Берлин...«Как много в этом слове...»,- удивительно странном и противоречивом для меня.
Вообще-то это моя "родина".
Я родилась в его районе - предместье, - том, где был подписан
8 мая 1945 года акт капитуляции Германии, - Карлхорсте, через 10 дней после этого долго и мучительно ожидаемого события, на алтарь которого был возложен такой жертвенник, что и представить страшно...
Пройдя войну со Вторым Белорусским фронтом, будущие родители мои, – военные врачи, обретя друг друга на Курской дуге, дошли невредимыми до Берлина.
Мама - нейрохирург оперировала сутками, пока не начались схватки.
И после долгих мучений разродилась в уцелевшей больнице Карлхорста.
Папа - доктор, главный невропатолог 2-го Белорусского фронта, без колебаний узнал свою дочь среди новорожденных – по чуть оттопыренной «своей» нижней губе.
И почти сразу после моего рождения мы переехали в Постдам, где прожили около трех лет в составе группы Оккупационных войск Германии.
Коппеленен - штрассе, 11.
Красивый дом с окружающим парком, домохозяйка фрау Анна,
- чистая баба-яга по фотографиям, овчарка Волк, друзья -однополчане родителей, моя подружка Бербельхен года на четыре старше - аккуратная симпатичная блондиночка..., быстро схваченный детский немецкий.
Мама уже не работала, она хозяйничала и выменивала на местном рынке золотые украшения и наряды на продукты.
Наряды сохранились, а украшения – нет.
Потому как фрау Анна по-своему восстанавливала справедливость, подобрав ключ к маминому шкафу и незаметно экспроприировав их.
У мамы был прекрасный врожденный вкус ко всему красивому, но не выработалась привычка носить драгоценности,- она была из бедной рабочей семьи, да к тому же молода, а потому и не следила за ними, полностью доверяя строгой пожилой немке.
Все обнаружилось тогда, когда фрау Анна внезапно исчезла из нашего дома, как только пошли разговоры об отъезде...
Но до этого она кормила меня кашей и между прочим учила языку.
Впрочем, от немецкого не осталось в дальнейшем ничего, кроме единственной фразы,
вполне грамотной( см. «Воспоминания»).
Говорят, сейчас Берлин – город хай-тека, многонационального веселья, свободы, красив и светел, как ясный день...
Наверное так и есть.
И я этому очень рада.
Но мне он запомнился совсем другим. Ну конечно, не тогда, когда я в нем родилась.
А осенью 1972 года, когда неожиданно очутилась там в составе комсомольского актива Москвы, направленного для идейно -дружеского общения с немецким комсомольским активом...
( чтобы не повторяться, как очутилась в этих чуждых мне рядах, отсылаю возможных читателей к рассказу «Комсомол и я»)
Поездку устроил мне будущий муж. Много позже я узнала, как он боялся, что выйдя из поезда через 2 недели, я «не узнаю его», влюбившись ещё в кого-то во время вояжа...
И совершенно напрасно боялся. Кроме него, ни один комсомолец мне не нравился.
... Первый город, что мне по-настоящему запомнился, был Росток.
Город у Северного моря, пронизываемый ветром, порывами мелкого острого снега, под несущимися бесконечными облаками, сквозь которые мелькали то синее высокой небо, то яркие солнечные
лучи, – погода менялась ежеминутно.
Наша гостиница у вокзала с номером на четверых была очень скромной, но для нас неизбалованных почти комфортной.
Помню, что на балконе мы держали привезенную с собой полукопченую колбасу. Её потом кто-то стащил, и мы очень расстроились. Хотя голодать нам не приходилось.
В Германии еда нас просто потрясла.
Она была вкусной, её было много, а самое потрясающее, что подавалась она на огромных тарелках, разделенных тремя выпуклыми изгибами-перегородками – поменьше отделялись пространства для
салата и гарнира, побольше - для основного блюда – рыбы или мяса. такого размера отбивных котлет я не видела ни разу.
Там я впервые попробовала протертый супчик из спаржи.
С детства почти никогда не притрагивающаяся к «первому», тут я рискнула,- скорее всего от того, что суп-пюре был налит в широкую чашку, а не глубокую тарелку, и в нем ничего не плавало отдельно.
Ах, как это было вкусно!...
Комсомольский актив, как будущее партии, явно был на особом пайке, даже круче, чем в Москве, пожалуй.
Но я отвлеклась...
В Ростоке, по дороге к морю на центральной улице мы впервые увидели магазин белья. Робко зашли и – ошалели. Никогда не видели мы ничего подобного.
У нас белья пристойного отродясь не было. То, что продавалось в наших магазинах, описывать просто стыдно и неловко. Богатые модницы шили обычно на заказ у белошвеек( они сохранялись в подполье, как и редкие хорошие портнихи)
А тут... Нет, до нынешних стрингов и цветного кружева было ещё очень далеко, но до чего элегантны и восхитительны были все эти трусики и лифчики – белые и бежевые, с кружевами и гладкие, разных фасонов и размеров...
Кто-то из девочек купил себе что-то, наверное, точно не помню,- денег у нас практически не было, но у кого-то могли быть «подкожные» от выездных родителей.
Вопросов задавать было не принято, как и хвастаться скрытым благополучием...
В порту Ростока я любовалась яхтами на приколе, разноцветными, красивыми – глаз не оторвать...
И вспоминала фотографии из детства: мелкий почти белый балтийский песок, плетеные кабинки с парой - тройкой кресел внутри, с боковыми стенками и крышей от ветра, открытые к морю, и там, сидя в одном из кресел, с кем-то беседует папа, а ветер все же раздувает его седые волнистые волосы..., и кромка морского берега, по которой иду я маленькая с детской лейкой и счастливой улыбкой на круглой мордочке, держась за руку, - наверное, мамину.
... А потом мы оказались в Берлине для празднования 7 ноября.
Днем гуляли по городу, по какой-то его части, и тяжелые серые дома не оживлялись даже горшками с геранью на подоконниках...
Голая по осени «Унтер дер Линден» тоже не произвела впечатления...
Какой-то универмаг, считающийся дешевым, - 4-х этажный квадрат. И чья-то команда: рыться в ящиках, стоящих отдельно от прилавков,- там можно найти что-то приемлемо-дешевое.
И это было так противно, - даже смотреть, как роются другие, не то, что самой...
И наконец, апофеоз всему – вечерний праздничный комсомольский парад - проход по Берлину...
Не помню, сколько там было нас,- советской молодежи, - немало, может пара сотен. Просто с самого начала нас разгруппировали и развезли по всяким городам ГДР.
Теперь же все собрались в Берлине.
Немцев было куда больше, естественно. Сборище получилось солидное, не менее 2-3 - тысяч.
Всех выстроили в длинные шеренги человек по 12-15, а то и больше, в ряд, – на ширину улиц вместе с тротуарами, а шеренги – в огромную колонну.
Каждого крайне-флангового шеренги справа и слева вооружили по огромному факелу – длинному шесту с намотанной паклей...
И мы пошли по булыжным и асфальтовым мостовым под громкие команды куда-то в направлении площади, где должен был состояться митинг с речами...
Не могу даже описать, какое отвращение, какой ужас охватили меня, попавшую в колонну веселых марширующих немцев...
А когда стемнело совсем, факелы подожгли, и тут стало совсем страшно. Они пылали, разбрасывая на ветру искры.
Фашисты, фашисты, я попала к фашистам, я иду вместе с фашистами... – стучало у меня в голове. Это было невыносимо.
И не спасла даже шикарная вечеринка со свечами, на которую я попала после этого самого митинга с речами и выкриками - тоже в свете факелов...
И это невыносимо для меня до сих пор...
Только несколько лет назад я снова «помирилась» с Берлином.
Увидев немецкий фильм «Тоннель», основанный на совершенно документальном материале.
Увидев не комсомольцев коммунистическо - фашистского розлива, а
настоящих гедеэровских немцев, - тех, кто рыли тоннели под Стеной, гибли, но уходили всеми способами от коммунизма с его рабством, с его родством с фашизмом, с его стукачеством, с его факельными шествиями.