал. Их жизнь вдвоем как бы самой собой подразумевалась. Но у этого «товарища» про себя всегда что-то уже решено…
Радостева уже совсем по-другому смотрела на «своих» гусей-гуменников, на скопу, неизвестно откуда взявшуюся в сопках под Райчихинском, на японского журавля, исчезающего из среднего Приамурья на восемьдесят лет, а потом прилетающего уверенно, будто он здесь был в прошлом сезоне. Природными аномалиями в обычном смысле слова всё это было уже не объяснить – здесь были временные аномалии.
Все сомнения университетских лет улетучивались за несколько дней. Только артобстрел под Райчихинском, сыплющийся с неба песок и странный сериал снов с дедушкой То Фун Шаном оставались с нею, как что-то, будто не совсем из её жизни, а потому, когда Наташа просыпалась, она некоторое время слышала, как колотиться перепуганной птицей сердце, ловила себя на том, что дыхание её сдавленное, иногда совсем остановившееся. Но рядом спал Самойлов – муж, «сказочник» выдавший ей столько новых теорий, заставивший видеть Время во всех её открытиях, во всех вопросах, и заставивший думать о Времени так, как Наташа никогда не думала.
Она теперь видела мир, как сквозь стеклышки разных времен. В детстве они с Тоней играли «в сокровища», торговали в своих детских играх битыми стеклами от бутылок и другой посуды. Ценность стекла зависела от граней, дававших блики, от необычного цвета и от того можно ли было через него посмотреть на солнышко, друг на друга и на гусей дедушки То. Самойлов предложил другую «игру», когда Время, как свет в стеклышках, могло меняться, и этим объяснялись многие дыры в науке. Наглядные примеры он приводил из истории.
«Людовику Шестнадцатому отрубили голову в восемнадцатом веке, а нашего Николая Второго с семьей расстреляли в двадцатом, - размышлял он. - Но для истории это синхронные события расставаний с монархическими режимами в христианской цивилизации. Или, например, мы с неким Пупкиным ровесники, но его прапрадед и мой прапрадед родились с интервалом в восемьдесят лет… А это больше, чем советская эпоха! Чего удивляешься – между родными братьями бывает разница в возрасте до 40-50 лет, а если каждое поколение увеличивает этот разрыв в «селекции» рода хотя бы по десять лет, то мы и получим старые народы и молодые народы. За век – 30 лет разница в возрасте семьи, а за шестьсот лет пассионарного цикла «по Гумилеву» - все 180-200. Пол Европы живет в городах уже по семь-восемь поколений, а россияне всего лишь второе-третье (если говорить о половине населения). У кого более урбанистическое, индустриальное сознание? У кого отработаны другие, более быстрые реакции на ошибки управления обществом? Конечно, у тех, кто функционально вжился в другую форму бытия – у европейцев. Это я опускаю этику, мораль, традиции в экономике семьи и т.д. и т.п. Всё это, так сказать, надстройка над жесткой матрицей быта. Или бытия, если уж хотите по-философски… Взять, к примеру, феномен российского дачного движения. Рефлексия чистейшей воды! Нация доигрывала своё аграрное детство, которого была лишена, загнанная в ГУЛАГи и Великие стройки социализма. Но мы – дети дачников - уже смотрим на загородные холупы, как на обузу. В лучшем случае – как на приятное воспоминание о детстве с шашлыками, весенним хождением босиком по земле и первой клубникой. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. И наше поколение … почти наше… Едет за восемь тысяч километров строить БАМ, за тысячу верст – попеть песенки у костра на каком-нибудь Грушинском фестивале бардовской песни… Короче, не убить кочевника и крестьянина так просто – несколько поколений должно принять другую форму жизни и оглядываться на неё, как на основную…»
Наташа тогда подтрунивала над ним – дескать, ты, орнитолог – дитя природы, а ратуешь за урбанизацию и узкое функциональное существование человека. Самойлов не оправдывался, но уже немного эпатажил, доигрывая роль урбаниста и апологета нового хайтековского стиля жизни: « А разве птицы, живущие колониями, узкофункциональны? А разве город пчел или муравьев искалечил или обеднил их природу?… Вообще речь не об этом – речь о том, что Время текло по-разному для всех и всегда. А это значит, что Хронология никогда не подразумевала Синхронность. Но историки часто совмещают и подменяют эти понятия».
Наташа никогда не называла бы Сергея «дитем природы», если бы знала, в каком чудовищном и бессмысленном месте он вырос. Город Светлый Советская власть построила в плоских столовых степях Южного Урала, где, по мнению геологоразведчиков, были колоссальные залежи никеля. В конце 50-х годов его строили, предполагая, что это будет что-то вроде будущего Норильска. Но геологоразведка ошиблась в оценке объемов. Злые языки и вовсе поговаривали, что разведки реальной не было, деньги разворовали, а никель считали по норам сурков. Эти зверьки роют «шурфы» до 18 метров глубиной, а наверх тащат породу, по которой видно, что там, внизу… Но сурок строил норы только на никелевых «нитях», а метр в сторону и «нити» могло уже не быть. Так и оказалось.
Город и комбинат отгрохали в три раза больше, чем было нужно для подъема того никеля, а инерция пятилетних Госпланов ещё пять лет к ряду накачивала всё снабжение маленького городка так, что приезжающие в гости родственники рассказывали потом во всех уголках СССР, что они видели коммунизм своими собственными глазами. Холодильники и телевизоры, мотоциклы и машины, по 10-15 видов колбас в магазинах, конфеты с иностранными надписями, вина и коньяки, костюмы и мебель… Такое боялись выставлять даже на ВДНХ, народ бы не понял роскоши в одной точке страны. А здесь, в диких степях, рос город в другом социалистическом измерении.
Светлый встал на путях миграции сайгаков и на трассах перелетных птиц. Весной и осенью город разрывала кононада ружейной пальбы, он наполнялся запахами крови, жаренного мяса, спиртного и… летали по городу перья и пух, похожие на снег. Сколько детей с неврозами и страхами лечила потом Советская власть (а может и не лечила) не знает никто – разве что узкие специалисты, имеющие доступ к отчетам под грифом «секретно». Но с каждым годом всё чаще картечь попадала в разгоряченных людей. Мужики стали стрелять друг в друга, в жен верных и неверных, в обидчиков-любовников реальных и мнимых. Стали стрелять просто, и город наводнила милиция. Город-романтик стал закрытым «военным» (милицейским) городом. Но почему-то и милиционеры здесь чаще, чем в среднем по стране, сходили с ума. Сергей на всю жизнь запомнил случай, как привезли в город живых кур. Они кудахтали в большой фуре вставшей на основной улице города - трубе степных ветров. Народ собрался, как к зоопарку. Покупали не потому, что надо – куры битые и так продавались в каждом магазине – а потому, что живые интереснее и свежее. Там у фуры, какой-то рыжий милиционер «показывал фокусы». Он покупал курицу, отсекал ей голову тесаком, предусмотрительно вытянув подальше от себя, от безупречного френча со значками и белой парадной рубашки, а потом ставил её на землю и хохотал, глядя, как птица без головы бежала по улице. Это движение, как бесконечный повтор фильма – купил, отошел к бордюру, положил, отсек, отпустил, захохотал… Купил, отошел к бордюру, положил, отсек голову, отпустил, захохотал… На восьмой –девятый раз до людей, стоящих вокруг, стало доходить, что с товарищем милиционером что-то не то…
Милиционера попробовали успокоить. Может быть, и успокоили бы, но местная «мэри попинс» - тщедушная и долговязая воспитательница из детского сада взвизгнула ему в след неожиданно и пронзительно. Она назвала милиционера, уводимого двумя крепкими мужиками, фашистом недобитым… Через секунду мужики были отброшены в сторону, толпа разбегалась от милиционера, который держал за волосы воспитательницу и требовал, чтоб ему вернули нож. Не дождавшись, он начал колотить головой её о место на бордюре, где недавно отлетали куриные головы. И бордюр теперь был черным от всех кровей – человеческих и куриных, уже запекшихся и свежей крови.
Милиционера застрелил его коллега. Приехал и застрелил не разговаривая, на глазах собравшихся, женщин и детей. Воспитательница, говорят, выжила, но с головой у неё навсегда остались проблемы. Кур она, наверное, не ела больше в своей жизни никогда. Их, кстати, в живом виде и не привозили после этого случая ни разу.
По словам Сергея Самойлова, город Светлый и сейчас жил жизнью с картин Сальвадора Дали и стихов Гарсиа Лорки.
2008-я капля крови…
Я лежал на нижней полке в купе поезда «Воркута-Москва». Мне мешал уснуть вкус крови, запах крови, цвет крови…Я пытался представить врача Полозова в роли пациента, а он вставал где-то в пространствах моего ума в полусонном состоянии в сплошь кровавом халате. « Как только тебя начинают признавать в той роли, так тут же свойства роли начинают просыпаться в тебе? Откуда эта кровь?…». Уже не задавал я себе вопрос. Уже слишком живо было во мне то, забытое мной, сверхчувствительное состояние, и я знал точно – в поезде прольется кровь. Меня позвали в Москву, как человека в роли если не лоцмана в коридорах цитала, то, по меньшей мере, знающего где эти развилки цитала начинаются…
Я не знаю – спал ли я? Или это было то особое состояние ума, когда открываются забытые глубоко заархивированные файлы памяти, и открываются на удивление быстро, с объемным голографическим контекстом…
В Вологде на перроне орали… Я вышел покурить на улицу, поезд стоит там целых 25 минут. Стояли больше часа… Из вагона через один от моего выгрузили два трупа и ещё двоих или троих увезла «Скорая», их выносили на носилках. Кровь пролилась… На ножах передрались хохлы-вахтовики с какими-то уголовниками - игроками в картишки.