(из романа Book of Books)
Аутодафе. Почему так часто я себя чувствую еретиком. Каждый вечер я выхожу во двор и часами пялюсь на подрастающих славных девочек, лолитствующих у меня прямо на глазах и сводяших меня буквально с ума. Я дохожу до того, что пытаюсь завязать с ними знакомства. Я спрашиваю деток, как их зовут. И они очень странно на меня смотрят, а потом убегают. Им по 9-10 лет. Какой это славный возраст для полуплатонических утех. А вот эту я вижу уже в четвертый раз. Ей 14. Достаточно сельское, но исключительно оригинальное, изумительное лицо. Раздавшаясь грудь, свежая, пышущая жизнерадостью и сентиментальностью, возможностью включиться во всевозможные извращения, невинностью и трепетностью сосков. Полных, темно-красных, мягких и шелковистых, растворяющихся во рту подобно растворимому кофе – немножко горький, но пьянящий вкус. Я не могу удержаться. Я подбегаю к ней и знакомлюсь. Ее мать видит нас из окна и зовет ее наверх. Она очень неловко, но многозначительно мне улыбается и исчезает в темноте подъезда. Я уже сам не свой. Я сдерживаю в груди крик: АААААААААААААААААА. Несколько секунд тишины. Я словно сгораю на костре своего же желания. Я словно сам себя ловлю, пытаю и приговариваю – и нет мне пощады. Непрекращающаясь боль по утрам и вечерам. Несколько случайных мыслей. Снова задницы. Я прекрасно понимаю – чтобы испытать эти ласки нужно ходить в каске. Конечно, это то, что нужно. Только эти юные создания могут так добросовестно ****ься. Только им открыта та прелесть представлений о человеческих связях, которая способна перевернуть мир с ног на голову. Они еще умеют общаться с зеркалами. Они ладят с ними. Лица и зеркала. Мнимые и реальные изображения. Мечты, закодированные в эмоции. Свежий аборигенский пожирающий плохо скрываемым бесстыдством блеск в глазах. Утро, забившееся в каждую складочку их по-гениальному простого белья. Лейбниц и барокко. Начинается ночь. Яркие спелые звезды. Аквариумные рыбки глаз и их жалкие размалеванные ксерокопии. Мы и Они. Это та самая пинкфлойдовская песня. And after all we’re only ordinary men
And who knows which is which and who is who
And in the end it’s only round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round and round
Начало ночи или пробуждение ото сна.
Свобода и любовь.
Иногда я ощущаю себя рефрижератором, в котором охлаждены всевозможные сладости, способные отвести человека от тягот жизни и которых ждут все от мала до велика, но которые намертво заперты у меня в груди. В это время у меня внутри созревает крик, крик неприкаянности и отчаяния, заледенелый крик горячего человека.
AAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAA!
Не это ли боевой клич, придающий любому оружию новые сетингсы и опции, сообщающий любой угрожающей позе новое качество, встраивающий новую иерархию испуга в старую и затвердевшую структуру индивидуальных и коллективных антиципаций.
Этот звук поразителен силой своих содержательных возможностей. Этот звук – хамелеон, который может идеально принимать форму любого ожидаемого в каждой конкретной ситуации значения. Он наверно единственный из всех фонем, который наделен поистине неисчерпаемыми запасами интонаций. Это и любовный стон, и крик от боли и вопль отчаяния, и возглас понимания и одобрения, и звуковое сопровождение непонимания, пренебрежения и недорасслышания, и напевание мелодии, и многое другое. Это звук, который может заменить жест. Вероятно, любое слово можно заменить буквой “А”, произнесенной с определенной интонацией. Это звук завораживает, этот звук настораживает, этот звук разоблачает.
В словаре об А написано следующее: “Выражает досаду, горечь, а также удивление, злорадство и другие подобные чувства, удовлетворенное понимание, образует существительные и прилагательные со значением отсутствия в словах с иноязычным корнем, соединяет предложения или члены предложений, выражая противопоставление, сопоставление, присоединяет предложения или члены предложения со значением добавления чего-либо при последовательном изложении, пояснения, возражения, усиления выразительности, убедительности, обозначает вопрос или отклик на чьи-либо слова, усиливает обращение”.
Я уже не говорю о производных:
аааааааааааааау
ауууууууууууууууууууу
ааааааааааааааааам
ааааааааааааааааааааап
ага
ай
айяйяйяйяйяйяйяй
ааааааааааааааах
аааааааааааааааааааа
Обычно мы прячем свои крики в зеркала. Мы зарываемся в зеркала, словно страусы, прячащие свою голову в песок. Зеркало – это в первую очередь носитель информации, такой же как скажем диск, кассета или книга. Мы можем прокрутить в зеркале всю историю нашего отражения – от криков до молчания, от плача до смеха, от негодований до полной отрешенности. Только зеркало помнит нас такими, какие мы есть, такими, какими мы себя уже не мыслим. Поэтому очень часто, заглядывая в зеркало, мы не узнаем себя. Когда-то Борхес, цитируя кого-то из философов, сказал, что зеркала и совокупление отвратительны, поскольку умножают людей. Но зеркала и совокупление также и восхитительны, поскольку сохраняют людей в первозданном виде.
Я бы хотел написать книгу, в которой каждый лист был сделан из зеркала, по разному отражающего внутренний мир читателя. Как правило, это возможно только с кривыми зеркалами, глядя в которые нам хочется смеяться, поскольку мы нисколько не сомневаемся в нереальности отраженных от нас образов. Это всего лишь забава, которую мы жестко эксплуатируем по отношению к своему собственному Я. Множества лиц, искаженных и обезображенных зеркалом, смеющихся над нами через нас же самих. Почему мы идентифицируем себя лишь с одним из образов и сразу же отметаем другие. Плоское зеркало ближе всего отражает наши лица. Ближе к чему? К оборзу образу, отражаемому человеческими глазами. Мы уверены, что видим себя в зеркале. Мы уверены, что при желании можем прикоснуться к Другому себе. Мы уверены, что существуем. Зеркало и вправду лучшее доказательство нашего существования, но далеко не убедительное. Мы видим себя только в мнимом изображении, формируя зрительный образ мнимого “Я”. Мы живем в мире мнимых вещей, которыми время от времени пользуется человек из зеркала. Бреется, чистит зубы, расчесывается, примеряет одежду или обувь. Что бы мы ни делали, в нашем понимании окружающего нас мира вне зеркала мы не существуем. Мы невидимки для самих же себя. Мы подслушиваем самих же себя. Мы подговариваем себя. Мы утомляем себя. Мы провоцируем себя. Мы подстерегаем себя. Мы пытаемся застать себя врасплох. Мы хотим иметь власть над собой. Мы хотим эксплуатировать себя в своих же интересах. Мы хотим поработить всех вокруг и в первую очередь себя. Мы хотим научиться выгодно продавать и покупать себя. Мы то экономим себя, то рачительно расходуем. Если была бы такая возможность, мы наверняка выдавали бы себя остальным по карточкам. Чтобы люди всю ночь стояли в очередях, сдыхали от холода и голода, и съедали друг друга, - а к утру сильнейшие смогли бы наконец отоварить свою потребность в нас. Зеркало приводит нас в чувство. Оно подтвержает то, что мы еще не кончились. Нас еще осталось. И мы можем продолжать.
Я как-то отдыхал в одном клоповнике целую неделю. Там не было зеркала. Под конец своего пребывания в этом дешевом студенческом доме отдыха я очень соскучился по себе. Я искал зеркало повсюду, как наркотик. Но его нигде не было. В какой-то момент мне стало казаться, что я теряю себя. Я перестал отождествлять себя с собой. И вот когда я вернулся домой, я первым делом бросился к зеркалу. Там я наконец встретился с собой. За все эти дни я так по себе соскучился, что, увидев свое отряжение, мне захотелось наброситься на него и расцеловать. Мне хотелось обнимать его и любить. Я бился в истерике. Правда, это была внутренняя истерика, и никто ее не увидел, но все равно это была истерика, похлеще любой внешней. Да и вообще, уже несколько лет я замечаю, как постепенно переселяюсь жить вглубь себя. Почти все мои эмоции проявляются внутренне. Я внутренне смеюсь, плачу, радуюсь, злюсь, напиваюсь, матерюсь, соглашаюсь или не соглашаюсь, убираю свою комнату, смотрю телик, слушаю музыку, имею телочек, играю в пинг-понг, хожу в кино или на дискотеку, даже жую стиморол. Видимо, зеркала бывают и внутри нас. Некоторое время они еще вытягивают нас на аварийном режиме. Но это совсем ненадолго. Совсем. Видимо, я наконец-таки открыл тайну человеческого существования! - человек повсюду ищет зеркалозаменители. Во всех предметах и идеях, окружающих его, он видит перекодированное отражение себя. Человек ищет человека-зеркало. Только его он всегда хотел бы видеть рядом с собой. Этот человек ему необходим, поскольку позволяет ему увидеть себя, выделить свое Я из неустанно работающих, бесконечно спешащих и энергично копошащихся насекомых муравейника жизни. Человек видит себя только через других людей. И поскольку все эти люди представляют собой кривые зеркала, каждое из которых отражает на свой лад, человек перестает воспринимать себя в качестве единого целого. Он постоянно мечется среди все разрастающегося количества своих отражений. Он становится множеством. Ему нужен человек, отражающий его соизмеримо с его внутренними зеркалами. Ему нужен человек, переставший ради него искать свое изображение. Ему нужен человек, отражающий без дополнительных комментариев или критических замечаний. Человек, которого можно было бы носить в кармане и которым при желании можно было бы воспользоваться в ближайшей уборной.
Семантика возможных миров, где действительный мир не занимает никакого привелегированного положения. Это просто одна из имеющихся до ее реализации вероятностей, которая могла бы и вовсе не иметь места. Детективная истина, поставленная в зависимость только от свидетелей события. Событие, превращающееся в гипертекст. Наша жизнь, как совокупность событий, определенным образом связанных между собой. Это напоминает словарь или энциклопедию, где каждая статья имеет отсылки к другим статьям этого же словаря. Таким образом, мы можем прожить свою жизнь от одного события к другому, по мере надобности игнорируя отдельные внутрисобытийные ссылки на другие события; проживать все события подряд, справляясь с отсылками; и наконец, пуститься в гипертекстовую навигацию, оставляя события на заднем плане и целиком сконцентрировавшись на переходах от одной ссылки к другой. Жизнь в данном случае превращается в запутанный лабиринт событий, нелинейно чередующихся и бесконечно множащихся, выбраться из которого невозможно. Любая хорошая книга – всегда гипертекст. Зеркало же гипертекстуально в том, что продуцируемый им образ получает оценочную ценность только после того, как происходит сравнение данного образа с ранее увиденными или воображаемыми образами отражающегося. Неслучайно герои сказок ассоциировали зеркало с книгой. Так в одном из вариантов сказки о Елене Премудрой герой прячется в волшебной книге, в другом варианте – в зеркале. Помимо того, зеркало – всегда книга, которую способен прочесть и неграмотный. А книга - всегда зеркало, проецирующее читателя на мнимые факты, имеющие или не имеющие прямого отношения к реальности.
Чтение – это всегда зрение плюс слух. Поэтому здесь можно упомянуть и о китайских металлических зеркалах, которые имели сферическую форму, чтобы глядящий одновременно мог услышать и свое эхо, отраженный от своего изображения звук, свой звуковой портрет. Метания между иконически-изобразительным и символически-вербальным. Копии, наводнившие дополнительными смыслами наши представления о себе, и стершие различия между реальным и мнимым. Я не хочу возвращаться в эту пустыню зеркал.
По вечерам, когда день уже закатился за горизонт и кажется, будто он никогда не вернется, я выхожу на улицу и иду к своим качелям, расположенным на территории небольшой детской площадки. Обычно я иду туда около 11 вечера. Когда, по моим расчетам, площадка должна быть безлюдна и прохладна. Это единственный способ расслабиться. Но сегодня мне не до отдыха. Только я сел на свои качели, как со всех сторон посыпало детьми и их родителями. Я продолжаю сидеть на несоизмеримо маленьком сидении качелей и напускаю на себя отрешенный вид. Несколько детей, с опаской поглядывая на меня, проходят мимо. Они пришли со своими толстожопыми мамочками. Вот несколько сюржопастых мам образовали кружок и разговаривают о всякой всячине, а точнее о своем, о женском. О сериалах и своих детях. Смех. Девочки, которых я бы за несколько минут склонил к минету. Погружение в свое состояние. Дайвинг. В глубоком ночном небе замигал самолет. Как бы я хотел, подобно жюльверновскому капитану Немо, уйти от земной суеты и жить в небе на каком-нибудь воздушном “Наутилусе”.
Sos. Во время одной из моих вечерних прогулок мне показалось, что небо превратилось в зеркало, и я отражаюсь в нем в виде усыпанного звездами небосклона. Я почувствовал себя точкой, в которой фокусируется весь свет, идущий от живых и мертвых звезд.
Когда я пытаюсь взглянуть на себя со стороны, мне всегда на ум приходит Босх. Терзаемый искушениями святой изображен в центре композиции, среди кишащих повсюду его мучителей – демонов. Он смотрит в сторону зрителя, стремясь убедить его в том, что не уступит натиску дьявола, поскольку верит, что находится под защитой; к тому же его рука поднята в жесте благословения. Тот же жест делает и Христос, помещенный в глубине, в сакральном пространстве. Справа цилиндрическая башня с монохромными рельефами – изображениями символов идолопоклонства. И повсюду поражающие воображение невероятные существа, как бы привидевшиеся в галлюцинациях, а на фоне сцены пламя пожирает город. Слева два эпизода: лишенный смысла переход по мостику с помощью лиц в светских платьях и полет в небесах, сопровождающийся скопищем демонов и насекомых. И наконец где-то позади грациозный облик принцессы-искусительницы, чья поза свидетельствует о ложном целомудрии. Совершенно обнаженная, она с завуалированным лицом декламирует лирические стихи. Ее слуги в это время сервируют пиршественный стол, на котором местами встречаются блюда из человеческой плоти.
Аристотель говорил, что философия начинается с удивления. Удивление – предмет восхищения древних. Мы, поэты и философы, с утра до вечера рыщем в поисках удивлений.
Поэзия как философия удивления. И философия как наука о поэзии. Разве все, что мы находим в философии, не импровизация с метафорами, закаменевшими в конвенционированной структуре познания?
Современная философия больше не стремится к естественно-научной точности и верифицируемости. Интересная идея интересна сама по себе, безотносительно к ее возможностям отображения реальности. Но кто сегодня способен по-настоящему удивить? Да никто. Правда, сегодня я видел исключительный случай, когда на моих глазах какой-то студент надавал по морде своей подруге, а та, в свою очередь, не растерялась и улучив момент изо всех сил пнула его прямо в пах. Оба орали и матерились – и все это средь бела дня, да еще на одной из центральных улиц. Я проходил мимо и пытался прикинуться удивленным. Атараксия – вот слово, которое я всегда в таких случаях вспоминаю. Нет, это нелепое происшествие меня нисколько не удивило. А если и удивило, то это вовсе не то удивление, которое может стать импульсом к письму или долгому и мучительному размышлению.
Я шел и думал, что же меня может на самом деле удивить. И тут я дошел до следующего. Все мои самые мрачные опасения подтвердились и более того – подтвердились незамедлительно. Никто на всем белом свете не удивляет меня. Никто на свете и палец о палец не ударит, чтобы меня удивить. А мне позарез нужно удивляться. Ведь все начинается с удивления… и даже удивление. И вот мне приходится самому выдумывать ситуации, контекст, интонации и выражения лиц и тел, чтобы как-то удивить себя. Я собираюсь с силами и творю удивление самостоятельно – нахожу особое место, подбираю особое время, освещение, наряды, незначительные и многозначительные детали, краски и макияж, наделяю смыслами фразы и интонации, монологи и диалоги, знание и мракобесие.
Мы, поэты, постоянно испытывая ненормальную, сумасбродную и перенапряженную страсть к удивлению и не находя это удивление в окружающем нас мире, вынуждены удивлять самих себя. Для этого приходится задействовать в огромных количествах материал внутреннего мира. И мы день за днем, исчерпывая внутренние резервы своего Я обеспечиваем себе удивление. Мы безжалостно расходуем себя, создавая вокруг себя ауру удивления, и прекрасно понимаем, что когда-нибудь запасы иссякнут и тогда – ничто и никто не сможет нас спасти.
Удивления в природе не существует. Да и в нас оно не находится в чистом виде. Этот трюк не для слабонервных. Приходится восстанавливать в душе тонны дерьма, прежде чем в нем начнут появляться крупицы удивления. Все происходит именно так. Как это нелепо ни звучит, но мы всюду расставляем для себя ловшки, предварительно обеспечив практическую невозможность из них выбраться, с тем чтобы в один прекрасный день, когда мы о них совсем забудем, самим же в них попасть. Конечно, мы знаем, что природа возникновения этой ловушки мнима, что это все как бы в понарошку. Но каждый раз попадая в нее, мы понимаем, насколько она нам необходима, до какой невероятной степени она реальна и правдива, а может быть все это – единственно подлинная ситуация, в которой когда-либо мы оказывались.
Вечером когда я немного отошел от пройденных за день 50 км, я зашел к одному своему приятелю. В то время я собирал все необходимые документы для защиты своей диссертации. Я никогда не представлял, что бюрократия может зайти так далеко. Я бегал от одного к другому через третьего который отсылал меня к четвертому а тот советовал мне сначала переговорить с пятым чтобы последний назначил мне встречу с шестым который скорее всего представляет интересы седьмого. И так до бесконечности. Каждый из необходимых к представлению документов давался мне таким потом и кровью, что я всерьез задумался над возможностью выставить все подписанные и удостоверенные всевоможными печатями образцы документов. Все уже собранные мной документы казались мне такими красивыми, они представлялись мне красивее и совершенее Джоконды, они были воплощением самой красоты. Это была гремучая смесь бизнеса и красоты. И она меня сильно завораживала. Так вот я зашел к приятелю и предложил ему выйти во двор погулять. Через несколько минут мы уже сидели на качелях, врытых в самый центр детской площадки, болтая ногами, грызли семечки и болтали о всякой всячине. Мимо нас прошла странная пара – мать и дочь лет десяти. Было около полуночи. Они сначала встали с одной стороны шоссе, проходящего рядом с местом, где мы сидели. Они постояли около 15 минут. Затем девочка подошла к нам, посмотрела нам в лица и подошла к другим качелям. Она встала на качели и стала их раскачивать, перемещая свой небольшой центр тяжести с одной ноги на другую. Она была в обтянутых джинсах, и ее задница была развита не по летам. Такие жопы бывают только у женщин с налаженной и размеренной сексуальной жизнью. Довольно длинные и стройные ножки, хрупкие плечики и неразвитая грудь. Она раскачивалась, обратив лицо в нашу сторону и смотря только на нас. Я сразу выразил предположение, что девочка – проститутка. Ее мать стояла в метрах десяти от нас и смотрела в нашу сторону. Мы зачарованно смотрели, как перед нами раскачивается умело манипулируя своей сексуальностью десятилетний ребенок. Потом она соскочила и ушла. Они с матерью перешли на другую сторону шоссе. Она постоянно оборачивалась в нашу сторону. Потом мать заговорила с проходящими мимо парнями. Один из них потащил девочку в развалившийся поблизости ларек. Через минут двадцать они появились. Девочка хромала. Она постоянно оборачивалась в нашу сторону. Мать отошла с клиентом в сторонку. Взяв деньги, мать схватила за руку девочку и потащила ее вниз по шоссе. Мне показалось, что рот девочки в крови. Мы еще некоторое время шли за ними. Она постоянно оборачивалась в нашу сторону. Я не мог себе представить, что мне от этого будет настолько хреново. Я оказался в ситуации скорсезевского “Таксиста”. Я еще думал позвонить в милицию. Но что-то мне говорило, что этим ничего не изменить. Наверняка, менты выебут девочку на халяву. Они удалялись. Мать что-то говорила, девочка смеялась. И постоянно оглядывалась в нашу сторону.
Каждый день возвращаясь из универа я вижу во дворе играющих в дочки-матери детей. Как правило это группа из 4-5 девочек и 1-2 мальчиков – все дошкольного возраста. Одной из этих девочек, всякий раз проходя мимо, я показываю язык. Это как бы знак приветствия. Она показывает мне в ответ свой язычок. Иногда, чуть завидя меня на горизонте, она уже держит наготове свой язычок и бегает за мной озвучивая гримасу каким-то дурацким мычанием. По всей видимости ее товарки никогда не замечали эту особенность нашего с ней общения. И вот сегодня проходя мимо них, я по обыкновению – на чистом автомате – показал ей язык. Все дети переглянулись и удивленно уставились на меня. Потом я уже стал подходить к подъезду, как услышал за спиной голос девочки важно объясняющей остальным как меня зовут и с чего все началось. А началось все с ее лопоухой и беззубой мордочки, регулярно здоровающейся со мной.
Надо всегда помнить, что мысли питаются и ходят в туалет. Они живут своей жизнью и очень не любят вмешательств со стороны. Когда мысль произнесена, довольно трудно определить какой физиологический процесс ее сопровождает – питание или дефекация.
В тот день я пришел просто сдохший от усталости. Я перекусил, поспал часа три и выглянул в окно. На детской площадке прилегающего к зданию, в котором я живу, детского сада я увидел двух старшеклассниц, лабающих в бадминтон. Они были в разрывающих их жопки на две половины тайт-джинсах и в ботинках на широчайшей платформе. Я долго на****ал наблюдал за ними. Они играли так, словно выполняли какое-то навязанное со стороны общественное поручение. Какого хрена! Это была демонстрация, всего лишь демонстрация достоинств современных цыпок. Они знают меня. Они иногда здороваются со мной, а потом я слышу за спиной какие-то смешки. Две ****ы, две юные ****ы на моих глазах в течение часа отрабатывали технику виляний различными частями своих уже полностью оформившихся, но все еще достаточно щуплых телец. Может даже у них одна ****а на двоих. Они перебрасывали друг к другу волан и это было словно они разыгрывали между собой мой взгляд. И тут одна из них повернулась в мою сторону, посмотрела мне прямо в лицо и энергично замахала мне своей ракеткой. Я сначала не догнал. Я ужасно сконфузился, не зная, как поступить. А потом она посмотрела на меня еще раз и еще более энергично поприветствовала меня. Чудо! Я принял сигнал – и помахал ей в ответ. Она улыбнулась. Еще одно чудо! Мои стереотипы были взломаны. С этого момента в бадминтон играли мы вдвоем, та третья просто размахивала ракеткой и отбивала мяч, но в игре никаким образом не участвовала. Она почувствовала, что ее обделили, и через некоторое время ушла домой. Просто чудеса – одно за другим! На следующий день я все время следил за площадкой, на которой должны были появиться эти две подружки. Я ждал долго, и мое ожидание напоминало сцену из одного фильма, в котором демонстрируется огромное психологическое напряжение киллера, выжидающего свою жертву. И вот они появились. Несколько минут бадминтона, и вот она поворачивается в мою сторону и машет мне рукой. И тут я слышу над собой какое-то приветствие, адресованное к этой самой девочке. Я поднимаю голову наверх и вижу своих соседей, машущих ей рукой. Я, судорожно перебирая недавние и сегоднявшие воспоминания, стал соображать что к чему. Это создание, оказывается, приехало погостить у наших верхних соседей. И махало оно не мне, а им. И улыбнулось оно не моему расположению к ней, которое я продемонстрировал на максимуме своих возможностей, а моему растерянному виду, переадресовавшему ее приветствие и, непонятно с какой стати, машущему ей как болван. Я был безутешен. Я был убит. Удивление - чего оно стоит теперь, когда вскрылся контекст его возникновения. И я тут понял, что от смешного до великого нет никакого одного шага: смешное и великое – это одно и то же.