Ученья светлый путь.
(Ремеслуха)
Пролетело лето. В миг пролетело.
Уже в августе задождило, а картошку в сентябре, считай из грязи, выкапывали. Наросло картошечки много, но и в грязи много осталось. После яблочного Спаса, когда неделька тёплая и сухая установилась, предложил Мишка матери картоху выкопать. Но нет, ведь! Упрямая. Упёрлась мать, говорит, мол, пусть в земле посидит две недели, вес наберёт, кожуркой огрубеет.
Дождались, третью часть сгноили. Да и оставшаяся плохо будет храниться, коль с осени гнить начала.
Промчалось лето. А жаль. Хорошее лето получилось. Сытное. Мамка деньжат прикопила, из Мишкиных, на перевозе заработанных. Барахлишком, одёжкой обзавелись, зиму не страшно встречать будет.
А самое главное, немцев под Курском и Орлом разбили. Левитан говорит – переломили хребет фашистской гадине. Везде только и шепчут – следующий год в войне уж точно последним будет. Хорошо, коли так. Все ведь ждут мира. Надеются, жизнь тогда совсем как перед войной наладится.
Повзрослел Мишка за лето. Почти на полголовы вырос. Из пацанёнка-подростка в мужичка превратился. Над верхней губой пушок обозначился. Потемнеет пушок, и можно бриться начинать. Эх, так хочется поскорей стать взрослым.
Возмужал Мишка на перевозах. От тяжёлой работы в плечах разошёлся, мясом оброс. Руки силой налились, на груди мышцы забугрились, на животе косой решёткой обозначились. Голос стал ломаться, нет-нет, да и взрослой хрипотцой прорежется. Загорел, почти всё тело тёмно коричневым сделалось, разве лишь под трусами белые полоски остались.
Подкормило лето. И деньгами перевозными и рыбой. Перешла Мишке от отца по наследству рыбная снасть: гужи пятикольцовые, подольников четыре штуки, по пятьдесят-семьдесят крючков.
По большой воде, пока на перевозе народу мало, расставлял гужи в логах Заречного парка. Везло в июне, то щуку подымет, то лещей тройку-пяток. Почти каждый день к котлу приварок.
К июлю вода из логов ушла. По плёсам стал подольники раскладывать. Тоже неплохо получалось. Иногда и с подольника хорошо выходило, до двадцати фунтов рыбы. Рыбка помельче, чем лещи – больше окунь, сорога, плотва, краснопёрка. Рыба некрупная, но для ухи и на жарёху самое то, что надо.
Случалось, стерлядки садились. А если ещё с икрой? Мамка их в церкву, попам продавать, носила или на хлеб и соль выменивала. Поповский хлебушек, он нечета тому, что в магазине по карточкам. Рыхлый, лёгкий, пушистый, на хороших дрожжах замешан. Совсем не такой. А в магазине – тяжёлый и сырой, кислый и липкий.
На подольник и больше бы рыбы бралось и крупнее, если бы настоящая лёска была, а не конский волос. Волос – он тоже крепок, рыбину до килограмма выдерживает, а вот крючки слабые. Вроде бы и калёные, но всё не то – самоделки. Не сравнить с довоенными.
С рыбалкой не всё просто. Украли у Мишки один подольник. Да и, случалось, рыбу воровали. Поплывут Мишка с Зойкой подольник проверять, переберут снасть – одна, две рыбёшки, ясное дело, кто-то раньше прошерстил.
Один раз попался дедок. Поздно вечером, в потёмках уже Мишка с сестрой проверяли снасти. К предпоследней из-за поворота реки вывернули и узрели на речной глади, в сумерках, силуэт лодки. Лодка самый раз по серёдке подольника стоит.
Не испугался Мишка, даже раздухарился – своё же добро-то.
Подплыли. По темени всё-таки разглядели, в лодке дедок сидит, суетится. Подцепил Мишка дедову лодку багром, тот гребь из захвата вынул, размахивает, матерится.
-Отыдь, погано отродье! – Орёт. – Чо вцопился?! Отыдь, не то гребом по рукам двину!
Накатила злость, отцово наследство наглым образом грабят. Изловчился, перехватил гребь, дёрнул. Дедка, как пушинку, в воду скинуло.
Завопил дед, запричитал. За борт своей лодки схватился. Чего бы ему по рукам гребью не треснуть? Но нет. Откатила злость. Схватил его Мишка за шкварник, подхватил за штаны и втащил в лодку.
Пригляделся к деду, узнал. Из села Широкого дедушка. Из того самого, что ниже по реке за спичфабрикой будет, рядом с затоном. И ещё вспомнил – дедок ему и раньше, на базаре, попадался. Он там свежей рыбой торгует.
Злость внутри вновь приподнялась. Ладно бы для внуков голодных крал, простил бы дедку. Так ведь нет, на продажу воровал – крыса! С развороту заехал деду в рыльник. Сильно получилось, смачно у того челюсть чавкнула. Зойка аж взвизгнула.
Видно и его признал дедок. Заюлил, захлюпал юшкой:
-Отпусти, паря! Ей-бо, крысятничать боле не буду!
Нахмурился Мишка, в сердцах кинул:
-Смотри, сука! Ишо раз на базаре с рыбой увижу, утоплю, как шавку!
Сам удивился, потому что понял, ведь и утопит хиляка старого. И утопит не от кровожадности шпанской, а от высшей справедливости. В миг ясностью всплыло – красть не от голодной крайности, а ради прибытку в военное лихое время – верх кощунства.
Просмотрел дедову лодку, нашарил мешковину с рыбой. Пересыпал её в носовой бардачок и толкнул лодку с плачущим дедком по течению.
Случай этот для Мишки новым откровением повернулся. Осознал он – проклюнулось в нём чувство взрослости, пришло внутреннее понимание, что решать ему теперь не только свою судьбу, но и чужие судьбы. И по жизни предстоит с этого дня, считай что, самостоятельно двигаться.
В августе принесла почтальонка повестку. В повестке прописано, явиться ему первого сентября в ремесленное училище номер три на улицу Мопра. Расписался у почтальонки за получение повестки, положил её на комод к документам.
Вечером показал повестку матери и сёстрам. Мать всхлипнула. Старшая, Ленка, вскинулась:
-Дурак ты, Мишка! Зачем расписывался? Надо было не получать её. Пусть бы писмоноска повестку в яшшик бы кинула.
-Ну и чо с того получилось бы? – Возразил он.
-Балда! Порвали бы повестку и выкинули! А если чо, сказали бы, мол, не было ничего. Возможность появилась бы в этот раз не попасть в мобилизацию. Пересидел бы у тётки в Юрье месяц, если бы очень докучать стали. Или, думаешь, в ремеслухе так уж здорово?
Мать слушала, не вмешивалась. Ленка – старшая, ей по осени семнадцать должно исполниться. Характером резкая, вспыльчивая, была она ушлой и пронырливой и в жизненных делах разбиралась лучше других.
Успела Ленка закончить семилетку, и хоть последние два класса училась плохо, в семье считалась самой образованной. Посему была с гонором, с мнением, к которому и мать прислушивалась.
-И што, Миха, теперь мы имеем? – Продолжала Ленка, - Денег до нового года по сто рублей в месяц. Это, шшитай, в минус. Какую-никакую одёжку дадут и кормить два раза в день будут – в плюс. Но, особо не радуйся – хорошего в ремеслухе мало. Поверь мне, почти целый день к ней привязан, а толку? Думаешь, чому путному научат, так не надейся – у мастеров на учёбу своё мнение.
Загрустил Мишка. С ремеслухой он некоторые надежды связывал. Слышал от старших приятелей, на военке токаря за перевыполнение плана хороший приварок к пайку получают. В токаря, правда, ещё попасть надо, охочих туда много, но как-то и сомнений не было, что попадёт.
На следующий день Ленка ещё больше расстроила. Узнала она, третье училище готовит кадры для шубно-овчинного, спички и маргаринового заводов. И на токарей там не учат вовсе. Из перечня профессий лишь слесарь-наладчик, слесарь-инструментальщик, да моторист получше. В остальные лучше не ходить – либо с отравой работа, либо с химией, а льгот – фига с маслом.
Вечером встретил Вовку Мартынова. Мартын вселил маленькую надежду. Его старший брат, Васька, аккурат это училище заканчивал. Теперь на спичечной фабрике, попросту - на спичке, вкалывает, в слесарно-инструментальном цехе. Ничего, говорит Васька, главное приладиться. Он селитру по-тихому выносит. Приспособился. Строго у них. Режим. Предприятие не военное, но государственной важности, нужную продукцию для фронта выпускает. Карают немилосердно. Говорят, за пару спичек, вынесенных с фабрики, чуть ли не пять лет впаяли, и не просто так, а по пятьдесят восьмой статье. Но ведь он, Васька, не дурак. Он спички не выносит, он селитру небольшими порциями несёт, а дома, из щепок палочек настрогав, самодельные спички лепит. Дальняя родственница их на базаре сбывает – от этого прибавка к столу, и не малая.
Вовка Мартынов, корешок разлюбезный, одногодка и товарищ первый, дальним родственником Мишке приходится – троюродным братом что ли.
Живут Мартыны в большом двухэтажном доме, в ста метрах от Мишки. Дом ещё дореволюционной постройки. На пригорке дом, его весной и в самую большую воду не затапливает. Первый этаж каменный, второй – деревянный. У Мартынов семья огромная, даже сейчас, в войну, когда почти всех мужиков на фронт забрали, у них в доме человек тридцать живёт, начиная от девяностолетней прабабки и заканчивая трёх пятилетней мелюзгой.
До революции Мартыновы извозом занимались. У них во дворе раньше конюшни были, а во флигеле что-то вроде постоялого двора для приезжих возчиков. После революции коней реквизировали, а в дом никого не подселили, Мартынам и самим тесно жить. Подселили во флигель, там теперь Загузины живут.
…Вовке Мартынову тоже повестка в ремеслуху пришла. Он сначала порвать хотел, но послушал старших и рвать не стал. Теперь он вместе с Мишкой учиться будет.
Первого сентября пришли с Вовкой в ремеслуху. Она оказалась в другом месте, чем первоначально в повестке указывалось. Почти на берегу реки училище оказалось. Учебные классы в доме бывшего купца устроены, а мастерские в старых пакгаузах и лабазах.
Таких гавриков, как Мишка и Вовка, собралось человек триста. Половина городских, остальные с Дымкова, со Спичфабрики, из Химика и Широкого. Городские сразу в кучу сбились, превосходство над остальным обозначили.
Погода с утра пасмурная, с рассвета дождило. Митинг получился скомканным. Вышел директор училища – хромой инвалид с палочкой, рванул, было, речь, мол, вы – будущее страны советов, её трудовые резервы, и вам побеждать фашизм на трудовом фронте страны, ковать её победу, но тут припустил холодный дождь, и митинг свернули.
Быстро зачитали, кто в какую группу попал. Повезло Мишке, их вместе с Вовкой определили в группу слесарей. В группе двадцать человек, тоже половина городских, а другая со Спички и из Дымкова.
К ним в группу и Слава Загузин попал. Попросту, Гузя. Здоровый парень, ростом за метр восемьдесят и весом пудов на пять, выделялся он среди подростков-заморышей, как старшина среди новобранцев первогодков в армии.
Петрович, мастер-наставник, которого к их группе приставили, Гузю сразу старостой назначил. Потом провёл по мастерским, показал рабочие места и инструменты, которыми предстоит проходить обучение.
Ничего особенного в инструментах. Обычный металлический стол-верстак с тисками. В ящиках разные напильники с деревянными ручками. Молотки трёх размеров, кувалдочка, зубила и клещи, непонятно для чего…
Потом сводили в столовую, покормили обедом. Обед так себе. Суп – жидкая ушица, где две картошки на дне миски, да плавник непонятно какой рыбы. На второе – пшёнка, но уж больно мало в миску кинули, будто подцепили столовой ложкой и бросили, сколько вместилось. Чай с сахарином – кипяток морковной заваркой закрашенный, без намёка на сладость. Ещё два тонюсеньких кусочка ржаного хлеба.
Ерунда, а не обед для молодого, растущего организма. На один заглот только. Но и его даже городские смели, а Дымковские и со Спички и ложки, и миски облизали.
После обеда начались занятия в классах. Мастер-наставник что-то про металлы и стали рассказывал. Пацаны слушали с трудом, больше носом клевали, хоть и не шибко сытный обед, но разморило.
Потекли учебные будни. С утра Мишка успевал несколько ходок на перевозе сделать, потом отдавал лодку в аренду Лёньке, младшему Мартыну, и тот перевозил людей, пока Мишка был на занятиях. Ближе к вечеру подгонял Лёнька лодку почти к училищу и отдавал десять-пятнадцать рублей, в зависимости от дневной выручки.
Через две недели выдали в ремеслухе форму. Комплект исподнего, шаровары и тужурку, фурагу и, самое ценное – ботинки американские, по ленд-лизу полученные, с обмотками.
С учёбой оказалось именно так, как предупреждала Ленка. Петрович к станочному парку подпускать не спешил, не говоря уже о том, чтобы научиться на станках работать. Пока вся учёба свелась к тому, что он показал, как правильно держать ручной инструмент и беречь руки и ноги при пользовании им.
Учили фигне всякой, например, ключ рожковый из заготовки сделать. В заготовке металл слабый, Мишка часа за три заготовку в ключ превратил. Побежал к Петровичу хвастаться.
Наставник повертел ключ в руках, хмыкнул одобрительно:
-Молодец, паря! Для начала неплохо. Будешь стараться, на сверлильный станок поставлю и фрезеровать научу.
Расцвёл Мишка. Похвала по душе сладким сиропом покатилась. Надо же такому случиться, с первого раза похвалил учитель. Походил счастливым немного и выпросил у Петровича ещё заготовку, новый ключ делать, мастерство оттачивать.
Вторым подошёл Гузя. Ключ у него получился хуже, Петрович долго и нудно объяснял ему ошибки и оплошности. Гузя слушал молча, постепенно багровел лицом, потом забрал ключ у наставника и в сердцах согнул его по средине.
Мастер слегка побледнел, Гузина сила произвела на него впечатление. Он осторожно похлопал Гузю по плечу, приободрил и попросил больше не нервничать. Дал ему новую заготовку и отправил на рабочее место.
Петрович, возрастом, наверное, под шестьдесят, мог сойти за тщедушного старичка. Невысокого роста, в сером рабочем халате, в кепке, повёрнутой козырьком назад, сверху на которую были пристроены очки с простыми стёклами, для техники-безопасности, с худым, узким лицом и прокуренными рыжеватыми усами над верхней губой, большую часть времени занимался своими делами. Он постоянно делал различный инструмент, сверлил в непонятных заготовках отверстия, на токарном станке по дереву точил ручки для напильников, затачивал свёрла и фрезы и любое обращение к нему с вопросом воспринимал, как вторжение в его производственный процесс.
Происходивший из потомственной семьи рабочих, он на перекуре рассказывал, как его, тринадцатилетнего пацанёнка, привели в железнодорожные мастерские и лишь через семь лет допустили к самостоятельной работе.
На процесс обучения в училище смотрел скептически. Считал, что за шесть месяцев, отведённых на учёбу, ничему серьёзному учеников научить невозможно. Он полагал, за это время можно обучить правильно пользоваться самым простым инструментом да научить оберегать руки от повреждений. Секретами мастерства и выработанными навыками не спешил делиться, предполагая, каждый своим умом должен разбираться в тонкостях слесарного дела. Кроме того, сознавал – любой выученный им, овладевший его мастерством и умениями, в конце концов, будет составлять конкуренцию, в последствии обойдёт его, отодвинет в сторону.
Такой вот хитрован был Петрович.
Впрочем, Мишку, Вовку и Гузю он всё же выделял из общей массы. Они хотели и стремились чему-то научиться, в отличие от многих других, больше отбывавших время и оказавшихся в ремеслухе не по своей воле.
Вятка встала в конце октября. Навигация закончилась. Пассажирский дебаркадер, пароходы и катера отогнали в Широковский затон на зимнюю стоянку. По первому снегу на санках перетащил Мишка лодку с берега реки на участок к дому. Перевернул, укрыл лапником на зиму.
В ноябре ударили первые серьёзные морозы. Лёд окреп, и в училище стали ходить напрямую по льду.
К ноябрьским праздникам взяли Киев. На торжественном собрании снова говорили речи и призывали учиться и работать ещё лучше, на благо победы.
С учёбой было неплохо. Кое-чему Мишка с Вовкой научились. А вот в отношениях с городскими появились трудности.
Нет, в их группе городские не задирались. Гузя решал такие дела просто, отвешивал затрещину, и вопросов не возникало. А вот в других городские верховодили. Возглавлял Шило, главный заводила Филейковских.
Филейка, северная окраина города, и раньше известна была крутыми нравами. Там, в бараках, проживали большей частью лишенцы и прочий криминальный люд. Нередко отношения здесь выясняли с помощью ножей и кастетов, соответственно, и подростки с малых лет привыкали жить не по советским законам.
Шило, отчаянный и резкий парень, с первых дней в ремеслухе пытался верховодить всеми. Постепенно подчинял своей воле группу за группой. Когда дошла очередь до Мишкиной, он впервые столкнулся с противодействием и был озадачен.
Первая стычка вышла в туалете. Шило с тремя блатарями подошёл к курившему Гузе и предложил поделиться табачком. Гузя, не привыкший к подобной борзости, слегка опешил. Придя в себя, он отвесил Шиле тумака, от которого последний отлетел в угол. Шиловские дружки дружно бросились на Гузю. Гузя, засопев, раскидал подростков, словно медведь неопытных щенят. Шило, надев кастет, сунулся, было, ещё раз, но, получив тычок по носу, утёрся юшкой и отступил.
Чуть позднее Вовка Мартын заметил, как шепчутся по углам Шиловы дружки и показывают в сторону Гузи. Примчался озабоченный, предупредил и Гузю, и Мишку и других пацанов из группы.
После занятий ребята со Спички и Дымковские сбились в кучу и, возглавляемые Гузей, направились к берегу. В сгущающейся темноте вечера из-за угла мастерских высыпала орава городских. Было их человек сорок против пятнадцати Гузиных бойцов.
Они начали теснить Мишкиных товарищей к стене пакгауза, стремясь исключить возможность побега кого-нибудь из ребят. Вперёд вышел Шило. Поигрывая по-блатному финкой, он процедил сквозь зубы:
-Ну чо, чухонцы сраные! Ща попишу по вашим харям!
Гузя, сплюнув под ноги Шиле, осклабился и съязвил:
-А ху не хо?! – И помахал перед его носом кулаком с изображением кукиша.
Картина рисовалась удивительная. Гузя почти на голову выше всех остальных, возвышался, словно взрослый дядя над толпой притихших подростков.
-Бей Дымковских суков!!! – Взвизгнув, заорал Шило.
Толпа городских накатила волной на Гузиных товарищей. Дымковские отступили к стене, не давая себя окружить.
Сначала дрались молча. Лишь изредка тишину вечера нарушали всхлипы и отдельные выкрики. Мишка отмахивался одновременно от двух, даже трёх, наседавших пацанов. На Гузю налетало сразу семь-восемь, но каждые несколько секунд, получив мощную затрещину, кто-то из них отползал в сторону, скуля и ругаясь.
Шило, будто полководец, стоял сзади и отдавал команды, куда бросить образовавшиеся резервы.
Постепенно преимущество городских в численности стало сказываться. Они вырывали на флангах по одному два человека из строя обороняющихся, сбивали на землю и начинали пинать до полного прекращения сопротивления.
Наверное, с помощью такой тактики городские в конце концов и добились бы победы. Но вмешался случай. Мартын, дравшийся на правом фланге, понял, его вот-вот отобьют от остальных. В запале он вырвал штакетину из палисадника, отделявшего внутренний двор от училищного скверика, и, размахивая ею, словно мечом, стал успешно осаживать наступающих.
Его примеру сразу последовали и другие Гузины товарищи. Сам Гузя, оторвав от забора поперечную жердь, принялся крушить городских направо и налево.
В драке наметился перелом. Преимущество городских в тактике сошло на нет, и теперь им приходилось думать об обороне. Шило понял, его войско ещё чуточку и побежит, и попробовал внести в побоище перемену событий. Подсев под мах штакетиной, он пырнул финкой в живот кого-то со Спички.
Парень взвыл от боли и рухнул на землю.
Дерущиеся расступились и притихли. Даже в скудном освещении двора было видно, как от лежащего быстро растекается лужа крови.
Драка прекратилась, вокруг раненого образовался круг из понуро стоящих подростков.
Первым пришёл в себя Шило. Отшвырнув финку, расталкивая толпу, он бросился бежать. За ним кинулся кто-то из его дружков, потом ещё и ещё. Скоро никого из городских не осталось.
Гузя наклонился над поверженным товарищем. Тот ещё хрипел, но был без сознания. Мартын побежал от мастерских к зданию училища и вызвал дежурного наставника.
Через полчаса приехала скорая, но было поздно.
Шилу задержали в конце следующей недели. Полтора месяца шли разбирательства, и в конце декабря в клубе училища провели суд над ним.
Шило сидел между двумя милиционерами, сжавшись в комок, затравленно озирался по сторонам и с надеждой глядел на судей. Приговор получил суровый – пятнадцать лет. Услышав его, неожиданно разревелся, как маленький. Когда его выводили из клуба, пацанам стало очевидно, какое ничтожество пыталось командовать всеми.
После Нового года учёба помчалась к завершению. Как и предсказывала Ленка, в ремеслухе совсем мало чему научили. Мишка более или менее освоил, как с тисками и напильником обращаться.
В декабре Петрович всё же подпустил к сверлильному станку. Показал, как правильно сверлить отверстия, менять свёрла, переключать скорости.
Почти три дня Мишка успешно сверлил отверстия в приносимых Петровичем заготовках и с восторгом предполагал, что в совершенстве овладел этим незамысловатым искусством.
Но недолго длилось счастье. В конце третьего дня он немного небрежно закрепил в специальных тисках кусок трубы и приступил к высверливанию. На третьем отверстии сверло, характерно взвизгнув, пошло вкось и сломалось.
Через пару секунд, услыхав непривычный звук, подскочил Петрович. Увидев сломанное сверло, он страшно выматерился и в припадке ярости больно треснул Мишку рукояткой напильника по лбу.
Свёрла стоили очень дорого, у Петровича были наперечёт. Глубина понесённого ущерба отбросила Мишку в глазах последнего на самый низ пропасти, в ряды ничтожных тупиц, обучавшихся в группе.
Выпускную работу, изготовление зажимных клещей, выполнил Мишка вполне красиво и ответственно. Поимев за неё заслуженную пятёрку, он в числе лучших учеников получил направление в инструменталку шубно-овчинного завода. Мартын и Гузя тоже успешно сдали свои работы и попали в тот же цех, что и Мишка. Им и дальше предстояло вместе шагать по трудовой жизни.
Вот так, казалось, едва начавшись, уже закончилось Мишкино ремесленное обучение.
(Фото из интернета)