Крыши пахли теплым железом. По ним можно было шутя пройти весь квартал. Отсюда, сверху все виделось по-другому. Земля казалась дном большого аквариума, наполненного прозрачным воздухом и солнечным светом. Всё остальное далеко внизу походило на кукольные декорации в островках яркой живой зелени. По узеньким тротуарам шли люди, настоящие, но совсем маленькие – меньше лилипутов из цирка шапито – и оттого смешные. Своим поведением человечки напоминали муравьев на их нахоженных тропках, это, когда мураши спешат навстречу друг другу, но не сталкиваются, а только удивленно замирают, касаясь усиками друг друга, и снова продолжают свой бег...
И только птицы могли кружить выше нас!
Квартал замыкали развалины старинного многоэтажного дома. Его искалечила война прямым попаданием стокилограммовой бомбы с немецкого бомбовоза, потом в него била сорокопятка – когда выкуривали оккупантов. Дом стоял особняком и был огорожен по периметру сплошным дощатым забором – на манер стройплощадки. И не было понятно, почему вот уже полтора десятка лет его не разбирают.
Полуразвалившиеся стены красного кирпича с провалами окон и немногие уцелевшие перекрытия заросли кустиками травы и крохотными деревцами. Их корни, ветер, дожди и морозы медленно разрушали кирпич, превращая в труху. Но основные конструкции уцелевших фрагментов здания все еще крепко держались, и дом смотрелся, как единое целое. Горожане привыкли к развалинам, как неотъемлемой части городского пейзажа, и звали это место "разбитый дом".
Дом пользовался дурной славой. Родители строго-настрого запрещали нам туда соваться, объясняя, что стены могут рухнуть. В их словах, кроме резона, проступал какой-то суеверный страх. Но мальчишки боялись только чертей, да и то на кладбище, а в развалинах, где не осталось закрытых объемов, днем было светло. Тайком мы наведывались туда собирать ржавые гильзы. Иногда нам казалось, что гильзы появляются вновь и вновь в тех местах, где мы их подобрали в прошлый раз.
Что-то мешало нам даже пробовать играть в войну внутри смертельно раненного здания. И не только потому, что по слухам именно здесь в руках мальчишки-беспризорника разорвало самодельный пугач – "поджиг", и он лишился двух пальцев и глаза, словно в медной трубочке дула были не головки серных спичек, а настоящий пороховой заряд.
Не оставляло чувство, что кто-то очень сильный и очень злой внутри развалин наблюдает за нами, поджидая удобного момента, и мы безотчетно старались, выполнив задуманное, быстрее убраться прочь. Но один из нас упал под стеной дома и сломал руку. Он споткнулся на совершенно ровном месте. Другой мальчишка решился на спор влезть по водосточной трубе.
Старая труба и ее крепления к уцелевшей стене дома были прочны и надежны – в этом мы разбирались, имея солидную практику. Однако на уровне третьего этажа секция, по которой лез мальчик, вдруг вышла своей верхней частью из наглухо завальцованного стыка и медленно, с угрожающим скрипом стала крениться вниз. Но потом, словно нехотя, остановилась, будучи уже под углом в сорок пять градусов к вертикали. Мальчик, обняв трубу, повис над бездной. Потом раздался крик – друг звал на помощь.
Но другого пути наверх не было.
Мы что-то кричали, а потом просто застыли, задрав головы. Мальчик, цепляясь изо всех сил за обломок гладкой трубы, начал соскальзывать по нему назад к стене, обдирая ладони о ржавчину. Ему удалось нащупать ногами неповрежденный участок водостока и переползти туда. Дом пощадил его.
Когда он спустился, мы, не чуя ног, покинули периметр забора, охранявшего мрачное царство развалин. А труба так и осталась торчать из стены ржавым грозящим пальцем, который был виден издалека.
Дом не подпускал к себе. И нам уже не казались бреднями рассказы про странные звуки, услышанные кем-то из развалин: глухие щелчки и шипение, напоминавшие стрельбу старыми отсыревшими патронами, когда пули, едва выйдя из ствола, бессильно падают на землю, пролетев только несколько метров. И про злые хрипы между сериями этих щелчков.
Дом устал, но не давал сносить себя. Пусть тому и находились сотни объяснений, но он стоял и стоял посреди полностью восстановленного красавца-города. Нам, мальчишкам послевоенных лет иногда казалось, что в доме этом поселился злой дух ушедшей, но так и не напившейся крови войны.
После того, как на развалинах нашли труп местного пьяницы и попрошайки, дом, наконец, снесли. Мы стояли за милицейским оцеплением и смотрели, как медленно в клубах пыли оседают его крепкие стены, издавая тяжкий звук, похожий на вздох облегчения.
Про пьяницу рассказывали, что он дополз от разбитого дома к дырке в заборе, прежде чем умер. И лежал с выражением трезвого ужаса на лице, прижав обе руки к животу. Под руками была бескровная огнестрельная рана без выходного отверстия.
Патологоанатом, копаясь в разорванных кишках бродяги, так и не сумел найти пулю.