А сейчас позвольте сбежать на сорок три ступеньки вниз и оказаться в осеннем Тбилиси 1967 года.
История, которую я расскажу вам, - без единого вымысла. Клянусь, что все именно так и было.
ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, НЕ ОТРАВИШЬСЯ
ТАМ, В ДАЛЕКОМ ДОМЕ
Который раз мысленно улетаю в чудесный край, где бьют из-под земли все мои истоки, где ноги робко нащупывали первую опору, где желтые платаны рябили волшебным узором глаза, а подпаленная усатым дворником опавшая листва кружила голову ароматом понравившейся девчонки, пришедшей на тайное свидание.
Тбилиси конца шестидесятых представлял из себя настоящий Город Солнца - воплотившуюся в реальность мечту утопистов и других теоретиков развития человеческого общежития, осторожно предсказывавших из древности и средневековья лишь мизерную возможность мирного сосуществования разных народов и антагонистических социальных слоев в одном отдельно взятом месте.
И где уж там нынешней столице мира с квадратно-гнездовой системой расселения ньюйоркцев, если у нас, аж сорок лет назад, окна и двери не имели запоров, телевизор покупался в расчете на несколько десятков соседей, а владелец автомобиля с утра должен был развезти всех опаздывающих и только потом ехать на свою службу.
Национальный состав нашего двора (подковообразного тифлисского ампира с резными балконами, замкнутого спереди монолитом неосталинского барокко) спокойно тянул на солидный демографический справочник ЮНЕСКО. А знаменитых фамилий в домовой книге можно было накопать не меньше, чем в энциклопедиях Брокгауза-Эфрона или “Ля Русс”. Трубецкой, Вульф, Павлова, Лобоцкий, Петефи, Карахан, Мурад-Заде, Гельфанд, Альперович, Битжани, Зателепа, Фернандес, Татевосян воспринимались естественно и мило. Как и династические Багратиони, Эристави. Или скромные по сравнению с ними Чохели, Тамасидзе, Курашвили, которые тоже никогда не лезли без очереди в сортир и не делили других благоверных на чужеземцев и инородцев.
Ежевечерние “дворовые слушания” проводились под могучим раскидистым тутовым деревом, где постоянные члены “Синода” обсуждали текущие дела, а горластая паства постоянно во что-нибудь играла: в нарды, домино, футбол, лото, салки, шахматы. Как и все Олимпиады древности, наш внутренний чемпионат не имел конкретных дат и беспрерывно проводился от конца последней военной кампании до начала следующих боевых действия. К ним, в первую очередь, относились свадьбы и похороны, бюджет на которые моментально создавался в складчину. А также всевозможные крестины, бар-мицвы, бат-мицвы, дни рождения и общегосударственные праздники. Участвовать в них, как в одной большой семье, было обязательным для всего сознательного населения анклава.
И только раз в году, вернее, каждые девять месяцев, разгорался острый политический кризис, грозивший, не в пример умеренным европейским парламентам, перерасти в тривиальную уличную драку. Детонатором служила наша бойкая Филумена Мантурано - Циала Лапачи, с завидным постоянством приносившая осенью в свой скворечник очередного младенца, рожденного, как и все ее предыдущие дети, без конкретного осеменителя.
Меры наказания, предлагаемые каждой "фракцией", невозможно было отыскать не только ни в одном уголовном кодексе цивилизованных стран, но даже уловить в ритуальных бормотаниях каннибалов, пожиравших все, что двигалось и дышало.
Особенно кособочились матери-одиночки, когда-то брошенные прозревшими мужьями и этим полностью исчерпавшие свои загсовские лимиты. До принятия самого страшного вердикта они требовали провести дополнительный следственный эксперимент - найти никому не известную гостиницу, где Циала, якобы, работала кастеляншей, и выяснить, какие услуги входят там в официальный прейскурант, а что предлагается клиентам за дополнительную плату или просто за красивые глазки.
Через несколько дней страсти утихали. Лапачинская пацанва вместе с новым довеском продолжала расти у всех на глазах, получая равные с нами порции любви и ласки. Циала опять уходила на рассвете и возвращалась глубокой ночью, что мешало дворовой контрольно-ревизионной комиссии вычерчивать визуальный график состояния ее живота. Снова начинали звонко стучать игральные кости. Город Солнца томно наслаждался своей спокойной и счастливой жизнью.
А теперь представьте, какой шквал ворвался и разметал всю эту идиллию по этажам и балконам, когда стало известно, что в Тбилиси приезжает генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев и я буду приветствовать его от имени грузинской молодежи.
НАКАНУНЕ
Утро было заурядным и ничего судьбоносного не предвещало. Даже наоборот - на решение пропустить первую пару лекций совесть среагировала вяло и равнодушно, словно не оставалось никаких шансов для поиска компромисса с террористкой Кремер. Ее курс - история старославянского языка - считался на факультете Рубиконом, и если студент прорывался через это минное поле, то уже за два года до государственных экзаменов к диплому его вела увитая чайными розами и королевскими лилиями Триумфальная арка.
Я же, из-за бездарной шутки старосты группы Севы Ржанского, попал в зловещий коленкоровый блокнот Кремер. На вопрос, почему меня нет на занятиях, этот рыжий балбес ответил, что Сулханишвили играет на скрипке в университетском симфоническом оркестре и сейчас дома разучивает новую партитуру. Говорят, Горгона от удовольствия почти на минуту задержала дыхание и, сделав пометку в уже упомянутой запиской книжке, прошипела:
- Значит, учебу продолжит в консерватории.
В данной ситуации помощь возможна была только свыше - либо от Патриарха всея Руси, который, наверно, не хуже нее должен был разбираться в древних свитках и берестяных грамотах, либо от какой-нибудь царствующей особы, подбирающей под пурпурную мантию обреченных и своим авторитетом дарящей им исцеление от болезней и искупление от всех грехов. Но на такой зигзаг судьбы мог рассчитывать только пострадавший при родах блаженный оптимист или полоумный сектант, имеющий нужных людей в небесной канцелярии.
Мне же оставалось, как сегодня, повалявшись в постели, обреченно плестись к административному корпусу, у которого всегда толпились друзья по несчастью со всего вуза.
Они-то и кинулись первыми навстречу, отчаянно жестикулируя и раздирая глотки:
- Быстрее к ректору! Быстрее к ректору!
Словно несчастный Илья Несторович Векуа упал в обморок и никто, кроме меня, не мог сделать ему искусственное дыхание.
С улицы истошный вопль переместился под высокие своды вестибюля:
- Нашелся, нашелся! Ведем его!
Декан, пунцовый и взъерошенный, вертелся в приемной.
- Где тебя нечистая носит? Весь город на уши поставили, - прорычал исследователь византийного культурного наследия.
Совершенно сбитый с толку происходящим, я, тем не менее, уверенно соврал:
- Ходил в поликлинику.
- Опять что-нибудь с головой? Чем столько возиться, сделали бы пересадку башки - и дело с концом! - упражнялся в остроумии декан.
- Обязательно сообщу ваши рекомендации лечащему врачу, - парировал я агрессивный выпад шефа. Но тут же получил беззлобный тумак по затылку и влетел в специально для меня широко распахнувшуюся дверь ректорского кабинета.
Расположившись вокруг огромного письменного стола, группа незнакомых мне людей о чем-то беседовала с академиком. Обернувшись на шум, Векуа мягко улыбнулся и жестом попросил подойти поближе.
- А вот и наш герой! Студент-отличник, целинник, прекрасный спортсмен. Думаю, он вам подойдет, - обратился к визитерам прославленный ученый - выдающийся математик, Герой Социалистического Труда, один из основателей и первый ректор Новосибирского государственного университета.
Абсурдность происходящего, кажется, начала раздражать органы внутренней секреции - к горлу подступил комок с непонятными физиологическими намерениями. А в воспалившемся воображении ядовитой синусоидой упрямо мерцало единственное бредовое предположение - посылают в космос на непилотируемом корабле вместо подопытных Белки и Стрелки!
Откуда-то издали снова прорвался голос Ильи Несторовича:
- Познакомьтесь, первый секретарь Орджоникидзевского райкома партии Акакий Григорьевич Каранадзе...
Средних лет седовласый мужчина заговорил приятным баритоном:
- Вы, видимо, уже знаете, что через два дня к нам прилетает товарищ Брежнев (?!). Он посетит университет. Вам поручено выступить не только от имени студентов, но и всего профессорско-преподавательского состава. Садитесь здесь на уголке и набросайте, что бы вы хотели сказать лидеру нашего государства. И, пожалуйста, поторопитесь. Скоро приедет первый секретарь горкома, мы должны будем показать ему черновой вариант.
Следует честно признать - при всех противоречиях существовавшей системы партийный аппарат всегда знал, что ему нужно и как добиваться своего. Почти потерявшему рассудок, мне вручили стопку бумаги и, то ли внушая на расстоянии, то ли гипнотизируя из-за спины, заставили довольно проворно сочинить политическую осанну. Потом ее читали и правили все прибывающие и прибывающие чиновники возрастающих рангов вплоть до умного и интеллигентного секретаря ЦК по идеологии Деви Стуруа, брата известного журналиста-международника Мелора Стуруа. Бегло пробежав глазами коллективный "меморандум" и сделав несколько замечаний, он разрешил перепечатать окончательный текст и попросил меня выучить его наизусть. Моих собственных слов в этой фитюльке осталось всего три: "Дорогой Леонид Ильич!" Но это не имело никакого значения. Главное - колесо истории, чуть замедлив ход, выхватило меня из толпы, и я, кувыркаясь, летел куда-то вперед, чувствуя необычную легкость и пьянящую дерзость высоты!
ЧЕГО ХОЧЕТ НАРОД...
Двор изнывал от нетерпения, как Рим, который, согласно старой киноленте, распирало от любопытства лицезреть Клеопатру и приложиться к ее тунике. Еще быстрее, чем в университете, меня доволокли до дерева-трибуны и усадили на высокий табурет. Кратер, до краев переполненный раскаленной лавой, жаждал разрешиться феерическим извержением, и я своим подробным отчетом о сегодняшнем дне должен был довести всеобщую беременность до логического конца. Никогда не подозревал, что у нас, в довольно ограниченном пространстве, проживало такое количество людей и что они умели не только одновременно кричать, плакать и смеяться, а и давать советы. Шпаргалка с утвержденным в верхах приветствием с ходу была забракована и разорвана в клочья.
- Шаблон он и есть всегда шаблон. По-другому у них котелок не варит, - убедительно втолковывал соседям инициатор аутодафе, художник Мартын Иваныч, исключенный в молодости из училища за приставания к натурщицам и всю оставшуюся творческую жизнь посвятивший натюрморту. - Пускай между собой говорят на безобразном канцелярском языке. А наш мальчик на месте сообразит, какой фитиль лучше вставить Леониду Ильичу!
В таком же безапелляционном ключе обсуждались все остальные вопросы: как меня следует подстричь, чем надушить и, конечно, во что нарядить.
- Может, принести из филармонии национальный костюм с серебряным кинжалом? - неуверенно вякнула тетя Соня, работавшая гардеробщицей в ансамбле народного танца.
- Нет, лучше с шашкой, - оборвал ее мой постоянный партнер в домино таксист Владимир Гнедин. - Возьми ее у Кирилла Уклеба. А заодно попроси лошадь. Он не откажет.
Толпа истерично заржала и повернула голову к окну на третьем этаже, в освещенном квадрате которого маячила солидная фигура легендарного кавалериста. Герой Советского Союза Уклеба переехал сюда сразу после войны. Особенно ни с кем не панибратствовал. А когда кто-то пустил слушок, что Золотой Звездой наградили не его, а коня, со страха от рядом рванувшей бомбы затащившего седока в тыл немцев, он кровно обиделся, совсем ушел в себя и перестал здороваться с окружающими.
В общем, театр абсурда под названием "Сухумская, 3" давал многочасовой спектакль, вобравший все жанры, курируемые златокрылыми обитательницами Парнаса. А я, как истукан в языческом храме, должен был заряжаться его дьявольской энергией, чтобы не опростоволоситься при общении с главным небожителем страны.
КОГДА БОГИ СПУСТИЛИСЬ НА ЗЕМЛЮ
Город, в паническом темпе подкрашенный и подасфальтированный "гримерами" из коммунального хозяйства, нежился под лучами утреннего светила. По центральным магистралям, уже перекрытым для общественного транспорта, ревя моторами, носились черные служебные автомобили. Многие из них начали парковаться вокруг университета, еще больше подчеркивая его белизну и нестандартный внешний вид.
Ровно в десять часов, как потерявшее при отступлении ориентацию войско, через центральный вход в вестибюль ввалилось свыше ста фотокорреспондентов, кино- и телеоператоров. Еще через мгновение на мраморный пол ступил Генеральный секретарь. Не стану кривить душой - выглядел шестидесятилетний Брежнев восхитительно. С изрядным вкусом подобранный прикид, уверенные и хорошо координируемые движения, обаятельная улыбка вызвали бурю аплодисментов. У парадной лестницы, ведущей на второй этаж, навстречу гостю с роскошным букетом цветов вышла горная серна - студентка Кира Андроникашвили, снявшаяся в нескольких художественных фильмах.
Леонид Ильич заключил красавицу в объятия и смачно поцеловал в губы. Стоявший рядом со мной муж кинодивы Туркец Каландадзе резко сдернул с носа очки и нервно заулыбался. Но эпизод уже закончился, и все, сломя голову понеслись в актовый зал.
Церемония присвоения Брежневу звания Почетного доктора университета заняла несколько минут. Когда я, работая локтями, продрался наверх, в правом углу холла шло обсуждение макета нового учебного корпуса, строительство которого намечалось в одном из районов Тбилиси - Сабуртало (почти Мячиково). Директор проектного института Гиви Сабашвили, ужасно волнуясь, тыкал указкой в картонные и пластмассовые коробочки, нескладно описывая грандиозные перспективы второго рождения колыбели грузинской науки. Леонид Ильич, с сигаретой в руке, в знак согласия кивал головой.
Потом, сделав ударение на третьем слове, энергично спросил:
- Вам деньги нуж-ны?
Сабашвили с перепугу нервно дернулся и чуть не опрокинул свой макет.
- По всей видимости, да! - еле пролепетал зодчий.
- Будут деньги! - почти по-гусарски, как саблей, рубанул Генсек. И вдруг, резко шагнув к балюстраде, обратился к присутствующим: - Находясь сейчас среди вас, я снова почувствовал себя молодым, - и так далее.
Из-за скоротечности происходящего и всеобщей сутолоки я, как и следовало ожидать, выпал из предварительной сценарной разработки - моя очередь шла сразу после архитектора, но пока он боролся с нервами, можно было заказывать "Прощание славянки" или католическую мессу.
Выправил ситуацию Стуруа. Он громко окликнул меня и поставил впритык к спине будущего вождя:
- Как только гость закончит выступать, скажешь все, как мы договаривались. Текст выучил?
Врать не имело смысла, и я неопределенно пожал плечами. Первый секретарь ЦК Мжаванадзе и председатель Совмина Джавахишвили на всякий случай по-отечески одобрительно зашептали:
- Давай, давай, не бойся!
Закончив спич, Леонид Ильич развернулся и удивленно уставился на незнакомого типа. Тараща глаза и не дыша, я, видимо, походил на каменное изваяние с острова Пасхи. Стуруа, громко вздохнув, вновь пришел на выручку:
- Товарищ Брежнев... Это наш студент-целинник Тенгиз Сулханишвили.
Изумление, в которое впал мой визави, было таким искренним, словно перед ним стоял или юный Маркс, или прилетевший из космических глубин инопланетянин.
- Целинник? - восхищенно переспросил он.
- Да, да, да... - угодливо загалдели со всех сторон.
- Земляк ты мой родной, - широко раскинув руки, пророкотал Леонид Ильич, сгреб меня в охапку и сильно прижал к груди.
К всеобщей радости, мы троекратно расцеловались и двинулись по ступенькам вниз. Публика стонала от удовольствия.
О чем мы говорили всю дорогу до величавого "ЗИЛа"? Если честно, не помню. Реальность плыла, словно преломляясь, через огненное марево. У главной машины мы еще раз облобызались, и кортеж с воем устремился вперед.
Почти на полгода жизнь моя переместилась в царство "кривых зеркал". Каждый, кому было не лень, подходил и просил детально рассказать ему о происшедшем. Почти превратившись в заезженную грампластинку, я, в конце концов, стал шарахаться от прохожих, перемещаясь по улицам короткими марш-бросками или прячась за помеченные дворняжками столбы и зеленые насаждения.
А потом все вернулось в прежнее русло. Я снова с удовольствием стал посещать лекции. Впереди маячили женитьба, рождение дочери, дебют на телевидении. И все это стало возможным благодаря... Вот и не отгадали!
Через несколько дней после брежневского визита какая-то светлая голова в Министерстве высшего образования, просматривая факультативные учебные программы, решила, что будущим журналистам совсем не обязательно истязаться старославянским и горячо пожала руку мадам Кремер. Так что к моему спасению Леонид Ильич не имел ни-ка-ко-го отношения!