глава одиннадцатая
УТРО, КОТОРОЕ ДОЛЖНО БЫ БЫЛО БЫТЬ МУДРЕНЕЕ ВЕЧЕРА.
Когда я проснулся, в комнате было солнечно, и, должно быть, пахло кофе. Я говорю: «должно быть», потому что кофе определенно был в наличии – дымился в кофейнике на столе. Но вот нос мне заложило, словно цементом залило.
- Я, надо полагать, страшно храпел, - гнусаво сказал я Холмсу, сидевшему с ногами на подоконнике – снова излюбленное место и излюбленная поза.
- Это не важно, - ответил он, не отводя взгляда от улицы. – Насморк – меньшее, чем вы могли отделаться. Подойдите-ка сюда.
Я встал, чувствуя себя всё-таки неловко в лиловых штанах, и тоже подошёл к окну.
На противоположной стороне узкой мостовой остановился уже виденный мной накануне странный экипаж с непонятным рисунком вместо герба. Теперь я сумел разглядеть его получше: оскаленная волчья морда держит в зубах корону.
- Видели его раньше? – спросил Холмс, рукой придерживая меня, чтобы я не пододвигался слишком близко к стеклу.
- Вчера мне показалось, что он следит за мной. Кто это?
- Глава «туманного департамента» горбун Джон Уоррон. «Homo homini lupus est». Серый кардинал. Шеф тайной службы безопасности короны. Масон, к тому же. Человек, которого даже мне приходится бояться.
- Даже вам? – усмехнулся я, снова уловив в его фразе хвастливые нотки. – Верно, вы мало кого в Лондоне боитесь, а?
- Двоих, - спокойно сказал он.
- Так. Первый – Джон Уоррон, я уже понял. А второй?
- А второй – мистер Шерлок Аден Холмс.
Я чуть было не засмеялся его шутке, но, взглянув в холодные графитово-серые глаза, вдруг понял, что он не шутит.
- Почему? – спросил я. – Почему вы боитесь самого себя?
Холмс шевельнул плечом, и я думал, что он не ответит. Но он, напротив, заговорил довольно пространно:
- Дело в том, доктор, что господь, создавая меня, совершенно не учёл моих собственных желаний, и моя натура с детства доставляет мне массу неприятностей. Иди я за ней, согласно предопределённости, и из меня бы получился бледный мечтатель, быть может, поэт, сентиментальный, трусливый, совершенно не приспособленный к жизни, болезненно чувствительный, мнительный и обидчивый. Всю свою сознательную жизнь я провёл, подавляя в себе эти черты, но вытравить их совершенно не сумел, и, когда лава прорывается порой – а такое бывает – она приносит мне большие разрушения, от которых потом трудно оправиться. Слава богу, что серьёзные прорывы происходят не так часто, не то... Ну ладно, оставим эту тему пока что. Наденьте куртку за неимением лучшего и садитесь к столу. Здесь кофе, шоколад, галеты – нам нужно подкрепить свои силы. Боюсь, что нам придётся ещё оставаться здесь до темноты. Во-первых, одежда, которая имеется в моём распоряжении, при свете дня, боюсь, будет выглядеть вызывающе, во-вторых, за домом, может быть, следят. Мне не нравится, что экипаж Уоррона околачивается прямо под окнами. Так что не будем опрометчиво спешить. Садитесь ешьте.
Я послушно принялся жевать галеты, хотя есть – тем более печенье и шоколад – мне не хотелось. Сам Холмс не ел, а питался – шоколад он кусал и жевал, как хлеб; меня затошнило, глядя на него.
- Этот экипаж, - Холмс ткнул воздух в направлении окна чайной ложечкой, - здесь вообще не должен был появиться. О квартире этой никто не знает, и я бы сам не пошёл сюда вчера, будь у нас другая возможность, чтобы не выдать её. Неужели мы допустили неосторожность? Но я не вижу, в чём она могла быть. Мы подплыли в темноте и тумане, с противоположной стороны, лодкой, и от лодки избавились. За нами не могли проследить. И, тем не менее, экипаж тут. Что же это значит?
Он задал последний вопрос сам себе и, похоже, начал искать на него ответ, потому что свёл брови и замолчал, уставившись перед собой неподвижным взглядом.
Я поднялся и снова подошёл к окну. Стекло было немного запылённым и в разводах, поэтому при свете дня бликовало, и нечего было бояться, что с улицы меня могут увидеть.
Экипаж Уоррона по-прежнему стоял у противоположного тротуара, но теперь прибавилось нечто новенькое.
- Эй, посмотрите-ка, - махнул я Холмсу.
Дверца экипажа приоткрылась, и сделался виден сидящий в ней человек – блондин с длинными до плеч волосами – густыми, даже роскошными – и в сером плаще. А дверцу он открыл, чтобы без помех беседовать с подошедшим молодым человеком субтильного вида, представившимся мне вчера в «Озере», как Вансипетс.
- А, жена вашего брата, - усмехнулся Холмс, глядя на улицу через моё плечо. – Вы, Уотсон, наивны до безобразия. Конечно, это делает вас симпатичным, но в суровой Лондонской жизни так просто нельзя. Вы сами выкладываете на стол все карты, а потом удивляетесь, что шулера вас раздели – и в фигуральном, и в буквальном смысле. Этот человек – Жюльен Рюсто – профессиональный убийца.
Я вздрогнул:
- Сколько же ему лет?
- Уотсон, возраст – величина переменная. Вы удивились тому, что Лебран обращался ко мне за помощью, а мне только двадцать шесть. Но ведь это не имеет значения. Моцарт уже в пять лет писал музыку – правда, это не совсем то же самое. Рюсто двадцать два, насколько мне известно, но выглядит он моложе и этим пользуется. Правда, я не предполагал, что Уоррон может иметь какое-то дело с этим прохвостом.
- А ведь я слышал это имя, - припомнил я. – Барон Лейденберг называл его.
- В каком контексте? – заинтересовался Холмс.
- Речь шла о том, что из-за меня его не стоит тревожить.
Я не ожидал такой сильной реакции Холмса на свои слова. Он побелел, как бумага.
- Как, они хотели натравить Рюсто на вас? Боже мой! Я и подумать не мог, что подвергаю вас такой опасности, Уотсон, - в волнении он схватил меня за плечо и сжал очень сильно.
- По тону не похоже было, что они думают об этом всерьёз, - возразил я. – Но, послушайте, Холмс, что же вы думаете теперь делать?
- Ждать, - он выпустил моё плечо и, вернувшись к столу, налил себе ещё кофе, но пить не стал. – Кроме развития событий я жду ещё и своего разведчика. Думаю, и вам в Пакэн, и мне на Бейкер-стрит небезопасно возвращаться без рекогносцировки.
Словно в ответ его словам, кто-то осторожно поскрёбся – по моему впечатлению, прямо о крышу над нашей головой.
- Наконец! – Холмс проворно вскочил на ноги. – Вот и он.
Под самым потолком вдруг образовалась щель между некрашеными досками, и в неё просунулись детские ноги в разбитых башмаках.
- Ни дьявола не видно, - пожаловался мальчик. – Я там шею не сломаю, мистер Холмс, сэр?
- Спускайтесь смело, Уиггинс, - откликнулся Холмс, и на пол спрыгнул уже знакомый мне Гарри Фокс.
- Я ожидаю дополнительного вознаграждения, сэр, - заявил он, улыбаясь мило и нахально.
- Хорошенькое дело! Это за что ещё?
- Вот за это, - мальчишка вытащил из кармана кисет с табаком. – Трубка там, внутри. А для доктора я купил папиросы в лавке Брэдли. На случай, если он ещё жив, конечно. Влез в долги, понятное дело...
Глаза Холмса сверкнули радостью.
- Ты прав, мой мальчик, это стоит гинеи, - сказал он, живо набивая трубку. – Курите, доктор. В нашей ситуации табак – первейшая необходимость. Ну, Уиггинс. Что скажете? Вы вызвали полицию?
- Да что вы, мистер Холмс, какое там! – воскликнул мальчишка, и его лицо сильно покраснело от волнения. – Вы же ничего не знаете! В «Озере» ночью вспыхнул пожар, половина помещений выгорела, есть жертвы. Там и без меня полицейских набежало видимо-невидимо. Весь квартал на ноги поставили. А в Пакэне Норли куда-то исчезла. Ей жилец пришёл плату внести, а у неё в комнате всё вверх дном, и дверь нараспашку. Похоже, бумаги какие-то искали, потому что из ящиков всё повыкинуто. Ну, пришёл сержант, написал всё на бумаге – наверное, тоже будут теперь расследовать.
- А на Бейкер-стрит? – быстро спросил Холмс. – На Бейкер-стрит ты был?
- Там, слава богу, всё благополучно. Кисет и трубку мне ваша квартирная хозяйка передала. Она сказала также, что готова сдать другую комнату за полцены, потому что верхняя ванная неудобная.
- Молодец, - похвалил Холмс, вытаскивая горсть мелочи из своей совершенно размокшей и сваленной кучей на полу одежды. – Теперь только не наследи и держи язык за зубами. Сюда приходить больше не надо. Мы отсюда сами уйдём ночью, а сейчас пойдём. я помогу тебе выбраться через тот же лаз на крышу. И не выпрямляйся в полный рост, пока не окажешься достаточно далеко.
Мальчишка спрятал полученное вознаграждение за щеку и кивнул. Холмс подсадил его к люку, и вскоре юный Гарри Фокс исчез так же стремительно, как появился.
- Отчёт краткий, но исчерпывающий, - заметил Холмс, жадно вдыхая табачный дым. – Участи хозяйки меблирашек я, кстати, не завидую.
- Да ведь это ужасно! – воскликнул я, всё ещё не пришедший в себя от обилия мрачной информации, выплеснутой на нас юным гаменом.
- А я уже говорил вам, и готов повторить: история эта очень опасная и крайне серьёзная. Может быть, вам всё-таки внять многочисленным советам, доктор, и успокоиться на том, что ваш брат похоронен на Хайгет-сэметри по божьей воле и роковому стечению обстоятельств?
- Возможно, упрямство не лучшая черта, - проговорил я, в ответ прежде покачав головой. – Но, поверьте мне, это не просто упрямство. Я чувствую свою вину перед Дэвидом. Кто знает, будь я рядом, будь я в Лондоне, может, и его судьба тоже сложилась бы иначе?
Холмс поднял одну бровь:
- Разве вы - сторож брату своему?
- Бога ради, - возмутился я, - не вкладывайте эту отвратительную фразу в мои уста. На мой взгляд, мера ответственности прямо пропорциональна элементарной человеческой порядочности. Так, например, разве не могу я не чувствовать ответственности за несчастную мисс Норли, коль скоро она как-то пострадала из-за меня?
- Как-то пострадала? – с неожиданной злостью перебил Холмс. – вам надо вытравить из себя остатки этой розовой водички, Уотсон. Норли эту, конечно, убили, а сперва, скорее всего, и пытали.
- Но кто?!
Вместо ответа Холмс засвистел «Правь, Британия».
- Ваше поведение возмутительно, - сказал я, досадуя на его недомолвки.
- Вас возмущает мой цинизм, а не моё поведение. Ну а я готов биться об заклад, что дело так и обстоит, как я сказал.
- Биться об заклад в подобных обстоятельствах кощунство, - отрезал я.
- И бесполезная трата денег, - подхватил Холмс. – Но позвольте спросить вас, дорогой доктор, куда вы собираетесь направить свои стопы, расставшись со мной?
- Я вам уже об этом сказал: в полицию.
- И о чём вы им поведаете? О том, что вас обокрали и чуть не изнасиловали в клубе педерастов, куда вы, кстати, сказать, пришли своей волей? Огонь наверняка уничтожил следы, а иначе его бы и зажигать не стоило.
- Так вы полагаете, что и этот поджог из-за меня? – ужаснулся я.
- И полагать нечего. Надо же им было куда-то спрятать тело.
- Моё? – не понял я.
- Вашего там не было. Того бедолаги, которого я убил.
- У...били? – поперхнулся я.
- А вы как думали? Я наверняка проломил ему основание черепа – после такого не выживают.
Я закрыл руками лицо. Это последнее сообщение Холмса, сделанное совершенно бесстрастно, оказалось для меня соломинкой, сломавшей спину ослу. До сих пор, несмотря на сообщения в газетах о трупах, несмотря на смерть брата, во всей этой истории был для меня какой-то элемент увлекательного приключения. Теперь я словно взглянул на всё другими глазами. Мне сделалось по-настоящему страшно.