Малая Родина

Михаил Дэвэ
  Повесть
                Глава 1.

У каждого есть своя Малая Родина, место на Земле, где человек родился.Но я согласен и с теми, кто утверждает, что Малая Родина это ещё где прошли детство и юность, где впервые ты ощутил себя Человеком и навсегда оставил частицу своей души.
Моя Малая Родина - тогда далёкий, провинциальный, грязноватый городок с известным теперь во всём мире названием - Тюмень. Могут спросить: "Как, ты же родился в большом, ныне украинском городе, Харькове?" Конечно, дорогие мои читатели, вы не ошиблись.Но вспомните великую и трагическую историю нашей великой тогда страны.

Тысяча девятьсот сорок первый год. Великая отечественная война.(Боже, мой! Сколько этих помпезных слов -"великая". Оставим это для историков.)Я же пока напомню - фашистские, до зубов вооружённые войска, рвались к стенам моего родного Харькова.
Это были страшные дни полного неведения, что нас ждёт. Эвакуация? Куда? С кем? Зачем?
Поспешные сборы. Мама дрожащими руками увязывала огромные узлы, набивала до отказа чемоданы. Зачем-то снова их раскрывала.Что-то отбрасывала, что-то вновь заталкивала в полной растерянности и отчаянии от того, что впопыхах забыла особо необходимое.

Шумный, многолюдный, плачущий и бьющийся в истерике, вокзал. Мы, пробившись сквозь клокочущую, возбуждённую толпу, наконец оказались в грязном и тесном вагоне эшелона, отправляющегося в неизвестность, с устрашающе звучащими, не знакомыми названиями - Сибирь, Тюмень.

Эшелон медленно, как солдат на поле боя, мелкими перебежками продвигался по бескрайним просторам, уходя от преследующих его, вражеских самолётов. Он то разгонялся, то неожиданно резко тормозил, пропуская вперёд, не успевшего отреагировать на манёвр, немецкого лётчика. И мы, лежавшие на полках дети, вместе со свёртками и тюками, кубарем летели вниз на головы людей, расположившихся на полу.
Несколько раз поезд внезапно останавливался в голой степи. Люди в военной форме, пробегая под окнами, громко кричали и выгоняли всех из вагонов, заставляя немедленно ложиться в успевшую завянуть траву или в любую ямку, рытвинку, канавку. И так, распластавшись и вжимая голову в плечи, мы лежали заткнув уши от раздирающих душу звуков, пролетающего на бреющем полёте самолёта и треска пулемётных очередей.

Вспоминая эти события, я иногда спрашиваю себя -не страшно ли было?  Страшно! Перед глазами до сих пор стоят искажённые от горя и отчаяния лица женщин, потерявших в суматохе своих детей. Порой мне слышатся истошные крики родственников, бьющихся в истерике над телами погибших и раненных.
И в то же время, вспоминаются комичные, но грустные сценки, бегущих по полю толстенных тёток, путающихся в длиннющих юбках, с распахнутыми как крылья полами цветастых халатов и тянущих за собой тюки с домашним скарбом так, будто он им мог пригодиться в этом кошмаре. Всё это в моём детском воображении представлялось дьявольской игрой.
Через два дня пути наш поезд наконец вышел из зоны досягаемости немецкой авиации. Дальнейшее следование проходило уже более спокойно.

Под мерный стук колёс мы блаженствовали в лёгкой дремоте. Лишь на коротких остановках мама, прыгая через рельсы и шпалы, убегала куда-то. Запыхавшаяся она возвращалась с чайником и другими случайными посудинами, наполненными кипятком.Эти несколько минут казались мне вечностью. Особенно, когда поезд, лязгая буферами, дёргался при смене паровоза. Боялся за маму,  как мне без неё!
Не знаю сколько дней и ночей мы ехали. У любой дороги есть конец. Вот и мы, исполненные ожиданием предстоящего, прибыли к месту назначения.
Дрожащие от волнения и ночного холода, мы стояли на перроне в толпе прибывших. Перрон освещён был несколькими тусклыми фонарями. Где-то в глубине просматривалось достаточно большое здание вокзала. И это уже само по себе успокаивало и умиротворяло истерзанные души и тела эвакуированных. Стояла не привычная тишина. Даже малые дети, понимая неординарность обстановки, молча озирались вокруг, плотнее прижимаясь к ногам своих мам и бабушек.

Разорвав тишину, прозвучал короткий гудок паровоза. Шумно выпустив пар и громыхая железом, он медленно повёл освободившийся состав от платформы. Как по сигналу, толпа пришла в движение. Подхватив на руки детей, взвалив на плечи узлы, баулы и ещё невесть что, люди бросились к зданию вокзала, образовав в дверях неимоверную давку. Казалось, вокзал не выдержит и сдвинется с места под напором обезумевшей толпы.
Постепенно волнение улеглось. Вокзал как гостеприимный хозяин, принял нахлынувших гостей, расположил их на скамейках и в проходах, на широких подоконниках так, что свободных мест в просторном зале не осталось.

Прошла ночь.Несмотря на неудобства, люди, в большинстве своём это были женщины, старики и дети, больше не проявляли беспокойства.Ими овладело тихое безразличие ко всему происходящему. Так бывает всегда после пережитого запредельного возбуждения. Так надутый резиновый шарик через слабо завязанную горловину с лёгким шипением выпускает воздух и обессиленный и сморщенный, лежит, никому не нужный.
С наступлением утра,  тяжело просыпающиеся и плохо отдохнувшие, мы увидели в конце зала на стене, выцветшее табло расписания поездов и огромный, во весь рост, портрет Сталина. Под ними стоял не большой квадратный стол, накрытый залитой чернилами красной скатертью. Не молодая женщина с румяным лицом и седыми волосами, заправленными за уши и завязанными в тугой узел на затылке, что-то сосредоточенно писала в толстой школьной тетради. При этом она смешно причмокивала  ярко накрашенными губами. Видимо выговаривала записываемые слова по слогам. Большие оттопыренные уши придавали ей вид известного героя из детской сказки. Рядом с ней стоял высокий худощавый мужчина в полувоенной форме. В свёрнутую рупором газету, он громко объявил, что всем прибывшим эшелоном №... следует по очереди подходить с документами к столу и получить направление на на место проживания.
Зал, как растревоженный улей, снова загудел и опрометью, обгоняя друг друга, кинулся к столу. Мужчина безуспешно предпринимал попытки успокоить женщин, сообщая, что жилья хватит всем и призывал не создавать панику.

К вечеру мы наконец покинули гостеприимный вокзал. Нагруженные узлами и огромным чемоданом, с трудом передвигая  ноги, мы направились в город в поисках указанного нам адреса.
В беженской семье нас было шестеро: мы с мамой, моя тётя (мамина сестра) с двумя сыновьями и наша любимая бабушка, чопорная старушка, маленькая и худенькая. Она постоянно смахивала  со сморщенных щёчек набегавшие слёзы и приговаривала тихо-тихо:
"О, Боже! О, Боже! Как будто молилась. Багажа хватило на всех. мама, согнувшись под тяжестью, тащила огромный коричневый чемодан и не меньший размером узел с барахлом.Тётя несла перекинутые через плечо и связанные верёвкой узлы, а свободной рукой едва удерживала младшего нашего братика, почему-то постоянно вырывающегося и истерично плачущего.Старший брат и бабушка, нагруженные немыслимыми сумками, постоянно останавливались для передышки, чем вызывали подгоняющие окрики моей мамы. Как будто выделенное нам жильё, мог занять кто-нибудь другой. И мне досталась авоська, наполненная лишь до половины остатками скудного продовольственного пайка.

                Глава 2.

Лето в Сибири короткое. И хотя осень ещё не разгулялась, погода стояла неприветливая.
Небо затянулось низкими серыми тучами, из которых как через сито моросил мелкий, холодный дождь. Он неприятными струйками стекал по лицу, проникал за ворот и вызывал непроизвольную дрожь во всём теле. Под ногами хлюпала грязная жижа. При переходе через не мощёные улицы, ноги увязали в жирной, густой хляби, казалось, что подошвы нашей хилой обуви навсегда оставались в ней, а ноги ощущали ледяную сырость, словно мы шли босиком.
С трудом продвигаясь по мрачным улицам, мы изредка останавливались, чтобы перевести дух и выяснить у редких прохожих правильность маршрута.
Пройдя через городской сквер, который приветствовал нас мокрыми ветками, мы спустились по переулку и оказались у начала нужной нам улицы. До заветного дома, где нам предстояло разместиться, оставалось пройти метров пятьсот.
Улица представляла собой два ряда одноэтажных покосившихся  деревянных изб. Между ними как башни, проглядывались старинные двухэтажные, дореволюционные купеческие дома, ладно сложенные из толстенных сосновых брёвен, потемневших от времени и частых осадков. Пространство между домами обнесено высокими тесовыми заборами с крепкими воротами, запоры которых выполнены в виде металлического кольца. Перед окнами некоторых домов сохранились палисадники, где произрастали не понятные густые кусты и тощие деревца. Всё это выглядело уныло. Чувствовалось, что за ними давно никто не ухаживал.
Ряды домов разделяла узкая грунтовая дорога, изрезанная глубокими рытвинами от колёс тяжёлых гружённых телег, и буксовавших в грязи автомобилей типа "полуторка". По бокам дороги выкопаны глубокие канавы, а за ними проложены так называемые тротуары.
Тротуар устроен из двух-трёх широких и толстых досок, уложенных на чурбаки и прибитых гвоздями. Широкие шляпки которых торчали из досок, и надо было проявлять особую осторожность, чтобы не зацепиться за них и не свалиться в грязь.  Путешествие  собой представляло  сколь печальную, столь же забавную картину. Чурбачки лежали на земле свободно и пружинили под нашей тяжестью, подбрасывая нас,как на батуте.При этом скрипели и пищали, как будто жаловались на свою тяжёлую долю.
Шагом циркового акробата под аккомпанемент дощатого настила наш табор приблизился к дому с нужным нам номером. Оказалось, что это и был один из купеческих особняков, и стоял он на пересечении двух переулков.
Громыхнув кольцом калитки, мы робко вошли во двор и остановились перед не высоким крыльцом. Двор был вымощен булыжником и огорожен с одной стороны высокой кирпичной стеной, а с другой деревянным забором. В глубине просторного двора, во всю его ширину красовалось сооружение из тёса со множеством дверей.Это был амбар.В первом этаже сараи.
Второй этаж когда-то  служил сеновалом, а теперь из-за ненадобности пустовал.Болтавшаяся на одной петле дверца и ведущая к ней деревянная лестница с наполовину отсутствующими ступеньками, дополняли общую картину запустения. Слева от амбара. вдоль забора располагался сад. Когда-то давно это был уютный уголок. Теперь, никому не нужный, он использовался под огород.
Во дворе никого, ни одной живой души. Мы стояли в нерешительности, не зная что делать и куда идти. Вдруг из приоткрытой двери одного из сараев высунулась не стриженная мужская голова и хриплым не трезвым голосом, сдобренным отборным матом, громко прокричала: "Вам е... мать кого?" Услышав ответ, мужик вышел из сарая, не твёрдым шагом подошёл к нам, выдохнул крепким свежачком, ещё раз для большей убедительности смачно выругался и произнёс:"Вакуированные, чо ли? А-а, слыхали. Айда!"  Призывно взмахнув рукой, он направился впереди нас к двери, ведущей в первый этаж дома. С силой отворил ногой тяжёлую дверь, протиснулся в узкий коридор и, указав на крайнюю слева комнату, отрезал:
"Ваша!" И не оглядываясь прошёл дальше по коридору, скрывшись в своей квартире.

                Глава 3.

Не большая, метров четырнадцати площадью, комната вместила нас со всеми пожитками.Она выглядела грязной, запущенной, но довольно светлой - о двух окнах.Мы были и этому рады.
Правую сторону комнаты, более её трети, занимала огромная русская печь с лежанкой. В углу за печью стояло несколько разных ухватов, огромная кочерга и ещё какие-то приспособления, о назначении которых мы не знали.
Да, конечно, по сравнению с харьковскими квартирами, помещение назвать было трудно.
Соседи потом говорили, что здесь раньше была  коммунальная кухня. Побросав на пол поклажу, под руководством мамы и неослабном контроле бабушки, приступили к обустройству нового места обитания.
Из мебели в комнате было всего три предмета. Не большой, весь изрезанный стол, выкрашенный белой краской наверное лет двести назад. Краска имела грязно-жёлтый оттенок и местами, особенно у нижней части ножек, была почти чёрной. Возле стола прижался к обшарпанной стене венский стул, не менее обшарпанный. Ближе к печи красовался огромный посудный шкаф, который в старые добрые времена вполне мог называться буфетом.
Жизнь налаживалась и входила в своё не удобное, стеснённое, но всё же, русло.

Устройство устройством, а кушать хочется. И, хотя за время переезда мы успели отвыкнуть от завтраков, обедов и ужинов в их аристократическом понимании, только голод не тётка. И первыми напомнили об этом дети. Бабушка расстелила на столе газету, найденную в глубинах шкафа и выложила съестные припасы, выданные в виде пайка на вокзале.О, какой это был стол! Четвертушка чёрного хлеба с подгорелой коркой лежала в центре стола. Она скорее походила на брусок коричневого пластилина с одним отличием - нам, детям, лепить из него что-то не хотелось. Рядом бабушка поставила открытую банку рыбных консервов, издававших такой аппетитный запах, что у нас от нетерпения потекли голодные слюнки. Развязав один узелок из авоськи, которую от вокзала нёс я и заляпал грязью до неузнаваемости, бабушка вынула луковицу, золотистую, как купол церкви. Сняв кожуру, она предусмотрительно положила её подальше от младшего братика, который уже при одном виде её, несмотря на голод, скривился, как будто ему в рот запихнули горькую таблетку. выдав по кусочку хлеба, бабушка позволила нам "нырять" ими в банку, подцепляя содержимое. С этим деликатесом покончено было мгновенно. Не известно кому больше досталось. Одно очевидно - взрослым в рот не попало ни крошки. Они довольствовались кусочком хлеба и несколькими дольками луковицы.
Когда взрослые закончили скудную трапезу и собирались продолжить разборку вещей, дверь внезапно распахнулась и в проёме показалась крупная, с распущенными  чёрными волосами, женщина. Одета она была в вязанную жёлтую кофту с вытянутыми до колен полами. В огромной руке она держала зелёное эмалированное ведро с водой.Переступив порог, она поставила ведро на пол и не здороваясь, спросила: "Пить-то поди хочите?" На этом знакомство закончилось. Женщина развернулась, и так же неожиданно, как вошла, растворилась за захлопнувшейся дверью.
Позже мы узнали, что женщину звали Настей. Она жила в комнате напротив с сыном Толькой, моим одногодком.Другой её сын, старший, отбывал срок за хулиганство.  Он, как утверждала тётя Настя, будучи "шибко выпимши, торкнул" милиционера, сделавшего ему внушение. Муж тёти Насти воевал на фронте, и от него писем она не получала с начала войны. Рассказывая об этом, тётя Настя тяжело вздыхала и утирала слёзы краем серого полотняного фартука, с которым никогда не расставалась. Думаю, она его не снимала даже ложась спать.
Несмотря на внешнюю суровость, тётя Настя к нашей семье относилась по-доброму, жалеючи.
Глядя на нас, ребятишек, она говаривала: "Ах, вы радимаи мои!" и угощала то морковкой, то картофелиной, сваренной в "мундире", то невесть откуда взявшимся солёным огурчиком.
Постепенно мы начали обзаводиться хозяйством. В ряду сараев нам выделили один малюсенький, в котором с давних пор остались чьи-то распиленные и колотые дрова. И мы теперь могли топить печь, а вернее её плиту. В жерле печи бабушка обнаружила два чугунных горшка, и мы уже имели возможность что-либо сварить или вскипятить воду. Воду мы брали из водокачки, расположенной в полутора кварталов от дома. Носили её в вёдрах на коромысле. Зимой возили на санках. Помню, когда я немного подрос, мне долго пришлось обучаться искусству ношения вёдер на коромысле так, чтобы не расплескать драгоценную влагу, которую на водокачке отпускали по копейке за ведро.
Как-то чрез несколько дней проживания неожиданно в обычной своей манере, ввалилась соседка. Увидев наши бедуинские постели на полу, она молча уставилась на них, почесала всей пятернёй мощный подбородок и с командирским видом увела за собой маму, мою тётю и прихватила, как она выразилась, подсобить, старшего брата. Не прошло получаса, они вернулись с двумя деревянными топчанами. Топчаны валялись на сеновале. Тётя Настя вспомнила о них и с помощью моих родственников спустила эти шикарные ложа по разломанной лестнице. Там же была обнаружена широкая лавка, служившая нам потом диваном, кроватью и стульями одновременно. Пригодились и мешки, в которых были ранее упакованы вещи.
Их тут же набили ещё не истлевшим сеном.Они служили нам матрацами, подушками и казались  мягче, чем были бы из лебяжьего пуха. Так, благодаря доброй тёти Насти, мы приближались,
на сколько это возможно, к цивилизованному образу жизни.

                Глава 4.

Однажды, оставив нас на попечение бабушки, мама и моя тётя куда-то ушли и вернулись только к вечеру. Ходили они в военкомат, где им, как жёнам военнослужащих фронтовиков, предложили работу на оборонном  заводе, эвакуированном из подмосковного города Дмитрова.
Работа на предприятии могла обеспечить семье, если не сытое, то хотя бы сносное существование.Работающим полагались продуктовые карточки, по которым в местном магазине можно было получить кое-какие продукты. Месячная норма устанавливалась на каждого работающего. Иждивенцы - бабушка и дети тоже получали карточки, но с меньшей нормой отпуска продуктов. Ассортимент продуктов был весьма ограничен - чёрный хлеб, крупа или макароны, подсолнечное масло, вместо сахара несколько граммов сахарина, банка мясных, а чаще рыбных консервов, ну и что-то ещё понемногу. Почему-то в том же магазине получали  по куску хозяйственного мыла и керосин.
Обрати внимание, молодой читатель,рассказывая о продовольственном обеспечении, я прибегаю к глаголам - отпустить, получить, а не купить. Купить было нельзя, всё распределялось и контролировалось. К такой системе обеспечения населения, строящего Коммунизм в отдельно взятой Стране Советов, прибегали и в постреволюционные годы, и позднее в годы горбачёвской Перестройки. И потому, как мне кажется, до сих пор из уст пожилых людей  можно услышать в магазине вопрос:"Что дают?". Но вернёмся к нашему повествованию.
Поскольку мамы работали на оборонном предприятии,меня и младшего брата приняли в детский сад. После всего, что было до этого, детский сад  для нас оказался раем.Мы не знали, что означало это слово, но так говорила наша мудрая бабушка, и мы ей верили.
Дома мамы стали бывать совсем мало, работали по двенадцать часов в сутки,уходили ранним утром, когда мы ещё спали.Возвращались поздним вечером уставшие, раздражённые с не привычно грязными, пахнущими железом и машинным маслом, руками. Иногда работали ночами,
объясняя нам , что "ковали победу". Мы не понимали как это можно ковать победу, но очень гордились своими мамами.Бабушка, встречая их, в русской печи разжигала таганку, и вскоре на этой треноге в закопченной кастрюле закипала вода для умывания и чая, заваренного травяной смесью,так как настоящего индийского или грузинского,не говоря уже о современных
чайных изысках, и в помине не было.
В редкие вечера, когда бабушке удавалось кое-как накормить детей и,умыв уложить спать, она присаживалась к столу,придвигала коптилку(единственно возможный осветительный прибор)
и через толстые стёкла пенсне всматривалась в написанное на листке серой бумаги.В эти минуты она выглядела волшебницей, превратившей треугольник в простой листик, по которому расползалась шевелящаяся тень от коптящего пламени. Слёзы катились по её морщинистым щекам, и плечи так жалобно вздрагивали,что я  не выдерживал  пытки и начинал всхлипывать,
не зная причин бабушкиных страданий. Устав наблюдать за бабушкой тайком из-под одеяла, засыпал и вновь просыпался, когда, скрипнув дверью,  появлялись с работы мама и моя тётя.Не сняв верхнюю одежду, они забирали у бабушки долгожданный конверт и приблизившись к коптилке, полушёпотом враз что--то не понятное читали.После чего подходили к топчану, на котором спали мы с младшим братом и гладили нас по головкам.При этом губы их беззвучно
произносили какие-то слова.
А на дворе во-всю властвовала сибирская осень с холодными дождями, перемежающимися снегом и ощутимыми ночными морозами.Опавшие жёлтые листья сплошь покрывали непролазную грязь дорог и примерзали к дощатым тротуарам,образуя на них,под ледяной коркой,красивую мозаику. Близилась зима. Долгая, холодная, голодная - первая военная.
Дни сменялись ночами, недели месяцами. Время текло медленно и безрадостно. Мы, дети, знали, что где-то идёт страшная война.Нам об этом рассказывала воспитательница в детском саду.Мы знали, что там, на войне, геройски сражаются с врагом наши папы и старшие братья и в своих играх старались быть очень на них похожими.
Ноябрь-последний осенний месяц.Но в тот год это была уже настоящая зима.Морозы опускали столбики термометров до двадцати и ниже градусов.Дули холодные пронизывающие ветры.. Снег заметал дороги, тротуары и дворы. Электричество включалось для предприятий, военных госпиталей, больниц, школ и детских садов.В жилых домах электрический свет был редкостью.
Дни стали совсем короткими, а вечера ещё короче. Экономили керосин, необходимый для освещения с помощью коптилки. Коптилки изготовляли сами из консервной жестяной банки с опущенным фитилём в налитый на донышке керосин.Дров тоже не хватало и плиту топили один раз в сутки на ночь, и всё равно тепла до утра не хватало.Потому,спать укладывались рано, пока в комнате тепло, а затем до утра согревали постель своим телом.

                Глава 5

Тысяча девятьсот сорок второй год. Вторая военная зима. В одну из ночей, не могу точно сказать в котором часу, нас разбудил осторожный стук в плотно закрытое окно.В городе ни родных, ни знакомых у нас не было. Гостей не ждали, тем более ночных.Мама вскочив из согретой постели, прижалась лбом к обледеневшему стеклу, пыталась увидеть того, кто был по ту сторону окна. Бедная моя мама. От испуга она забыла, что увидеть никого и ничего не сумеет. Окно закрыто плотными ставнями. Дрожащим от волнения голосом, громко спросила кто там. От шумного движения в комнате проснулись остальные члены нашего тесного общежития.С улицы донёсся приглушённый мужской голос: "Открывайте, это я!"
В мерцающих, дрожащих бликах зажжённой коптилки я увидел резко побледневшее лицо мамы. Она схватилась за край стола, пытаясь удержаться на ногах. При этом у неё вырвался возглас, который стоит у меня в ушах до сих пор.
Поднявшаяся с постели тётя, кинулась открывать наружную дверь.
Через минуту она вернулась, пропуская впереди себя высокого мужчину в военной форме. Он вошёл, слегка прихрамывая и, раскинув руки, обхватил маму, упавшую ему на грудь в беззвучном рыдании.
Меня обожгла догадка - это отец! Спрыгнув с топчана, я кинулся к нему.Одной рукой он подхватил меня, крепко поцеловал и прижал к себе.
Я не помню, что было потом, о чём мы, перебивая друг друга говорили. Не знаю и того, сколько прошло времени, как в коридоре послышались тяжёлые шаги. В комнату буквально вломились двое вооружённых красноармейцев во главе с командиром.Короткий, грубый диалог между ним и отцом я не понял. Но после этого папа ещё раз поцеловал меня, обнял маму и всех членов семьи поочерёдно. Не оглядываясь и, как будто став ниже ростом, направился к двери. Следом пошли и те трое.
В комнате наступила глубокая, гнетущая тишина.
Это был последний раз, когда я видел своего отца. В феврале сорок третьего года он, гвардии старший лейтенант,геройски погиб в бою под Витебском,что следовало из полученной похоронки.
Много лет спустя, мама рассказала, что отец в то время после тяжёлого ранения находился в госпитале в городе Омске. Следуя после излечения на фронт, эшелон, в котором он ехал, делал остановку в Тюмени.Зная, что здесь находится его семья, он с разрешения доброго человека-начальника эшелона, решил навестить нас с тем, чтобы к отходу поезда вернуться.
Но, видимо кто-то из недоброжелателей донёс в особый отдел. Отца обвинили в самовольной отлучке и отправили в штрафную роту, командовать ею. Эту историю поведал маме папин сослуживец, вернувшийся с фронта одноруким калекой.
Размышляя над этой историей, я по сей день не могу понять, как папе в ночном не знакомом городе удалось нас найти.Только большая любовь и сам Господь вели его в ту ночь по пути, оказавшимся Голгофой.

                Глава 6.

В трудные годы войны взрослые старались по возможности хоть чем-то украсить жизнь детей.В детском саду мы праздновали Новый год. Была ёлка.Не высокая,но всё же украшенная игрушками, сделанными руками воспитательниц из цветных журнальных довоенного времени обложек. Висели на ёлке и настоящие стеклянные шишки.Они то и привлекали внимание детей.
Утренник проходил в зале под музыку, исполняемую на гармони, стареньким дяденькой, работавшим в садике кочегаром. Этого дяденьку мы очень любили. Когда мы гуляли во-дворе, он иногда позволял нам покататься на тележке, предназначенной для перевозки дров и угля. В роли Деда Мороза выступала воспитательница, которую, несмотря на костюмную маскировку, мы узнавали после первых сказанных ею слов -"Здравствуйте, дети!" Она смешно выговаривала
звук "Р", он в ёе исполнении составлял гэ, хэ и рэ, вместе взятые. Под гармошку,взявшись за руки, мы водили хоровод, в центре которого неуклюже топталась воспитательница - Дед Мороз.Мы же прыгали и кривлялись, изображая разных страшных и не очень зверюшек.Праздник заканчивался раздачей подарков. О, это был апофеоз детской радости. Дед Мороз доставал из наволочки, служившей ему мешком, маленькие кулёчки из газетной бумаги, свёрнутые воронкой. Кулёчки тут же вскрывались нетерпеливыми ручонками. В кулёчке обнаруживались: яблочко (это среди зимы то!),несколько сухариков чёрного хлеба и кусочек сахара-рафинада.
Какое было торжество! Содержимое подарков  немедленно подвергалось уничтожению, не избалованными изысками кухни, детскими ротиками. И взрослые не препятствовали этому.

                Глава 7.

Этот год для меня выдался годом смены эпох. Исполнилось восемь лет. Осенью меня ждала школа.
Подготовка ребёнка к школе во все времена была и остаётся ответственным моментом для будущего ученика, но ещё больше для его родителей. Где взять нужные учебники? Их почему-то всегда не хватает на всех.Во что одеть вновь испечённого школяра? О школьной форме и думать нечего! Кто, наконец, и как будет водить малыша в школу, отстоящую от дома на расстоянии одного квартала и при этом переходить дорогу. И не важно, что по этой дороге движения было - пару машин, да несколько конских возов за целый день.
Как бы там не было, но подготовка к школе шла успешно.При записи в школу маму успокоили, сообщив, что учебниками школа обеспечивает из расчёта один букварь на пятерых. Тетради в косую линейку тоже выдадут, а вот в клеточку - нет. Слава Богу, карандаши и ручки с перьями бывали в продаже в единственном на весь город магазине школьных принадлежностей.
Со школьной "формой" проблема была в муках, но решена. Военкомат из своих фондов, мне, сыну погибшего офицера, выдал самое необходимое. И не важно, что грубые из свиной кожи, ботинки были на несколько размеров больше моей ноги, а шапка-ушанка, в недрах которой полностью скрывалась моя голова по самые плечи, радости нашей не было предела. Скажу сразу, тот же военкомат, вечная ему благодарность,  ближе к зиме осчастливил меня пимами (валенками). Им я был особенно рад, потому что теперь я беспрепятственно мог лазить по самым глубоким сугробам.
Тётя моя умела шить. Швейной машинки, конечно же не было и в помине. Она распорола старые вещи, перекроила и сшила на руках курточку и пальто. И я, как пижон, щеголял в них до третьего класса. Сшиты они были на вырост.
Первого сентября до школы меня провожала вся семья. По случаю праздника маму отпустили с работы, а у тёти был свободный день после пересменки. Впереди всех гордо вышагивал я, ведомый за ручку старшим братом. Он уже учился в школе и считался большим знатоком школьных ритуалов.В свободной руке он, стесняясь, нёс букетик осенних цветочков,сорванных
во дворе нашего дома. Я же с важным видом держал большую плоскую холщёвую сумку с двумя ручками, считавшуюся портфелем. Сумка была пуста, если не считать двух карандашей, принесённых мамой с завода и вложенных в картонную коробочку, заменявшую пенал, да бумажного пакетика с завтраком из двух кусочков чёрного хлеба, намазанных по случаю тонким слоем какого-то жира.

                Глава 8.

Школа встретила нас приветливо. Приземистое двухэтажное здание, выстроенное буквой "Г",  с широкими окнами и длинными коридорами.До революции в нём размещалось реальное училище.
После короткого приветствия, с которым выступил директор школы, старичок в очках с длинными будёновскими усами, он же представил нашу будущую учительницу.
Вера Тарасовна, не молодая женщина, для того времени довольно полного телосложения,одета была в лиловое шерстяное платье, поверх которого наброшена белая вязанная шаль. Она обхватывала плечи и пышную грудь, уходила подмышки и заканчивалась большим узлом в форме банта сзади на пояснице. Забегая вперёд, скажу, что по-моему, она нас в том платье приняла и в нём же через четыре года выпустила. Голова учительницы была опутана толстой косой, сплошь утыканной металлическими шпильками. Втечении дня эти шпильки почему-то вылазили из косы и торчали в разные стороны. Голова Веры Тарасовны тогда становилась похожей на ежа.
Вера Тарасовна оказалась довольно ласковой, внимательной, но строгой учительницей, пресекающей на корню любое ученическое своеволие. При чём делала она это не тогда, когда проказа была уже совершена, а ещё на стадии её вызревания, что всегда вызывало недоумение воспитанников. Как она узнавала?
Обучая нас грамоте, учительница хотела знать о каждом ученике всё.Родителей в школу она не вызывала. Зато сама посещала на дому всех без исключения. Делала она это с завидной аккуратностью не реже одного раза в месяц.Не могу сказать, что её посещения доставляли нам удовольствие. После каждого из них я, например, имел не приятную воспитательную беседу с мамой или бабушкой, заканчивающуюся не только строгой нотацией, но и лёгкими шлепками по заднице в назидание.
Класс наш располагался на первом этаже. светлая с тремя окнами просторная комната. Правда, и учеников было вполне достаточно - сорок человек. Не высокие, давно не крашенные парты стояли в три ряда. Вера Тарасовна рассадила нас попарно - девочка с мальчиком. Отбор пар производила очень тщательно по принципу, известному только ей одной.Я был водворён в средний ряд на третью парту,чем естественно был крайне раздражён. Хотел-то усесться у окна.На моё дерзкое  заявление учительница отреагировала мгновенно. В доступной форме она объяснила мне, что я ещё мал ставить ей условия. Это была первая выволочка мне, которых потом за все школьные годы получал не мало.
Дети в классе были разные и делились условно на три группы.Скорее всего по материальному положению семей.Одни были коренными жителями Тюмени,не претерпевшими заметного разорения с начала войны.Они питались продуктами собственных огородов, а огородничеством занимались все жители города.
Нам позже тоже выделили три сотки земли на окраине города, где мы сажали картошку.Урожаи были настолько малы, что хватало лишь до начала весны, после чего  перекапывали поле в поисках оставшихся перемороженных клубней.Их тошнотворно сладкий вкус помню и сейчас.
К обеспеченной группе относились семьи партийно-государственных служащих.Они по месту работы получали продовольственные пайки не самого слабого ассортимента и качества.
Третью группу составляли дети из малообеспеченных семей.Среди них были эвакуированные, многодетные семьи, которые кроме скудных норм на продукты по карточкам, других источников благополучия не имели.
 В школе нас кормили обедами. Пусть не всегда достаточными для сытости и не изощрёнными  разнообразием блюд, но всё же это была какая-никакая еда. До обеда надо ещё дожить. А дети , они всегда дети. Если в портфеле лежит, принесённый из дома бутерброд, заботливо приготовленный бабушкой, то как утерпеть! Дождавшись звонка на первую перемену, яства извлекались из портфелей и поедались на виду у всех с завидным аппетитом. Мне думается, это и служило причиной "социальных конфликтов", возникающих иногда в классе, впрямь по Марксу - буржуа и пролетарии!
В основном класс был дружный и под руководством своей мудрой учительницы занимал первые места в многочисленных школьных эстафетах, конкурсах, соревнованиях.
Как вы помните, я сидел в среднем ряду на третьей парте. Со мной посажена девочка. остроносенькая, худенькая, стройненькая с двумя короткими, торчащими в стороны, косичками.
Звали её Людочкой. Фамилия - Полуэктова, за что она получила прозвище - Половинка. Мы быстро сдружились И,странное дело, сколько бы раз потом учительница не пересаживала, нас с Половинкой ни разу не разлучила. Оставаясь на дополнительные сверхурочные занятия, мы вместе делали уроки, списывая друг у друга. И что интересно, на другой день Людочка за домашнее задание получала пятёрки,а мне Вера Тарасовна выставляла в лучшем случае жирную
тройку. Но на нашей дружбе это никак не отражалось.
Людочка была из семьи обеспеченной. Её папа - партийный работник, занимал высокий пост в обкоме партии.Поэтому,  одеждой и приносимыми в школу завтраками, она выделялась из всей массы учеников.Когда на перемене она доставала свои вкусные, ароматные бутерброды, я демонстративно отворачивался или выбегал из класса.Людочка же с присущей деликатностью, разламывала бутерброд пополам и выкладывала на крышку моей парты. Возвращаясь в класс, я будучи не в силах отказаться от шикарного угощения, молча съедал божественную пищу и благодарно глядел в улыбающиеся глаз подруги, краснея от стыда.Наши тёплые отношения не остались не замеченными в классе.До самого окончания школы к нам прочно пристала дразнилка "жених и невеста", что провоцировало не редкие драки с мальчишками, в которых я проявлял невероятные чудеса храбрости, отстаивая честь Половинки.
Пролетели четыре года. Нас переводили в другие  школы-десятилетки.И поскольку дальнейшее обучение  проходило раздельно, мы прощались с друзьями и подружками. С Людочкой мы поклялись в дружбе навеки.
Подступала пора юности, пора мечтаний. Каким из них суждено сбыться?

                Глава 9.

Школа, в которую меня определили, называлась - мужская средняя школа №25. Находилась она на значительном расстоянии от бывшей и в двое большем от дома.Но это уже никого не смущало.  По утверждению мамы я стал  вполне взрослым и самостоятельным мальчиком.
Четырёхэтажное здание с высокими колоннами перед входом и лепниной по фронтону с изображением раскрытой книги и глобуса выглядело дворцом.  Огромный вестибюль с раздевалками по обе стороны, из которого открывался вид на широкую белокаменную лестницу,
вызывал трепетное отношение к учреждению, в котором предстояло пребывать следующие шесть лет. На четвёртом этаже находился актовый зал с богатой хрустальной люстрой и сценой, закрытой бархатным красным занавесом. Ряды кресел, хотя и с поломанными сидениями и спинками, придавали ему вид солидного концертного зала. А спортзал в левом крыле первого этажа! Он манил невиданными спортивными снарядами. Турник, козёл для прыжков, канаты, шведская стенка.Глядя на хитрые приспособления, мы представляли себя сильными, могучими, известными спортсменами, вроде тех богатырей, что выступали в цирке, чьи мощные фигуры красовались на афишах по всему городу.
О начале нового учебного года возвестил перед строем учащихся низенький, горбатенький, лысый человечек. Как оказалось, он был завучем и звали его Сергеем Ивановичем. Не свойственным для его внешности, зычным голосом, читая по бумажке, он объявил списочные составы пятых классов. Их было три. Моя фамилия прозвучала в списке пятого "В" класса. С этой буквой я не расставался до окончания школы.
Сергей Иванович познакомил нас с классной руководительницей - черноглазой стройной красавицей, в которую к десятому году учёбы была влюблена большая часть мужского ученичества. Оксана Валерьевна, так звали учительницу, вела нас до десятого класса. Мы были её первым выпуском.Она окончила пединститут и приехала по распределению преподавать английский язык.Не сразу, но постепенно, между нами установилась настоящая уважительная дружба, которая может быть между учителем и учеником. Она сама была молода и наверно не забыла свои школьные годы, потому прощала нам многие проделки.
Однажды в седьмом классе мы договорились сбежать с урока истории.И сбежали.Дело было весной, мы расположились на зелёной лужайке в сквере рядом со школой.А историю преподавал учитель, вернувшийся с фронта инвалидом. В школе к нему относились с особым уважением.
Когда прозвенел звонок, и историк вошёл в пустующий класс, возмущённый, он обратился к классному руководителю. Оксана Валерьевна догадалась о нашем месте отдыха. Увидев нас развалившимися на траве, присела на ближайшую скамейку и горько заплакала, не сказав ни слова. Как по команде, класс поднялся с земли, окружил свою учительницу. Заметив её безутешное горе, понурив головы, немедленно направился на место. Так был исчерпан инцидент и больше никогда не повторялся.
Наш однополый класс считался самым дружным и сплочённым в школе. Особо выделялась группа из четырёх человек, членом которой был и я. Мы жили не далеко друг от друга и всё свободное от школы время проводили вместе. Гоняли мяч в переулке, где жил Вовка. Ходили в спортивную школу, где занимались классической борьбой. И надо сказать имели не плохие успехи.Когда подросли, бегали вместе на танцы в городской сад и преуспевали в ухаживании за девочками.
Бывали и непристойные поступки, в которые втягивались опять же все вместе. Зачинщиком  выступал хороший в общем парень,отличник в учёбе, сын нашей физички, неугомонный Борька. Бывало, перед тем как пойти на танцы,  мы собирались в моём дворе и затаясь в кустах, выпивали для храбрости по немногу самогона - мутной, дурно пахнущей жижи, которую потихоньку гнал Борькин папа. Он делал это тайком от жены в конюшне, где он, безрукий инвалид войны, держал рыжую кобылу. Дядя Сергей, как теперь говорят, бомбил, занимаясь извозом.
По его же, Борькиной наводке мы как-то проникли на тарный склад и пытались унести пустые бутылки с целью сдать их и заработать на папиросы.Бдительный сторож заметил нас.Пригрозив двустволкой, задержал  и сдал в милицию, откуда выручать не состоявшихся воришек пришлось отцу Игорька. Он служил в звании майора в каких-то непонятных спецорганах.
По правде сказать, мы были известными в школе проказниками. Но почему-то нам многое прощалось. Тем не менее, я чаще других попадался на проделках.
На переменах между уроками мы учиняли гонки "на закорках". Как-то, пробегая по лестнице, в толпе учеников я не заметил завуча, Сергея Ивановича. Приняв его за пацана, вскочил ему на спину, обхватил руками шею и принялся погонять. Когда понял, что совершил, было поздно. На следующий день меня вызвали на педсовет. Пришлось выслушать о себе такое, о чём сам и не догадывался. Меня строго предупредили, что при повторении подобного или, если буду хоть в чём-то замечен, то немедленно последует исключение из школы.А тогда это было самое страшное наказание, которое можно придумать.
Не знаю возымела ли мера воспитательное значение, но верхом на завуче я больше не ездил.

                Глава 10.

А жизнь шла своим чередом. Война закончилась. Отпраздновали Великую Победу. Страна
погрузилась в неимоверно трудный процесс восстановления. Пока ещё по карточкам, но в магазинах стали появляться продукты и некоторые вещи.Люди оттаивали душой и телом.
Оживилась культурная жизнь.На эстрадных площадках, в филармонии проходили концерты известных артистов.В кинотеатрах демонстрировались интересные  фильмы.Иногда даже заграничные.И мы отстаивали длинные очереди в кассах за билетами на вечерний сеанс.
Одно обстоятельство не давало мне покоя. Оно, как не зажившая рана, тревожило мне душу.
Бывая в домах своих друзей, я наблюдал как они живут.У них были отцы.Пусть искалеченные, пусть изнывающие от ран и контузий. Но они - гордость и опора подрастающих мальчишек.А когда по праздникам они одевали пиджаки, увешанные орденами и медалями, надо было видеть лица сыновей, светящиеся от бьющегося ключом счастья. Вот чего я был лишён навсегда.
Когда в летний тёплый день наша ватага на велосипедах отправлялась на реку Туру купаться (велосипеды появились у всех моих друзей), меня сажали в качестве пассажира на раму или задний багажник, дребезжащий и вихляющий на выбитой дороге. И я откровенно завидовал друзьям, а по ночам отворачивался к стене, скрывая от домашних, душившие меня слёзы.
Нет, я ни на кого не в обиде.Ни ребята, ни их родители не словом, не видом не выказывали по отношению ко мне какого-либо превосходства. Напротив,они всегда привечали меня, как родного, как члена их семьи.И делали это достойно и спокойно,чтобы не задеть моё ранимое самолюбие. Спасибо им!

Известно, что в юности пылко и безотчётно влюбляются. Первая любовь - самое романтическое
чувство,которое может испытать молодой человек, не имеющий жизненного опыта. На крыльях любви и большой мечты о безоблачном будущем он готов на великие подвиги и поступки,ради своей возлюбленной.
Познакомились мы на одном из школьных вечеров. Высокая, худая, плоскогрудая девушка в строгой школьной форме с белым нарядным фартучком стояла в группе подруг, прижавшись к стене. Кавалерам, приглашавшим на танец, она скромно отказывала, ссылаясь на неумение танцевать.  Круглое личико с огромными тёмными глазами, разлетающимися крыльями бровей,
слегка вздёрнутым носиком и пухлыми алыми губками тайно поглядывали в мою сторону. А, может, мне только казалось!Поймав мой пристальный взгляд, она опустила прекрасные глаза, ещё больше надула губы и зарделась, как спелая вишня. Гонимый обуревающими меня ещё не понятными чувствами,я робко подошёл к ней и выполнил движения с прищёлкиванием каблуками и лёгким наклоном головы, означающие приглашение к танцу. Этакой галантности нас учил в самодеятельном кружке отставной балетмейстер, незабвенный Владимир Яковлевич.
Удивительно, но я стал первым принцем, не получившим отказа разборчивой принцессы. И мы грациозно закружились в вальсе под ревнивыми взглядами товарищей. Вечер прошёл на одном дыхании.Набравшись нахальства,попросил у Геры разрешения проводить её домой.
Жила Гера на другом конце города.Идти предстояло пешком.Городской транспорт в ту сторону не ходил.Но разве это препятствие для влюблённого юноши?Получив великодушное разрешение, я поспешил за девушкой, следуя в двадцати шагах сзади, так как имел строгий наказ не приближаться к ней до самого дома.
В наше время в отличие от теперешних правил, мы стеснялись выставлять напоказ свои чувства. Если шли по улице, то только на расстоянии или, в крайнем случае, держась за ручку, а не в обнимку. Целоваться в общественных местах прилюдно считалось элементарным хулиганством и преследовалось по закону.
За первым свиданием последовали другие. Любовь наша была искренней и целомудренной, а Гера девушкой скромной и строго придерживающейся общепринятых моральных правил. Слово "Любовь" в разговоре с друзьями, а тем более с родителями, не употреблялось. Наши отношения определялись расхожим понятием - дружба.

                Глава 11.

Школьная учёба неуклонно шла к завершению. Девятый класс, десятый...А дальше что? Мы
с гордостью ощущали себя выпускниками.В мечтах выбирали будущие профессии.В те времена  престижной у мальчишек считалась профессия лётчика.Многие посещали аэроклуб. Меня же прельщала работа врача. Я видел себя в белом халате с трубкой-фонендоскопом на шее. Это тогда я написал своё первое стихотворение с наивными словами:
                И стану я врачом когда-то,
                Чтобы лечить больных людей.
                Лекарства примут и тогда-то
                Им будет житься веселей.
Вместе с тем мне нравилось быть военным, офицером.Видимо, отец оставил след в моей душе. На призывной комиссии в военкомате я попросил направить меня в Военно-медицинскую академию.Пожелание было принято и обещана помощь при поступлении. Мечты, мечты, где ваша сладость? В академию я не попал. Военком, как бы хорошо ко мне не относился, извиняясь,
доверительно объяснил, что дан отказ в принятии документов по причине отсутствия мест и добавил - по пятому пункту. Я не знал, что это означает и принял сообщение с обидой. Много позже до меня дошла суть.Ведь как раз тогда велась борьба с космополитами и широко обсуждалось, так называемое "дело врачей".
Тысяча девятьсот пятьдесят третий год. Национальная трагедия. Скончался вождь всех времён и народов.Известно, что творилось в Москве.Далёкая Тюмень тоже переживала непоправимое горе.Люди плакали на улицах.Радио и газеты пестрели материалами о сложной биографии вождя и его роли в судьбах советского народа.Люди даже не догадывались о месте и подлинной роли Сталина в истории Отечества, не верили в возможные перемены. И, если говорили об этом, то только шёпотом при плотно закрытой двери. Я был тому свидетелем.
В нашем доме на втором этаже жила семья с немецкой фамилией. Они были переселенцами из Поволжья.Отца, главу семейства, мы звали - дядя Генрих.Он был коммунистом, а его отец вместе с Лениным "делал революцию". Об этом он с гордостью рассказывал нам, ребятишкам,когда тихими вечерами выходил в сад-огород подышать свежим воздухом.Несмотря на принудительное переселение в тридцать девятом году с места постоянного проживания, он не держал на власть зла и добросовестно трудился инженером на одном из предприятий.
Как-то раз я с его сыном Юрой, который был старше меня на несколько лет, играл у них в квартире в шашки. И невольно подслушал, как дядя Генрих в беседе со своим товарищем, назвал Сталина мироедом. А тётя Зоя, его жена, зная, что мы с Юрой находимся в соседней комнате, остановила его на полуслове, испуганно указав глазами на наше присутствие.

Наконец, окончание школы. Более радостного и важного события для нас не существовало. Как нам казалось, по своей значимости оно превосходило всё происходящее в стране. Мы осознавали себя взрослыми и самостоятельными. И это главное!
Прозвенел последний школьный звонок, а вслед за ним и традиционный вальс. Мы прощались с любимыми и не любимыми, но уважаемыми учителями.Мы прощались навсегда с детством и юностью. Расставались с друзьями и подругами, обещая не забывать их, писать письма и по-возможности чаще встречаться.Мы уходили в другую, не известную жизнь, разъезжались по городам и весям нашей огромной страны. Мы  страстно хотели быть ей полезными. Ей, не всегда ласковой, но горячо любимой, Матери-Родине!

                Эпилог

Судьба разбросала друзей. Повыходили замуж и теперь уже давно стали бабушками наши девочки.Не знаю жив ли кто-нибудь из наших родителей и учителей.С тех пор, как жизнь укрыла их в своих недрах, прошло более полувека.
Тупая боль в сердце, словно камень, давит на грудь, не даёт покоя. Тоска поглотила все мои мысли. Ностальгия! Да, тоска по прошлому, свойственная людям, дожившим до возраста, когда состояние души и окончательно окрашенные серебром  волосы, приходят в противоречие друг другу.
Найдя удобный повод, на принимая о внимание заботливые возражения близких, беру билет и еду.
Двое суток  в пути. Когда-то это расстояние мы преодолевали за две недели.
Поезд замедляет ход. Миловидная проводница торопливо собирает постельное бельё. И вот я на перроне.Озираюсь по сторонам, пытаясь восстановить в памяти расположение вокзала.
В не густом утреннем тумане проглядываются знакомые очертания. И тут же ловлю себя на мысли - той башенки со шпилем не было.Вошёл внутрь. Изменился вокзал. Стал просторней и современней.Нынешний дизайн коснулся его в полной мере.
Выхожу на привокзальную площадь.Выспросив у прохожих как добраться до нужной гостиницы, нашёл остановку автобуса и устроился на сиденье у окна. Сквозь замёрзшее стекло рассматриваю улицу. Всплывает в памяти день нашего первого приезда и та непролазная грязь,из которой, казалось, никогда не выбраться... А сейчас, асфальт, очищенный от снега, тротуары, вместо щитов с портретами вождей, щиты, но уже рекламные, яркое неоновое освещение. Столица, да и только!
Оставив вещи в гостинице,отправляюсь в город.Красивый икарус везёт до остановки "Улица Республики". Выхожу. Дальше пойду пешком.
Оглядываюсь по сторонам, то и дело задирая голову, рассматривая верхние этажи и фронтоны новых многоэтажных зданий. Модные, прекрасно одетые женщины, укрывшись от мороза в необыкновенно красивых шубах и мужчины в дублёнках и мохнатых  меховых шапках шли навстречу, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я медленно продвигался по улице с хорошо известным мне названием и не узнавал её. Время её нисколько не состарило, а напротив, сделало её молодой и нарядной.Среди новых и обновлённых фасадов я пытался отыскать знакомые с детства, и не находил их.И всё же, проходя мимо двухэтажного особняка, в первом этаже которого сверкал витринами  магазин, я невольно остановился. Вспомнил.  Да,да!  В этом не приметном тогда доме какие страсти кипели в дни соревнований. Это же здание бывшей юношеской спортивной школы.
Воспоминания поглотили меня. Не заметил, как подошёл к перекрёстку. Обратил взгляд на противоположную сторону улицы. Вот он! Кинотеатр "Темп". Изменился. Время его не пощадило. Как и везде , вольготно разместился супермаркет.Там, где мы в юности мёрзли на морозе, мокли под дождём, простаивая в очереди за билетом на новый зарубежный фильм "Тарзан", теперь стояли сверкающие стеклом и неоновой рекламой, торговые павильоны. Жаль! Но реальная жизнь сильнее воспоминаний. Новые поколения, новые веяния!
Крупные золотые буквы над массивными старинными дверями. Стоп! Да это же областная филармония! Здесь мы встречали аплодисментами мастеров эстрады, своих местных и заезжих, впервые в жизни слушали в живую симфоническую музыку. Бывало и сами выступали на смотрах художественной самодеятельности.
Только теперь я заметил под словами "Государственная филармония" надпись "имени народного артиста СССР Юрия Гуляева". Да, это тот самый, с которым мы учились в одной школе, были участниками одного кружка художественной самодеятельности. Тогда он играл на баяне. Певцом он стал позже. И каким певцом!
Не ощущая холода и не чувствуя усталости, иду, иду, иду...
Ноги сами несут меня к тому месту, где из небольшой округлой площади как бы вытекают три улицы.Среди них самая заветная - моя, улица имени Ванцетти. Так и есть! Она! Ноги сделались ватными. Превозмогая волнение, направляюсь  в сторону, где должен быть мой дом. Узнаю! Это всё та же улица, только асфальтирована и под ногами не дощатый тротуар, а настоящий городской.
Вот некоторые одноэтажные домики ещё больше накренились и вросли в землю. Правда, в них
никто не живёт. Они терпеливо ждут своей очереди на снос. Прохожу дом №10. Здесь жил
Витька. Дом №18. Здесь играли в салки. Дом №20.Здесь у каменной стены мы играли в "чику",а свирепый дядька Степан гонял нас и грозился сдать в милицию.
Но что это? Улица кончилась. Дальше идут современные многоэтажные дома. Я ошарашен. Неужели обознался? Неужели не та улица? Глазами отыскиваю трафарет на углу дома. Да, нет та самая. Стою в нерешительности, озираясь по сторонам. Замечаю у ближнего подъезда девятиэтажки дворника.Он подозрительно поглядывает в мою сторону, пытаясь, видимо, угадать что странный мужик тут ищет.
Подхожу к нему и сам не понимая зачем, спрашиваю его не о доме, который разыскиваю, а о бане. Через дорогу, наискосок от нашего дома была трёхэтажная городская баня. Называлась - "Ишимская" В этой бане мы один раз в неделю мылись, выстояв по субботам огромную очередь, которую занимали с раннего утра, пользуясь её близостью. По вечерам,когда было уже темно, мы пацаны-разбойники, как нас называл сторож, залезали на крышу соседнего сарая и оттуда подглядывали в окна на моющихся в женском отделении, женщин.
У-у, как интересно! Занятие это считалось особым шиком и геройством,потому что надо было во-время успеть увернуться от палки , гоняющегося за нами банного сторожа.
Но вернёмся к  дворнику. Услышав про баню, он широко раскрыл удивлённые глаза и, сдвинув заячью шапку на затылок, заговорил "Да, ты , мужик, чо! Уж лет десять, как её развалили. А на кой она тебе?" Узнав, что я  ищу, он сочувственно добавил: "Ты, кажись, шибко давно тут не был.Энти дома убрали ишо ране."
Испытав острую боль в груди и холод, сдавивший горло, не сказав ни слова, я повернулся и медленно, покачиваясь, побрёл назад по улице. Когда обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на то место, где когда-то стоял наш дом, увидел дворника. Широкой лопатой он, как ни в чём не бывало, скрёб намерзший снег,да так старательно, что мне с грустью подумалось - так и время вычищает нашу память.
Мой путь лежал к школе. Быстро отыскал хорошо известное здание и вошёл в вестибюль. Здесь ничто не изменилось.Разве только выглядело всё запущенным, обветшалым. Мне навстречу поднялся пожилой охранник, пытаясь остановить и выяснить кто я такой. Не
останавливаясь, прошёл мимо, бросив на ходу : "ученик!" и тихо добавил, "Бывший".
Поднялся по парадной лестнице на второй этаж. Нашёл дверь, на которой должно было быть написано - "10В" и прочитал новую надпись "Учительская". Вошёл. За одним из столов занималась стопкой тетрадок молоденькая учительница. Увидев меня, она вежливо встала и выслушала мои сбивчивые объяснения.В это время зазвенел звонок. Она извинилась: "Мне на урок. Присаживайтесь, пожалуйста. Я сейчас усажу класс и вернусь.Я Вам покажу наш школьный музей. Вам будет интересно!" Зажав подмышкой классный журнал, она удалилась.

Не могу объяснить почему я её не дождался. В душе от чего-то посветлело, боль в груди утихла. Мне стало легко и весело.Я вышел из учительской, повернулся к ней лицом и низко поклонился. Затем, улыбаясь, быстро спустился по лестнице и вышел на улицу...

Вот и всё! Здравствуй и прощай, моя МАЛАЯ РОДИНА!


     2005 - 2010г.г.