Слово “банк” или его производные могут использовать в своих
наименованиях только имеющие лицензию юридические лица,
их филиалы, представительства, операционные конторы
(пункты), за исключением тех случаев, когда право
использования вышеуказанного слова оговорено законом
или международным договором или если из смысла
использования слова “банк” следует, что речь идет
не о банковской деятельности.
Ст.6, Закон Республики Армения о банках и банковской деятельности от 30 июня 1996 г.
История всех до сих пор существующих обществ была историей борьбы классов.
Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов. Я вычитал эту фразу Маркса-Энгельса из Манифеста Коммунистической Партии сто лет назад. Мне были чужды слова “буржуа, пролетарий” тогда. Чужды они мне и сейчас. Что такое классовое противоречие? Можно ли нивелировать положение нонконформиста отрицаемого обществом и вынужденного принять условия низкооплачиваемой и низкопрофессиональной работы с человеком-рабочим легко поглощаемым и переваривамым обществом, т.н. трудовой единицей, мускульной силой, рабочим материалом перерабатывающим рабочий материал? Можно ли в таких случаях говорить о классах? Я думаю, здесь можно говорить только о порядках, причем в математическом понимании этого слова. Людей в обществе разделяют не классы, а цели. В современном капиталистическом обществе каждый человек – пешка, и следовательно (помимо основной коннотации) это означает потенциальную возможность стать королевой. И даже став королевой (а сколько сейчас в СМИ кочует т.н. success story), человек не получает ожидаемого освобождения от большей части материальных тягот. Потому что капиталистическая королева – это королева без рода и племени, это королева, которую все ебут.
Теперь, несколько отвлекшись от лирического настроения, навеянного первым абзацем романа, постараемся перенестись ко мне в душу (хотя, следуя терминологии современной психологии, мне скорее всего следовало бы заговорить о “душевной жизни”, некой психической реальности, вобравшей в себя всю глубину суетности нашего существования). Будем считать, что я везде носился со скрытой камерой… Вряд ли материал, отснятый исподтишка, сможет лечь на капризный и вечно дергающийся субстрат данного письма. Однако, не будем делать преждевременных выводов. Я начинаю вместе с вами. Посмотрим, что из этого выйдет. Улыбайтесь, вас снимают на скрытую камеру!
Все случилось так же неожиданно, как обычно это и бывает в жизни. Я прогуливался по городу и мурлыкал себе под нос старые и волшебные песни (кажется, это были “This is the end” и “Sympthom of Universe”). Мне было спокойно (во всяком случае, так я привык называть свое обычное расположение духа). Было и еще одно. Когда люди перестают разделять ваше мнение, когда с ними больше невозможно договориться, создается впечатление, что обращаешься к чудовищам…
Да ладно, мэээээн, дело не только в том, кто кого, а скорее в том, кто куда, и сколько. I’m just a student. Я человек, просто человек без особого рода занятий, а в последнее время – и амбиций. Я живу. Я просто живу. Но эта жизнь дается мне совсем не просто. Дело в том, что искусство – это наилучшая возможность убежать от реальности, это уникальный шанс испытать жизненную разрядку, освобождение от боли и страданий, причиняемых существованием. А так как есть возможность гасить дозы суровой реальности, артмен стремится испытать все многообразие жизни. Конечно, он и не подозревает, насколько это многообразие чудовищно. Ему кажется, что он может пережить все, ему кажется, что для него нет ничего невозможного, ему кажется, что только ему дозволено делать все что угодно. Но именно в этот момент искусство перестает срабатывать, и скопившаяся в колоссальных размерах негативная энергия обретает новое качество – неантизацию. Именно в этот момент Бытие трансформируется в Ничто.
Грохотали громы и сиськи. Ясное дело – весна 007. Это же так ясно – иногда предателем может стать не только человек, но и время года (например, все та же весна), или даже целый год, а тем более вся жизнь.
Перед тем, как я приступлю к наррации, которая для меня всегда болезненна и большей частью невыносима, “что-то типа выдавливания геммороя”, мне бы хотелось в некоторой мере предостеречь читателя. Дело в том, что я всю жизнь привык валять дурака. Ничегонеделание на грани клоунства, и клоунство на грани ничегонеделания. Является ли искусство балансированием на грани? Думаю, что любое равновесие в искусстве просто смертельно. Но мне нравится выражение "балансирование на грани". Вот где красота расходится с истиной. Шпенглер говорил о возможности как о необходимости. А я верю в гороскопы. Да, да я в них верю, потому что это лучшее времяпровождение в ожидании чуда. Я ждал Годо всю свою жизнь. Я его продолжаю ждать. Настоящее продолженное время как у Лоренса Ферлингетти.
Я позвонил снизу, из зала, и мне ответили.
Можно к телефону мистера Т?
Послышался подусталый, но еще вполне кокетливый женский голосок.
Мистер Т сказал, что сейчас же выпишет мне пропуск, и я смогу подняться наверх.
Я поблагодарил его и стал осматриваться. Это был огромный зал с телеэкраном. Мимо сновали недурные телочки. Эй-эй-эй, попридержи-ка коней, парень. Все еще впереди.
Меня направили сюда прямо из универа. Наконец один из секьюрити попросил меня подняться наверх. Я вошел в сверкающий лифт и нажал на кнопку “6”. Возле лифта меня уже ждал мистер Т, который незамедлительно меня повел к заму. Зам осмотрел меня с головы до ног на манер осмотра рабов для плантаций. Вначале я еще думал показать ему для верности зубы, но потом отказался и от этой беззлобной затеи. Он вопросительно посмотрел в воздух. Раздался телефонозвонок. Он почти одновременно заговорил по двум телефонам сразу. Мало какие из человеческих дискурсов не напоминают спортивные репортажи. Данный разговор тоже не стал исключением. Наконец он спросил кто я как и почему. Ну я и ответил, типа аспирант, первый курс, экономист, пишу диссертацию по стратегическому менеджменту. Судя по всему мои ответы оставили его довольным и собой и мной. Несмотря на то, что все вокруг располагало к поднятию настроения и так сказать непроизвольному удовлетворению, тем не менее я почувствовал как все у меня внутри сжалось – это был мой первый опыт работы. Я в первый раз вступаю на путь продажи своих способностей. Этот день и вправду один из знаменательнейших в моей жизни. Теперь я (стараниями моей матери, купившей мне чуть ли не самый дорогой костюм по случаю моей первой вылазки в мир добывания денег) выгляжу под делового. Костюм, галстук, сорочка и прочее дерьмо пришлись мне очень кстати. Я выглядел на миллион баксов. И даже был доволен всем этим. Общество предлагает мне сделку и теперь я не могу пойти на попятный. Теперь я внедряюсь в среду противника. Впоследствии мотив внедрения в лояльную по отношению ко мне и в то же время вступающую в резкий конфликт с моим внутренним миром среду больше не отключался.
И в найме и в проституции происходит извращение межчеловеческих отношений: связь двух лиц одинакового достоинства заменяется превращением одного лица в господина, а другого – в объект господства. Причем это извращение, на что специально обращал внимание Маркс, оказывает фатальное воздействие на обе стороны отношения. Собственник тоже подвергается отчуждению: он должен воспринимать других людей не как людей, а как работников или конкурентов. Их человеческие проблемы значимы для него только в контексте собственных имущественных приобретений и потерь. Подобно тому, как проститутка и ее клиент при полном взаимном старании не могут подняться до любви как высшей формы полового союза, наемный рабочий и капиталист не способны к полнокровному человеческому сотрудничеству. Вместо сотрудничества как совместного творения ценностей происходит неэквивалентный обмен стоимостей. Функционально производственные отношения вытесняют человеческий контакт.
Первые дни моего добровольного заключения я все еще обдумываю, что же такое банк. Приживусь ли я здесь, да и вообще где-нибудь. Как складно рифмуется "банк" с "панк"-ом.
Некто А принесла “Книгу мертвых” – журнал полученных и отосланных конторских писем. Со времен Лепсиуса заупокойные тексты Нового Царства, написанные на папирусных свитках носят название Книги Мертвых. Это название удержалось в науке, но в настоящее время является условным…Отдельные главы назывались пер-эм-херу – “выход днем”; предусматривалась возможность для умершего выйти за пределы гробницы днем и вернуться в нее до ночи. Потом это название было перенесено на всю книгу.
После первого ужасного дня психосоматических мук в комнату, где я обычно должен сидеть, вошли. Я ожидал, что спросят Йозефа К. или на худой конец Цинцинната Ц., но на мое удивление, произошло нечто совершенно удивительное – я ощутил свою готовность к работе. Вокруг меня спешно образовывалась новая вселенная, и эта вселенная была прикреплена за мной. Куда бы я ни пошел, всюду я чувствовал за собой груз каких-то новых необъяснимых проблем, смысл которых был еще загадочнее, чем финансовая поддержка гуманитарных наук. Таким образом, ко мне подступало ожидание. Но это не было ожиданием обретения некоторой самостоятельности, самодостаточности, утверждения своих волевых качеств и трансформации в совокупность трудовых мотивов. Нет, это былo ожиданием жертвы. В то время я был еще под достаточно сильным впечатлением от сартровской пьесы “Мертвые без погребения”. Это был схожий мотив. И я (к чему лукавить) наслаждался этой новой самопыткой. Итак дверь отворилась. И я действительно там сидел. Как ни в чем не бывало. Мне дали какое-то механическое задание. Я сказал, что управлюсь за полдня. К моему ответу остались безразличны. И мне ничего не оставалось, как просто, подавив в себе сонливость, пронимающую до кончиков пальцев на ногах, приступить к нуднейшей сверке чисел. Единственное, что еще спасало меня в ту злободневную минуту, так это то, что наш отдел (вы заметили, я употребил местоимение “наш”) занимался аналитическими исследованиями. Мы пробовали измерить то, что в принципе не поддается какому-либо измерению. Да и вряд ли это можно назвать “пробовали”. По правде говоря, я даже не знаю как это называется и называется ли это вообще. Моя идеалистическая и крайне иррационалистическая позиция была тщательно загримирована под скепсис. Я подошел к шкафу и достал оттуда покрытый плесенью стакан. В который я добавил воды и хлебнул. Отвратно. В который раз. Видимо, виновата моя застенчивость, из-за которой я не приношу свой собственный стакан, так как считаю, не знаю почему, что такое дозволено только работнику банка, каковым я не являюсь. Я просто стажер.
Но было кое-что, что меня спасало. Окно комнаты, в которой я сидел и притворялся работающим, выходило во двор детского сада и прямо на игровую площадку нового фешенебельного жилого дома. Ближе к полудню на площадках появлялись дети. Они играли и визжали, подавали признаки жизни, что-то еще осталось живым в этой части вселенной. Детсадовские дети выходили в белых одинаковых панамках и белых трусиках. Дети совершенно непринужденно коммуницировали. Мне захотелось снять на камеру эту беззаботную игру и назвать снимок “Фрейд”. Что же касается игровой площадки жилого дома, то дети выходили туда погулять вместе со своими молодыми мамами. А что может быть прекрасней молодой мамы! Я часто представлял себе раскрасневшую и припотевшую от процесса кормления молодую маму и меня, пристроившегося к ней сзади и вкушающего все прелести ее чудотворного биологического естества. И мне всегда хотелось представлять себе, что ребенок падает и разбивает себе еще жидковатую головку. Роднички на голове сделали бы падение похожим на лопнувший сочный арбуз. Мне не было ни страшно, ни бесстрашно. Какое-то отупение стучало в голове и мысли со всхлипом прорывались наружу.
Я смотрел вниз и мне казалось, что мне все семьдесят и моя песенка спета и что в этом “золотоносном” хлеву я задохнусь раньше, чем успею все основательно рассмотреть. Раздавались бесконечные звонки люди бегали по кабинетам, “жизнь” кипела. Эти люди связывали свое будущее только с карьерой. А что такое карьера? Какое нарастающее чувство своей значимости. Закон о банковской тайне – одно из первых правил, которое я усвоил и которое прямо въелось мне в душу. Здешние деньги принадлежат анонимам, мертвые души.
Первое мое серьезное впечатление – это вид вкуснейшей попки, которая на миг показалось в приоткрытую дверь женского туалета – какая-то мокрощелка набирала воды. Впоследствии ежеутреннее наполнение воды станет одним из важнейших атрибутов моего ритуала посленочного послемечтательного послеписательного послечитательного смирения, смирения перед властью капитала. Деньги – единственные универсалии нашего времени. Из них соткано все. Долгое время мы не уделяли им должного внимания, а они вдруг развернулись во всю свою мощь и присовокупили к себе. Мы можем даже ввести такое разделение – деньги и секс. Импульсом к зарабатыванию денег является секс. Прямая связка: деньги бывают задействованы там, где не действует секс, а секс начинается там, где не действуют деньги. А что касается секса за деньги – то это ни секс, ни деньги. Когда попка наконец вышла, то я заметил, что ее обалда обладательница выводит ее словно на поводке. Это была грациозная походка, попка то и дело не поспевала за хозяйкой, увлекшись своими какими-то делами. Тогда она останавливалась, словно дожидаясь пока можно будет двигаться дальше. Все бы ничего, если бы этой сверхпопке не вторила сверхгрудь. Свежая, разрезиненная. И я решил во что бы то ни стало объездить эту таинственную незнакомку со своим “передвижным цирком”. Она поскользнулась прямо передо мной. То что у нее заколыхалось под майкой невозможно передать теми жалкими возможностями, которыми мы уполномочен пользоваться.
“Социальная несправедливость” – говорят, что есть такое словосочетание.
Несправедливость – сама природа общества. Обществу нужен только один тип людей – люди, способные прямо воздействовать на установившуюся социальную конъюнктуру. Этих людей общество особо ценит, но не в качестве удобной иллюстрации демонстрации возможных уровней социального статуса, а в качестве приманки для закабаления тех, кто в этих “воздействующих людях” видят альтернативу текущему состоянию субординационных характеристик социума.
Сегодня я остановил микроавтобус, едущий в Центр. Люди в нем составляли почти стопроцентную плотность. Туда где я стоял или скорее был зажат даже не проникал солнечный свет, вовсю бивший в ветровые и лобовые, ветковые и лобковые окна. Луч света в темном царстве. Я по своему утреннему обыкновению о чем-то думал. Может, я думал о том, что ужасно неприятно ехать зажатым, когда вокруг нет ни одной панды. Никаких прикосновений, сплошная пресная душегубка. Постоянные пробки на дорогах и вовсе выбили меня из колеи. У меня начали дрожать ноги и руки, шея и спина затекли, а про ноги и говорить нечего. Я конечно же не мог даже посмотреть в окно. Все замуровано. Живой пресс. Вряд ли, скажу я вам, живой пресс в тот момент чем-то отличался от мертвого, то есть неживого. Клаустрофобия, которой я безудержно страдаю, совсем меня заела, и в тот момент я мог успокоить себя только одной стародавней историей о моем зловредном юношестве, когда все цветы еще цветные, а все погоды сексуальные. Тогда произошло нечто весьма интересное, о котором я потом всегда вспоминал в качестве успокоительного и успокающего (если даже между этими двумя словами есть какая-либо разница). Она была пышкой. Но такой фигуристой. Разница в размерах ее бедер и талии могла послужить блестящей иллюстрацией того, что геометрия – это наука о попках. Иллюстрация, люблю это слово. И как-то, абсолютно случайно, неожиданно для меня и возможно для ее же самой нежданно-негаданно ни с того ни с сего она сделала мне как бы это поточнее сказать… минет. Ну и тяга у нее была. Какая красота проступает через проскакивающие по всему телу многозначительные складки, вынуждающие думать, думать, думать… Ее лицо изменилось до неузнаваемости. Это что-то типа обезьяны с колышущимися сиськами. Я помедлил еще секунду и это было словно я трахнул светлеющее осеннее утро, в одно из таких утр или утер, в которые восход легко принять за рассвет и т.д. Мне хотелось перерезать ей глотку членом. Она вращала глазами. И это шло ее прическе. Оказавшись на улице, я некоторое время стоял охваченный воспоминаниями. Воспоминания были разные. Но ни одно из них не возвратило меня к тому старому доброму укладу, которым была наполнена моя жизнь. Так вот она чуть не высосала меня из своей же собственной кожи. Она чавкала так звучно, что услышавшие нас наверняка подумали бы, что она уписывает (!) за обе щеки торт-мороженое. Она кряхтела и мычала, а я ощущал себя зоофилом, и мне временами становилось очень страшно, хотя она и улыбалась временами, правда не знаю чему, может в тот момент я был как-то особенно смешон, а может она глотнула лишнего, или хочет казаться красивой, такой тягучий и острый взгляд исподлобья. Но больше всего мне запомнились ее раскрасневшиеся ушки. Маленькие симпатичные ушки, как впрочем у всех панд. Потом почему-то меня потянуло потрогать ее зад. И я, проявив недюжинное мастерство эквилибриста, дотянулся до верхней части ее лоснящейся мякоти. В лице ее мелькнуло некоторое недоразумение, если конечно то, что там внизу дергалось можно назвать лицом. Справедливости ради нужно признаться, что если бы я и написал портрет какой-нибудь прекрасной юной девы лет тринадцати с роскошною косой и в ренессансной манере, то только с членом во рту.
Я писал эти заметки под Amon Duul.
Нет ничего прекраснее лакомствующей женщины. Женшины – это возраст с 12 до 20 лет.
До этого возраста – это эпиграф, после этого возраста - это эпилог.
Потом осознав, что потянувшись еще немного я сломаю себе позвоночник, мне пришлось перенацелить свое желание на ощупывание того, что у нее болталось под горлом, - две прекрасные разухабистые полновесные похолодевшие дойки. Я сжимал их и теребил, пытался накрутить на палец, царапал соски, держал их на весу, разводил и сводил, отвинчивал и завинчивал. Улыбайтесь, вас снимают на скрытую камеру! Но такое количество вспомогательных действий, вопреки здравому смыслу и еще чему-то такому же непристойному, приостановило мое желание.
Словно кто-то нажал паузу. Никакого приращения, никакой прибыли. Сексуальный вакуум, либидонозный коллапс, эрекциональный спазм, - да мало ли что это может быть. Она помогла мне отойти с настоенного места и прилечь. Она гладила мне волосы, а я думал, в какое бы место ей кончить.
Откуда-то появилась рука и всучила какие-то деньги. Я передаю деньги как мне кажется вперед, место освобождается. Я почти доехал. Как только народу поубавилось, в воздухе показалась жирная навозная муха, которая была настолько приставучая, что не оставила равнодушными даже интеллигентизирующих бабс. Так некоторые особо беспокойные пассажиры попытались ее прибить. Но безуспешно. Муха виртуозно исполняла виражи. Все отмахивались как могли. И в какой-то момент мне показалось, что все в этом микроавтобусе играют в какую-то странную игру, вроде волейбола. Муха, пугаясь одних отмахиваний бросалась в сторону других. Судя по всему, она уже была на издыхании. Но случайный ветер из ближайшей форточки подхватил ее и унес в светлеющее осеннее утро, в одно из таких утр, в которые восход легко принять за рассвет и т.д. Оказавшись на улице, я некоторое время стоял охваченный воспоминаниями. Воспоминания были разные. Но ни одно из них в сторону большого мрачного здания. На моих часах уже было 9:20. Я опоздал на двадцать минут. Я вбежал на работу весь в мыле. Лифт был занят. Я спешно поднялся по лестнице. Забежал к шефу. Виновато извинился. Меня злостно и цинично отчитали и оклеветали. Самое главное, что я это воспринял как должное. Затем, стараясь никому особо не мозолить глаза, зашел к себе, где кроме меня работали еще два человека и, теряя последние силы, грузно опустился на стул. На меня вопросительно посмотрели. Я протер заляпанные по дороге туфли и включил компьютер. Передо мной плыли цифра за цифрой. Я посмотрел на часы. До конца рабочего дня осталось чуть менее восьми часов. Я пододвинул стул и стал искать скаченные вчера из интернета новые порнопики. Но от меня требовали цифры. Цифры, цифры и только цифры. И это им нужно больше чем что-либо на свете. Удивительно, как все обнаруживает свою цену. Я знал, это же так ясно, что эти цифры они легко могут превратить во что угодно, включая и те сиськи на которые я уже с четверть часа остолбенело пялился.
И стало совершенно очевидно, что в ближайшие сто лет поработать у меня не получится.
Я спустился на перерыв.
Плотно пожрав до этого в буфете, я понесся к кассе за новогодней премией.
Там меня ждало разочарование – я не получил ни хера.
В таком полуобосранном виде меня вынесло на гудящую улицу. Я пробрался через густые заросли людей и вышел на опушку, на которой располагался книжный магазин, в который я имел обыкновение заглядывать, когда имел обыкновение.
В магазине торчала сутулая чурка под двадцать в нарезиненных сапожках. Она обходила полку за полкой и испод****ья наблюдала за мной. Хотя видон, должен вам сказать, был не очень приколистый. Более того – я совсем неприколисто выглядел. Этим я в большей степени обязан затянувшейся простуде со всеми вытекающими и растекающимися обстоятельствами. Я как обычно перешел в раздел философской литературы. Мне попалась дильтеевская “Сущность философии”, а также адорновская “Эстетическая теория”. Но так как я был в полном овердрафте, я поплевался и пошел дальше. Там вдалеке я встретил томик с буковскими стихами. То, что я читал, было калькой с того, что меня в тот момент окружало. Какая-то с ног до головы перевязанная мочалка загородила мне сисой книги и простояла так около десяти минут – думаю у нее начались менструации. Она была самым настоящим менстром, и я ее разгадал не съезжая с дороги. Потом она стала возиться с книгами на нижней полке прямо у меня в ногах. Может, она хочет невзначай отсосать, мелькнуло у меня в голове. Но у нее были такие редкие волосы, что я от злости чуть башку ей не оторвал.
Мы видим космонавта, а не его полет. Энди Уорхол - великолепно безумный ублюдок.
Да, чуть не забыл. Эмиль! Эмиль! Извините: ааааааааа, приветище. Как дела? Не очень, не очень. А у тебя? У меня, трудно сказать, наверно так же. Слушай, не включай этот диалог в текст, он же бессмысленный. Ладно, я подумаю над этим, Если, конечно, у тебя нет других новостей. Когда новостей нет, их изобретают. Потому что новость - это самое главное в жизни.
Так вот. Я же не рассказал, как я брал в кассе деньги. Дело в том, что в ближайшее время мне предстояли расходы – ясное дело, новый год.
Я подошел к кассе, у которой стоял главбух и начальник отдела обслуживания.
Главбух был неказистый худой мужик с ущербным выражением лица. Что же касается отдела обслуживания, то это была придыристая расфуфыренная сучка под тридцать со скрытыми фырканиями и сопениями раскочегаренной ****ы. Раньше у нее при виде меня начиналось ****отрясение. Но сейчас, уловив, что я не в духе, она просто отвернулась. Я непринужденной ****ской походкой подошел к кассе. И сказал – “двадцать”. Это означало – дайте мне двадцать тысяч драмов. Я намеревался радикально эргономично использовать эти ресурсы. Всего-то тридцать пять баксов. Но кассир сказала, что у меня на счету ни фига нет и что лучше если я выясню сколько у меня конкретно денег в операционном отделе. Я покраснел – сам не знаю почему – и уже было отошел. Тут кассирша мне говорит, что я похож на одного какого-то ее родственника из Степанавана и что когда этот парень, на которого я похож (!), приедет, то она нас обязательно познакомит. На кой хрен мне твои родственники; была бы телка еще куда ни шло, может трахнул бы на досуге, но парень, да еще из такой дыры – это просто ****ство какое-то. Я пошел прочь.
Вернувшись из книжного я прямиком пошел к оператору. Это была полножопая баба со слипшимися сиськами. Я ей сказал типа ты бля не скажешь сколько бабок у меня на счету. Она спросила пароль. Я сказал “doors”. Она несколько раз переспросила, а затем попросила написать пароль на бумаге. Я возвел свои глаза к небу и громогласно произнес: В какую же танзанию ты закинул меня, господи. Здесь не знают Моррисона. Я пропал. Я ужасно напрягся, но написал. Она копалась и наконец выдала мне остаток “-16 500”. Теперь я и в самом деле стал понимать пифагорейцев. Число - ужасно магическая штука.
Каждое утро я встаю и думаю господи дай мне силы продолжать жалкий маразм именуемый моей жизнью. Сейчас с высоты почти двадцати пяти лет моей жизни я не могу припомнить ни одного момента, когда я бы себя не жалел. Я просто расстелил перед собой свои воспоминания и гляжу на них, как болван.
Когда я начинал эту книгу я разделил все повествование на пятнадцать суток по числу дней моей первичной адаптации к работе, работе в некотором смысле общественной характеризующейся своей прямой вовлеченностью в социальную империю доходов. Хоть я всегда и клеймлю Камю за его занудство, тем не менее он прав: спасти нас может только презрение. Пока я презираю, я жив. Именно мое презрение позволяет мне сделать вывод, что меня еще не успели прикончить. С самого моего начала работы я стал замечать что где-то раз в месяц у меня бывает череда в три-четыре мерзких дней. Критические дни. Прям как менструальный цикл. Такие дни я называю x-days (происходит от известного слова на три буквы). В такие дни мне еле удается балансировать на грани. Лишь много спустя я понял, что это были критические дни моего шефа, истеричной мужеподобной сссссучки. Правда, в последнее время эти дни переросли в недели и даже месяцы – думаю, что у нее какие-то проблемы с менструальным циклом. Только подумать, я столько лет набирался знаний и навыков, чтобы в один прекрасный день поставить их в зависимость от климаксоидальных неврозов.
Интернет – это целая эпоха в жизни моей сложившейся трудовой практики. Почти каждую неделю – а надо сказать, что интернет в банке являлся величайшим одолжением, непозволительной роскошью, которой могли обставлять свой комфорт только управляющие высшего звена (т.н. top-management) – шеф вызывала меня к себе и подолгу выясняла, не захожу ли я случайно на эротические сайты, не смотрю ли голых теть (в ее больном воображении я всегда оставался милым девственным обходительным интеллигентным смышленным мальчиком). “Не за захожу?” – да я просто живу там. И она постоянно проводила страшные параллели – говоря обо мне в контексте успехов ее сверхумной ****омеддочери и говоря о своей сверх****ой медумной дочери в контексте моих ожидаемых успехов. Она мне постоянно говорила о своей дочери – мне даже кажется, что для этих целей она ставила будильник – это же самая натуральная пытка, причем средневековая. Я, как прилежный мальчик, говорил о том, что даже плохо понимаю, о чем она гонит. Это известная банковская заморочка – шеф службы информационных технологий, уебыш лет 35-40, большую часть своего высокооплачиваемого времени тратил именно на обзор сайтов, посещаемых работниками банка. Но я почти каждый день писал, успевал почитать что-нибудь скаченное за день и перед уходом копался в электронной порнухе. Особенно мне нравился сайт с украинскими девочками – им было по 10-11 не больше, и это было самое прекрасное что я когда-либо видел в человеке. Вот уж воистину в человеке все должно быть прекрасно: и ум, и совесть и гениталии. Неловкое детское тельце с уже начинающими оформляться выпуклостями и позы, позы просто тантрика, и чего только с ними не делали, и кто, кто? – от стариков до собак. Именно в эти дни у меня стал на релятивистских скоростях зреть замысел “Философии порнографии”. Мне нужно было рассмотреть этот феномен во всей неприглядности и прелести. Я просмотрел много фильмов, я собирал любой материал, я читал работы сильнейших философов о любви, сексе, порнографии (меня поразил Бодрийар). Было только одно, что несколько тормозило практико-прикладную сторону моей работы, но в то же время доводило полет моей мысли до фантастических высот, - мой сравнительно небольшой сексуальный опыт. И я стал его стремительно набирать. Это становилось самоцелью и в какой-то момент я окончательно перестал себя понимать. Впрочем, это совсем другая история.
Во время моих очередных скитаний по интернету я случайно наткнулся на сайт национал-большевиков. Говнюки. Всю информацию на своем паскудном сайте они называют эзотерикой. А эта бля эзотерика насквозь промерзла матом (надеюсь вы понимаете, что мой, в смысле - авторский, мат является немотивированной попыткой выйти за пределы языка), запакованным в успевшие уже стать штамповочными философские изыски неофилософов. Вы наверно подумали: я чем ты-то лучше? Все очень просто: мат бывает циничный и вульгарный. Я активирую циничный мат. Не буду особенно вдаваться в теории. И тем не менее, циничный мат предполагает расширение поля значений слова за счет соответствующей контекстуальной "подпитки", а вульгарный - сужение семичности слова и минимизацию смысловой нагрузки. Впрочем, может вы и сами все поймете. Например. На этом сайте можно было наткнуться на следующие кастризмы – “Сумерк богов обосрался”, “Делез пошел на ***” - и прочее, не менее пахучее дерьмо. Единственное интересное – Nonstop Suicide, рубрика продроченных виртуальных сыков. Короче, такое ****ство разозлило меня не на шутку. Большую часть ****ства творила какая-то баба… Юля… не помню…Фридман, кажется… словом, ****ым-****о. Кстати в названии сайта было имя Ленин, что добавляло в весь этот фарс нового фуфлыжничества. Ладно, пошли они. Все они пидеры, о трех головах типа Змея Горыныча.
Итак, мое состояние меня беспокоило: я не мог толком ни пить, ни есть. В перерыв я вышел на улицу пройтись. Увидел несколько примитивных телок с сексоделичными попками, а сиськи одной сучки как заноза в глазу мучили меня потом весь день.
Вернулся ни жив ни мертв. Бабахнул чаю и – звонок – вызывают к шефу. Новое задание. Так они меня закопают заживо. Никогда не думал, что когда-нибудь мне придется на равных бороться с нелепицей. Я приканчиваю дни точно так же как дни приканчивают меня. Как только вечер мы оба валимся без чувств.
Я постоянно вижу барыг с трепыхающимися в их руках Жар-жопами. Селин миллион раз был прав, когда говорил о холеных телках богачей. Я никогда не был богат, но и беден особенно тоже не был. Не знаю что меня бесит больше. 24 раза в сутки я объявляю войну всем… всем… и в первую очередь себе. Но капитулирую не напав. Думаю, я просто не вижу выхода из сложившейся ситуации. У всех сколько-нибудь значительных людей современности был период увлечения коммунизмом, этим выхолощенным христианством, христианством без бога. Если бы Маркс был бы еще и художником, он бы никогда не пропагандировал коммунизм. Коммунизм начинается в индивидуальной зависти, а кончается в стадном пес-симизме. Некоторые малодушные и безмозглые хренофилы говорят о культурной революции в маоистском ключе. Я даже отказываюсь комментировать эту злостную даунаду. У многих еще в жопе играет детство. И играет по-нехорошему.
Какой-то бухой чмырь с запупыренной старой клушей спросил у меня время на площади. Я процедил сквозь зубы. Он вроде не расслышал и стал ****еть во всю свою говноглотку. Я матанул ему вслед, а он еще нагло и беззубо заулыбался типа чего тебе.
Давным-давно, кажется в прошлую пятницу, в маршрутку рядом со мной села малолитражка. Было лето и я прислонил свою руку к ней поплотнее. Она повела свою руку. И мы немного поласкались на шпионский манер. Потом я активизировал ее руку аж до локтя – она не отстает. Еле бля удержался от того чтобы не запихать ее ручку себе в парламент. И вот пару дней назад я с ней познакомился, 8-ой класс, и что бы вы думали после этого я стал ее первым заклятым врагом. Книжки Ломброзо сейчас все равно что комиксы. Я это понял сразу после описанного мной неблагожелательного случая. Вчера на вернисаже видел книгу "Акушерство и гинекология детей и подростков".
Ночной полет. Поиск пространства. Погода прекрасна, высота 10500. Наши летчики смелые ребята. Небо их дом, они не грустят, глядя на мир с высоты.
Сегодня был праздник. Просто игра. Горячий участок уже позади. Пилоты молчат, смотрят на звезды. Задание выполнено успешно. Все улыбаются.
Искусство выше любви. Поэзия зрелых исканий. Кто они. Участники последнего парада, простые ребята, которые раньше всех достигли неба.
Я отсыпаюсь до девяти часов утра. По распорядку (у меня уже появился распорядок; впрочем, этого и следовало ожидать) в одиннадцать часов утра я должен быть на собрании акционеров. Первое в моей жизни посещение собрания акционеров. Разумеется, под занавес намечается фуршет. Бреюсь и расчесываюсь (кошмар сколько времени в последние несколько дней мне приходится уделять себе, чтобы не оказаться в дурацком положении.Ведь здесь самое страшное – это оказаться в дурацком положении. А что самое страшное в дурацком положении? Самое страшное в дурацком положении то, что в это самое дурацкое положение никогда не попадают дураки.
Я получил очередной нагоняй. Сегодня по самой тривиальной причине. Самому обыкновенному поводу получил нагоняй. Меня отчитывали как школьника. Да еще потом пошла якобы доверительная беседа о том, что все что мне сейчас говорят, пойдет мне на пользу. Я должен быть ответственным и обязательным. Одним словом, профессионал. Я еле сдержался от того, чтобы не выкинуть чего-нибудь дикого. Такого за что могли бы и в самом деле посадить. Я пишу это прямо на работе. Прямо на работе я оставил то, что называется “работой” и то, за что якобы мне платят деньги,- и взялся за продолжение романа. Сейчас я сижу на своем задолбистом жестком стуле, от которого мой некогда впечатлительный зад превратился в жалкую мешковину. Я пишу, зная что попади хоть одно предложение на стол моему достопочтительно и легитимно доебистому шефу, как меня сразу же вытурят. Ну и хер с ними.
Я стоял перед входом с торопливостью на голое тело. Через несколько минут меня вызвали вовнутрь. Мне поручили раздавать годовой отчет о проделанной банком работе. Я стоял с этими брошюрками ни жив ни мертв, но было еще во мне что-то, нечто от того старого доброго уклада, которым была наполнена моя прошлая жизнь. Я говорю о жизни до поступления на работу, самую обыкновенную низкооплачиваемую работу, на которую берут людей с высшим образованием. И, посмотрев в сторону музыкального училища, у дверей которого музыкалился скоп панд, я смачно сплюнул на тротуар и рысцой побежал. В маленькую рюмочку мне налили коньяку, так как мне нечем было закусить, я стал мотаться по огромному театральному холлу. Не найдя ничего интересного я буквально через две минуты ретировался.
Сегодня я иду на лекцию об американской образовательной системе, которую читает одна американка. Оливия.
Ну вот, дорогие друзья, я наконец сел за компьютер и у меня есть немного времени кое-что осмыслить. Я всегда говорил: чем жестче судишь, тем легче прощаешь. Так, пришлось к слову. Ибо теперь в моих руках нечто животрепещущее. А именно: клавиатура с конечной бесконечностью набора слов, букв, символов. Я постоянно отвлекаюсь от задуманного мной нарративного сеанса, но сейчас я думаю, что я готов. Думаю, что мне всегда нравилось сидеть за удобным столом в удобном кресле дрейфовать на своем компе по бесконечному пространству человеческих случайностей. Около полугода назад, когда я взялся писать эту главу у меня в голове были совершенно другие мысли, и они сейчас исчезли бесследно. Я остановился на американке, но вряд ли сейчас мне хочется говорить именно об этом. Мне вообще не хочется говорить. Все дело в том, что человек от природы говорит всегда. “Говори всегда” – вот новый лозунг телемской обители. Человек говорит даже тогда, когда не говорит. Лингвистика всегда подтверждала мои догадки. В “психопатологии обыденной жизни” Фрейд заметил, что человек не может не информировать окружающий мир. Поэтому когда человек молчит, происходят как минимум два симультанных процесса коммуникации. С одной стороны – внутренняя речь как способ осуществления коммуникативного акта с самим собой. С другой стороны – то что мы называем паралингвистика. Человек информирует нас своим поведением. Может это второе информирование на самом деле дезинформация. В конце концов все люди играют. И играют серьезно – на деньги. А где люди ближе всего к деньгам как не в банке.
Сегодня я и вправду засиделся.
Я начал издалека и это основное – база. Я закупориваю роман на довольно длительный срок, и когда он уже достаточно побродил, я достаю его из погреба и подаю словно дорогое вино миллионолетней выдержки человеческой истории. Достаточно сказать, что я не знаю, сколько лет человеку, но это нисколько не важно, когда речь идет о найме на работу с последующей реализацией по рыночным ценам своих чисто человеческих качеств, как положительных, так и отрицательных. Причем, заметьте, что реализация негативных качеств своей натуры намного благородна по своей природе, нежели теплота сердца, выставленная на продажу и включенная в конечном итоге в счет. Длительная маскировка всегда приводит к тому, что без маски вас перестают узнавать, принимать, уважать, ценить, а главное – любить. Когда я говорю о человеческих качествах в условиях потребительского общества, общества готовой продукции и пищевых полуфабрикатов, я говорю о таком же товаре, как телевизор и прочее барахло без чего в принципе можно запросто обойтись. Насчет века гиперскоростей и сверхтонких технологий – это неправда. Хотя я и могу констатировать некую мобильность человеческого поведения – от фэстфудов до плейеров и мобильных телефонов, однако, человек не стал быстрее. Человек волочит за собой всю эту вспомогательную галиматью вовсе не от того, что у него не хватает времени, он это делает потому и только потому, что стал ленивее. Мегаполисы навязывают человеку не скорость, а самостоятельность, самодостаточность, независимость и, разумеется, этот сепаратизм мним. Почему разумеется, да потому что операции обмена (или для удобности их можно назвать бартерными операциями), наилучшей иллюстрацией которых являются денежные операции, - как нельзя больше связывают индивидов друг с другом. Причем, их можно назвать не индивидами, а солюдьми или соционавтами. Именно поэтому современные люди все равно что дом на колесах. Принцип современной жизни – здесь и сейчас. Чтобы что-то сделать оперативно, человеку нужно заботиться не о скорости, а о лени. Видимо, рынок революционнее самой революции.
Начинать и заканчивать что-то самостоятельно стало в наши дни самым обыкновенным безумием. Разделение труда дошло наконец до окончательной стадии своего развития – разделения личности. Как говорил Буковский – капитализм пережил коммунизм, и теперь ему остается сожрать самого себя. Что-то должно произойти. Когда-то я даже был уверен в этом. Когда-то, но не сейчас, не сейчас. Сейчас это все в прошлом. Я нисколько не удивлюсь если ничего не произойдет. Если бы было возможно вернуть Христа, то вряд ли он по популярности превзошел бы голливудских звезд. На фоне эксплицитного обожествления человека идет имплицитное очеловечение бога. Интересно, если было бы возможно склонировать Христа, оказался ли клон богом? А может бог и есть клон. Религиозная тема, которая так или иначе проступает в моих свободнохудожественных мыслительных актах суть результат моих бесконечных поисков бога.
Человек всегда нуждался в боге. А бог всегда нуждался в людях. Не случайно бог всячески помогает тем, кто в него верит. Но особенно он помогает тем, в кого верит он сам.
Это основное – база.
Много воды утекло с тех пор, как я перестал писать роман, который скорее всего никогда не будет дописан по причине моей недоверчивости ко всему, включая литературу, и тому агностицизму, который постоянно мешает мне заниматься сексом.
У меня была кассетка с записями моих музыкальных мантр. Один мудила из театра пантомимы попросил послушать (он ставил какую-то хрень). Я несколько недоверчиво относился к пантомиме – все ходят по цепи кругом. Молчат, молчат, молчат. И ходят, ходят, ходят. Как заводные. Короче кассету мне не вернули. Сказали, что музыка не та. Я плюнул на все это дело. Терпеть не могу, когда мне приходится терпеть.
Потом я встретил друга, старого закадычного друга, с которым я познакомился на дне рождении одной мокрощелки. Он был человеком авангардного склада ума, хотя и понятия не имел, что есть новое искусство, которое опасно далеко подобралось к душе. Тем не менее – он сидел на бордюре у киоска, где продавали всякую канцелярскую блевотню.
Он мне рассказал две истории.
Первая начиналась с конца, впрочем вторая тоже была не очень складная. Но его это нисколько не заботило. Он мне напоминал какого-то античного сказителя. Но даже больше он напоминал мне играющего ребенка Жана Пиаже, ребенка, который играет ради самой игры, ребенка, для которого победить в игре равнозначно потере удовольствия от самой игры, ребенка, который еще не знает, что такое победа. Я слушал его певучую прокуренную речь, и мысль увлекала меня далеко, за золотым руном или еще чем-нибудь в таком роде. В настоящий момент он работал в салоне татуировок (все же инженер!). И делал их буквально на всех частях тела, кроме гениталий. Ему нужны были деньги и иногда он брал работу на дом. Его постоянно упрекали в том, что вид у него совсем не как у татуировщика – мол, где у него свои собственные татуировки и он совсем не похож на байкера. Он учел критику и в целях шоу-бизнеса несколько разнообразил свою рабочую униформу. Он наряжался в медицинский халат, который спер у матери, замазывал голову желе, закатывал рукава халата аж до плеч, заведомо украсив руки разнообразными стирающимися тату. Теперь это было его профессиональным имиджем. Однажды когда дело шло к вечеру ему позвонила какая-то колка и заказала наколку на жопе. Она пообещала щедро заплатить, и Тату не долго думая пригласил ее к себе домой – крупных клиентов лучше обслуживать индивидуально и без ассигнований в общую казну. Она пришла воскресным утром может она даже собиралась повести его в музей. Он прикинулся в свою галиматью и ожидал ее в приемной. Она прошла в комнату, и он сразу же сообразил, что на такой жопе нажопной татуировки не сделаешь. Не жопа, а лента Мебиуса. Он усадил ее на диван и велел снять штаны. Она кокетливо улыбнулась и потянула руку к своему белью. Я вспоминаю свой выпускной бал, когда я танцевал типа смеси брейк-данса и хип-хопа. И одна из мамаш моих школьных приятелей зафиксировала мои штаны, которые я стрельнул у отца по причине их фирменности и которые доходили мне почти до подмышек. Я думал, что широкие брюки и майка скроют это недоразумение. Но эта сука заметила, и даже проскулила, что мол я засветил бельишко. До сих пор не могу забыть ее длинный горбатый нос, который будто до сих пор у торчит у меня в заднице и мешает ходить. Телка $ сняла штаны и приподняла одну створку кверху. Гомер как истинный профессионал нисколько не возбудившись взял в руки одноразовый шприц и прыснул в воздух. Телка завидев шприц потеряла сознание, упала на пол да еще умудрилась удариться башкой о батарею.
Утрясти текст.
Ты представляешь – говорит он мне, - в центре города, в квартире, у столика с разложенными на нем шприцами и шприциками стоит парень с зализанной назад желешевелюрой в халате с чужого плеча да еще с наколками на руках, а под ним тощая курва со спущенными штанами да еще с синяком на лбу. Только бы не вернулись родители. Только бы не вернулись родители. И родили вернулись. Дело в том, что то, что случилось дальше наверняка было не настолько важно. Он всегда умел останавливаться. В этом он был просто художник.
Через несколько дней его разбудил телефонный звонок. Звонили с академии, где он работал (в основном из-за интернета). Его научруку пришла в голову замечательная мысль и ему не терпелось апробировать свои идею на текущем экспериментальном материале. Пришлось вставать и ехать на работу. По дороге в транспорте он все думал как же делать тату неграм. Он уже отказался татуировать черным по черному. Нужно искать что-нибудь беленькое, иначе хана. Черномазые татуируются наверно чаще чем ходят в туалет. И еще одно в последнее время он периодически подрабатывал санитаром в морге (у него диплом фельдшера – университетская примочка). Все люди теперь ему казались не просто людьми, но еще и потенциальными трупами. Он видел молодых баб и уже представлял как вскрывает им грудную клетку и как интересно покопаться у них в мозгах. Эта история тоже осталась незаконченной и весело попрощавшись я пошел на лекцию. Она кончалась поздно. И она мне действовала на нервы больше чем все остальное. Ибо университеты – это тюрьмы образования, это заводы просвещения, это самая уникальная форма рабства – ненависть к которому порождает еще большую необходимость расстаться с свободой навсегда.
Боров (босс) никогда не помнил меня по имени и всякий раз называл по-разному. Надо работать только на себя. Наемный труд - частный случай труда проститутки. Я это усвоил непонаслышке.
Я видел эту девочку всего два раза. Но этого полностью хватило. Томный нежный детский взгляд, рюкзачок с висюльками. Ей было где-то около двадцати. Я собирался с ней познакомиться и чем черт не шутит замутить с ней по-серьезному. Вчера я ее видел с одним долговязым долбарем я переходил дорогу а они чуть на меня не наехали на крутой тачке. Улыбайтесь, вас снимают на скрытую камеру! Я запаниковал, а они смеялись. Не знаю, что со мной творится. С одной стороны я терпеть не могу жлобов с туго набитыми кошельками, а с другой я прекрасно понимаю, что имея деньги я обретаю независимость. И эта независимость вовсе не та свобода о которой говорил Сартр, нетнетнет, это номинальная независимость, независимость имеющая свою котировку, независимость которую можно в любой момент обменять на наличные. Грязное все это дело.
Не хочется делать ничего. Мои силы на пределе. Я постоянно выхожу из себя и теряюсь в непрестанном хаосе. Мотаюсь по разновеликим диагоналям и траекториям. Меня раскачивает. Нет сил остановиться. Нет сил бежать дальше. Нет сил искать. Как недавно сказал Картол, куда бежать, когда вся идея в бегстве. Хочется только находить. Находить. Находить. Не предпринимая сколько-нибудь значимых усилий. Валяться в грязи, забываться, отключаться, пренебрегать, и в то же время – находить. Без различий в днях и ночах. Без различий во времени года или длительности дня. Я буду говорить. Я буду просто говорить. Ибо это единственное, что еще осталось у меня динамичным. Скоро конец моему заключению. Скоро моя судьба окончательно прояснится. То есть я хотел сказать – запутается еще больше. Либо меня берут и я приобщаюсь к аксиологическому мусору обывателей, либо мне опять придется искать работу, в тайне надеясь на то, что меня все-таки не примут, и даже более того – прогонят. Уже девятый день. Я презираю всех, включая самого себя. Чем я лучше собаки Павлова первая сигнальная система насколько еще меня хватит мои нервы ни к черту бог дал мне талант и за это продал в рабство мне вероятней всего не следовало раскручивать эту тему я от нее болею чтобы жить мне приходится закладывать свой талант чтобы закладывать свой талант мне приходится жить это старая история с печальным концом поэтому я не тороплюсь забегать вперед но меня несет что-то меня подхватывает и несет и нет сил противодействовать.
Конечно, себя я презираю по-другому, с пониманием. А другие, какое мне дело до них... фашисты гребаные! какое им дело до меня. Очевидно, что, живя на одной тесной планете, наши пути никогда не пересекутся. Я всегда ловко избегал прямых путей и месяцами пропадал в размышлениях перед очередным перепутьем. Я не стараюсь завести полезных связей, я плюю на рамки приличия и условности, я полностью завишу от финансовых поступлений со стороны родителей. Это вполне можно назвать инвестициями. Это вполне можно назвать разновидностью ценных бумаг (ну, в данном случае - людей). Нет благосклонного отношения к человеку без надежды на дивиденды в будущем от проявленного в нем участия. Чего только нельзя сделать имея необходимое количество денег. Я могу недоедать и строить из себя великого мученика, но могут ли про меня сказать, что я проявил свою силу и обеспечил себе достойное человека проживание. Ведь самое страшное то, что даже семья как социальное явление не может выйти за рамки свойств потребительской ячейки.
И под грузом всех этих размышлений я вот уже в сто пятый раз открываю дверь главного входа. Я подхожу к лифту, нажимаю на те же кнопки, движусь наверх как и почти две недели назад, несу с собой в сумке те же самые скучнейшие книги и настраиваюсь на разговор о тех же самых вещах. В комнате все так же жарко (кондиционера нет), все те же мухи (я их уже начинаю различать по повадкам), встречаю по дороге тех же людей, с одними здороваюсь, с другими нет, иду в самый конец коридора и исчезаю за одной из дверей. Я на месте. Разгружаюсь. Несколько книжек из славной кучки натасканных моей матерью экономических книг (для расширения моего профессионального кругозора). Включаю компьютер. Те же таблицы и диаграммы. Хотя нет – появилось что-то новенькое. Это новенькое стало старым уже самим фактом своего появления. Здесь все старо, все ветхо и утилитарно, все конформистично и меркантильно. Давайте представим себе, какое это благо – наличие финансовых институтов, наличие сложного производства и разветвленной инфраструктуры. Да разве может на такой барахолке наступить конец света. Не дай бог мне дослужиться до президента ядерной державы. Я не упустил бы такого шанса. Я бы плюнул на кондитерские сказки о созидании. Разрушать легко, строить – сложно. Как мы забыли о народных мудростях. Народ мудр. Вы разве не слышали, что народ добр и мудр. Разрушать нисколько не легче, чем строить. Любое разрушение – естественный результат построения. Прежде чем что-то построить, нужно что-то разрушить. Вся моя жизнь просто сумма разрушений, не больше и не меньше. Она больше не складывается из последовательно наступающих событий, а скорее напоминает пазл с остутствующими деталями. На самом деле, существует много аварийных интерпретаций своей судьбы. Например. Кто разрушает построенное, тот признает силу своего неповиновения и полностью отдается ей в надежде обрести заветную долю разрядки. Искать нужно не здесь. Ведь наиболее распространенное человеческое занятие – строить построенное, рушить разрушенное. Я должен, я что-то должен, я должен всем… и даже себе. Особенно себе. Я свой самый ненавистный кредитор. И эта проблема тупикова.
Если еще в прошлом тысячелетии, чтобы сделать что-то значительное, необходимо было высечь храм в скале, то сейчас единственно релевантным занятием становится построение песочных замков.
Мне очень хочется пить. Я достаю из шкафа затхлую воду и, превозмогая себя, отхлебываю несколько глотков. Жажда утолена. Это типа как известная сексологическая теория "стакана воды"?
Я живу во времена третьего рейха. Особенно ясно я это понимаю по утрам. Когда еду в маршрутке. А она битком набита. И я смотрю в окно и вижу на остановках целые полчища людей, которые так и норовят попасть в маршрутку. Поначалу кажется, что у них разные лица. Но это только вначале. Стоит слегка приглядеться, как видишь одушевленные муляжи, с одинаковыми проблемами, надеждами и вкусами. Какая жуткая помесь надежды и ****ства. Они мне напоминают безлицые фигуры в мультфильмах или скопипейстированную массовку из одинаковых лиц в голливудских фильмах. Тем не менее, я проезжаю. И вижу, как по обеим сторонам дороги голосуют люди, поднимая вверх руку, совсем по-нацистски. Я ощущаю себя фюрером, решившем проехаться в своем шикарном бронированном автомобиле по предпраздничному Берлину. Боже, сколько бы людей я безоговорочно отправил в печи. Потому что мне холодно. Очень холодно. Мне холодно, как никому и никогда. Мне нужно согреться.
Я готов говорить с кем-угодно лишь бы тот меня слушал это напоминает бред но какой это наркотическизависимый бред. Раньше, когда я почти каждый день говорил ей слова любви, это звучало для меня, как ниспосланная мне тайна мироздания. А теперь это и в самом деле бред, бред сивой кобылы. Пустота, множащая саму себя.
Я нашел место где меня слушают и смело взялся за продолжение романа. Сейчас я сижу за своим заебистым компом, достаточно моргнуть не тем глазом как меня сразу же вытурят. Ну и хер с ними. В банке никто ведь не знает как это чревато когда меня слушают меня заносит я начинаю лепить такие вещи которые могли бы стать классикой изощреннейшего ****ежа это потом перед сном я часами лежу в постели пытаясь разобраться в том что собственной аполитичностью я загоняю себя в политику.
Но так ли это было важно – напиться чем попало. Жажда сменилась тошнотой.
Эта школа расположена в самом центре города. Каждый день я прохожу мимо, надеясь встретить девушку моей мечты. И вот вчера нет это было два дня назад да нет же третьего дня я повстречал одну такую дурочку. Старшие классы. Стояла в школьном дворе и громко и с увеличе увлечением рассказывала обступившим ее школьным подругам. Я смотрел в оба, а она – ноль внимания. Это меня совсем выбило из колеи. Я всегда смотрел на женщин как на произведения искусств, которые ко всему прочему еще и разговаривают. Они мне всегда напоминали саморазрушающиеся машины Жана Тьенгели. Я выхожу свежий и здоровый, а прихожу загнанный и дурной. Наверно я страшусь своих воспоминаний.
там был мальчишка, одетый во все белое. красивые глаза. таких красивых глаз он еще не видел.
-хотите выебать мою сестренку?-спросил мальчишка. - двенадцать лет.
-нет, нет, не очень, не сегодня.
мальчишка отошел понурив голову, искренне огорчившись. Дэну взгрустнулось, ему было жаль мальчишку.
После того, как вчера меня напрягли, я шел в банк с ужасным чувством, еще более ужасным, чем до этого. Обстоятельства накладывались одно на другое. Я спешно поднялся в свою комнатку, включил свой рабочий компьютер и замер в задумчивости. Передо мной лежал лист бумаги, и я не медля ни минуты записал следующее:
“Прошло два часа. Я до сих пор не могу прийти в себя. Столько убийственных красавиц по дороге. На проспекте и буквально перед банковским зданием. Нет больше моих сил терпеть. Я хочу всех. И поэтому я объявляю войну всем. Это мой манифест. Если бы хоть что-то спасло меня в эту минуту. Но нет! Спасения нет. Я обречен на медленную смерть. Смерть неуправляемую. Смерть беспощадную. Смерть великодушную. Еще несколько дней назад я волновался и не знал, что мне нужно. Но только теперь я это понял. Со всей очевидностью и необходимостью. Во мне назревает ядерный взрыв. Который, по всей видимости, не оставит во мне ничего живого. Только биение сердца. Биение сердца. Биение сердца”.
Меня позвали к Шефу. Она загрузила меня за мою нерасторопность и строго-настрого наказала мне подготовить к понедельнику отчет. Я был и так взволнован до предела. Еще не хватало чтобы она на меня пердела. Я вернулся к своему замусоленному композавру и открыл файл с финансовыми отчетами, анализами и кучей прочего по-экономически завуалированного дерьма. Что я здесь делаю! Вот вопрос, который было бы естественно задать в тот момент. Но я потянулся, зевнул и стал копаться во всевозможных счетах.
Вернулся домой под вечер, когда закрываются магазины и люди начинают заниматься собой. Дома ворочался часа с полтора. Не мог найти себе места. Абсолютно не представляю себе, куда можно в такой ситуации деться. Если бы я был ребенком, то наверняка наложил бы в штаны, на том дело и порешилось бы. Но теперь, когда ясно представляешь окружающее со всей откровенностью дерьмо, вряд ли что-то может пойти благополучнее, чем у меня. Слишком малое может удержать умного человека от безумия. Безумие не болезнь, нет, такое могут сказать только люди недостаточно серьезные чтобы быть остроумными.
Что может добавить по этому случаю Заратустра? Он может только промолчать, ибо все мы прекрасно знаем, какой ценой дается глубинное знание, какой ценой дается извилистый выход свободы из неизлечимо рабских человеческих сердец. Ой, что-то мне не хорошо. Духота или мерзлота или глобальное потепление или кризис на какой-нибудь вирусирующей по всему миру лондонской бирже. Пусть продолжают существовать утописты и антиутописты, но вера в неизведанное продолжает жить. Это наша беда и наша надежда. Возвращаться некуда. Мы идем только вперед, даже когда идем назад, даже когда вместо нас идет другой, веселый и одухотворенный с изрядной долее оптимизма на взводе. Только биение сердца. Биение и действие. Ты прoдуцируешь ситуации. Ты продюсируешь свои проекты. Ты совершаешь непоправимые действия. Ты можешь расплатиться за одно и за другое, а можешь вовсе спалить все к черту, исподволь наблюдая за своим разыгравшимся настроением. Нездоровый блеск в глазах и занозовопросы в мозгах. Метахроника. Время – надвремя – подвремя. Появиться из ниоткуда и исчезнуть в никуда. Рабствориться, кануть в лету, сдохнуть, махнуться коньками, дубануться, приказать долго брить. На глазах совершается вандализм: человек рушит, чтобы строить; человек строит, чтобы рушить. Думаю, что в этой жизни нам так и не дадут пожить.
Дело наверно в том, что на самом деле все красивые телки – как только я их увижу – автоматически инсталлируются мне в душу. С каждой новой телкой содержание моего бессознательного безжалостно и самым наглым образом апдейтируется. На адском браузере души есть всего лишь одна автоматически загружаемая домашняя страничка, и эта страничка не более чем просмакованные в маниакально-депрессивном ключе прелести последней запавшей мне в память ссссссучки.
Вчера был особенный день, просто ненормальный. Началось все с того, что я, строго говоря, весь день не находил себе места. И мне казалось, что что-то должно со мной произойти, что-то что может изменить мою жизнь, изменить взгляды на привычные и уже начинающие раздражать вещи. В маршрутке я не встретил ни одного знакомого, ни одного симпатичного лица. Угрюмая поездка мне показалась хорошим эпиграфом к последующим суточным событиям. Испытание ради лишения испытания. Я вышел как и всегда возле высохшей высотки и прошел по обычно многолюдной улице, но сегодня она была не только безлюдна, но и безжизненна. После нескольких часов местами напряженной работы, я вышел на перерыв. Много людей. Магазины. Заплеванная троллейбусная остановка. Баобабы со скрипками и нотной папкой под мышкой. Мудаки в солнцезащитных очках. Толстые и тонкие суки, сволочи, грязь, смрад, падаль. Никакой разрядки. Я несолоно хлебавши иду восвояси, если дыру, в которой я сижу, вообще можно так назвать. Пошел в туалет набрать воды. Пришел. Сел за работу. Посидел. Решил размять ноги – встал постоял. Потом меня потянуло ко сну. Еле усидел до конца рабочего дня. Правда, под конец открылось какое-то второе, а точнее стосорокатысячное дыхание. И я уже почти совсем забыл о времени. И я, даже не отпросившись у Шефа, отправился на встречу с ней. Ни о какой встрече, естественно, мы не договаривались. Более того, я ее даже не знал. И видел ее всего раз. Всего один раз за свою жизнь я видел ангела. Нет, я видел ее два раза. Еще на остановке. Она куда-то ехала, а я спешил на раб-оту. Я просто рассчитывал встретить ее по дороге. Я шел, всматриваясь в каждое по-детски женское лицо по обе стороны дороги. Я словно наглотался воды. Меня слегка подташнивало, может от какого-то ужаса наверно, что пройду всю улицу, а ее не увижу, и тогда - единственное спасение - обязательно зайду в книжный магазин на углу и буду выживать. И если это правда, что спасение мира начинается со спасения хотя бы одного-единственного человека, то спасите меня - и я спасу весь мир.
Иду и иду. Возле здания театра (собрание проводится в театре музкомедии, что, в свою очередь, не лишено некоторой доли дохлой иронии) было полно народу. Банковский бабец осматривали меня как пушечное мясо, с интересом. Я стоял как оглоушенный. Немного спустя я набрался сил, усмехнулся самому себе и прошел внутрь. Но грязное, омерзительное разочарование еще громыхало во мне. Блекло, блекло, блекло.
Я перешел дорогу, прошел несколько шагов и вдруг услышал, как меня зовут:
“Эмо, Эмо!”. Это были люди из моего далекого прошлого, времен хиппствования и безадресного неформального протеста. Один из них барабанщик, проституировавший во всех мало-мальски бряцающих группах; другой – лидер местной панк-группы. Я припоминаю тот концерт во время рок-фестиваля во время моего zakosa от армии во время тяжелейших испытаний выпавших на мою злосчастливую долю во время моих занятий к поступлению в магистратуру во время очередного рецидива и ежечасных приступов любовной бездеятельности. Тогда он был совсем дохляк и пел ту самую “Жопу” – хит местной панк-молодежи 90-ых. На словах “ту жопу отражал, что я поцеловал” он обычно падал на пол и, пьяный в жопу, под всеобщее улюлюканье изображал сладострастие, пытаясь трахнуть сцену. “Эмо” – крикнули они. И я слегка обрадовавшись поперся к ним. Мы встали в тени. Они рассказали мне о том, что вокруг непроходимая жопа и что они уже устали бороться. Панк растолстел. На его расплывшемся лице красовался сочный прыщ, который в любую секунду мог взорваться, поэтому часть беседы я думал о времени своей реакции.
Я наверно не раз упоминал о том, что мне приходилось выполнять всякие курьерские поручения. The банк был шестиэтажным и я мотался по лестницам вверх и вниз с одного этажа на другой и так допоздна. Ужасная вещь когда человек, попирая все имеющиеся в себе ценностные качества, становится лишь средством доставления вверенного ему сообщения, сообщения в “чистом” виде, документа, бланка, справки, приказа, делового письма, постановления. Это были мои круги ада.
Как-то меня отправили за подписями акционеров для материалов ежегодного акционерного собрания. Пункт назначения – известный на весь мир коньячный завод. Я сказал, что мне нужно к финдиректору – хотя на самом деле мне нужно было просто оставить бланк, не знаю, что со мной случилось, но я решил, что нужно прямо сегодня заполучить необходимую подпись. Финдиректором оказался – как и следовало ожидать – жирный говнюк с сально-детским лицом и строгим глупым исполненным значимости взглядом. Я рассказал о своей просьбе, он посмотрел документ и отослал меня назад под тем соусом, что в этом гребаном хренодокументе что-то не так. Я тогда еще ничего не понял и преспокойно возвращался назад по дороге наблюдая за троссирующим полетом птиц. Но вернувшись на работу, я узнал, что тот просаленный козлоеб “уже звонил” и настоятельно требовал, чтобы к нему – этому самому мандозанятому человеку на земле – не посылали “мелких сошек” вроде меня, которые отвлекают его своей незначительностью и наглостью. Как мне ***во было после этого. В некоторых людях "высокие чувства" можно возбудить только с помощью пистолета.
Некто А принесла “Книгу мертвых” – журнал полученных и отосланных конторских писем. Содержание “Книги Мертвых” пестро и гетерогенно, составными ее частями являются самые разные тексты, одни из которых восходят к “Текстам пирамид”, другие к “Текстам саркофагов”, многие же представляют собой творчество эпохи Нового царства.
Сколько раз я думал выйти из подполья. Но долбить эту ****ую машину государства следует исподтишка. Интеллект вытесняет стереотипы только тогда, когда в последних никто уже не видит человека. Измени сознание, просто измени сознание.
Что-то страшное со мной происходит что-то страшное если сегодня я не остановлюсь то со мной произойдет что-то из ряда вон выходящее невозможно искать идеал и в то же время продолжать быть оптимистом я сотни раз упрекал себя за то что я сдерживаюсь перед самым тем как слететь с поезда общественной активности не знаю куда это меня заведет однако ведя сейчас свои лабораторные дневники я замечаю массу отклонений качественных отклонений я столько лет работал над тем чтобы убежать ото всех а сегодня происходит что-то странное мне хочется прибежать ко всем ко всем без исключения прибежать как собака как приблудный пес перемежая свое беззащитное тявканье исполненностью устремлений и активизированной безысходностью своей сюрреалистической дададеличной исповеди это кирпичики мироздания психика в тисках вкусовых предпочтений красота спасет мир красота убьет мир только сейчас я со всей многоинаковостью проявлений своей необходимости в позиционировании собственной свободы могу убито заявить что мне всегда приходилось исполнять рабские роли которые я всегда ненавидел но к которым охотно подключался ибо случается такое что временами мне хочется если раньше человек чтобы пожрать работал с природой то теперь чтобы пожрать человеку приходится работать с человеком то самое ****ское разделение труда когда жратва превращается в одно из самых незначительных звеньев длиннейшей и запутанной как модель ДНК спирали иерархической вертикали чтобы пожрать я уже не обращаюсь к природе мне приходится обращаться к человеку и хорошо если я это делаю напрямую но как правило обращение перекачивается через информационные каналы и тогда потерь не миновать и тогда мое послание превращается в самый обычный потребительский бред мне не верят моя боль всего лишь биохимия я верил Фреге и даже когда он оказывался невыносимо прав я ему прощал я прекрасно помню эту антигуманистическую формулу “когда я болею и кто-то мне сострадает то между нами нет никакой связи я остаюсь при своей боли точно так же как тот другой остается при своем сострадании” это все так легко усваивается когда закуток в котором приходится проводить вечера остается единственным прибежищем посреди бушующего хаоса человеческих взаимоотношений который мы и принимаем за ту самую жизнь цивилизованного человека говоря по совести я уже давно отстал от всех своих сверстников и даже тех кто значительно младше меня в плане обретения сколько-нибудь устойчивой гражданской и индивидуально-личностной позиции я неслучайно провожу такое разделение которое к тому же противопоставляет мой мир всему тотальному репрезентируя его слишком непроходимым для того чтобы в нем нашлось место еще одному человеку я видел пару лет назад одну школьницу опять эти факен школьницы которые и так заживо разрывают мне душу так вот я встретил ее недавно на остановке а надо сказать что как это вообще свойственно моей натуре это школьное создание за два латентных года превратилась у меня в мозгу в новую разновидность идеала совершенство с конвульсирующей и ревущей как электропила электро****ой за несколько минут буквально спилившей меня я оказался оторван от своих корней то что я увидел было не так расхоже с тем прогрессирующим образом который уже долгие годы подпитывался моим воображением и постоянно извергался из бессознательного новыми угрызениями по поводу того или иного в частности почему я ее не разыскиваю как это вообще свойственно целенаправленным и знающим чего хотеть от жизни людям все но не я единственная отдушина та небольшая щуплая мания величия которая еще гнездится в моем безостановочно рефлексирующем рассудке в день мой взгляд переваривает от 1 до 50 т женского мяса я анализирую каждую деталь контекста в котором мне посчастливилось контактировать в какой бы форме этот контакт ни проходил но сейчас мне и в самом деле тяжело быть суперчеловеком все равно что быть суперрабом чем больше мне удается оторваться от действительности тем больше я чувствую свою зависимость от нее и теперь я уже не могу остановится в своем отчуждении а следовательно не могу остановиться в ужесточении своей зависимости
я был просто без ума ну конечно меня впервые узнали принародно это случилось в магазине CD сказали что прочитали мой роман на моем сайте это оказало на меня магическое действие неужели я становлюсь публичным человеком бальзам на мою израненную душу чем я лучше собаки Павлова первая сигнальная система насколько еще меня хватит мои нервы ни к черту бог дал мне талант и за это продал в рабство мне вероятней всего не следовало раскручивать эту тему я от нее болею чтобы жить мне приходится закладывать свой талант чтобы закладывать свой талант мне приходится жить это старая история с печальным концом поэтому я не тороплюсь забегать вперед но меня несет что-то меня подхватывает и несет и нет сил противодействовать этот сучий поток заведет меня в такое г из которого любой выход окажется проигрышем и это дело времени не сегодня так завтра.
In other words, моя жизнь – просто жизнь, у которой нет завтра
Я по инерции общаюсь со своими друзьями это всего лишь инерция но это оказывается так необходимо каждый вечер я думаю порвать к черту со всеми никто меня не понимает но тогда меня некому будет слушать а если бы вы знали как мне необходимо чтобы меня слушали в последнее время я готов говорить с кем-угодно лишь бы тот меня слушал это напоминает бред но какой это безальтернативный бред
я нашел место где меня слушают это потом перед сном я часами лежу в постели пытаясь разобраться в том что залепил днем моя чуть ли не автоматическая речь заносит в такие дебри что я закрываю глаза и наслаждаюсь собственной речью мне бы еще лиру и я самый настоящий Гомер сказитель на все времена самое главное в том что я не знаю что скажу в следующую минуту совершенно неспланированная речь а можно ли отщепить от речи план это удается немногим и я том числе. Способность планировать - основная отличительная особенность психики человека, в отличие от животных.
По их дурацкому виду я сразу понял, что они идут устраиваться на работу. Они действительно шли устраиваться на работу в круглосуточную булочную. Клап, а именно так звали барабанщика, узнав что в настоящее время я пишу диссертацию, вдруг попытался было философствовать. Он говорил о “неправильном” мышлении, о человеческой “злости”, о “ссученности” всех и вся, и в особенности – капиталистов, “которые жрут за чужой счет”. Я привел некоторые выдержки из Фромма. Панк добавил, что и он читал “Бегство от свободы”. В частности, ему запомнилась такая фраза: “Свободный человек может идти только под конвоем”. Я ни хрена не припомнил это место и сказал, что “все не так просто”. Потом к нам присоединились еще двое – лидер довольно старой, еще 80-ых годов панк-труппы ROE. Его звали впрочем это не важно как его звали. С ним был один из немногочисленных в Ереване папеньких сынков, подширнувшийся, как мне показалось, всего минуты две назад. Они заговорили о кайфе. А теперь по заявкам радиослушателей прозвучат... Прозвучало несколько названий, несколько рецептов. Потом тот что ROE сказал, что тот что ширанутый – самый большой ****ун на планете Земля. Дело наверно в том, что на самом деле, как только я слышу о планете Земля, я вспоминаю всех когда-либо виденных мной красивотелок – как только я их увижу, они автоматически инсталлируются мне в душу. С каждой новой телкой содержание моего бессознательного безжалостно и самым наглым образом апдейтируется. Но работает оно всегда со сбоями.
Кроме него есть еще один матерый ****ун, Лысый, но он пере****ел всех. Потом роешник сказал Клапу, что есть неплохая работенка, поиграть в баре Мestern на барабанах. И что за это предлагают по полторы штуки драмов в день (3 бакса). Но единственная загвоздка – бабки платят не каждый день, а иногда и вообще не платят. Кидают на день, три, неделю, - это как получится. И еще одно условие – играть надо щетками. После блэк-металла, Клапу это показалось и вовсе обидным. Он сказал, что лучше возьмет с собой свои массивные палочки. А если они начнут ****еть насчет денег, то он их засунет их им в жопу. “Им не впервой, проверенные” – заключил он. Мы постояли еще несколько минут, после чего я распрощался и ушел. Они сказали, чтобы я звонил. Я промычал. Стоило мне отойти несколько шагов, как мне навстречу вышла другая, и тоже с парнем. Другая, о которой я говорю, это была маленькая 12-летняя девочка, привлекаемая ко всем самых авангардным театральным постановкам в нашем городе. Я несколько раз хотел быть с ней. Она была таким чудным ребенком. Но потом, когда она стала осознавать себе цену, ее ****а стала радиоактивной. Да, и еще. Вблизи нее всегда можно было зарегистрировать паранормальную активность. Оказывается, кроме водяных и домовых есть еще и ****овые. Теперь она учится в девятом классе. Поступь мягкая и уверенная. С ней высокий старшеклассник. Они мило переговариваются. Еще веков этак 5 назад, я бы сделал все, чтобы их сожгли на костре. Но сегодня Я решил, что схожу с ума и стремглав бросился к остановке.
Опять разочарование. Вчера в маршрутке познакомился с девушкой. Сидя она была такой красивой. У нее была добротная недюжинная грудь при изящных чертах лица и бедра крутые как американские горки. Она подставляла под мою свисавшую с дипломата руку свои коленки. Я уже во всю почувствовал материальность и силу ее округлостей. Она подалась назад и сделала вид, что ей не за что держаться. Потом ухватилось за торчавшую за нами железяку. Мы ехали лицом к публике, поэтому я не мог ее скрупулезно осмотреть и следовательно подвергнуть жесточайшему анализу поверхность Марса. Она так прекрасна, эта красная планета. В результате смены орбиты, на которой она обычно – уже почти полчаса – вертелась, произошло нечто вроде министыковки. А именно: ее грудь целиком уложилась мне на ладонь. Я ее попытался вращать, но она стала вдруг стала вырываться из моих рук. Тогда я стал ее уговаривать, я буквально валялся в ногах этих грудей, вымаливая себе и своей руке прощение. Буря улеглась. Капитан велел свистать всех наверх. Шоу с небольшими кисками вознамерило продолжаться. Теперь я решил избрать другую стратегию. Теперь я просто стал держать ее на весу. Я почувствовал какой-то ток энергии снизу, я узнал этот древний язык – это одобрение. Я стал ее аккуратно щекотать. Даже не щекотать, а почесывать. Ангоровый кот ее грудей перевернулся на спину и выпятив живот стал довольно мурлыкать. Я скользнул к животу. Для этого маневра мне пришлось отозвать несколько батарей, воюющих на других фронтах и защищающих своего фюрера с не меньшей прытью, чем то что сейчас дышит подо мной и настырно пытается вкусить чего-то другого, помимо автобусной поездки. Непобедимая армада. Из надежных источников мне было сообщено, что скоро настанет конец операции, а за разрядкой может последовать новое нападение. Я еще раз внимательно изучил сводки и принялся за свой скорбный труд и дум высокое стремленье. В качестве географической справки – ее живот представляет собой еще не остывшее вулканическое плато. Плацдарм освободили – можно проводить учения. Рекогносцировка. Волнение пробирает меня, я уже совсем продрог. У-ууууууу. Ее рука, переходя к другой железяке, хватает меня за задницу. Странное ощущение. Смотрю ей в лицо. Ни малейшего колебания – полная уверенность и самообладание. Йога какая-то. Первые остановки нашего квартала. Несколько пердунов с полными сумками сходят, пробираясь через непроходимые человеческие заросли. Наконец они вылезли и, закрывая за собой дверь, в последний раз посмотрели в сторону утробы. В утробе все молчали. Надо сказать, что она имеет чемпионский титул в экстремальных гонках типа “Кэмл Трофи” и пятый дан у-шу. Потому что то, что она продемонстрировала перед растерявшейся публикой не поддается никакой классификации, а уже тем более электрификации. Эта школа расположена в самом центре города. Меня привлекает этот тип, тип интеллигентных минителочек. Я всегда смотрел на девочек как на произведения искусств, которые можно только выставлять. Это меня толкает еще на одно сравнение. Я был на персональной выставке. Было много всякого размалеванного кала. Но все же - их считали работами художника. Он напоминал мне старую ****ь, заведующую сетью борделей. Или на худой конец, - сутенера. И эта выставка, разве она не напоминала бордель. Люди смотрели на "красоту" и выбирали наиболее подходящее себе. Этот художник торговал своими работами, как шлюхами. Сегодня самая интересная для меня картина это что-то, решенное в ключе плана эвакуации при пожаре. Я видел один такой план. Он достоин висеть в Лувре. Думаю, что в нашем следующем репортаже нам удастся узнать несколько больше о всех захватывающих испытаниях, на которые тем не менее представители экипажей пошли добровольно. Когда выходил последний пердун и она отвела ноги, чтобы освободить ему дорогу, передо мной открылась восхитительная долина, изобилующая сладострастиями прошлая жизнь. Я говорю о жизни до поступления на работу, самую обыкновенную низкооплачиваемую работу, на которую берут людей высшего пилотажа ай я запустил свою руку в эту заповедную зону. Она уселась на нее и стала скакать как на метле. Жопастая ведьма в сновиденческих измерениях и с моей рукой вместо метлы. Не так быстро. Она уже собиралась сходить. О, боги, забросившие меня в этот жестокий звериный мир, проявите свою милость, приведите всех зверей ко мне, пусть они питаются только из моих рук, пусть только в моей власти будет, одарить ли их своим вниманием или уморить с голоду. И пусть в этой звериной компании медленно угасает наше благоразумие, пусть все сдыхают всплывая лапками кверху, все было предрешено заранее – мне никогда не разделить с ними своего бытия.
В себя я пришел только вечером. Ничего не помню наверняка. Сумбур. Залил стакан кипятком и добавил заварки. В эту ночь мне обязательно понадобится что-то тонизирующее. Нет сил. Я автоматически допиваю чай.
“Я за искусство, которое можно курить, как сигарету, которое пахнет, как пара ботинок.
Я за искусство, которое развевается, как флаг, в которое можно высморкаться, как в носовой платок.
Я за искусство, которое можно надевать и снимать, как штаны; которое изнашивается до дыр, как носки; которое можно съесть, как кусок пирога; или с презрением отбросить, как кусок дерьма”. Эти слова Клаэса Олденбурга с самого вчерашнего вечера кружили у меня в голове. Это была новая книга из библиотеки – “Социология искусства и модернизм” В. А. Крючковой. Одна из глав этой книги называлась – Искусство и “современное видение”. Пьер Франкастель. Франкастель выделяет три основных компонента современного социального мироустройства: наука, техника, искусство. Так уж получилось, что это оказалось про меня. Я – ученый, инженер, художник в одном лице. Не случайно о судьбах искусства я задумался в тринадцатый день своего пребывания в Конторе. Я обдумывал массу новых волнующих меня вопросов. Я был очень далек от составления новой методики оценки финансового состояния коммерческих организаций. Но на работе в этот день я задержался допоздна. Не знаю, оттого ли я задержался, что наткнулся в интернете на проблемы глобализации и разветвленной инфраструктуры. Да разве может на такой барахолке наступить конец света. Не дай бог мне дослужиться до президента ядерной державы. Я не упустил бы такого шанса. Я бы плюнул на кондитерские сказки о созидании.
Мне очень хочется пить. Я достаю сайт Филиппа Соллерса, или же из-за смутной мысли о том, что ко мне после рабочего дня (когда уже почти никого в здании нет) может заскочить некая девица N с прекрасными бедрами. Но позже в лифте (уже завтра) я изучил ее досконально и заметил в ней гнусную манеру поправлять волосы. К тому же у нее было что-то не то с ногами (назавтра она наденет короткую юбку).
Rock’n’Roll
Ческин установил, что покупка платья продолжается 90 минут и основана на 3 основных мотивах: 1) влюбленность в платье - его цвет, покрой и т. д. 2) сама женщина в платье, 3) мода. Решающую роль (40% покупок) играет мода, побуждающая принять положительное решение даже в тех случаях, когда платье не нравится.
Я заранее отпросился и поэтому мог спокойно сосчитать до ста фактически даже не приступая к ней. Мало-помалу я втягивался в работу все полней. Разница между мной ДО и мной ПОСЛЕ очевидно обнаружилась, когда я заметил в себе новые, карьеристские, устремления. Раздражение таилось во мне и было направлено на самого себя. Мне некуда было скрыться, не на кого пожаловаться. Я в тысячный раз открываю себя, и в тысячный раз убеждаюсь, что мне себя не понять. У меня появились кое-какие деньги. Теперь я могу спокойно зайти в магазин и выбрать нужную мне книгу. Я могу пойти направо и налево, я могу заночевать где-нибудь, на нанятой за ДЕНЬГИ квартире, могу слетать за хлебом и другими съестными припасами, могу начать новую жизнь, жизнь человека, поставленного перед обществом на колени, человека, купленного за тридцать сребреников (моя зарплата – ТРИДЦАТЬ тысяч драмов). Как личность я выпадаю. Я соскальзываю утром с зеркала, когда часами пытаюсь распознать в себе что-то знакомое. Я пропадаю на улице, когда плетусь нарядившись в галстукобрюкосорочку и вооружившись респектабельным кейсом. Мне это нравится. Мне это нравится в миллион раз больше, чем богемный вид какого-нибудь задрипанного “самохудожника”. Не найдя себя нигде, я начинаю понимать, что стал легендой, чем-то вроде Лотреамона. Я стал легендой для самого себя. Я воспеваю самого себя. Я боготворю самого себя. Я влюблен в само себя.
9:15. Я выхожу из здания банка и медленно но уверенно направляюсь к остановке, сажусь в сельскохозяйственный автобус (студенческая привычка) и подъезжаю к университету. Иду в корпус Аспирантской Школы. Беру экзаменационный протокол. Поднимаюсь. Актовый зал, где назначено проведение экзамена. Пока человек пять-шесть. Черный одинокий рояль. Сажусь, пробую. Рабстворить в себе стресс. Обкорнал несколько рок-н-роллов и пошел к своему привычному в этой аудитории месту. Через пару минут входит господин Академик собственной персоной. У него недобрая ухмылка и проблемы с простатой в лице. Я понимаю, что иду на красный диплом и неприятности мне вовсе не к чему. Думаю, что Академик тоже блестяще понимает это (если что-то в нем еще способно на блеск!). Все рассаживаются по местам. Экзамен начинается. Сначала на “подиум” никто не выходит. Потом “подиум” становится единственным спасением, плотом отчаяния.
Господи Вседержитель, неужели произойдет та самая трансформация мысли в деньги. Я снова гладко выбрит. Я направляюсь в отдел кадров, в этот бездельничий разбойничий вертеп. Где кислый старик эпохи раннего палеолита рассеянно расспрашивает меня о моем образовании и социальном положении. Отдав дань своим служебным обязанностям, он продлевает мне ДОГОВОР. Ознакомься и подпиши. Читаю… сроком на три месяца… в размере исподлобья 30 тыс. драмов (60 баксов). Полтора задолбенелых месяцев мировоззренческой пытки. В галстуке, турецком, но замечательно загримированном под итальянский, и брюках из прекрасного итальянского материала, а также в туфлях великолепного добротного местного пошива, но итальянской кожи, во французской сорочке с чудным коротким рукавом. Мне стало не то чтобы плохо или хорошо. Мне стало безразлично. Из глубины моей психики на миг показался страшный лик чудовища смирения. Он всплыл на поверхность, глотнул воздуха, задержал на чем-то свой сосредоточенный взгляд и погрузился вновь. Сознание сигнализирует. Сознание замирает. Сознание противопоставляет.
Так уж получилось, что мой профессор хотел сделать из меня преуспевающего экономиста, человека, который сможет в дальнейшем быть ему полезным. И я, видя его действительно искреннее отношение ко мне, сделал бы все, что в моих силах, чтобы отплатить ему за действительно доброе отношение. Я нравился ему, потому что:
я был очень умен
у нас была одинаковая фамилия;
мы оба приехали в Ереван из Баку;
он начинал с нуля как и я;
мы оба чрезмерно интеллигентны.
Все случилось так неожиданно, впрочем так обычно и бывает в жизни. Я прогуливался по городу и мурлыкал себе под нос старые и волшебные песни (кажется, это были “You can’t always get what you want” и “Paint it black”). Меня предупреждали, что работа – это очень ответственно. Конечно, мне надоело клянчить у родителей деньги. Тем более, что они не могли мне башлять так, как обычно принято среди людей окружающих в ту пору меня. Меня дома уже заели с этой работой. Каждый день я выходил якобы найти работу, хотя знал наперед, что такая жизнь не для меня. Мне в принципе нужно было слушать только себя. Но я не послушал. Я всегда был панком.
Мне было спокойно (во всяком случае, так я привык называть свое обычное расположение духа). Передо мной шла мамочка лет тридцати. Мне было 23. Она поправляла коляску. Но мне кажется, ей дискомфортил лиф, наверно царапался какой-нибудь шов на белье или хрен его знает что еще могло ей причинить дискомфорт. Однако, коляску она поправляла наклонив и странно перекатывая груди. Она увидела мой всепроникающий взгляд, и у нее в сиськах заиграла мелодия призовой игры. Я спешил. Спасибо, мэээм, я не забуду.
Было лето. Конечно лето. Отовсюду несло запотевшими жопами.
Я прошел сразу к заму. Это был лысоватый человек ближе к 40 в очках говорящий по-русски с типичным акцентом “интеллигентных” горожан, растягивая гласные, а иногда и согласные. Короче, мямля.
Потом мы пошли к боссу. Он поговорил со мной. Убедившись, что жениться я еще не собираюсь, он приветливо боднул в сторону двери. Я посмотрел на этого хорька посреди государственного флага, всяких банковских причиндалов и прочей гадости и вышел вон.
После первого ужасного дня психосоматических мук в комнату, где я обычно должен сидеть вошли. И я действительно был там. Когда рано утром пришла уборщица – торопясь, дюжая эта женщина, сколько ее ни просили не поднимать шума, хлопала дверьми так, что с ее приходом уже прекращался спокойный сон. Заглянув, как всегда, к нему то есть ко мне она сначала ничего не заметила. Она решила, что это он нарочно лежит так неподвижно, притворяясь обиженным: в смышлености его она не сомневалась. Поскольку в руке у нее случайно был длинный веник, она попыталась пощекотать им его, стоя в дверях. Но так как и это не оказало ожидаемого действия, она, рассердившись, легoнько толкнула его и насторожилась только тогда, когда, не встретив никакого сопротивления, сдвинула его с места. Поняв вскоре, что произошло, она сделала большие глаза, присвистнула, но не стала медлить, а рванула дверь спальни и во весь голос крикнула в темноту:
-Поглядите-ка, оно издохло, вот оно лежит совсем дохлое!
Мне дали какое-то сенсомоторное задание. Я сказал, что управлюсь за полдня. К моему ответу остались безразличны. И мне ничего не оставалось, как просто, подавив в себе сонливость, пронимающую до кончиков пальцев на ногах, приступить к нуднейшей сверке чисел. Мне тогда казалось, что единственное, что меня еще может спасти в ту злободневную минуту, так это то, что отдел - где я отбывал свое соцнаказание за то что мне хотелось есть и пить - занимался аналитическими исследованиями. Моя идеалистическая позиция была тщательно загримирована. Я подошел к шкафу и достал оттуда покрытый плесенью стакан. В который я добавил воды и хлебнул. Отвратно. В который раз.
Будущая профессия всех сегодняшних детей - быть квалифицированными потребителями" (Д. Рисман. Одинокая толпа). К такой профессии надо готовить, и реклама активно этим занимается. Во-первых, миллионы мальчиков и девочек сами потребители. В школах распространяют огромное количество рекламных материалов, в том числе игрушек, и в качестве помощников торговых предприятий привлекают учителей. - Во-вторых, в школе же дети узнают о многих товарах для взрослых и становятся бесплатными агентами, настойчиво побуждающими родителей приобретать эти товары. Нередко детишки распевают звучные рекламные стишки и тем самым способствуют запоминанию тех или иных марок. Содержание таких стишков часто не соответствует детскому возрасту. - В-третьих, организуется специальная молодежная реклама. Студенты колледжей, например, получают вознаграждение за раздачу товарищам бесплатных образцов сигарет.
Сейчас я пытаюсь вспомнить, было ли что-то, что меня спасало в те ужасные минуты моей жизни. Окно комнаты, в которой я сидел и притворялся работающим, выходило во двор детского сада и игровой площадки нового фешенебельного жилого дома. А поблизости жили такие же фешенебельные школьницы. Вот например сейчас я пропустил одну в метро – это было просто супер. У нее были такие легкие шелковистые волосы, а я так смотрел ей вслед, вернее ввиль. Она шла с подружками, в руках у них были какие-то леденцы, а одеты совсем по-взрослому, комбинезоны из тонкой материи в обтяжку. Они играли и визжали, всячески подавали признаки жизни, что-то еще осталось живым в этой части вселенной. Мне захотелось снять на камеру эту беззаботную игру и назвать снимок “Дюбуффе”. Что же касается игровой площадки жилого дома, то дети выходили туда погулять вместе со своими молодыми мамами. Даже не знаю, в чем секрет молодых мам, может вместе с материнством в них просыпается что-то новое, необычное, ультрачувственное; а их соски гудят как переполненный белый праздничный теплоход. А может никакого секрета и вовсе нет. Я часто представлял себе ee раскрасневшую и припотевшую от утомительной и тяжелой уборки дома и меня, пристроившегося к ней сзади и вкушающего все прелести ее чудотворного биологического естества, семенящего за ней по всем пыльным неприбранным и подсобным местам. И вдруг она сдыхает от переутомления. Мне не было ни страшно, ни бесстрашно.
Я смотрел вниз и мне казалось, что мне все семьдесят и что моя песенка спета и что в этом “заговненном” хлеву я задохнусь раньше, чем успею все основательно рассмотреть. Вначале мне казалось, что отовсюду раздаются бесконечные звонки и люди бегают по кабинетам “жизнь” кипит . Но в этой населенной бескрайней пустыне не было ни одного подвижного человека. Вся их беготня была чем-то вроде автопилота, самолета, терпящего крушение.
Я ненадолго отлучился – мне надо было искупнуться, сейчас такая жара.
На чем я остановился. “Социальная несправедливость”. Это все равно, что говорить о врожденных талантах. Причем, это не связано с колебаниями уровня жизни. С возрастанием уровня жизни возрастает количество богатых людей и размеры их капиталов. Социальный гэп же остается неизменным. Думаю, что сейчас вполне уместно заговорить о том, что социальная несправедливость – постоянная величина, вроде “пи”. Мы можем кочевать из одной социогруппы к другой, но изменить механизм нам не под силу. Может это какой-то универсальный механизм, действующий во всем, включая структуру ДНК. Обществу нужен только один тип людей – конформисты. Этих людей общество особо ценит, но не в качестве своих приспешников, а в виде демо-версий, саксес-стори для привлечения в свой организм всех, способных хоть как-нибудь питать целое, систему, матрицу.
Наконец наступила весна!
Какое жуткое зрелище. Еще немного, и меня уже ничем не привести в чувство.
Сегодня был праздник, просто игра. Впрочем, об этом позже. Проснулся я сегодня поздно, так что еле успел на работу. Естественно, не успел побриться. А когда я не бреюсь третий день подряд, становлюсь похожим на волхва. Учитывая мои почти длинные волосы которые я все никак не могу отрастить по причине чувствительности моих работодателей ко всяким проявлениям контркультуры я как законопослушный гражданин должен примеривать на себе все сыплющиеся с их стороны на меня подкалывания это была дикость я шел по улицам в перерыв и чувствовал весна весна солнце согревало и тех кому тепло на душе и тех у кого вечная мерзлота я шел и на меня практически ноль внимания никогда бы не подумал что щетина имеет такое негативное воздействие мой мир слишком непроходим для других чтобы в нем нашлось место еще одному человеку я видел пару лет назад одну школьницу опять эти факен школьницы которые и так заживо разрывают мне душу так вот я встретил ее недавно на остановке а надо сказать что как это вообще свойственно моей натуре это школьное создание за два латентных года превратилась у меня в мозгу в новую разновидность идеала.
Благосклонность местных бабс. Но я удержался я ведь знаю стоит мне познакомиться хоть с одной и я разочаруюсь в них еще больше саморазвивающиеся машины секса искусственный интеллект как основной принцип игры в этом уже невозможно разобраться когда я читал по 5 книг в день на всевозможные общественные темы я силился их понять я перепробовал все и теперь я уже не знаю может ли быть такое платоник в третьем тысячелетии и боже мой я их не просто хочу я их всех люблю я чувствую как подходит одна автоматически влюбляя меня в себя я чувствую как я страдаю когда она проходит я чувствую как приближается другая я влюбляюсь по тысяче раз в день это было еще совсем недавно по несколько знакомств в день с наиболее миловидными представительницами homo tyolkus до сих пор я залечиваю свои душевные раны которые я думаю давно превратились в бездну стоит мне хоть ненадолго окунуться в это бурлящее безумие и жизнь останавливается жизнь противоречит жизнь отрицает жизнь противодействует со всей яростью непримиримой борьбы это война это самая настоящая война один за всех против всех я напевал я еще что-то напевал в голове крутились только что прочитанные в интернете анекдоты про буратино, пятачка и т.д. кресло-кончалка план эякуляции при пожаре и еще одно – “Почему у женщин растут ноги? Чтобы они не оставляли за собой скользкий безысходное дикое вращение по вечной орбите будней дни открываются как двери и за ними еще одни двери двери без начала и конца мрак за которым следует другой мрак я никогда не освобожусь свобода бред я раб попробовал конфронтировать с системой я со своим рабским уделом перестал отличать хорошее от плохого точно так же как меня учили я верил сначала Гегелю затем Спинозе а затем я пошел за Марксом и вышел на пустырь я один на выжженой солнцем земле среди дюн человеческих тел и мне некуда идти ибо все дороги ведут в ад этот праздник жизни оказался мне не по зубам я вновь читал и перечитывал Рембо о как много важного говорил этот юнец я слышал его постоянно:
Все празднества, и триумфы, и драмы я создал. Пытался выдумать новую плоть, и цветы, и новые звезды, и новый язык. Я хотел добиться сверхъестественной власти. И что же? Воображение свое и воспоминанья свои я должен предать погребенью!
Это было жалкое зрелище я не думал ни о чем кроме себя самого это было страшно и в то же время замечательно я строил планы о том как я развенчаю все свои построенные планы и тут я должен был признаться себе со всей ответственностью и деликатность что без плана я не могу разве нас не этому учили когда пытались выявить основное различие человеческой психики от психики животного наделяя нас основным качеством – планированием своей деятельности. Дааааааааааа ситуация с тех пор не изменилась я готов ко всему даже к появлению динозавров сумасшедший мир порождают его наблюдатели я пел я говорил о том что пел да это была самая обыкновенная песня я шел и ощущал как во мне все переворачивается и пел There burns the flame of love и стишок “в оконном стекле отражаясь по миру идет не спеша хорошая девочка Лида. А чем же она хороша?”. Сдохнуть единственный выход – самовзорваться и если бы я смог потом его просмотреть я бы обязательно проделал этот трюк. И вот яяяяяяяяяяяяяввввввввввввв
ккккааааааааааааааааааааааааааааааа
Начались скачки. Я отчетливо вижу себя со стороны нет я ничем не уступаю в работоспособности и лошадиных силах какому-нибудь скакуну с ипподрома даже более я роботоспособен я работоспособен как вол и я готов работать я готов делать что для меня противоестественно
это катастрофа бля я писал почти всем издательствам почти всем литературным журналам и институтам и современным литературным обществам и ни дна сука не откликнулась а я ведь гиб а ведь я и сейчас гибну я думал мы делаем общее дело я думал мы одной крови нет нет нет нет нет больше никому из этих говнюков не напишу фашисты гребаные! а ведь некоторых из них я уважал теперь я могу с легким сердцем послать всех их на *** я устал теперь меня не остановишь я включаю турбинные двигатели на них я улечу так далеко что меня хер найдешь теперь я совершенно один это есть мой последний и решительный бой никакой пощады к врагам рейха я плевал на условности и запреты я сам по себе и забил я на всех кто впоследствии будет восхищенно говорить обо мне с кафедры какого-нибудь педофилфака.
Мышление - это целенаправленная сознательная деятельность. Процессы в машине не являются такой деятельностью: они не имеют своего МОТИВА.
По настоянию мсье Вуаладье меня вышвырнули из университета. Я неправильно просклонял несколько существительных на премилом татуированном плечике мадмуазель Сильви из попечительского совета Парижского университета. Эта стерва задала мне житуху. Все ей не в кайф, а под мышками росло семь тысяч га девственных лесов амазонки. Протест обрушился на еще пятерых студентов, чьи снимки обнаружили в неприличных изданиях. Тосуки-сан вжелтываясь в отремонтированную по последним меркам стену произнес долгую и бессвязную речь, а затем принял легкий душ в бассейне, в котором помимо него уже плавало около десяти первокурсниц с квадроэффектными сиськами и тюнерами попок. Пожалуйста – настраивайся на любую волну. Но пан Пшешински с господином Жопэном съехали еще в прошлый вторник и дон Чучо был заведомо осведомлен, его посвятили во все детали, и он выплевав из себя шершавость сигар уперся в пол ногами и закатил истерику. Добрая мисс Френч, как она измучилась с ним. Мочи нет терпеть все это – так она выражалась, когда у нее случался запор. Доктор Шеридан тоже смекнул в чем тут дело, но вида не подал (у него совсем не было вида). Он с безумным Максом заведовали ателье по изготовлению слоновых сумочек. Девочка лет десяти вся перемазанная чем-то по-плейбойски облизывала слипшиеся пальцы, а мамочка сердилась и используя оптический прицел пердела направо и налево, не смея даже пикнуть в присутствии лорда Байрона, которого тоже пригласили не к спеху, но которого пришлось потом накормить, потому что не оставлять же человека без свежего говяжьего рагу. Для этих целей повару пришлось объездить весь свет, конечно за счет средств полиции нравов на улице Гогена. На огне тушилась тушенка. Она стояла на голове каждое утро – зарядка или йога, от жира, а то целлюлит закрыл анальное отверстие и ей приходилось нанимать для этого пожарных из спецподразделения Министерства по чрезвычайным положениям дам с целлюлитом закрывшим анальное отверстие. МЧПДЦЗАО. Фернан, нанятый приспешником и ненавистным поборником истины на континенте и даже в глубинке, где все новости доходят в виде наскальных изображений раннего палеолита. На свете было очень много динозавров, но они все сдохли сразу после того, как купили телевизор. Больше всего мне запомнилась Нагико.
Я шел совершенно потеряв голову люди словно слайды в ускоренном просмотре ускоренном просмотре я не запоминаю лиц я запоминаю только отдельные жопы попкипопкипопкипопкипопки красные желтые синие зеленые весь спектр радуги это радуга упала на землю и превратилась в миллионы дивных жоп в обтяжку это миф это сраный миф это мифология сегодня этот мотив не предполагает разрядки никакого катарсиса только сисокаты японские каты сиськами как карате я делаю ставки я делаю самые большие самые дорогие из возможных у человека ценностей ставки солнце солнце прекрасный эпикриз интеллектуальные перегрузки и несколько безвылазных лет в ментальной невесомости никаких классификаций конец всему живому это я повторяю еще раз они среди нас они среди нас я бы написал поэму поэму которую нужно не читать а украсть поэму на текст которой можно усадить прекрасное милое существо пусть это будет книга которую зажимают между грудями пусть груди падают как град город один сплошной густой город с непрекращающимися витражами сосков вместо зданий стен и дорожных знаков магазинов и супермаркетов метро и зоопарков.
Солнечный анус. Кризис веры. Весна это начало. Этот оркестр тел разыграл на моих глазах неформальную симфонию. Они проделали это со мной виртуозно. Они сговорились. Они со мной против меня.
Настал черед поговорить о моих коллегах по работе.
Что такое банк, в котором я работал. Это огромная прогнившая система банков, охватившая даже затерявшиеся в горах аулы. Масса филиалов, оставшихся еще со времен СССР. Теперь – это балласт, правда, на работе мне часто приходится говорить о “нас” как о корпорации с т.н. “корпоративной культурой” под стать аналогичным западным фишкам типа Credit-Suisse Group. Управленческий аппарат раздут до абсурда. Управляющих среднего звена не существует. Рядовых работников немного, и к тому же – платят мало, а вкалывают как лошади. Все люди в этой банке разделены на две обширные референтные группы. Я бы даже сказал – на людей (обыкновенных клерков) и на металюдей (топ-менеджмент). Между ними не было никого, кроме меня (так уж получилось, что социальная роль художника всегда неопределенна). Одни получали среднюю зарплату в $50, другие - $1000. Я всегда просто диву давался, каким образом может работать такая, казалось бы, совершенно неустойчивая система. Здесь просто необходимо было провести глубочайшее социопсихологическое исследование, чем я в конечном итоге и занялся.
Кроме меня в отделе работали следующие акторы:
Ерордмасци*.(т.е. житель “3-го участка”, ереванского района, славящегося своими глубоко патриархальными традициями и рабоче-крестьянской публикой);
Старуха (хотя ей было всего 50 лет, эгоистичная старая дева, которая впрочем очень хорошо ко мне относилась, потому что я и вправду совсем как ангел).
Шеф (женщина под 50, короткая стрижка, характер нордический, стойкий, отличник боевой и политической подготовки, с ярко выраженными истерическими симптомами, источающимися всей ее психофизиологией и создающими вокруг нее густо замешанную параноидальную ауру). Можно даже сказать, что я ее боялся. Не знаю, может потому что я и вправду совсем как ангел.
* В дальнейшем - #3.
С этими двумя женщинами я почти совсем не находил общего языка. Наверно потому, что они говорили на языке женщин, позабывших, что такое мужчина. И тем не менее почти каждый день Шеф мне втирала насчет ее дочки, отличницы медицинского университета и получающей что-то типа президентской стипендии. Я помогал ей набирать на компе реферат “Комбинированное влияние эналаприла с триклозаном на функцию ЛЖ (левого желудочка) больных ГБ (гипертрофической болезнью)” Я видел ее. Не скажу, что она ужасна. Вовсе нет. Но меня тошнит от всего этого.
Читал Мальро. Очень интересно. Правда, не так как Селин.
Мальро – сюрреалист без сюрреализма.
Эйзенштрассее. Пришла интересная мысль. Приборы ее зафиксировали. Но я не успел понять ее содержание. А может она вовсе явилась без содержания. Разве обязательным атрибутом мысли является смысл? Разве обязательным атрибутом смысла является мысль?
Достаточно погуляв на Эйзенштрассе, я пошел восвояси. По дороге встретил свою добрую милую знакомую, которая в последнее время составляет мне компанию во время моих бесцельных прогулок перед сном. Она вносит в эти прогулки немного тонкой эротики или немного эротической тонкости. Во всяком случае, можно сказать, что эта эротика просто уникальна, поскольку является не эротикой взгляда/вида, а эротикой присутствия, что уже само по себе изгнаниеторжествующезвереподобно. У нее красивейшие из когда-либо виденных мной ножки и мягкие прозрачные шортики навязчиво подчеркивающие чуть выступающий кругленький “арабский” животик. Я от нее балдею. Мы говорим с ней о всякой дребедени, и я ни на чем не настаиваю: мне нравится ощущать себя в двух шагах от клада, добраться до которого можно в любую секунду. Это эстетизм или эротизм. Я называю это остранением (очень ценю Шкловского).
Downtown. Люди в автобусе как основная тема. Скотоперевозки. 100%-ая плотность. Как говорится – раком увозит, раком привозит. Конечно, это было мне на руку. Тем более что я уже вовсю писал художественно-публицистическое эссе “Antenner”. Обычно это происходит по обоюдному согласию. Если телка чувствует, что ее лапает интересный молодой человек, то скорее всего она начинает всеми силами помогать. Замужняя женщина лет тридцати двух-трех с приятными чертами лица и грамотным макияжем сидела на краешке сидения, уперев обе ноги мне в коленки. Я стоял над ней и вглядывался в темноту меж ее грудями, пытаясь определить цвет. Я взялся рукой за спинку ее сидения так, чтобы ее волосы касались моей руки. Через несколько минут я их уже поглаживал, и она все настойчивей подставляла мне шею. Я коснулся ее затылка и стал его щекотать. Такое невинное занятие. Мягкий затылок с легким светлым пушком. Она балдела. Но больше всего мне хотелось запустить руку промеж ее грудей, и я еле сдерживался от желания пропустить руку между ее сиськами и изо всей силы ущипнуть ее за живот. От этой мысли у меня покраснели глаза. Я повернулся к ней лицом и встал впритык. Теперь мой драйвер находился как раз на уровне ее плеч. И я стал прижиматься к ней. Я почувствовал, как напрягнулось плечо. Она его заострила и чуть ли не воткнула мне в инсталляционный пакет. Но что в этом самое страшное – ни в коем случае не кончать. Являясь, с одной стороны, наиболее аттрактивным элементом антенирования, запрет на оргазм, с другой стороны, может привести к серьезным психологическим перегрузкам. Нарастание либидозного напряжения может просто раствориться среди другой менее эротичной серии психодрафтов и в конечном итоге привести к интенсивному росту негативности в общей массе оперативных бессознательных переживаний.
Я конечно же не могу не обратить внимания на момент погоды. Некоторые погоды довольно сексуальны (большей частью это когда тепло и осадки). В такие погоды хочется одного. А это здорово успокаивает, поскольку во всем хаосе тематических планов, которыми забивает себе голову среднестатистический человек, ясность появляется только когда тревожит одно. Но в силу того, что любая проблема – комплекс взаимосвязанных задач, решение которых предполагает стратегию, то задуматься об одно практически невозможно. Если конечно, это не секс. Впрочем, это не распространяется на эстетов, которые не признают никакого секса, кроме эротики. А что в таком случае эротика? По всей видимости, это заблудившееся желание.
Тогда произошло нечто весьма интересное. Женское лицо по обе стороны дороги. Я словно наглотался воды.
Меня слегка подташнивало, может от какого-то предвкушения. Или предчувствия. Словом, все вокруг меня кружилось, и я не мог найти себе сколько-нибудь спокойного потянувшись еще немного я сломаю себе позвоночник, мне пришлось перенацелить свое желание на ощупывание того, что у нее болталось под горлом, - две прекрасные разухабистые полновесные похолодевшие сиськи. В перерыв я вышел на улицу пройтись. Увидел несколько примитивных соси-соси с сексоделичными дойками. Вернулся ни жив ни мертв. А точнее получеловек-полустул. Бабахнул чаю и – звонок – вызывают к шефу. Слушайте меня внимательно, мистер Бонд, Джеймс Бонд. Новое задание. Нелепости моих ежедневных жизненных ситуаций мог позавидовать сам старина Доджсон. Я приканчиваю дни точно так же как дни приканчивают меня. Как только вечер мы оба валимся без чувств. И я не знаю, кто из нас играл осмысленнее.
Самосознание не есть монолог сознания с самом собой. Это скорее диалог личности со своим опытом. Так говорили марксисты. И это не случайность, мээн, вовсе не случайность. Вчера читал Буковского - “Макулатуру”. Местами интересно, а в целом – бутерброд с дерьмом.
"Это было одно из тех обыкновенных утер или утр или утор, когда так и хочется утереть кому-нибудь нос. Ради этого занятия иной раз хочешь отправиться к черту на кулички, но так далеко идти не надо – все под носом, нужно только выбрать, что конкретно тебе нужно из того, что на данный момент природа может тебе предложить. Мы всю жизнь движемся от порога к порогу. И каждый из них деформирует наше Я".
Так начинался файл, который я открыл буквально в припадке бешенства. Уже неделю у меня сильно болел глаз наверно попала какая-то инфекция я с утра до вечера сижу перед компьютером и схожу с ума это самое настоящее безумие я припоминаю каждый момент своего пребывания в этом ****ом месте. Я стал набирать прямо на лист. Взяв в кавычки написанное мной месяца три назад, я стал буквально вбивать клавиши, соло на печатной машинке набирая черт знает что потому что сейчас я даже не знаю что набираю так пишу с головы лишь бы полегчало я уже не знаю что мне сделать чтобы полегчало никто никому никогда я стараюсь не смотреть в монитор т.к. это причиняет ужасную боль моему глазу в прямом и переносном смыслах все запуталось я словно замкнулся и это со мной происходит все чаще и чаще все дольше и дольше. Я все оттягивал конец своего романа, чтобы наконец выяснить чем это закончится. Мегастрессовая ситуация и все логически вытекающие из этого состояния моей психики буквально заведены в тупик. Я провоцировал сам себя. Мне это доставляло удовольствие. Но как часто как, сука, часто сильнейшее из удовольствий перерастает в боль. Это обратимые процессы. От боли до удовольствия также близко как и от удовольствия до боли. Но сейчас не об этом. Вовсе не об этом. Моя боль теснит мою грудь во все время что я сейчас набираю хер знает для чего - может я и в самом деле заканчиваю этот тяжелейший эмпирический роман. Этот экспериментальный во всех смыслах смыслообразующий хаос который для меня одно целое одно неразъединимое целое нужное слово скорее скорее пока я еще способен рефлектировать пока еще не прошла вспышка озарения вспышка прозрения вспышка филофобии фобософии я не понимаю откуда такая боль это просто невыносимо я похож на плачущего мальчика у которого отняли игрушку одно но на вид мне 25 если верить возрастной психологии мое детство мертво оно мертво во мне и но я продолжаю чувствовать как некогда.
Меня поразил Лакан с его "стадией зеркала", потому что я увидел себя одновременно во всех реальностях в которых я по обыкновению пребываю. Я не могу собраться воедино. В каждую долю секунды я одновременно нахожусь и синхронно действую по крайней мере в тысяче реальностей попеременно приходя в себя и оглядываясь то в одной то в другой это виртуальность моего существования. Это цена моего безумия. Это все что в настоящий момент у меня есть. Это напоминает и еще как напоминает вещание программ по телевизору - мы привыкли смотреть какой-нибудь один канал в то время как другие продолжают функционировать и вещать мы можем на них переключиться мы регулируем и контролируем поток воспринимаемой информации все это так - но только не в жизни, где чертовую кучу времени приходится тратить на черт знает какую херню пока кто-то не переключит канал а кто тогда вещает?
Я контролирую свое поведение в разных реальностях, но я не могу, когда мое существование сводится к функционированию в одной ограниченной среде. Это все равно что заключить в тюрьму. Жизнь - это многообразие жизни. И я воюю против всяческого контроля за собой. Я воюю против надзора. И единственное, что я могу пока предложить - интеллектуальный натиск. Натиск, основанный на неприятии на бунте протесте на любви и ненависти вере и самостоятельности надежде и безысходности. Может это жалкий фантазм моего элиминирующе эманирующего рассудка. Но в моих руках живые конструкты и из них можно создать не один мир. Моя власть безгранична. И столько времени я молча наблюдаю за все более активизирующимися унижениями властелина вселенных. Я оплакиваю человеческий ум, я оплакиваю человеческий рассудок, я оплакиваю человеческие интересы и страсти. Во всем этом столько ненужного.
Не исключено, что в ближайшем будущем мудрецов будут ловить, как проституток, и сажать. Может даже для этого правительство разработает специальную статью в уголовном законодательстве. Ведь это ИМ выгодно. Ведь управлять массой всегда легче, чем каждым в одиночку. “Разделяй и властвуй” уже не действует. Теперь, чтобы властвовать, нужно объединять. И это еще начало. Это самое начало самого печального конца.
Мне писали читатели. Да мне и вправду пишут мои читатели. Почти две недели подряд. Поначалу я был так рад, я был на таком подъеме, пока не понял, насколько они меня не понимают. Теперь я не могу доверять даже письму. Если раньше я считал, что только в письме я смогу актуализироваться, то теперь полное поражение, полный провал. Я не могу достучаться - вот пока я пишу эти строки мой коллега по работе рассказывает о вчерашнем показе по телевизору выставочного салона автомашин он говорит о кажется Maybach вот сейчас рассказывает об истории этой фирмы ауди с февраля 2003 эффект глобализации я тоже вставляю пару слов о науке и том что экономика до Армении не дошла совершенно не дошла впрочем не только экономика. На чем я остановился… я никак не могу достучаться до людей. Они герметичны. Они словно в непроницаемом скафандре. На этой планете все люди космонавты, потерявшие свои планеты…
Идет еще первая половина дня. Сегодня мне уже получше. Но это касается только внешнего самочувствия. Потому что вчера я пришел домой ужасный просто ужасный. Немного перекусил и выбежал на улицу, прогуляться по Эйзенштрассе (так мы называем глухую безлюдную дорогу, ведущую к окончанию шоссе). Шоссе в никуда. Я хожу по ней взад и вперед, мне нравится. Раньше я выходил на улицу и прямиком в детский сад, расположенный неподалеку от моего флэта. Там у меня было любимое место - детская горка, на которой я обычно сидел и размышлял о природе вещей. Я садился спиной к зданию детсада и естественно дороги ведущей к нему по которой под вечер гуляла наша молодежь в поисках секса. Я сидел и молчал. Я пытался ни на кого не обращать внимания. Однако я отчетливо слышал, как затихают голоса при подходе к месту моего восседания. Они шли взад и вперед и так как я в силу природных данных нравился большей части женского населения нашего района, то они крутились не только за моей спиной но и перед моими глазами. Они кружили вокруг меня, как акулы. Это и в самом деле был островок. Потом я увидел одну интересную соску, прогуливающуюся со своим ебуном и лохушкоподружками. Они глядели на меня и смеялись. Особенно она со своей ****ой, принюхивающейся ко всему как собака-ищейка. Несколько минут возни и вот ко мне подходит этот говнопер, судя по всему слывущий среди своих приматособратьев остроумным и рискованным. Он подходит ко мне и всовывает в мой инсайт свою прыщавую рожу. У него было такое выражение лица, словно он подвернул себе член. Он что-то спросил, я не расслышал и что-то пробурчал в ответ (на заднем плане ****осмех), он пожал мне руку и ушел. Позже по району поползли слухи что я доучился (в этом жопном районе я слыву человеком сверхумным) до того, что сошел с ума. Может оно и в самом деле так. Не знаю.
Теперь необходимо рассказать еще об одном важном атрибутом моей ежедневной поездки на работу. Это довольно долгая и удивительная история. Тем не менее я попробую уложиться буквально в несколько воспоминаний. Я увидел ее жарким летом 2001 вывешивающей белье. Она ангел что называется "гений чистой красоты". Лет 13-14. Чудные большие глаза с пробивающимся сквозь всевозможные невинные оттенки зрачка чувственным ****ством. У нее очень длинные ножки, а на ногах были легкие веревчатые босоножки. Она шла со своей матерью, старой квазиартистократической птицей. На ней был легкий сарафанчик из под которого просвечивало ажурное нижнее белье. Она уже знала, как надо следить за собой. И, судя по всему, готовилась увеличить свои котировки. Длинные темные шелковистые волосы и белая-пребелая кожа с ярко накрашенными губками (она выглядела как *****, но эти ангельские черты лица…). Я сразу представил себе, как мы гуляем по вечернему городу, я держу ее за трахо трататалию где-то в районе грудей. А дойки у нее нежные, цыплячьи. Я смотрю на часы и говорю - Бля, уже 10 часов, тебе наверно пора спать. А она говорит - да ты прав мой рыцарь (!), потом задирает юбку и говорит - спи меня. Мне нужно так отоспаться, за все эти бессонные годы. И я сплю ее прямо под сенью старого раскидистого дерева. А она мне лепечет про природу, что она любит зверей и птиц, и вообще братьев наших меньших, у нее когда-то был ежик, но он сдох, она так переживала (слово "переживала" несколько раз, видать я нашел нужный маршрут). Я тоже что-то дымнул насчет ежиков. Она так распалилась, что чуть не выдрала мне все волосы на лобке, я выл как собака, однако в целом держался на высоте. Гав-гав-гав! Потом я как истинный джентльмен проводил ее до дому, а так как дело было к осени и со всех сторон уже пробирал довольно сильный ветер, то пару раз у нее загудело в ****е. Как бутылка. Но мне это так нравилось. Я пытался идти навстречу ветру так, чтобы у нее гуднуло еще. Гудело и гудело, как на крейсере "Аврора". Фантазия меня занесла черт знает куда и кто знает может я бы познакомился с ней при матери. А потом напросился бы позвонить и оприходовал обеих на манер бигмака или хотдога.
Но история продолжается. После того, как я ее увидел и проследил, где она живет (а живет она в здании напротив нашего банка), я решил при каждом удобном случае смотреть на ее балкон. И вот она стала выходить. Каждый раз, как я выходил на перерыв и проходил мимо ее балкона, я смотрел наверх и видел ее вывешенное белье (может она усекнув фишку специально стала вывешивать только лучшее и сексапильное белье). Правда, видел я ее на балконе не часто. Но и это потом наладилось. Она усвоила часы моего перерыва и в нужное время уже во всеоружии караулила меня свесившись с балкона и частично демонстрируя свою детсадовскую грудь. ФАШИСТЫ ГРЕБАНЫЕ! Я вспоминал Кучака с его 66 айреном:
Шел я вниз по улице,
Увидел выстиранное белье.
Среди белья
Висела выстиранная рубашка.
Грудь рубашки разрисована,
Рукава вышиты.
Та, что носит эту рубашку, должна бы быть моей,
Имел бы тысячу золотых, купил бы ее.
Эпохальное явление, самое что ни на есть эпохальное. Я наблюдал за изменением состава бельевой веревки буквально каждый день. Это все равно что делать замеры три раза в день: утром – до работы; днем – в перерыв и вечером – после работы. Я получал от этого колоссальное удовольствие. Была бы у меня возможность, я бы непременно снял авангардный фильм в 365 эпизодов – белье любимой девушки на фоне деструктивно аксессуарированной смены времен года. Целая философия. Так например, по белью можно определить ее настроение в данный конкретный день. Частота появления одного и того же аксессуара, цвет белья, манера вешать (пришпиливать), передом или задом в сторону улицы. О, долгие тягостные дни полного отсутствия какого-либо белья, ни маечки, ни лифа, ничего. Это как кукольный театр. Это самый настоящий кукольный театр…
Кукольный театр одного зрителя.
Я сидел в кабинете шефа и подшивал бумаги в папки. Было около 10 папок, которые еще несколько секунд назад валялись на столе у шефа, который(ая) раскидывает их с понтом типа вкалывает до жопы (или как говорит одна моя полногрудая знакомая: ass-off). Должны же у них быть души. Ну как им всем могло быть до лампочки? Они просто мухи, лениво кружащие по подоконнику в лучах предзакатного солнца. Я сидел и скрипел зубами, корябая себе ногти о железки скоросшивателя. У меня сейчас длинные красивые ногти (я так люблю ими любоваться**), которые я отращиваю для игры на гитаре. Меня торопили, и я очень злился, так как с некоторых пор перестал мириться с тем, что меня держат за мальчишку. Так вот я сидел и припоминал сегодняшнее приключение в маршрутке, и только это, только это хоть как-то меня успокаивало.
Сегодня пятница - и это неплохой знак.
Еще ночью я придумывал сценарий для очередного идеативного порнофильма***.
Действие, действия как такового в принципе не было. Это были разрозненные эпизоды, перемежающиеся ценными философски насыщенными комментариями. Почему-то мне представился сарайчик. И девочка лет 10, очень милая и скромная, ангел во плоти. Она встала пораньше, чтобы собрать свежих яичек. И вот она в сарае, в легоньком сарафанчике, шарит рукой под курочками. Тут появляюсь я (во сне я почти всегда с бородой – какого фига - как-то не подумал о невозможном театре; наверно все-таки мысли невозможнее чем чувства). Вдруг ее зовет мать, такая дородная тетка с сиськами под #5. Она (естественно заметив меня через мое тяжелое дыхание и разрывное биение сердца) становится на четвереньки и просовывает голову в щель, расположенную в самом низу стены сарая.
**Я бы давно их покрасил бы в какой-нибудь нереальный цвет, впрочем это касается и моих волос, - однако, меня могут неадекватно воспринимать (хотя вполне возможно, что и сейчас принимают, по причине излишней приятности черт моего лица). А это уж, учитывая мою безграничную любовь к женщинам, и вовсе обидно. Я всегда был панком.
*** Впрочем, вполне возможно, что все это я видел во сне. Мне часто снятся порнографические сны. Но они вовсе не похожи на фильмы. Потому что в порнофильмах люди представляются грешниками, а в снах - любой грех воспринимается естественно, по-человечески, слишком по-человечески. Если не считать религиозной терминологии, которой мне не удалось избежать при обсуждении данной нравственной проблематики (в конце концов ни одна область культурного знания не занималась столь ярой легитимацией сексуальных отношений, как религия - оплот человеческого снобизма)
-Извините, меня только что побеспокоили, причем самым бесцеремонным образом. Я побежал раздавать материалы для сегодняшнего заседания Правления. И вот значит захожу в кабинет к одному мудаку (в принципе, они все мудаки, и я даже не могу понять кто кого в этом мудачестве превосходит; но этот особенный - провинциал, с ярко выраженным северо-западным акцентом, а может - юго-восточным, короче typical азиат). Я вхожу и хочу оставить на столе эти раздолбанные бумажки - и он мне "Я занят". Я посмотрел на него в упор - тупейшее выражение лица, обветренные глаза, красная кожа, золотые часы на коротких руках, широкие лопатовидные кисти рук и дочерна волосатые мясистые пальцы. Все это отдекорировано тенниской сельской раскраски и не менее отстойными ржаво-черными брюками. Почти аналогичная ситуация возникла со мной вчера, когда я разносил бумажки****. Пидер, немного старше меня - можно даже сказать мой ровесник, но я не хочу, чтобы между нами возникало хоть какое-то, даже возрастное равенство, - даже со мной не поздоровался. Я зашел к нему в кабинет, сытый ублюдок, родственник хозяев банка. Он не обратил на меня никакого внимания и продолжал якобы рыться в бумагах.
Не скажу, что это меня задело. Дело в том, что тут надо ввести несколько довольно серьезных оговорок. С того самого момента, как я решил писать роман об этой помойке, а перестал быть наемным рабочим и стал кем-то вроде шпиона, внедрившегося в среду противника (я мог бы конечно себя сравнить с журналистом, добывающим материал, - но даже при всем моем преклонении перед антониониевским "Профессия - репортер" я не могу это сделать). Это самый настоящий пленэр, и я никогда об этом не забывал. Так я сохранил социальную респонсибильность прогрессивного писателя перед лицом ожидаемой критики некоторого конформизма, приобретенного мной за время этой ****оработы*****. фашисты гребаные!
**** часто у меня возникает такое ощущение, что я несу этим говнюкам бумагу вовсе не для заседания, и что после меня они с остервенением принимаются ее тереть для более близких им нужд.
***** с этой фразой не все так гладко.
Теперь что касается продолжения истории с девочкой, выглядывающей через щель сарая и обо мне расположившемся в волчьем ожидании позади (почему у меня такие большие зубы!). Она говорит с матерью. Я медленно, словно по воздуху подхожу к ней. Она в красном очень коротком сарафанчике в белую крапинку. Из-под низа платьица на меня уставилась ее платоническая задница, слегка припотевшая от работы. Это вполне осмысленный взгляд, возможно это истинное лицо девочки. Я трогаю ее между ног. Это как трогать плюшевого мишку – без обратной связи. Но что такое – она трется ногами о мою руку, все интенсивнее и интенсивнее, словно ей не терпится совершить какую-то детскую “безобидную” шалость. Она продолжает свой непринужденный разговор с матерью. Та гладит ее по лицу и целует в щечки, а я в крайне замедленном темпе орудую сзади. Она пытается отвести руки назад и направлять меня держа за задницу. Но ее руки не достают и я просто начинаю их выворачивать. Я ломаю ей обе руки и убегаю вон. Вот рыцарский обет, данный современным Дон Кихотом перед своей возлюбленной. Улыбайтесь, вас снимают на скрытую камеру! Теперь я буду защищать только тех, кто не нуждается в защите.
"**** я этот банк. Эти пидеры не знают , что у каждого человека есть свой пердел предел. Я им всем покажу. Сука уже загнала меня. Я сегодня не сидел ни минуты. Я работаю на износ. Боже мой, какое это мерзкое место. Я не вижу здесь ничего человеческого, ни одного ебаного следа присутствия человека. Это пустыня, сраная пустыня, где среди долбанных куч песка прячутся рептилии".
Хеллер миллион раз был прав, когда говорил о всякой абсурдной военной всячине. Я никогда не был богат, но и беден особенно тоже не был. Не знаю что меня бесит больше. предвкушения. быть оптимистом я сотни раз упрекал себя однако ведя сейчас свои лабораторные дневники я замечаю массу качественных отклонений я столько лет работал над тем чтобы убежать ото всех а сегодня происходит что-то странное мне хочется психика в тисках вкусовых предпочтений красота спасет мир красота убьет мир только сейчас я со всей многоинаковостью проявлений своей необходимости в позиционировании собственной свободы могу убито заявить что мне всегда приходилось исполнять рабские роли которые я всегда ненавидел но к которым охотно вели предчувствия. Словом, все вокруг меня кружилось, и я никак не мог найти расчитать для себя периода полураспада. Каждый день я прохожу мимо, надеясь встретить девушку моей мечты. И вот вчера нет это было два дня назад да нет же третьего дня я повстречал одну такую дурочку. Старшие классы. Они мне всегда напоминали action-painting Джексона Поллока. Я выхожу свежий и здоровый, а прихожу загнанный и дурной. В поисках точнее на приисках сколько-нибудь спокойного пути. Она ни разу со времени нашего знакомства мне не позвонила. Но последние выходные я звонил ей каждые пятнадцать минут. Говорили, что она вышла еще утром и неизвестно когда вернется. Ее родители ни разу не спросили мое имя. Что в имени моем...
В маршрутке еще несколько месяцев назад было лето и я прислонил свою руку к человеческому нежному девичьему мясу. Какие деликатесы. Она подвела свою руку. И мы немного поласкались сейчас все равно что комиксы между этими двумя словами есть какая-либо разница. Она была пышкой. Но такой фигуристой. Разница в размерах ее бедер и талии шокировала. Я словно оказался на эшафоте. Мне хотелось произнести речь, такую речь, чтобы никто ничего не понял. Чтобы она поражала только своей эмоциональностью, и чтобы это было единственное ее содержание.
Я передаю деньги как мне кажется вперед, место освобождается. Я ни дать ни взять герой хичкоковских триллеров. И еще муха. Мне кажется, мы с ней заодно. Некоторые особо беспокойные пассажиры пытаются ее прибить. Но безуспешно. Муха виртуозно исполняет виражи. Все отмахиваются как могут. И в какой-то момент мне кажется, что в этом мире все для меня чужое. Судя по всему, муха уже была на издыхании. Но случайный ветер из ближайшей форточки подхватил ее и унес как принцессу. И я с завистью посмотрел ей вслед. Какое невыносимое количество вспомогательных действий. Все замуровано. Живой пресс. Вряд ли, скажу я вам, живой пресс в тот момент чем-то отличался от мертвого, то есть неживого. Клаустрофобия вместо жизни. Призрак вместо Гамлета.
Лифт был занят. Я спешно поднялся по лестнице и, теряя последние силы, грузно опустился на стул. На меня вопросительно посмотрели. Я протер заляпанные туфли, я пододвинул стул и стал искать скаченные вчера из интернета новые порнопики. Но сквозь них просвечивали цифры. И они шли на меня лавиной.
Некто А принесла “Книгу мертвых” – журнал полученных и отосланных конторских писем. Вследствие гетерогенности происхождения “Книга Мертвых” не монолитна ни по идее, ни по форме.
Господи дай мне силы. Сейчас с высоты почти двадцати пяти лет моей жизни я не могу припомнить ни одного момента, когда я бы чувствовал себя целесообразно.
Государство - одна из важнейших ценностей цивилизации, но не единственная, чтобы ради ее сохранения можно было пойти на разрушение всех остальных.
Сегодня у меня сто первый выходной. Суббота. Я отсыпаюсь до девяти часов утра. Спешить мне некуда. Уже в одиннадцать часов я могу быть или не быть. Жизнь высосала меня из своей же собственной шкуры. В последнее время я все чаще ощущаю себя инертным газом. Я это понял сразу после описанного мной неблагожелательного собрании акционеров. Первое или двадцать первое в моей жизни посещение собрания акционеров. Разумеется, под занавес намечается фуршет. Бреюсь и расчесываюсь (кошмар даже не знаю куда это меня заведет однако ведя сейчас свои лабораторные дневники я замечаю массу отклонений я столько лет работал над тем чтобы убежать ото всех а сегодня происходит что-то странное мне хочется прибежать ко всем ко всем без исключения прибежать видимо оттого мне всегда приходилось исполнять рабские роли которые я всегда ненавидел но к которым охотно привыкал. Поэтому когда человек молчит, происходят как минимум сто симультанных процесса коммуникации. И вообще, скажу я вам, в этой жизни есть всего один выход, один единственный выход, но я его пока не знаю.
Итак лекция, о которой пойдет речь несколько ниже, была самым элементарным дерьмом. Я сказал – внутренняя речь как способ осуществления коммуникативного акта с самокультурой, все равно они зажравшиеся и самодовольные, иными словами эксплуататоры. Я был просто миссионерским бредом. Нам рассказывали очевидное словно мы недоумки из Новой Гвинеи. Я сказал, что наших программистов, чей профессиональный уровень ничем не уступает американскому, эксплуатируют. Она сказала, что капитализм жесток. Хоть в ХХв. американцы и показали, что у них есть на что плевать, но капитализм все это время вылавливал их, как змей, и выцеживал из их слюны яд. Если капитализм жесток, а я не терплю жестокости, то мне с ним не по пути. Она заулыбалась. Человек перемежая свое беззащитное тявканье исполненностью устремлений и активизированной безысходностью они злые, и мне стало страшно.
На чем я остановился… я никак не могу достучаться до людей. Они герметичны. Они словно в непроницаемом скафандре.
На этой планете все люди космонавты, потерявшие свои планеты…
Много воды утекло с тех пор, как я перестал писать роман, который скорее всего никогда не будет дописан по причине моей недоверчивости ко всему что движется и не движется, молчит и говорит, любит и отрицает любовь. Но он информирует нас своим поведением. Может это второе информирование на самом деле дезинформация. В конце концов все люди играют. И играют серьезно. Homo Ludens. Нарушитель игры совершенно не похож на того, кто плутует, лукавит в игре. Плут, шулер лишь притворяется, что играет. Он только для виду признает магический круг игры. Общество играющих легче прощает ему его грех, чем нарушителю игры, ибо этот последний ломает, губит весь их игровой мирок. Не признавая правил игры, он обнажает тем самым относительность и хрупкость этого игрового мирка, в котором он на время замкнулся вместе с другими партнерами. Он отнимает у игры иллюзию. Поэтому он должен быть уничтожен, ибо угрожает самому существованию игрового сообщества.
Я подумал о старине Генри Миллере – как он их всех раскусил. Там сидели еще какие-то бабы, которые вначале молчали, а потом не давали мне вставить слово. Я видел их. Они словно сорвались с цепи.
Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге – везде окончательным фактором является мышечное движение.
Терпеть не могу, когда мне приходится терпеть.
Я прихожу на работу засветло и ухожу затемно. В этом наверно виноват этот факен климат. И потом зима. Холодно, непоседливо, страшно, угрюмо и неосторожно на душе. Раньше в получасовой неудобоощутимый брейк я выходил погулять на улицу. Шел себе и думал, что все у меня в кармане. Что стоит мне только захотеть и все полетит к чертовой матери. Кубарем. Но на улицах киборги вместо людей. Киборги заняли все улицы все проемы все выходы и входы все места приебывания. И мне не ускакать. Не сбежать на другую планету, потому что я родился здесь и самое вероятное местоположение моей родины именно на этом самом месте, где я сейчас стою и растерянно ковыряюсь в носу. Каким образом так получилось, что даже среди человеческой массы, среди толпы я не могу подыскать себе суррогат декорацию макет окружающей меня человеческой общности, наполненной некоторой верой в возвышенное. Наделенных толикой гуманистических интенций. Прав был Бертран Рассел. У меня в кармане несколько баксов, и я даже могу довольно сносно пообедать. Но я не теряю надежды и иду, продолжаю свой невыносимо бессмысленный путь, не хочу признаться себе в том, что нет, ничего нет, ничего нет и быть не может. Макеты, макеты, жалкие муляжи, блоки сигарет, зудящий транспорт, насквозь проветриваемое метро, в котором андеграунд перерождается в кротство. Я слышал страшное сообщение. По радио говорили и говорили. Диктор сообщил, что все будет хорошо, и ему в этом помогала легкая жировито увеселительная одномерная музыка-полукровка. Телевидение тоже не преминуло указать мне на благополучный исход, но я им не верю. Я не верю никому. Они замыслили заговор. Против меня. Против единственного своего спасителя. Против единственного человека, способного что-то сделать ради них, ради свиней. О какое у меня доброе сердце, о господи, как ты меня вознаградил. Когда я пришел к ним в 2000-ом году, они меня не узнали. Они вовсе не хотели меня признавать. Им не хотелось верить, что это Я. Я тоже не хотел верить, что это Они. Искусство – это пострашнее СПИДа. Это приговор, который каждый из приговоренных обязан привести в действие самолично. Это смерть с рабочим названием “ПРОТИВ”. Я обнаруживаю себя все в том же книжном магазине, в который я хожу, каждое свободное воскресенье. На полках вперемешку новые и старые тома новых и старых изданий. Я смотрю между книг, на улицу, сквозь витрину, в которой отразилось все мое негодование. Сквозь жалкую витрину, в которой начинается потусторонняя жизнь, жизнь мертвых среди мертвых. Мертвые без погребения. Я слежу за ними, словно представитель других миров, уполномоченный вести дневник о том, что происходит и не происходит. Я подвожу их всех под одну расу – расу неучей, расу мусора, расу непростительного управляемого модуса вивенди, расу без которой меня бы не существовало, но в чьем уничтожении я только и вижу свое существование. Я хочу, чтобы люди жили. Я хочу, чтобы жили люди. Меня не интересует, что произойдет с другими, я даже готов согласиться на всепожирающий потоп, но мне не уйти от желания потрясти основы мироздания, стряхнуть с академических высот всякое человекоподобное существо и провозгласить на его засиженном загаженном запотевшем месте новую республику.
Мне определенно нечего возразить. Я пытаюсь восстать, но чувствую, что земля навсегда уходит из-под моих ног. И я становлюсь мнительным, отчужденным, безвозвратным, хотя я и ошибался много-много раз, однако мне вовсе не к чему ходить по натянутой над пропастью нити, изображая легкость и равновесие. Если мне и придется оказаться на какой-то высоте, то это станет моим приговором. А если мне не удастся оказаться на высоте, то это станет моим приговором еще быстрее. Тут уж действительно выбирай, хочешь ли ты плевать в потолок и искать ответы не выходя из персонального автомобиля, или мотаться по всему свету ни свет ни заря изучая повадки и разновидности человеческого животного мира. Питаешься ли ты плотно, или постоянно голодаешь, или вовсе не думаешь о еде, а просто ходишь и ходишь, спишь, дышишь, просыпаешься, ходишь в туалет, лапаешь или клацаешь очередное бабьево, ищешь ли научную истину или истина для всех одна или ее много и на всех не хватает или ее совсем нет но ее присутствие постоянно ощущается. Во всем этом поиске нет слабых долей, но есть повторения. Повторения. Повторения… Перемены и повторения. Я жду. Я всегда жду. Но ожидание – это вовсе не протяженный во времени процесс, это совсем не процесс, это тупик. Как только ощущаешь ожидание, сразу чувствуешь как погружаешься всем своим измученным существом в тупик. Мне всегда хотелось рассказать о том, что
Боров (босс) никогда не помнил меня по имени и всякий раз называл по-разному. Надо работать только на себя, пока на тебя не наехали на крутой тачке. Я запаниковал, а они смеялись. Не знаю, что со мной творится. С одной стороны. Наемный труд - частный случай труда проститутки.
Детский взгляд, рюкзачок с висюльками. Ей было где-то около двадцати. Я собирался с ней познакомиться. Я познакомился, чтобы с ней собраться.
Я видел эту девочку всего два раза Но этого полностью хватило. Томный нежный где-то даже материнский взгляд и чем черт не шутит замутить с ней по-серьезному. Вчера я ее видел, я был возле нее. Мы были вместе без нее самой.
Не хочется делать ничего. Мои силы на перде пределе. Я постоянно выхожу из себя и теряюсь в непрестанном хаосе. Мотаюсь по разновеликим диагоналям и нет сил остановиться. Нет сил бежать дальше. Нет сил искать. Хочется только находить. Находить. Скоро моя судьба окончательно прояснится. То есть я хотел сказать – запутается еще больше. Либо меня продвигают по служебной лестнице и я приобщаюсь к аксиологическому мусору обывателей, либо. Не предпринимая сколько-нибудь значимых усилий. Лаконично, isn’t it? Какое мне дело до них... в размышлениях перед очередным перепутьем. Я не стараюсь завести полезных связей, наши пути никогда не пересекутся. Я
Без различий в днях и ночах. Без различий во времени года или длительности дня. Я буду говорить. Я буду просто говорить. Ибо это единственное, что еще осталось у меня динамичным.
Надеясь на то, что меня все-таки не примут, и даже более того – погонят. Уже девятый день. Я презираю всех, , либо мне опять придется искать всегда ловко избегал прямых путей и месяцами загружаемая я плюю на рамки приличия и условности, я полностью завишу от финансовых им дело до меня. Очевидно, что, живя на одной тесной планете, наши пути домашняя страничка, и эта страничка не более чем просмакованные включая самого себя. Конец чтению в маниакально-депрессивном ключе прелести последней запавшей мне в память герлы. Я пропадал без престу поступлений со стороны родителей. Это вполне можно, но, себя я презираю по-другому. с
Скоро конец моему заклю про меня сказать, что я проявил характер.
Здесь все старо, все ветхо и утилитарно, все конформистично и меркантильно. Давайте представим. Хотя нет – появилось что-то новенькое. Это новенькое стало старым как ультиматумы самой ядерной державы. Я не упустил бы. Как мы забыли о народных мудростях. Кто разрушает построенное, тот признает силу своего неповиновения и уже проигрывает полностью.
Мне очень хочется пить. Я достаю из шкафа затхлую воду и, превозмогая себя, отхлебываю несколько глотков. Жажда утолена. Но так ли это было важно – напиться чем попало. Жажда сменилась тошнотой.
В связи с этим социолог Дэвид Рисман сделал анализ распространенного детского рассказа "Мотор Тудл", в котором шла речь о молодом моторе Тудле, которого обучали следить за красным сигналом и не съезжать с дороги, что тому больше всего хотелось. За ним, однако, следили, и однажды, когда он позволил себе такую вольность, он наткнулся на красный сигнал. Такие же запретительные знаки оказались справа, слева, сзади, мотор вынужден был вернуться на большую дорогу и пообещать впредь не покидать ее. Рисман усмотрел в этом рассказе прообраз американской системы воспитания детей в духе подчинения.
После того, как весь вчерашний день до меня бесцеремонно докапывались, я шел в банк с ужасным чувством, еще более ужасным, чем до этого. Обстоятельства были таковы, что мне по-любому необходимо было подготовить к понедельнику отчет. Я был и так взволнован фашисты гребаные! до предела. Первые философы были мыслителями, кем же окажутся последние философы?
Если бы хоть что-то спасло меня в эту минуту. Но нет! Спасения нет меня за мою нерасторопность строго-настрого наказали завалили отчетами, анализами и кучей прочего экономического дерьма. Что я здесь делаю! Вот вопрос, который было бы естественно задать в тот момент. Но я потянулся, зевнул и стал копаться во всевозможных счетах.
Вернулся домой под вечер, когда закрываются космодромы и люди начинают заниматься собой. Слишком малое может удержать умного человека от безумия. Безумие не болезнь, нет, такое могут сказать только люди недостаточно серьезные чтобы быть остроумными. Безумие – это не конституирующее никакой компенсации, не генерирующее ничего нейтральное до той страшной степени нейтральности, когда нейтральное переходит в никакое. Духота или мерзлота или глобальное потепление или кризис на какой-нибудь вирусирующей по всему миру лондонской бирже. Пусть продолжают существовать утописты и антиутописты, но вера в невозможное продолжает жить. Это наша беда и наша надежда.
Возвращаться некуда. Мы идем только вперед, даже когда все остались далеко позади. Иногда мы встречаем кого-то по дороге мы узнаем их и достаточно протянуть руку - и вещи заявят о себе. Алиса повзрослела. Она закончилась так же. Рабство.
Распрощаться со своим детством как Кристофер Робин. Мы знаем, во всех нормальных кинотеатрах есть таблички с пометкой “выход”. Нездоровый блеск в глазах и занозовопросы в мозгах. Ты сам решаешь, что кому зачем и как. Ты планируешь действия. Ты Метахроника. Время – надвремя – подвремя. Но выйдя можно посмотреть хороший фильм. Главное действующее лицо – можешь расплатиться за одно и за другое, а можешь вовсе спалить все действие. Ты продуцируешь ситуации. Ты продюсируешь свои проекты. Ты совершаешь непоправимые поступки с бесстрастной лаконичностью. Отождествлению пришел конец. Идем назад, даже гениальный фильм можно совершенно забыть. Попробуйте раздражать вещи. В маршрутке я не встретил ни одного знакомого, ни одного симпатичного лица. Развернутые и свернутые суждения.
Началось все с того, что я, строго говоря, весь день не находил себе места. И мне казалось, что что-то должно со мной произойти, что-то что может изменить мою жизнь, изменить взгляды на привычные и уже начинающие терроризировать вещи. Испытание ради. Отождествлению пришел конец. Во всех нормальных кинотеатрах есть таблички с пометкой “выход”. Посмотрев хороший фильм можно забыть о выходе. Но выйдя можно посмотреть хороший фильм. Главное действующее лицо – сам ты. Ты сам решаешь, что кому зачем и как. Ты планируешь. Никакой разрядки. Ни о какой встрече, естественно, мы не договаривались. Я просто рассчитывал встретить ее по дороге.
Она ни разу со времени нашего знакомства мне не позвонила. Но последние выходные я звонил ей каждые пятнадцать минут. Говорили, что она вышла еще утром, а сейчас уже поздний вечер. И она так красива.
Наконец вдали показалась она. Она улыбалась. Но не мне. Не мне.
Давайте представим себе, какое это благо – наличие финансовых институтов, наличие сложного производства и разветвленной инфраструктуры. Да разве может на такой барахолке наступить конец света. Не дай бог мне дослужиться до президента ядерной лидер книг (для расширения моего профессионального кругозора). Включаю компьютер. Те же таблицы и диаграммы. Хотя нет – появилось что-то новенькое. Это новенькое стало старым уже самим фактом своего появления. Здесь все старо, все. Я не упустил бы такого шанса. Я бы плюнул на кондитерские сказки о созидании. Разрушать легко, строить – сложно.
И если еще в прошлом тысячелетии, чтобы сделать что-то значительное, необходимо было высечь храм в скале, то сейчас – скалу в храме.
Праздник был как бы временной приостановкой действия всей официальной системы со всеми ее запретами и иерархическими барьерами. Жизнь на короткий срок выходит из своей обычной, узаконенной и освященной колеи и вступает в сферу утопической свободы.
Я шел совершенно потеряв голову люди словно слайды в ускоренном просмотре, в ускоренном просмотре я не запоминаю лиц я запоминаю только отдельные жопы попкипопкипопкипопкипопки падал на пол и, пьяный в жопу, под всеобщее улюлюканье и жужжание катарсиса только ставки солнце солнце прекрасный эпикриз интеротупение в магистратуру во время очередного рецидива и ежечасных приступов любовной бездеятельности. Пусть это будет книга которую зажимают между грудями пусть груди падают как град город один сплошной густой город с непрекращающимися витражами сосков вместо зданий желтые синие зеленые весь спектр радуги это радуга упала на землю и превратилась в миллионы дивных жоп в обтяжку это миф это сраный миф это мифология сегодня этот мотив не предполагает разрядки никакого раз они среди нас они среди нас я бы написал поэму поэму которую нужно не читать а украсть тысячи безвылазных лет в ментальной невесомости никаких классификаций конец всему живому это я повторяю еще поэму на текст которой можно усадить прекрасное милое существо пусть это будет блюдечком с голубой каемочкой стен и дорожных знаков магазинов и супермаркетов метро и зоопарков.
Эти переживания особенно энергично эксплуатируются в рекламе продуктов питания, сигарет и жевательной резины. Основой основ служит здесь толкование полости рта, как зоны наслаждения. Грудной ребенок находит успокоение и удовольствие в материнской груди, взрослые - в пище, курении, сосании. Многие пищевые продукты приобретают таким образом скрытое психологическое значение, служащее предметом исследований. Д-р Лихтер занялся исследованием мороженого и пришел к выводу, что его надо показывать на рекламе не в виде аккуратно разложенных пакетиков, а обильными порциями на тарелках или в вазах, потому что здесь потребитель может утопить свой рот в вожделенной сласти.
У меня начали дрожать ноги и руки, шея и спина затекли, а про ноги и говорить нечего. Я конечно же не мог даже посмотреть в окно. Все замуровано. Живой пресс. Теперь наверно вы понимаете, что это клаустрофобия, которой я неожиданно улыбнулся. В них были те же самые цифры. И стало совершенно очевидно, что в ближайшие сто лет поработать у меня не получится.
Итак, мое состояние меня беспокоило: я не мог толком ни пить, ни есть. В перерыв я вышел на улицу пройтись. Увидел несколько примитивных телок с сексоделичными попками, а сиськи одной сучки как заноза в глазу мучили в их руках Жар-жопами. Селин миллион раз был прав, когда говорил о холеных телках богачей. Я никогда не был богат, но и беден особенно тоже не был. Не знаю что меня бесит больше. 24 раза в сутки я объявляю войну всем… всем… и в первую очередь себе. Но капитулирую не напав. Думаю, я просто не вижу выхода из сложившейся ситуации.
Вернулся ни жив ни мертв. Бабахнул чаю и – звонок – вызывают к шефу. Новое задание. Так они меня закопают думал, что когда-нибудь мне придется на равных бороться с нелепицей. Я приканчиваю дни точно так же как дни приканчивают меня. Как только вечер мы оба валимся без чувств.
Нет ничего хуже фазанутой телки.
Я постоянно вижу барыг с трепыхающимися предчувствиями. Словом, все вокруг меня кружилось, и я не мог найти себе подходящей скорости. Пришлось вставать и ехать на работу. По дороге в транспорте он все думал как же делать тату неграм.
There burns the flame of love и стишок “в оконном стекле отражаясь по миру идет не спеша хорошая девочка Лида. А чем же она хороша?”. Сдохнуть единственный выход – самовзорваться и если бы я смог потом его просмотреть я бы обязательно проделал этот трюк. И вот яяяяяяяяяяяяяпишу всем литературным обществам и ни одна сука не откликнулась а я ведь гиб а ведь я и сейчас гибну я думал мы делаем общее дело я думал мы одной крови нет нет нет нет нет больше никому из этих говнюков лошадиных силах какому-нибудь скакуну с ипподрома даже более я работоспособен как вол и я не напишу а ведь некоторых из них я уважал теперь я могу с легким сердцем послать всех их на *** я устал теперь меня не остановишь я включаю турбинные двигатели на них я улечу так далеко что меня хер найдешь теперь я совершенно один это есть мой последний никакой пощады к врагам рейха я плевал на условности и запреты я сам по себе и забил я на всех кто впоследствии будет восхищенно говорить обо мне с кафедры какого-нибудь педофилфака, готов работать я готов делать что для меня ппротивоестественно этот катастрофа ****ь я писал почти всем издательствам почти всем литературным журналам и институтам.
Фраза из книги. Временное снятие запретов порождает злодеяния, куда более страшные, чем те, что возможны в обществе, совсем не знающем морали в ее развитых формах.
В результате смены орбиты, на которой она обычно – уже почти полчаса – вертелась, произошло нечто вроде министыковки. А именно: ее грудь целиком уложилась мне на ладонь. фашистка гребаная! Я ее попытался вращать, но она стала вдруг вырываться из моих рук. Все это потому что я попытался запустить ее жопу как искусственный спутник или хотя бы воздушный змей.
Из надежных источников мне было сообщено, что кто-то уже изучил сводки и принялся за свой скорбный труд и дум высокое стремленье. В качестве географической справки – ее живот представляет собой еще не остывшее вулканическое ощущение. Смотрю ей в лицо. Ни малейшего колебания – полная уверенность. Я помедлил еще секунду и невзначай запустил свою руку в эту заповедную зону. Когда скоро настанет конец операции, а за разрядкой может последовать новое нападение. Я еще раз внимательно слежу за ее пятым даном у-шу. Несколько пердунов с полными сумками сходят, пробираясь через непроходимые человеческие заросли. Наконец они вылезли и, закрывая за собой дверь, в последний раз посмотрели в сторону утробы. В утробе все молчали. Надо сказать, что она имеет чемпионский титул в экстремальных гонках типа “Кэмл Трофи” и вместо метлы. Не так быстро. Она уже собиралась сходить. Я за искусство, которое развевается, как флаг, в которое можно высморкаться, как в носовой платок.
Я за искусство, которое можно надевать и снимать.
Я автоматически допиваю чай.
Art Rock
Я заранее отпросился и поэтому мог спокойно уйти с работы, фактически даже не приступая к ней. Мало-помалу, я привыкаю пропадать на улице, когда плетусь нарядившись в галстукобрюкосорочку. Не найдя себя нигде, я начинаю понимать, что стал легендой, чем-то вроде Джеймса Джойса.
В галстуке, турецком, но замечательно загримированном под итальянский, и брюках из прекрасного итальянского материала, а также в туфлях великолепного добротного местного пошива, но итальянской кожи, во французской сорочке с чудным коротким рукавом. Где кислый старик эпохи раннего палеолита рассеянно расспрашивает меня о моем образовании и социальном положении. Отдав дань своим служебным обязанностям, он протягивает мне договор: что такое хорошо и что такое плохо. Мне стало безразлично. Из глубины моей психики на миг показался страшный лик чудовища смирения. Он всплыл на поверхность, глотнул воздуха, задержал на чем-то свой сосредоточенный взгляд и погрузился вновь. Сознание сигнализирует. ДОГОВОР. Ознакомься и подпиши. Читаю… сроком на три месяца то-то в нем еще способно на блеск!). Все рассаживаются по местам. Я направляюсь в отдел кадров, в этот бездельничий вертеп. мировоззренческой … в размере драмов (60 баксов). Полтора задолбенелых месяцев рукавом. Мне стало не то чтобы плохо замирает.
После далеко не первого ужасного дня я приступил к нуднейшей сверке чисел. Обычно в колдовстве обвиняются те, с кем чаще всего возникают конфликты, т.е. особо одаренные, неуравновешенные, физически или психически ненормальные люди. Я подошел к шкафу и достал оттуда покрытый употребил местоимение дня психосоматических мук в комнату, где я обычно должен сидеть вошли. И я действительно там сидел. Как ни в чем не бывало. Мне дали какое-то механическое задание. Я сказал, что управлюсь за полдня. К моему ответу остались безразличны. И меня уже не спасет никакой зеленый чай, который в последнее время я стал еще и покуривать.
Но было кое-что, что меня спасало. Окно комнаты, в которой я сидел и притворялся работающим, выходило во двор детского сада и игровой площадки нового фешенебельного жилого дома. Ближе к полудню на площадках появлялись дети. Они играли и визжали, подавали. Мне захотелось снять на камеру эту беззаботную игру и назвать снимок “Ротко”. Что же касается игровой площадки жилого дома, то дети выходили туда погулять вместе со своими молодыми мамами. А что может быть прекрасней молодой мамы! Я часто представлял страшно и бессвязно. Какое-то отупение стучало в голове и мысли со всхлипом прорывались наружу.
Мне всегда хотелось представлять себе, что ребенок падает и разбивает себе еще жидковатую головку. Я бы стал подлежащим, а роднички на голове сделались бы сказуемыми.
“Социальная несправедливость” – падение, похожее на лопнувший сочный арбуз. Мне не было ни я задохнусь раньше, чем успею все основательно рассмотреть. Раздавались бесконечные звонки, что есть такое словосочетание.
Несправедливость – сама природа общества. Обществу нужен только один тип людей – люди, способные прямо воздействовать на установившуюся социальную конъюнктуру. Но в этой населенной бескрайней пустыне не было ни одного места для взаправду мыслящего человека, не было мест стоячих, не было лежащих, была только признаки жизни, что-то еще осталось живым в этой части вселенной. Детсадовские дети выходили в белых одинаковых панамках и белых трусиках. Дети совершенно непринужденно коммуницировали одна возможность приспособиться – довольствоваться местами тех, кто в этих “воздействующих людях” видят альтернативу текущему состоянию субординационных характеристик социума. Я по своему утреннему обыкновению о чем-то думал. Может, я думал о том, что ужасно неприятно ехать зажатым.
Просить официального разрешения марихуаны - примерно то же самое, что просить смазать маслом наручники, прежде чем на вас их защелкнут, ведь боль вам причиняет нечто иное - вот почему вы нуждаетесь в траве или в виски. или в орущей музыке, включенной на такую громкость, что пропадают все мысли. или в сумасшедших домах, или в ста шестидесяти двух бейсбольных матчах в сезон. или во Вьетнаме, или в Израиле, или в страхе перед пауками. в любимой.
Обычай выбирать в своей социальной группе “козла отпущения”, на которого перекладывались грехи и беды каждого из членов, реализовывался легче всего. “Козла” никогда не искали, он находился сам. Это как мифологическая дань, которую горожанам
приходилось платить чудовищу за его невмешательство в “мир и спокойствие”. Туда где я стоял или скорее был зажат даже не проникал солнечный свет. Хотя нет, в конце ему все-таки удалось проникнуть.
Фирма, выпускавшая кетчуп, получала много жалоб на свою продукцию, но когда стала выпускать новый сорт, то сильно повысился спрос на старый. Одним исследованием обнаружено, что важнейшим мотивом при выпуске журнала служит престиж издания. Фактически же оказалось, что обычные популярные журналы имеют гораздо больше подписчиков.
Пока я презираю, я жив. Но эта жизнь безжизненна. Чтобы жить полнокровно, необходимо любить. Именно это обстоятельство позволяет мне сделать вывод, что меня еще не успели прикончить.
Никто на свете не знает, как нужно жить. Это послужило хорошим эпиграфом к последующим суточным событиям. Испытание ради лишения испытания. И в самом деле. У каждого человека свои, не похожие ни на чьи, ошибки. Воспроизвести ошибку в точности невозможно. Само содержание ошибок, интерпретация их негативности, стремление их исправить не могут дублироваться. Поэтому не нужно слушать ничьих советов: поступать надо так, чтобы добиться своего.
Это уже обнаженная от всяких теорий человеческая личность, в основе своей аморальная, но зато в своем бесконечном самоутверждении и в своей ничем не сдерживаемой стихийности любовных страстей, любых аффектов и любых капризов доходившая до какого-то самолюбования и до какой-то дикой и звериной эстетики.
Много людей. Магазины. Заплеванная правда дня. После нескольких часов местами напряженной работы, я вышел на перерыв. Баобабы со скрипками и нотной папкой под мышкой. Мудаки в солнцезащитных очках. Вернулся ни жив ни мертв. Бабахнул чаю и – звонок – вызывают к шефу. Новое задание. Так они меня закопают заживо. Никогда не думал так назвать. Пошел в туалет набрать воды. Пришел. Большую часть ****ства творила какая-то баба… Юля… не помню… словом, ****ым-****о. Все они пидеры, о трех головах типа Змея Горыныча.
Итак, мое состояние меня беспокоило: я не. Сел за работу. Посидел. Решил размять ноги – встал постоял. Потом меня словно осенило, мне придется на равных бороться с нелепицей. Я приканчиваю дни точно так же как дни приканчивают меня.
Женщин, ожидавших начала лекции, попросили посидеть в двух залах, из которых один был обставлен по-современному, а второй - по-старинному - роскошной стильной мебелью, богатыми коврами и т. п. Почти все из них заняли старинный зал, но на вопрос, который им больше понравился, ответили, что современный.
Мистер Т, появившийся в самом начале романа, на поверку оказался самым обыкновенным засранцем. Надо сказать, что у нас был один научный руководитель. Так мы и познакомились. Я гремел в универе и до того как попасть в банк он был со мной очень вежлив и обходителен. Как только я оказался в этом банковском долбоебстве, он полностью переменил свое отношение ко мне. Так как фактически получалось так, что вроде в банк меня привел он, ему вдурилось в голову, что я ему должен. Может я и в самом деле немного ему должен – все-таки теперь у меня есть деньги на книги и диски, и я всегда могу выпить кока-колу и пожрать понравившийся мне гамбургер. И через месяца два он пришел за оплатой долга. Она сказал, что какому-то его другу нужно написать стратегической план банка. И что это нужно сделать за считанные дни. Я позеленел, но все же пошел после работы с ним. Его другом оказался председатель небольшого карманного банка. Судя по всему бывший футболист. На полках в его кабинете можно было заметить самые дорогие и престижные книженции по банковскому делу. А между книгами и полками виднелись футбольные мячи и прочие причиндалы. Мен было просто ***во. Хотя хуево никогда ПРОСТО не бывает. И с этого дня я начал понимать что суковость может проявляться даже тогда, когда на лице ее реализатора от нее нет и следа.
Я начал издалека и вряд ли пришел бы к этому, если бы не тема, которая не дает мне отойти ото всего что сердцу мило. Итак лекция, о которой пойдет речь несколько ниже, была: чем жестче судишь, тем легче прощаешь. Так, пришлось к слову. Ибо теперь в моих именно об этом. Мне вообще не хочется говорить. Все дело в том, что человек от природы говорит всегда. “Человек говорит всегда” – вот новый лозунг телемской обители. Может, и в самом деле не информировать окружающий мир. фашисты гребаные! Я смотрел в и не моей недоверчивости ко всему, включая литературу, и тому агностицизму, саморазрушающиеся пьесы Жан-Поля Сартра вначале молчали, а потом не давали мне вставить слово. Я увидел, какие они злые, и мне стало и громко страшно.
Много воды утекло с тех пор, как я перестал писать роман, который скорее всего никогда не будет дописан по причине моей особой чувствительности к музыкальным мантрам.
У нее на щелке настоящие колки. Она позволила мне настроить на свой лад, а как только я ушел она все переналадила заново. Ну и хитрюга.
Основная часть работы уже проделана. Теперь остается внедрить наших сотрудников в среду. Как вы на это смотрите мсье комиссар? Он учел критику и в целях популярности шоу переделал финал.
Около полугода назад, когда я взялся писать эту главу у меня стрельнул у отца Мы узнаем их из миллиона. Самодостаточный фильм, который можно забыть в кинотеатре, как рекламный проспект. Я думал, духота или мерзлота или глобальное потепление или кризис но достаточно протянуть руку - и вещи заявят о себе со всей бестактностью.
Отождествлению пришел конец. Думаю, что широкие брюки и майка скроют это недоразумение. Но эта сука заметила, и даже проскулила, что мол я засветил бельишко. До сих пор не могу забыть ее длинный горбатый нос, который будто до сих пор у воскресным утром меня в жопе и мешает ходить. Возвращаться в голове были совершенно друрядной долей цинизма и благородства в выдыхающемся флаконе своего юношеского настроя. Алиса повзрослела. Она закончилась так Телка $ сняла штаны и приподняла одну створку кверху. Гомер как истинный профессионал нисколько не возбудившись взял в руки одноразовый шприц и танцевал типа смеси брейк-данса и хип-хопа. И одна из мамаш моих школьных приятелей зафиксировала мои штаны, которые я некуда. Мы идем только вперед, даже когда идем назад, даже прыснул в воздух. Те., но вера в неизведанное продолжает жить. Это наша беда и наша надежда. же, как и Кристофер Робин. Но мы знаем их. хороший фильм. Главное действующее лицо – сам ты. Ты сам решаешь, что кому зачем и как. Ты планируешь действие. Ты продуцируешь ситуации. Ты продюсируешь свои проекты. Ты совершаешь zero завидев шприц потеряла сознание, упала на пол да еще умудрилась удариться башкой о батарею.
Ты представляешь – говорит он мне, - в центре города, в квартире, у столика с разложенными на нем шприцами стоит парень с зализанной назад желе шевелюрой в халате еще с синяком на лбу. Только бы не вернулись родители. Только бы не вернулись родители. И родили вернулись. Дело в том, что то, что случилось дальше наверняка было не настолько важно. В этом он не был художником.
Черте что, все люди теперь ему казались не просто людьми, но еще и потенциальными трупами. Он видел молодых баб и уже представлял как вскрывает им грудную клетку и как интересно покопаться у них в мозгах. Эта история тоже осталась незаконченной и весело попрощавшись я пошел на лекцию. Она кончалась поздно. И она мне действовал на нервы больше чем все остальное. Ибо университеты – это тюрьмы образования, это заводы просвещения, это самая татуировать черным по черному. Нужно искать что-нибудь беленькое, иначе хана. Негры татуируются наверно чаще чем ходят в туалет. И еще одно в последнее время он периодически подрабатывал уникальная форма рабства – ненависть к которому порождает еще большую необходимость расстаться с свободой навсегда.
Домашние хозяйки, получившие на продолжительную пробу три пакета с моющим порошком, нашли между ними существенную разницу. Порошок в желтой упаковке показался им очень сильным, разъедающим белье, в синей - слишком слабым, оставляющим белье грязным. Наилучшим признали порошок в сине-желтой упаковке. На самом деле порошок во всех упаковках был одинаковым.
Я видел эту девочку всего два раза. Но этого полностью хватило. Томный нежный детский взгляд, рюкзачок с висюльками. Ей было где-то около двадцати. Я собирался с ней познакомиться и чем черт не шутит замутить с ней по-серьезному. Разве я знал, что она вычислит все мои мотивы.
Не хочется делать ничего. Мои силы на пределе. Я постоянно выхожу из себя и теряюсь в непрестанном хаосе. Мотаюсь по разновеликим запаниковал, а они смеялись. Не знаю, что со мной творится. С одной стороны я терпеть не могу жлобов с туго набитыми кошельками, а с другой я прекрасно понимаю, что имея деньги я обретаю независимость. Грязное все это делодиагоналям и траекториям. Меня раскачивает. Нет сил остановиться. Нет сил бежать дальше. Нет сил искать. Хочется только находить. Находить. Находить. Не предпринимая сколько-нибудь значимых усилий. Валяться в грязи, забываться, отключаться, пренебрегать, и в то же время – находить. Без различий в днях и ночах. Без различий во времени года или длительности дня. Я буду говорить. Я буду просто говорить. Ибо это единственное, что еще осталось у меня динамичным.
Именно в любящих действиях матери оформляется первое движение ребенка, первая “позиция” в мире, которые расцениваются как поступки его действия. Впервые ценностно и осмысленно ребенок начинает видеть мир и себя как бы глазами матери и даже говорить о себе начинает именно в ее эмоционально-волевых интонациях, как бы лаская себя этими самовысказываниями. Он говорит: “моя головка”, “моя ручка”, “мне хочется бай-бай” и т.п. В этих высказываниях он определяет себя через мать, через ее любовь к нему, как предмет ласки, поцелуев, он как бы ценностно оформляет себя ее объятиями и ласками. Эта с детства формирующая человека извне любовь матери и других людей на протяжении всей его жизни уплотняет его внутреннее тело и не дает ему, правда, интуитивно, наглядного образа его внешней ценности, но делает его обладателем потенциальной ценности этого тела, могущей быть реализованной лишь другим человеком.
Это вполне можно назвать инвестициями. Это вполне можно назвать разновидностью ценных бумаг (ну, в данном случае - людей). Нет благосклонного отношения к человеку без надежды на дивиденды в будущем от проявленного в нем участия. Чего только нельзя сделать имея необходимое количество денег. Я могу недоедать и строить из себя великого мученика, но могут ли про меня сказать, что я проявил свою силу и обеспечил себе достойное человека проживание.
И под грузом всех этих на те же кнопки, движусь наверх как и почти две недели назад, несу с собой в сумке те же самые скучнейшие книги и настраиваюсь на разговор о тех же самых вещах. В комнате все так же жарко (кондиционера нет), все те же мухи (я их уже начинаю разли размышлений я вот уже в сто пятый раз открываю дверь главного входа. Я подхожу к лифту, нажимаю часть по повадкам), встречаю по дороге тех же людей, с одними здороваюсь, с другими нет, иду в самый конец коридора и исчезаю за одной из дверей. Я на месте. Разгружаюсь. Несколько книжек из славной кучки натасканных моей матерью экономических книг (для расширения моего профессионального кругозора). Включаю компьютер. Те же таблицы и диаграммы. Хотя нет – появилось что-то новенькое. Это новенькое стало старым наличие сложного производства и разветвленной инфраструктуры. Да разве может на такой барахолке наступить конец света. Не дай бог мне дослужиться до президента ядерной державы уже самим фактом своего появления. Здесь все старо, все ветхо и Дело наверно в том, что на самом деле все красивые телки – как только я их увижу – автоматически инсталлируются мне в душу. С каждой новой телкой содержание моего бессознательного безжалостно и самым наглым образом апдейтируется. На адском браузере души есть всего лишь одна автоматически загружаемая домашняя страничка легко, строить – сложно. Как мы забыли о народных мудростях. Народ мудр. Вы разве не слышали, что народ добр и мудр. Разрушать нисколько не легче, чем строить. Любое разрушение естественный результат построения. Прежде чем что-то построить, нужно что-то разрушить. Кто разрушает построенное, тот признает силу своего неповино, и эта страничка не более чем просмакованные в маниакально-депрессивном ключе прелести последней запавшей мне в память ссссссучки.
утилитарно, все конформистично и меркантильно. Давайте представим себе, какое это благо – наличие финансовых институтов. Я не упустил бы такого шанса. Я бы плюнул на кондитерские сказки о созидании. Сегодня стратегические ориентации развития общества принимаются исходя из технических возможностей, а не из жизненных интересов людей. Разрушать вения и полностью отдается ей в надежде обрести заветную долю разрядки. Искать нужно не здесь. Ведь наиболее распространенное человеческое занятие – строить построенное, рушить разрушенное.
И если еще в прошлом тысячелетии, чтобы сделать что-то значительное, необходимо было высечь храм в скале, то сейчас единственно релевантным занятием становится построение песочных замков.
Мне очень хочется пить. Я достаю из шкафа затхлую воду и, превозмогая себя, отхлебываю накладывались одно на другое. Я спешно поднялся быть оптимистом я сотни раз упрекал себя несколько глотков. Жажда убежать ото всех а сегодня происходит что-то странное мне хочется прибежать ко всем ко всем утолена. Но так ли это было важно – напиться чем попало. Жажда сменилась тошнотой.
прибежать как собака как приблудный пес перемежая свое беззащитное тявканье исполненностью устремлений
за то что я сдерживаюсь перед самым тем как слететь с поезда общественной активности не знаю
Я просто включил свой рабочий компьютер и замер в задумчивости.
Черт для Бахтина веселый амбивалентный носитель неофициальных точек зрения. Я объявляю войну всем. Это мой манифест. Если бы хоть что-то спасло меня в эту минуту. Но нет! Спасения нет. Я обречен на медленную смерть. Смерть неуправляемую. Смерть беспощадную. Смерть великодушную. Еще несколько дней назад я волновался и не знал, что мне нужно. Но только теперь я это понял. Со всей очевидностью и д банковским зданием. Нет больше моих сил терпеть. Я хочу всех. И поэтому
Меня позвали к Шефу. Она загрузила меня за мою нерасторопность и строго-настрого наказала мне подготовить к понедельнику отчет. Я был и так взволнован до предела. Еще не хватало чтобы она на меня пердела. Я
Во мне назревает ядерный взрыв. Который, по всей видимости, не оставит во мне ничего живого. Только биение сердца. Биение сердца. Биение сердца”. сих пор не могу прийти в себя. Что я в такой ситуации деться. Если бы я был ребенком, то наверняка наложил бы в штаны, на том дело и порешилось бы. Но теперь, когда ясно представляешь окружающее со всей откровенностью здесь делаю! Вот вопрос, который было бы естественно задать в тот момент. Но я потянулся, зевнул и стал копаться во всевозможных счетах. часа с полтора. Не мог найти себе места. Абсолютно не представляю себе, куда можно дерьмо, вряд ли что-то может пойти благополучнее, чем у меня. Слишком малое может удержать умного человека от безумия. Он может только промолчать, ибо все мы прекрасно знаем, какой ценой дается глубинное знание, какой ценой дается извилистый выход свободы из неизлечимо рабских человеческих сердец. Ой, что-то мне не хорошо непоправимые действия. Ты тобы строить; человек строит, чтобы рушить. Думаю, что в этой жизни нам так и не дадут пожить.
Можешь расплатиться за одно и за другое, а можешь вовсе спалить все к черту, исподволь наблюдая за своим разыгравшимся настроением. Нездоровый блеск в глазах и занозовопросы в мозгах. Метахроника. Время – надвремя – подвремя. Появиться из ниоткуда и исчезнуть в никуда. Рабствориться, кануть в лету, сдохнуть, махнуться коньками, дубануться, приказать долго брить. На глазах совершается вандализм: человек рушит,
Вчера был особенный день, просто ненормальный. Началось все с того, что я, строго говоря, весь день не находил себе места. И мне казалось, что что-то должно со мной произойти, что-то ное дыхание. И я уже почти совсем забыл о времени. Но я помнил о том, что ее работа заканчивается в шесть. И я, даже не отпросившись у Шефа, отправился на встречу с ней. Ни о какой что может изменить мою жизнь, изменить взгляды на привычные и уже начинающие раздражать вещи. В маршрутке я не встретил ни одного знакомого, ни одного симпатичного лица. Угрюмая встрече, естественно, мы не договаривались. Я просто рассчитывал встретить ее по дороге. Так как она живет на той улице, по которой я каждый день прохожу возвращаясь домой. Я шел, всматриваясь в каждое женское лицо по обе стороны дороги. Я словно наглотался воды. Меня слегка подташнивало, может от какого-то предвкушения. Или предчувствия.
Вы бы наверно удивились, как я пишу данный роман. Я написал всего страниц семьдесят. Это основное – база. Я закупориваю роман на довольно длительный срок, и когда он уже достаточно побродил, я достаю его из погреба и подаю словно дорогое вино миллионолетней выдержки человеческой истории. Достаточно сказать, что я не знаю, сколько лет человеку, но это нисколько не важно, когда речь идет о найме на работу с последующей реализацией труда дошло наконец до окончательной стадии своего развития – разделения личности. Что-то должно произойти. Когда-то я даже был уверен в этом. Когда-то, но не сейчас, не сейчас. Сейчас это все в прошлом. Я нисколько не удивлюсь если ничего не произойдет. Если по рыночным ценам своих чисто человеческих качеств, как положительных, так и отрицательных. Причем, заметьте, что реализация негативных качеств своей натуры намного благородна по своей природе, нежели теплота сердца, выставленная на продажу и включенная в конечном итоге в счет. Длительная маскировка всегда приводит к тому, что без стало в наши дни самым обыкновенным безумием. Разделения бы было возможно вернуть Христа, то вряд ли он по популярности превзошел бы голливудских звезд. На фоне эксплицитного обожествления человека идет имплицитное очеловечение бога. Интересно, если было бы возможно склонировать Христа, оказался ли клон богом? А может бог и есть клон. Религиозная тема, которая так или иначе проступает в моих свободнохудожественных мыслительных актах суть результат моих бесконечных поисков бога. Ходит ли бог в туалет?
Человек всегда нуждался в боге. А бог всегда нуждался в людях. Не случайно бог всячески помогает тем, кто в него верит. Но особенно он помогает тем, в кого верит он сам.
маски вас перестают узнавать, принимать, уважать, ценить, а главное – любить. Когда я говорю о человеческих качествах в условиях потребительского общества, общества готовой продукции и пищевых полуфабрикатов. Начинать и заканчивать что-то самостоятельно
Словом, все вокруг меня кружилось, и я не мог найти себе сколько-нибудь спокойного пути. Она ни разу со времени нашего знакомства мне не позвонила. Но последние выходные я звонил ей каждые пятнадцать минут. Говорили, что она вышла еще утром и неизвестно когда вернется. Ее родители несколько раз переспросили мое имя. Ее брат тоже, в свою очередь, не преминул осведомиться. Я даже подумал, если я пройду всю улицу, а ее не увижу, то обязательно зайду в книжный магазин на углу и буду выжидать. Лучше бы так оно и произошло. Наконец вдали показалась она. Она улыбалась. Я подумал – О.К. – “клиент как в сейфе”. Вдруг люди, закрывшие ее от меня, слегка расступились и среди них я увидел ее в компании с. Это был парень. Явно не открывавший ни одной нешкольной книги. Он говорил с ней резко и, как мне показалось, довольно грубо. Она была на седьмом небе. И надо сказать, что увидела меня она лишь тогда, когда я подошел к ним вплотную. Она страшно испугалась. Даже побледнела. Но отвела голову и сделала вид, что видит меня в первый раз в жизни. Я стоял, как оглоушенный. Немного спустя я набрался сил, усмехнулся самому себе и пошел дальше. Но грязное, омерзительное разочарование еще громыхало во мне. Блекло, блекло, блекло. Мимо меня проплыл фонтан, затем еще что-то. Я перешел дорогу, прошел несколько шагов и вдруг услышал, как меня зовут: “Эмо, Эмо!”. Я решил, что схожу с ума и стремглав бросился к остановке.
Сидя она была такой красивой. У нее была добротная недюжинная грудь при изящных чертах лица и бедра крутые как американские горки. Она подставляла под мою свисавшую с дипломата руку свои коленки. Я уже во всю почувствовал материальность и силу ее округлостей. Она подалась назад и сделала вид, что ей не за что держаться. Потом ухватилось за торчавшую за нами железяку. Мы ехали лицом к публике, поэтому я не мог скрупулезно осмотреть и затем подвергнуть жесточайшему анализу поверхность Марса. Она так прекрасна, эта красная планета. В результате смены орбиты, на которой она обычно – уже почти полчаса – вертелась, произошло улеглась. Капитан велел свистать всех на верх. Шоу с небольшими кисками решило продолжаться. Теперь я решил избрать другую стратегию. Теперь я просто стал держать ее на весу. Я почувствовал какой-то ток энергии снизу, я узнал этот древний язык – это одобрение. нечто вроде министыковки. А именно: ее грудь целиком уложилась мне на ладонь. Я ее попытался вращать, но она стала вдруг стала вырываться из моих рук. Тогда я стал ее уговаривать, я буквально валялся в ногах этих грудей, вымаливая себе и своей руке прощение. Буря Я стал ее аккуратно щекотать. Даже не щекотать, а почесывать. Ангоровый кот ее грудей перевернулся на спину и выпятив живот стал довольно мурлыкать. Я скользнул к животу. Для этого маневра мне пришлось отозвать несколько батарей, воюющих на армада. Из надежных источников мне было сообщено, что скоро настанет конец операции, а за разрядкой может последовать новое нападение. Я еще раз внимательно изучил сводки и принялся за свой скорбный труд и дум высокое стремленье. В качестве географической справки – ее живот представляет собой еще не остывшее вулканическое плато. Плацдарм освободили – можно проводить учения. Волнение пробирает меня, я уже совсем продрог. У-ууууууу. Ее рука, переходя к другой железяке, хватает меня за задницу. Странное ощущение. Смотрю ей в лицо. Ни малейшего колебания – полная других фронтах и защищающих своего фюрера с не меньшей прытью, чем то что сейчас дышит подо мной и настырно пытается вкусить чего-то другого, помимо автобусной поездки. Непобедимая уверенность и самообладание. Йога какая-то. Первые остановки нашего квартала. Несколько пердунов с полными сумками сходят, пробираясь через непроходимые человеческие заросли. Наконец они вылезли и, закрывая за собой дверь, в последний раз посмотрели в сторону утробы. В утробе все молчали. Надо сказать, что она имеет чемпионский титул в экстремальных гонках типа “Кэмл Трофи” и пятый дан у-шу. Потому что то, что она продемонстрировала перед растерявшейся публикой, невозможно передать теми жалкими возможностями, которыми мы уполномочен пользоваться. Думаю, что в нашем следующем репортаже нам удастся узнать несколько больше о всех захватывающих секунду и невзначай запустил свою руку в эту заповедную зону. Она или уморить с голоду. испытаниях, на которые тем не менее представители экипажей пошли добровольно. Когда выходил последний пердун и она отвела ноги, чтобы освободить ему дорогу, передо мной открылась восхитительная долина, изобилующая всевозможными яствами и дикими свежими плодами. Плодоносящая задница. Какая красота проступает через все эти многознач звериной компании медленно угасает наше благоразумие, пусть все сдыхают всплывая лапками кверху, все было предрешено заранее – мне никогда не разделить с ними своего бытия.
В себя я пришел только вечером. Ничего не помню наверняка. Сумбур. Залил стакан кипятком и добавил заварки. В эту ночь мне обязательно понадобится что-то тонизирующее. Нет сил. Я автоматически допиваю чай.
“Я за искусство, которое можно курить, как сигарету, которое пахнет, как пара ботинок.
Я за искусство, которое развевается, как флаг, в которое можно высморкаться, как в носовой платок.
Я за искусство, которое можно надевать и снимать, как штаны; которое изнашивается до дыр, как носки; которое можно съесть, как кусок пирога; или с презрением отбросить, как кусок дерьма”. Эти слова Клаэса Олденбурга с самого вчерашнего вечера кружили у меня в голове. Это была новая книга из ительные складки, вынуждающие думать, думать, думать… Я помедлил еще И пусть в этой библиотеки – “Социология искусства и модернизм” В. А. Крючковой. Одна из глав этой книги называлась – Искусство и “современное видение”. Пьер Франкастель. Франкастель выделяет три основных компонента современного социального мироустройства: наука, техника, искусство. Так уж получилось, что это оказалось про меня. Я – ученый, инженер, художник в одном лице. Не случайно о судьбах искусства я задумался в тринадцатый день своего пребывания в Конторе. Я обдумывал массу новых волнующих меня вопросов. Я был очень далек от составления новой методики оценки финансового состояния коммерческих организаций. Но на работе в этот день я в лифте (уже завтра) я изучил ее досконально и заметил в ней гнусную манеру поправлять волосы. К тому же у нее было что-то не то с ногами (назавтра она наденет короткую юбку).
Psychedelic
задержался допоздна. Не знаю, оттого ли я задержался, что наткнулся в интернете на сайт Филиппа Соллерса, или же из-за смутной мысли о том, что ко мне после рабочего дня (когда уже почти никого в здании нет) может заскочить некая девица N с прекрасными бедрами. Но позже
Я заранее отпросился и поэтому мог спокойно уйти с работы, фактически даже не приступая к ней. Мало-помалу я втягивался в работу все полней. Иногда перед сном я уже обдумывал некоторые детали предстоящей работы, домысливал их после ужина или на досуге, когда я сам по себе. Разница между мной ДО и мной ПОСЛЕ очевидно обнаружилась, когда я заметил в рера с не меньшей прытью, чем то что сейчас дышит подо мной и настырно пытается вкусить чего-то другого, помимо автобусной поездки. Непобедимая армада. Из надежных источников открываю себя, и в тысячный раз убеждаюсь, что мне себя не понять. У меня Если бы Маркс был бы еще и художником, он бы никогда не на верх. Шоу с небольшими кисками решило продолжаться. Теперь я решил избрать другую стратегию пропагандировал коммунизм. Коммунизм начинается в индивидуальной зависти, а кончается в стадном пес-симизме. появились кое-какие деньги. Теперь я могу спокойно зайти в магазин и выбрать нужную мне книгу. Я могу пойти направо и налево, я могу заночевать где- вырываться из моих рук. Тогда я стал ее уговаривать, я буквально валялся в ногах этих грудей, вымаливая себе и своей руке прощение. Буря улеглась. Капитан велел свистать всех. Теперь я просто стал держать ее на весу. Я почувствовал какой-то ток энергии снизу, я узнал этот древний язык – это одобрение. Я стал ее аккуратно щекотать. Дсебе новые, карьеристские, устремления. Раздражение таилось во мне и было направлено на самого себя. Мне некуда было скрыться, не на кого пожаловаться. Я в тысячный раз пришлось отозвать несколько батарей, воюющих на других фронтах и защищающих своего фюаже не щекотать, а почесывать. Ангоровый кот ее грудей перевернулся на спину и выпятив живот стал довольно мурлыкать. Я скользнул к ее животу, который неожиданно выпорхнул и летал по всей квартире и который некоторое время спустя я прикончил. 9:15. Я выхожу из здания банка и медленно но уверенно направляюсь к остановке, сажусь в Рабстворить в себе студенческая привычка) и подъезжаю к университету. Иду в корпус Аспирантской Школы. Беру экзаменационный протокол. Поднимаюсь в актовый зал, где назначено проведение стресс. Обкорнал несколько рок-н-роллов и пошел к своему привычному в этой вооружившись респектабельным кейсом. Мне это нравится. Мне это нравится в миллион раз больше, чем богемный вид какого-нибудь задрипанного “самохудожника”. Не рассаживаются по местам. Экзамен начинается. Сначала на “подиум” сельскохозяйственный автобус (экзамена. Пока человек пять-шесть. Черный одинокий рояль. Сажусь, пробую никто не выходит. Потом появляется Супержир найдя себя нигде, я на аудитории месту. Через пару минут входит господин Академик собственной персоной. У него недобрая ухмылка и проблемы с простатой в лице. Я понимаю, что иду на красный диплом и неприятности мне вовсе не к чему. Думаю, что Академик тоже блестяще понимает это (если что-то в нем еще способно на блеск!). Все.
Человек как консерва. Мне не давал покоя Уорхол со своей тиражностью. Все мы законсервированы. В нас законсервированы мечты, желания, чувства. Мы ходим и даже не подозреваем, что срок нашей годности может быть уже давно прошел. Но нет, мы даже знать не хотим об этом. Потому что нам так нужно, чтобы нас кто-то открыл. Чтобы нас кто-то попробовал на вкус. Чтобы мы стали употребляемы, и употребляемы в катастрофических размерах.
Полтора задолбенелых месяцев мировоззренческой пытки. Сознание сигнализирует. Сознание замирает. Сознание противопоставляет.
Все случилось так же неожиданно, как обычно это бывает в жизни. Я прогуливался по городу и мурлыкал себе под нос старые и волшебные песни (кажется, это были “It’s only rock’n’roll’” и “Whole Lotta Love”). Меня предупреждали, что. Но я не послушал. Мне было спокойно (во всяком случае, так я привык называть свое обычное расположение духа).
Да ладно, мэээээн, дело не только в том, кто кого, а скорее в том, кто куда, и сколько.
Спасибо, мэээм, я не забуду.
Никто не знает, как следует жить, но есть кое-кто, кто знает, как можно выжить. К таким людям всегда не пробьешься. “В чем причина вашего успеха” – вот замена ренессансному “быть или не быть”. И если сравнительно недавно основная часть вопросов была направлена вовнутрь, то теперь все вопросы направлены вовне. Современный человек вопрошает к самому себе только потому, что считает себя таким же посторонним, как и другие.
Ночной город. Я шел по улицам и смотрел по сторонам, пытаясь запомнить каждое даже незначительное изменение. Все менялось прямо на глазах. Вот вдоль дороги стоят queens of the highway, подальше возле торгового центра менее мобильные сучки, а вот навстречу идет высокая стройная пипка со своем ебоотцом, но у нее точно плоская жопа, это видно по ее глазам. Вот я вижу кучки парней, мечущихся взад и вперед как на вокзале. Никогда я не видел так много человеческого товара. Когда несколько лет назад я говорил о всеобщей товаризации человеческих отношений, меня никто не хотел слушать. Но что происходит сейчас, когда наиболее красивые и наиболее многообещающие телки в поисках красивой жизни пренебрегают своей неповторимостью и надевают себе на шею поводки своих доебистых пузатых хозяев. Феминизм? Да он вымер еще с первобытным
матриархатом. Никто не может отрицать товаризацию женской, т. н. слабой половины. Возможно эта тенденция была всегда. Но тогда - что нужнее женщинам? Ради уюта и комфортабельной благоустроенной жизни они готовы быть самыми последними шлюхами. Они гордятся своими достижениями, точнее
****одостижениями. Они научаются управлять их управляющими. Есть два варианта: либо инициатива полностью в ее руках, либо она теряет инициативу, а следовательно и всякую надежду на регулярный легитимный (или полулегитимный) секс. История всех до сих пор существующих обществ была историей борьбы за ****у. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов.
Я смотрел вниз и мне казалось, что мне все семьдесят и что моя песенка спета и что в этом “золотоносном” хлеву я задохнусь раньше, чем успею все основательно рассмотреть. Раздавались ись дети. Они играли и визжали, подавали признаки жизни, что-то еще осталось живым в этой части говорят, что есть такое словосо биологического естества. И мне всегда хотелось представлять себе, что ребенок падает и разбивает себе еще жидковатую головку практиканток. У нее была жопа редкой красоты. И я запал на ее постоянно циркулирующий у меня перед глазами денно и нощно в быдни и выгодные метазад. Она заговорила первой. Инициатива шла из хлюпающих глубин нерасторжимого единства ее гипергуб. У любой забойной телки. Роднички на голове сделали бы падение похожим на четание.
Несправедливость – сама природа общества. Обществу нужен только один тип людей – люди, способные прямо воздействовать на вселенной. Детсадовские дети выходили в белых одинаковых панамках и ббесконечные звонки люди бегали по кабинетам “жизнь” кипела. Но в этой возможных уровней социального статуса, а в качестве приманки для закабаления тех, кто в этих “воздействующих людях” видят альтернативу текущему состоянию субординационных характеристик населенной бескрайней пустыне не было места для одного взаправду мыслящего человека, не было мест стоячих, не было лежащих, была только одна возможность приспособиться – довольствоваться местами подлежащими.
“Социальная несправедливость” –установившуюся социальную конъюнктуру. Этих людей общество особо ценит, но не в качестве демонстрации социума.
Я познакомился с одной из наших губы являются линком к ****о****е, а ****о****а – линком к губам. Все так взаимосвязано и запутано, - диалектика, мать ее. Я пошел за ней в туалет – типа набрать воды. Потом схватил ее за попку. Она что-то пролепетала и схватила меня за член, чччерт еще немного и я остался бы без своего октанового числа. Влажные трусики и кожа. Она сунула свой рот в мой. Мне кажется она хотела всем телом влезть в меня, как одна сраная кошка в фильме ужасов. Я нащупал ее щелку и стал кусать ее соленоватую от пота было не заплакал. Она полностью управляла мной. Я пытался держать ее на весу за Может, я думал о том, что ужасно неприятно ехать зажатым, когда вокруг нет ни одной панды (с приснопамятных времен возбуждающих меня лиц женского пола я называю пандами). Никаких прикосновений, сплошная пресная душегубка. Постоянные пробки обмякшие майку в области груди. Я не привык насаживать в туалетокабинках. И мне стало так себя жаль, что я чуть заднещечки. Но я же бля не культурист. Она выскользнула и чуть не свалилась в гниющее в очке дерьмо. Это была какая-то ****ая именно ебаная комедия. И в таких или скорее был зажат даже не проникал солнечный свет, вовсю бивший в ветровые и лобовые, ветковые и лобковые окна. Я по своему утреннему обыкновению о чем-то думал. на дорогах и вовсе выбили меня из колеи. У меня начали дрожать ноги и руки, шея и спина затекли, комедиях мне всегда достаются главные роли.
Справедливости ради нужно признаться, что если бы я и нежданно-ннимаете, что это ассоциации по ситуации (давление). Так вот она чуть не высосала меня из своей же собственной кожи. Она чавкала так звуч красивой, нас наверняка подумали бы, что она уписывает (!) за обе щеки торт-мороженое. Она кряхтела и мычала, а я ощущал себя зоофилом, и мне временами становилось очень страшно, хотя она и улыбалась временами, правда не знаю чему, может в тот момент я был как-то сексуальныемастерство эквилибриста, дотянулся до верхней части ее лоснящейся мякоти. В лице ее мелькнуло некотое недоразумение, е- две прекрасные разухабистые полновесные похолодевшие егаданно ни с того ни с сего сразу и навсегда она сделала мне минет. Ну и всего мне запомнились ее раскрасневшиеся ушки. Маленькие симпатичные ушки, как впрочем у всех панд. Потом норо, что услышавшие потянувшись еще немного я сломаю себе позвоно тяга портрет какой-нибудь прекрасной юной девы лет тринадцати с роскошною косой и в ренессансной манере. Тогда произошло нечто весьма интересное, о котором я потом всегда вспоминал в качестве успокоительного и успокающего (если даже между этими двумя словами есть какая-либо разница). Она была пышкой. Но такой фигуристой. Разница в написал о попках. И как-то, абсолютно случайно, неожиданно для меня и возможно для ее же самой размерах ее бедер и талии могла особенно смешон, а может она глотнула лишнего, или хочет казаться почему-то меня потянуло потрогать ее зад. И я, проявив недюжинное, то только с членом во рту. Нет ничего прекраснее лакомствующей женщины. Потом осознав, что такой тягучий и острый взгляд исподлобья. Но больше чник, мне пришлось перенацелить свое желание на ощупывание того, что у нее болталось под горлом, акрутить на палец, царапал соски, держал их на весу, разводил и сводил, отвинчивал и завинчивал. Но такое количество вспомогательных действий, вопреки здравому смыслу и еще чему-то такому же непристойному, приостановило мое желание. Словно кто-то нажал паузу. Никакого приращения, никакой прибыли. Сексуальный вакуум, либидонозный коллапс, эрекциональный спазм, - да мало ли что это может быть. Она помогла мне отойти с настоенного места и прилечь. Она гладила мне волосы, а я думал, в какое бы место ей кончить. И тут… работу, на которую
передайте, пожалуйста. Откуда-то появилась рука и всучила какие-то деньги. Я передаю деньги как мне кажется вперед, место освобождается. Я почти доехал. Как только народу поубавилось, в воздухе показалась жирная навозная была настолько приставучая, что не оставила равнодушными даже злостных стариков. Так некоторые особо беспокойные пассажиры попытались ее прибить. Но безуспешно. Муха****** виртуозно исполняла виражи. Все отмахивались как могли. И в какой-то момент мне показалось, что все в этом автобусе играют в какую-то страннулегко принять за рассвет и т.д. Оказавшись на улице, я некоторое время стоял охваченный воспоминаниями. Воспоминания были разные. Но ни одно из них не возвратило меня муха, которая к тому старому доброму укладу, которым была наполнена моя прошлая жизнь. Я говорю о жизни до пою игру, вроде волейбола. Муха, пугаясь одних отмахиваний бросалась в сторону других. Судя по всему, она уже была на издыхании. Но случайный ветер из ближайшей форточки подхватил икроаее и унес в светлеющее осеннее утро, в одно из таких утр, в которые восход вступления на работу, самую обыкновенную низкооплачиваемую берут людей с высшим образованием. И, посмотрев в сторону музыкального училища, у дверей которого музыкалился скоп панд, я смачно сплюнул на тротуар и рысцой побежал в сторону большого мрачного здания. На моих часах уже было 9:20. Я опоздал на двадцать минут. Я вбежал на работу весь в мыле. Лифт был занят. Я спешно поднялся по лестнице. Забежал к шефу. Виновато извинился. Зашел к себе, где кроме меня работали еще три человека и, теряя последние силы, грузно опустился на стул. На меня вопросительно общественной характеризующейся своей прямой вовлеченностью в социальную етыре мерзких дней. Критические дни. Прям как менструальный цикл бля. Такие дни я думаю господи дай мне силы продолжать жалкий маразм именуемый моей жизнью. Сейчас с высоты называю x-империю доходов. Хоть я всегда и клеймлю Камю за его занудство, тем не менее он прав спасти нас может только презрение. Пока я презираю, я жив. Именно мое презрение посмотрели. Я протер заляпанные по дороге туфли и включил компьютер. восьми часов. Я пододвинул стул и стал искать скаченные вчера из интернета новые порнопики. Но сквозь них просвечивали цифры. В них были те же самые цифры. И стало совершенно очевидно, что в ближайшие сто лет поработать у меня не получится.
Передо мной плыли цифра за цифрой. Я посмотрел на часы. До конца рабочего дня осталось чуть менее
******“муха” - всего лишь субъект высказывания. Можно сделать формальную замену – и вместо мухи мы можем уже говорить о, да хоть о президенте страны.
“Разделяй и властвуй” уже не действует. Теперь, чтобы властвовать, нужно объединять. И это еще начало. Это самое начало самого печального конца. Тем более что самовыражение личности не происходит без соперничества и использования других.
Каждое утро я встаю и почти двадцати пяти лет моей жизни я не могу припомнить ни одного момента, когда я бы чувствовал себя спокойно. Когда я начинал эту книгу я разделил все повествование уже стать штамповочными философские изыски неофилософов. На этом сайте можно было на пятнадцать суток по числу дней моей первичной адаптации к работе, работе в некотором смысле позволяет мне сделать вывод, что меня еще не успели прикончить
Сегодня у меня сотый выходной. Суббота. Я отсыпаюсь до девяти часов утра. По распорядку (у меня уже появился распорядок; впрочем, этого и следовало ожидать)в одиннадцать часов утра я должен быть на собрании акционеров. Первое в моей жизни посещение собрания в последние несколько дней мне приходится уделять себе, чтобы иметь солидный и в то же этими брошюрками ни жив ни мертв, но было еще во мне что-то, что говорило извне “спасибо” в Фуршет (или попросту “жратва стоя”) был слишком краткосрочным и крайне низколиквидным. фашисты гребаные! Непонравившиеся два пирожных, взятых впопыхах, я так и не смог обменять на что-нибудь время незначительный вид), надеваю, как всегда, свежую сорочку и иду. Иду и иду. Возле здания театра (собрание проводится в театре музкомедии, что, в свою очередь, не лишено некоторой доли дохлой иронии)было полно народу. Банковский бабец осматривали меня как пушечное мясо, с интересом и торопливостью на голое тело. Таких нужно внедрять только против шерсти. Через несколько минут меня вызвали вовнутрь. акционеров. Разумеется, под занавес намечается фуршет. Бреюсь и расчесываюсь (кошмар сколько времени Мне поручили раздавать годовой отчет о проделанной банком работе. Я стоял с ответ на каждый добровольно взятый буклет. Что же касается послесобранческих празднеств, то. Серее этого собрания трудно было что-либо представить. путное. В маленькую рюмочку мне налили коньяку, так как мне нечем было закусить, я стал мотаться по огромному театральному холлу. Не найдя ничего интересного я буквально через две минуты ретировался.
Ну вот, дорогие друзья, я наконец сел за компьютер и у меня есть немного времени кое-что осмыслить. Я всегда, символов. Я постоянно отвлекаюсь от задуманного мной нарративного сеанса, но сейчас я думаю, что я готов. Думаю, что мне всегда нравилось сидеть за удобным столом в удобном кресле другие мысли, и они сейчас исчезли бесследно, впрочем как и все стороны – внутренняя речь как способ осуществления коммуникативного акта с самим собой. С другой стороны – то что мы называем паралингвистика. Человек информирует нас своим поведением. Может это второе информирование на самом деле дезинформацияматериальное. Я остановился на американке, но вряд ли сейчас мне хочется говорить именно об этом. Мне вообще не хочется говорить. Все дело в том, что человек от природы говорит всегда.
Потом я встретил друга, старого закадычного друга, с которым я познакомился на дне рождении одной мокрощелки. Он был человеком авангардного склада ума, хотя и понятия не имел, что есть новое искусство, которое опасно далеко подобралось к душе. Тем не менее – он сидел на бордюре стирающимися татуировками. Теперь это было его профессиональным имиджем. Однажды когда дело шло к вечеру ему позвонила какая-то колка и заказала наколку на жопе. Она пообещала у киоска, где продавали всякую канцелярскую блевоту.
Он мне рассказал две истории.
Первая начиналась с конца, впрочем вторая тоже была не очень складная. Но его это нисколько не заботило. Он мне напоминал какого-то античного сказителя. Я слушал его певучую прокуренную речь, и мысль увлекала меня далеко, за золотым руном или еще чем-нибудь в таком роде. В и в целях шоу-бизнеса несколько разнообразил свою рабочую униформу. Он наряжался в украсив руки разнообразными щедро заплатить, и тату не долго думая пригласил ее к себе домой – крупных клиентов лучше обслуживать индивидуально и без ассигнований в общую казну. Она пришла воскресным утром может она даже собиралась повести его в музей. Он прикинулся в свою галиматью и ожидал ее в приемной. настоящий момент он работал в салоне татуировок (все же инженер!). И делал их буквально на всех частях тела, кроме гениталий. Ему нужны были деньги и иногда он брал работу на дом. Его постоянно упрекали в том, что вид у него совсем не как у татуировщика – мол, где у него свои собственные татуировки и он совсем не похож на байкера. Он учел критику Она прошла медицинский халат, который спер у матери, замазывал голову желе, закатывал рукава халата аж до плеч, заведомо в комнату, и он сразу же сообразил, что на такой жопе нажопной татуировки не сделаешь. Не жопа, а лента Мебиуса. Он усадил ее на диван и велел снять штаны. Она кокетливо улыбнулась и потянула руку к своему белью. Я вспоминаю свой выпускной бал, когда я танцевал типа смеси брейк-данса и хип-хопа. И одна из мамаш моих школьных приятелей зафиксировала мои штаны, которые я стрельнул у отца по причине их фирменности и которые доходили мне почти до подмышек. Я думал, что широкие брюки и майка скроют это недоразумение. Но эта сука заметила, и даже проскулила, что мол я засветил бельишко. До сих пор не могу забыть ее длинный горбатый нос, который будто до сих пор у меня в жопе и мешает ходить. Телка $ сняла штаны и приподняла одну створку кверху. Гомер как истинный профессионал нисколько не возбудившись взял в руки одноразовый шприц и прыснул в воздух. Телка завидев шприц потеряла сознание, упала на пол да еще умудрилась удариться башкой о батарею. отказался татуировать черным по черному. Нужно искать что-нибудь беленькое, иначе хана. Негры татуируются наверно чаще чем ходят в туалет. И еще одно в последнее время он периодически подрабатывал санитаром в морге (у него диплом фельдшера – университетская прима
Ты представляешь – говорит он мне, - в центре города, в квартире, у столика с разложенными на нем шприцами и шприциками стоит парень с зализанной назад желе шевелюрой в халате с чужого плеча да еще с наколками на руках, а под ним тощая курва со спущенными штанами да еще с синяком на лбу. Только бы не вернулись родители. Только бы не вернулись родители. И родили вернулись. Дело в том, что то, что случилось дальше наверняка было не настолько важно. Он всегда умел останавливаться. В этом он был просто художник. измерениях и с моей рукой вместо метлы. Не так быстро. Она уже собиралась сходить. О, боги, забросившие меня в этот жестокий звериный мир, проявите свою милость, приведите всех Через несколько дней его разбудил телефонный звонок. Звонили с академии, где он работал (в остальном из-за интернета). Его научруку пришла в голову замечательная мысль и ему не терпелось апробировать свои идею на текущем экспериментальном материале. Пришлось вставать и ехать на работу. По дороге в транспорте он все думал как же делать тату неграм. Он уже точка). Все люди теперь ему казались не просто людьми, но еще и потенциальными трупами. Он видел молодых баб и уже представлял как вскрывает им грудную клетку и как интересно покоп уселась на нее и стала скакать как на метле. Жопастая ведьма в сновиденческих зверей ко мне, пусть они питаются только из моих рук, пусть только в моей власти будет, одарить ли их своим вниманием аться у них в мозгах. Эта история тоже осталась незаконченной и весело попрощавшись я пошел на лекцию. Она кончалась поздно. И она мне действовал на нервы больше чем все остальное. Ибо университеты – это тюрьмы образования, это заводы просвещения, это самая уникальная форма рабства – ненависть к которому порождает еще большую необходимость расстаться с свободой навсегда. могу жлобов с туго набитыми кошельками, а с другой я прекрасно понимаю, что имея деньги
У нормального человека глаза мигают 32 раза в минуту, при сильном волнении, напряжении - до 50 - 60 раз, при расслабленном состоянии - до 20 и менее. Викар установил, что во время отбора товаров число миганий у женщин падает до 14 в минуту, что можно сравнить с состоянием транса. Женщины как бы загипнотизированы окружающим их и доступным изобилием, они не замечают своих знакомых, не здороваются с ними, ударяются о полки, спотыкаются о ящики, не видят камеры, щелкающей на близком расстоянии от них. Когда женщины, наполнив свои тележки, направляются к контрольному прилавку, картина меняется: число миганий увеличивается у них до 25 в минуту, а при звуке аппарата, выбивающего чек, и при голосе кассира, называющего сумму, - до 45 в минуту. Во многих случаях оказывалось, что у покупательниц не хватало денег, чтобы расплатиться за "импульсивные" покупки.
Я видел эту девочку всего два раза они смеялись. Не знаю, что со мной творится. С одной стороны я терпеть не я обретаю независимость. И эта независимость вовсе не та свобода о которой говорил Сартр , нетнетнет,. Но этого полностью хватило. Не силуэт, а сказка. Томный нежный детский взгляд, рюкзачок с висюльками. Ей было где-то около двадцати. Я собирался с ней познакомиться и чем черт не шутит замутить с ней по-серьезному. Вчера я ее видел с одним долговязым долбарем я переходил дорогу а они чуть на меня не наехали на крутой тачке. Я запаниковал, а это номинальная независимость, независимость имеющая свою котировку, независимость которую можно в любой момент обменять на наличные. Грязное все это дело.
Не хочется делать ничего. Мои пренебрегать, и в то той улице, по которой я каждый день прохожу возвращаясь домой. Я шел, всматриваясь последние выходные я звонил ей каждые пятнадцать минут. Говорили, что силы на пределе. Я постоянно выхожу из себя и теряюсь в непрестанном хаосе. Мотаюсь по разновеликим диагоналям и траекториям. Меня раскачивает. Нет сил остановиться. Нет сил бежать дальше. Нет сил искать. Хочется только находить. Находить. Нах быть оптимистом я сотни раз упрекал себя за то что я сдерживаюсь перед самым тем как слететь с поезда общественной активности не знаю куда это меня заведет однако я столько лет работал над тем чтобы убежать ото всех а сегодня происходит что-то странное мне хочется прибежать ко всем ко всем без исключения прибежать как собака как приблудный пес перемежая свое беззащитное тявканье и активизированной безысходностью своей сюрреалистической дададеличной исповеди это позвонила. Но сейчас я со всей многоинаковостью проявлений своей необходимости в позиционировании собственной свободы могу убито заявить что мне всегда приходилось исполнять рабские роли которые я всегда ненавидел но к которым охотно одить. Не предпринимая сколько-нибудь значимых усилий. Валяться в грязи, забываться, отключаться, она ведя сейчас свои лабораторные дневники я замечаю массу отклонений качественных отклонений вышла еще утром и неизвестно когда вернется. Время – находить. Без различий в днях кирпичики мироздания психика в тисках вкусовых предпочтений красота спасет мир красота убьет мир только в каждое женское лицо по обе стороны дороги. Я словно наглотался воды. Меня слегка подташнивало, может от какого-то предвкушения. Или предчувствия. Словом, все вокруг меня кружилось, и я не мог найти себе сколько-нибудь спокойного пути. Она ни разу со времени нашего знакомства мне не и но исполненностью устремлений чах. Без различий во времени года или длительности дня. Я буду говорить. Я буду просто говорить. Ибо это единственное, что еще осталось во мне от человека.
Алиса повзрослела. Она закончилась так же, как и Кристофер Робин. Но мы знаем их. Мы узнаем их из миллиона. Достаточно протянуть руку - и вещи заявят о себе с бесстрастной лаконичностью. Отождествлению пришел конец. Во всех нормальных и в мозгах. Метахроника. Время жизни нам так и не дадут пожить.
Вчера был особенный день, просто ненормальный. Началось все с того, что я, строго говоря, весь день не находил себе места. И мне казалось, что что-то должно со мной произойти, что-то что может изменить мою жизнь, изменить взгляды на привычные и уже начинающие раздражать вещи. В маршрутке я не встретил ни одного знакомого, ни одного симпатичного лица. Угрюмая поездка мне показалась хорошим эпиграфом к последующим суточным событиям.. После нескольких часов местами напряженной работы, я вышел на перерыв. Много людей. Магазины. Заплеванная троллейбусная остановка. Баобабы со скрипками и нотной папкой под мышкой. Мудаки в солнцезащитных очках. Толстые и Но я помнил о том, что ее работа заканчивается в шесть. И я, даже не отпросившись у Шефа, отправился на встречу с ней. Ни о какой встрече, естественно, мы не договаривались. Я просто рассчитывал встретить ее по дороге. Так как она живет на той улице, по которой я каждый тонкие суки, сволочи, грязь, смрад, падаль. Никакой постоял. Потом меня потянуло ко сну. Еле усидел до конца рабочего дня. правда, под конец открылось разрядки. Я несолоно хлебавши иду восвояси, если дыру, в которой я сижу, вообще можно так назвать. Пошел в туалет набрать воды. Пришел. Сел за работу. Посидел. Решил размять ноги – встал какое-то второе , а точнее стосорокатысячное дыхание. И я уже почти совсем забыл о времени. день прохожу возвращаясь домой. Я шел, всматриваясь в каждое женское лицо по обе времени нашего знакомства мне не позвонила. Но последние выходные я звонил ей каждые пятнадцать минут Испытание ради лишения испытания. Я вышел как и всегда возле покареченной высотки и прошел по обычно многолюдной улице, но сегодня она была не только стороны дороги. Я словно наглотался воды. Меня слегка подташнивало, может от какого-то предвкушения. Или предчувствия. Словом, все вокруг меня кружилось, и я не мог найти себе сколько-нибудь спокойного пути. Она ни разу со безлюдна, но и безжизненна. Говорили, что она вышла еще утром и неизвестно когда вернется. Ее родители несколько раз переспросили мое имя. Ее брат тоже, в свою очередь, не преминул осведомиться. Я даже подумал, если я пройду всю улицу, а ее не увижу, то обязательно зайду в книжный магазин на углу и буду выжидать. Лучше бы так оно и произошло. Наконец вдали показалась она.. набрался сил, усмехнулся самому себе и пошел дальше. Но грязное, омерзительное разочарование еще громыхало во мне. Блекло, блекло, блекло. Мимо меня проплыл обрадовавшись поперся к ним. Мы встали в тени. Они рассказали мне о том, что вокруг непроходимая жопа и что они уже устали бороться.
Я несколько раз хотел быть с ней тчк Она была таким чудным ребенком тчк Но потом зпт когда она стала осознавать себе цену зпт она меня послала тчк Теперь она учится в девятом классе тчк Поступь мягкая и уверенная тчк С ней высокий старшеклассник тчк Они мило переговариваются тчк публике, поэтому я не мог скрупулезно осмотреть и затем подвергнуть жесточ министыковки тчк. А именно ее грудь целиком уложилась мне на ладонь тчк Я ее попытался вращать зпт но она стала вдруг Я решил зпт что схожу с ума и стремглав бросился к остановке.
Что такое современная цивилизация? Это огромный шкаф со всевозможными ящиками. И люди рассованы по ним. Есть люди, которые при необходимости могут достать любого. Не засветиться в этой цивилизации невозможно, ибо статистика лезет всюду. Но цивилизация поддерживает связь с человеком только тогда, когда ей нужны те или иные из его возможностей, когда же человеку требуется цивилизация, она поворачивается к нему спиной, и тут он начинает понимать, что она просто-напросто разновидность природной среды, среды внеличной, безразличной и почти всегда безжалостной к человеку.
Опять разочарование. Вчера в маршрутку познакомился с девушкой. Сидя она была такой красивой. У нее была добротная недюжинная анализу поверхность Марса. Она так прекрасна, эта красная планета. В результате смены орбиты, на которой она обычно – уже почти полчаса – вертелась, произошло нечто вроде грудь у вышла другая, и тоже с парнем. Другая, о которой я говорю, это была маленькая 12-летняя дево при изящных чертах лица и бедра крутые как американские горки. Она подставляла под мою свисавшую с дипломата руку свои коленки. Я уже во всю почувствовал материальность и силу ее округлостей. Она подалась назад и сделала вид, что ей не за что держаться. Потом ухватилось за торчавшую за нами железяку. Мы ехали лицом к стала вырываться из моих рук. Тогда я стал ее уговаривать, я буквально валялся в ногах этих грудей, вымаливая себе и своей руке прощение. Буря улеглась. Капитан велел свистать всех на верх. Шоу с небольшими кисками решило продолжаться. Теперь я решил избрать другую стратегию. нечто вроде министыковки. А именно: ее грудь целиком уложилась мне на ладонь. Я ее попытался вращать, но она стала вдруг стала вырываться из моих рук. Тогда я стал ее уговаривать, я Капитан велел свистать всех на верх. Шоу с небольшими буквально валялся в ногах этих грудей, вымаливая себе и своей руке прощение. Буря улеглась. кисками решило продолжаться. Теперь я решил избрать другую стратегию. Теперь я просто стал держТеперь я просто стал держать ее на весу. Я почувствовал какой-то ток энергии снизу, я узнал этот древний язык – это одобрение. Я стал ее аккуратно щекотать. Даже не щекотать, а почесывать. Ангоровый кот ее грудей перевернулся на спину и выпятив живот стал довольно мурлыкать. Я скользнул к животу. Для этого маневра мне пришлось отозвать несколько батарей, поездки. Непобедимая армада. Из надежных источников мне было сообщено, что скоро настанет конец операции, а за разрядкой может последовать новое нападение. Я еще раз внимательно изучил сводки и принялся за свой скорбный труд и дум высокое стремленье. В качестве географической справки – ее живот представляет собой еще не остывшее. Она уже собиралась сходить. О, боги, забросившие меня в этот жестокий звериный мир, проявите плато. фашисты гребаные! Плацдарм освободили дорогу, передо мной открылась восхитительная долина, изобилующая всевозможными яствами и дикими свежими плодами. Плодоносящая задница. Какая красота . И пусть в этой звериной компании медленно угасает наше благоразумие, пусть все сдыхают проступает через все эти многозначительные складки, воюющих на других фронтах и защищающих своего фюрера с не меньшей прытью, чем то что сейчас дышит подо мной и настырно пытается вкусить чего-то другого, помимо автобусной вынуждающие думать, думать, думать… Я помедлил еще секунду и невзначай запустил свою руку в эту заповедную зону. Она уселась на нее и стала скакать как на метле. свою милость, приведите всех зверей ко мне, пусть они питаются только из моих рук, пусть только в моей власти будет, одарить ли их своим вниманием или уморить с голоду всплывая лапками кверху, все было предрешено заранее – мне никогда не разделить с ними своего бытия.
Жопастая ведьма в сновиденческих измерениях и с моей рукой вместо метлы. Не так быстро
производства и разветвленной инфраструктуры. Да разве может на такой
В себя я пришел только вечером. Ничего не помню наверняка. Сумбур. Залил стакан кипятком и добавил заварки. В эту ночь мне обязательно понадобится что-то тонизирующее. Нет сил. Я автоматически допиваю чай.
“Я за искусство, которое можно курить, как сигарету, которое пахнет, как пара ботинок.
Я за искусство, которое развевается, как флаг, в которое можно высморкаться, как в носовой платок.
Я за искусство, которое можно надевать и– “Социология искусства и модернизм” В. А. Крючковой. Одна из глав этой книги называлась – Искусство и “современное видение”. Пьер Франкастель. Франкастель выделяет три основных компонента современного социального мироустройства снимать, как штаны; которое изнашивается до дыр, как носки; которое можно съесть, как кусок пирога; или с презрением отбросить, как кусок дерьма”. Эти слова Клаэса Олденбурга с самого вчерашнего вечера кружили у меня в голове. Это была новая книга из библиотеки задумался в тринадцатый день своего пребывания в Конторе. Я обдумывал массу новых волнующих предложений: наука, техника, искусство. Так уж получилось, что это оказалось про меня. Я – ученый, инженер, художник в одном лице. Не случайно о судьбах искусства я меня вопросов. Я был очень далек от составления новой методики оценки финансового состояния коммерческих организаций. Но на работе в этот Дело наверно в том, что на самом деле все красивые телки – как только я их увижу – автоматически инсталлируются мне в душу. С к. Не знаю лифте (уже завтра) я изучил ее досконально и заметил в ней гнусную манеру поправлять волосы. К тому же у нее было что-то не то с ногами (назавтра она наденет короткую юбку).
работы, домысливал их после ужина или на досуге, когда я сам по себе. Разница между мной ДО и мной ПОСЛЕ очевидно каждой новой телкой содержание моего бессознательного безжалостно и самым наглым образом апдейтируется. На адском браузере души есть всего) может заскочить некая девица N с прекрасными бедрами. Но позже в ем просмакованные в маниакально-депрессивном ключе прелести последней запавшей мне в память ссссссучки.
день я задержался допоздна обнаружилась, когда я заметил в себе новые, карьеристские, устремления. Раздражение таилось во мне и было направлено на самого себя.
Avant-Garde
Мало-помалу я втягивался в работу все полней. Иногда перед сном я уже обдумывал некоторые детали предстоящей Мне некуда было скрыться, не на кого пожаловаться. Я в тысяч личность я открываю себя, и в тысячный раз убеждаюсь, что мне себя не понять. У меня появились кое-какие деньги лишь одна автоматически загружаемая домашняя страничка, и эта страничка не более, оттого ли я задержался, что наткнулся в интернете на сайт Филиппа Соллерса, или же из-за смутной мысли о том, что ко мне после рабочего дня (когда уже почти никого в здании нет. Теперь я могу спокойно зайти в магазин и выбрать нужную мне выпадаю. Я соскальзываю утром с зеркала, когда часами пытаюсь распознать в себе что-то знакомое. Я пропадаю на улице, когда плетусь нарядившись в галстукобрюкосоро ный раз книгу. Я могу пойти направо и налево, я могу заночевать где-нибудь, на нанятой за ДЕНЬГИ квартире, могу слетать за шлебом и другили съестными припасами, могу нач своему привычному в этой Я снова гладко выбрит ухмылка и проблемы с простатой в лице. Я понимаю, что иду на красный диплом и неприятности мне вовсе не к чему. Неужели произойдет та самая трансформация мысли в деньги. то-то в нем еще способно на ать новую жизнь, жизнь человека, поставленного перед обществом на колени, человека, купленного за шестьдесят сребреников (моя зарплата – ШЕСТЬДЕСЯТ тысяч драмов). Как чку и вооружившись респектабельным кейсом. Мне это нравится. ка) и подъезжаю к университету. Иду в корпус Аспирантской Школы. Беру экзаменационный протокол. Поднимаюсь в актовый зал, где назначено проведение экзамена. Пока. Я направляюсь в отдел кадров, в этот бездельничий вертеп. Черный одинокий рояль. Сажусь, пробую Рабстворить в себе стресс. Обкорнал несколько рок-н-роллов и пошел к блеск!). Все рассаживаются по местам. Экзамен начинается. Сначала на “подиум” никто не выходит. Потом появляется Супержир.
Я бегал по всему городу и собирал подписи акционеров на голосовальных бюллетенях. Надо было спешить, и я работал на одних турбинах. Остался последний пункт – коньячный завод. Тот самый, известный на весь мир армянский коньячный завод. Мне нужно было получить подпись финдеректора. Шеф меня предупреждала, что бюллетень нужно просто оставить в приемной. Я, даже не знаю почему, пренебрег этим ценным советом. И вот я подхожу к проходной завода. Там сидит миловидная метелка. Я сообщаю из какого я места. Она сообщает своим и меня пропускают внутрь. Дурманящий запах прелого винограда и цветы. Везде. Я прохожу в центральный корпус. У шприемной меня встречает секретарша и сообщает, что меня уже ждут. Я зашел внутрь. Там сидел жирный невысокий ебс в переливающемся костюме и хлопал глазами. Он пригласил меня сесть. Я сел и сказал в чем дело. Он закомплексовал и сказал, что не подпишет. Сказал, что занят и что я ему мешаю. Тем не менее, несмотря ни на что, он встал и вежливо со мной попрощался. Я ушел. В банке меня напрягли с этой подписью. Они сказали, что мне не следовало заходить к этому самоуверенному жирному ублюдку. Потом босс позвонил ему. Тот сказал, что требует, чтобы впредь его не беспокоили такие мелкие рыбешки как я, да еще с такими мелкими делами, как у меня. Он видите ли слишком занят, чтобы принимать меня. Да пошел он на ***. Если бы у меня получилось раскачать эту сонную студенческую среду, и революция наконец произошла, то я бы самолично изрезал бы пидеров, вроде него на мелкие кусочки. А еще лучше – запихал бы его в узкий люк с голодающими крысами, чтобы они его медленно жрали, а голову оставил бы на поверхности. И приходил бы к нему через каждые полчаса проведать. И спрашивал, как тебе спалось, ты не голоден, вот пожалуйста, выбирай, любое блюдо. И в самом деле я бы кормил его, кормил отборнейшими лакомствами, кормил бы из ложечки, подтирал бы за ним срыгиваемую пищу… я бы делал это ради крыс, чтобы они чувствовали себя вольготно. Ибо крыс, достойных жить, всегда больше чем, людей достойных умереть.
Господи Вседержитель, неужели мне наконец объявили размер зарплаты. Неужели мой труд по уборке авгиевоконюшен оценен. раннего палеолита рассеянно расспрашивает меня о моем образовании и социальном положении. Отдав дань своим служебным обязанностям, он продлевает мне ДОГОВОР. Ознакомься и подпиши. Читаю… сроком на три месяца… в размере исподлобья драмов (60 баксов). Полтора задолбенелых месяцев мировоззренческой пытки. В галстуке, турецком, но замечательно загримированном под итальянский, и брюках из прекрасн”). Меня предупреждали, что. Но я не послушал. Мне было спокойно (во всяком случае, так я ого итальянского материала, а также в туфлях великолепного добротного местного пошива, но итальянской кожи, во французской сорочке с чудным коротким рукавом.
Все случилось так же неожиданно.
Оп-артировали громы и сиськи. Ясное дело – бабье лето.
Ближе к полудню на площадках появлялись дети. Они играли и визжали, подавали признаки жизни, что-то еще молодую маму и меня, пристроившегося к ней сзади и мгт. В который раз. Видимо комнаты, в которой я сидел и притворялся работающим, выходило твенный стакан, , виновата моя застенчивость, из-за которой я не приношу свой собс, каковым я не являюсь.
Но было кое-что, что меня спасало. Окно так как считаю, не знаю почему, что такое дозволено только работнику банка вкушающего все прелести ее чудотворного биологического естества. И мне всегда хотелось представлять себе, что ребенок падает и разбивает себе еще жидковатую головку. Роднички на голове сделали бы падение похожим на осталось живым в этой части вселенной. Детсадовские дети выходили в белых одинаковых панамках и белых трусиках. Дети совершенно непринужденно коммуницировали. Мне захотелось снять на камеру эту раскрасневшую и припотевшую от процесса кормления лопнувший сочный арбуз. Мне не было ни страшно, ни бесстрашно. Какое-то отупение стучало в голове и мысли со всхлипом прорывались наружу.
Я смотрел вниз и мне казалось, что мне все семьдесят беззаботную игру и назвать снимок “Джон Зорн”. Что же касается игровой площадки жилого дома, то дети выходили туда погулять вместе со своими молодыми мамами. А что может быть прекрасней молодой мамы! Я часто представлял себе и что моя песенка спета и что в этом “золотоносном” хлеву я задохнусь раньше, чем успею все основательно рассмотреть. Раздавались бесконечные звонки люди бегали по кабинетам “жизнь” кипела. Но в этой населенной бескрайней пустыне не было места для одного взаправду мыслящего человека, не было мест стоячих, не было лежащих, была только одна возможность приспособиться – довольствоваться.
“Социальная несправедливость” – говорят, что есть такое словосочетание.
Несправедливость – сама природа общества. Обществу нужен только один тип людей – люди, способные прямо воздействовать на установившуюся где я стоял или скорее был зажат даже не проникал солнечный свет, вовсю бивший в ветровые и лобовые, ветковые и лобковые окна. Я по своему утреннему руки, шея и спина затекли, а про ноги и говорить нечего. Я конечно же не мог даже посмотреть в окно. Все замуровано. Живой пресс. Вряд ли, скажу я вам, живой пресс в тот момент чем-то обыкновению о чем-то думал. Может, я думал о том, что ужасно неприятно ехать зажатым, когда вокруг нет ни одной панды (с приснопамятных времен возбуждающих меня лиц женского пола я называю социальную конъюнктуру. Этих людей общество особо ценит, но не в качестве демонстрации возможных уровней социального статуса, а в качестве приманки для закабаления тех, кто в этих “воздействующих людях” видят альтернативу текущему состоянию субординационных характеристик социума.
Разница в размерах ее бедер и талии могла она чуть не высосала меня из своей же собственной кожи. Она чавкала так звучно, что услышавшие нас наверняка подумали бы, что она уписывает (!) за обе щеки торт-мороженое. Она кряхтела и мычала, а я ощущал зад. сколько времени в последние несколько дней мне приходится уделять себе, чтобы иметь солидный и в то же время незначительный вид), надеваю, как всегда, свежую сорочку проделанной банком работе. Я стоял с этими брошюрками ни жив послужить блестящей иллюстрацией того, что геометрия – это наука о попках. И как-то, абсолютно случайно, неожиданно для меня и возможно для ее же самой нежданно-негаданно ни с того ни с сего сразу и навсегда симпатичные ушки, как впрочем у всех панд. Потом почему-то меня потянуло потрогать ее понимаете, что это ассоциации по ситуации (давление). Так вот ни мертв, но было еще во мне что-то, что говорило извне “спасибо иду. Возле здания театра (собрание проводится в театре музкомедии, что, в свою очередь, не лишено некоторой доли минут меня” в ответ на каждый и иду. Иду и вызвали вовнутрь. Мне поручили раздавать годовой отчет о добровольно взятый буклет. Что же касается послесобранческих празднеств, то. Серее этого собрания трудно было что-либо представить. Фуршет (или попросту “жратва стоя”) был слишком краткосрочным и крайне низколиквидным. Непонравившиеся два пирожных, взятых впопыхах, я так и не смог обменять на что-нибудь путное. В маленькую рюмочку мне налили коньяку, так как мне нечем было закусить, я стал мотаться по огромному театральному холлу. Не найдя ничего интересного я буквально через две минуты ретировался.
Мне кажется, не за горами тот день, когда мудрецы будут выходить на улицу и стоять на перекрестках, на видных местах, у гостиниц, отелей, станций метро, у вокзала. Они будут промышлять как проститутки, только продавать будут не тело, а знания. И люди, уставшие от всепроникающих штампов массового сознания, будут выезжать ночью на улицу и снимать мудрецов, платя им за содержательную беседу и оригинальный взгляд на вещи. Причем, не исключено, что мудрецов будут ловить, как проституток, и сажать. Может даже для этого правительство разработает специальную статью в уголовном законодательстве. Ведь это ИМ выгодно. Ведь управлять массой всегда легче, чем каждым в одиночку. “Разделяй и властвуй” уже не действует. Теперь, чтобы властвовать, нужно объединять. И это еще начало. Это самое начало самого печального конца.
Безнравственность такой жизненной позиции состоит в уважении к богатым за их богатство и в презрении к бедным за их бедность.
Ну вот, дорогие слов, букв, символов удобным столом в удобном кресле дрейфовать на своем компе по бесконечному пространству человеческих случайностей. Около полугода назад, когда я взялся писать эту главу у меня в голове. Я постоянно отвлекаюсь от задуманного мной друзья, я наконец сел за компьютер и у меня есть немного времени кое-что осмыслить. Я всегда говорил: чем жестче судишь, тем легче прощаешь. Так, пришлось к слову. Ибо теперь в моих были совершенно другие мысли, и они сейчас исчезли бесследно, впрочем как и все материальное. Я остановился на американке, но вряд ли сейчас мне хочется говорить именно об человек говорит даже тогда, когда не говорит. Лингвистика всегда подтверждала мои догадки. В этом. Мне вообще не хочется говорить. Справедливости ради нужно признаться, что потребность во вспомогательных действиях, вопреки здравому смыслу и еще чему-то такому же непристойному, приостановило если бы я и написал портрет какой-нибудь прекрасной юной девы лет тринадцати с роскошною косой и в ренессансной манере, то только с членом во рту. Нет ничего прекраснее лакомствующей до верхней части ее лоснящейся мякоти. В лице ее мелькнуло некоторое недоразумение, если игру, вроде волейбола. Муха, пугаясь одних отмахиваний бросалась в сторону других. Судя по всему, она уже была на издыхании. Но случайный ветер из ближайшей форточки подхватил ее и унес в светлеющее осеннее утро, в одно из таких утр, в которые восход легко принять за беспокойные пассажиры попытались ее прибить. Но безуспешно. Муха виртуозно конечно то, что там Я передаю деньги как мне кажется вперед женщины. Потом осознав, что потянувшись еще немного я сломаю себе позвоночник, мне пришлось перенацелить свое мое желание. Словно кто-то нажал паузу. Никакого приращения ощупывание того, сиськинедюжинное мастерство эквилибриста, дотянулся, место освобождается. Я почти похолодевшие, - да мало ли что это может быть. Она помогла мне отойти с настоенного места и прилечь. Она гладила мне волосы, а я думал, в какое бы место ей кончить.
Я говорю о жизни до поступления на работу, самую обыкновенную
низкооплачиваемую работу, на еще три человека и, теряя последние силы, грузно опустился на стул. На меня вопросительно посмотрели которого музыкалился скоп панд, я смачно сплюнул на тротуар Передо мной плыли цифра за цифрой. Я посмотрел на часы. До конца рабочего дня осталось чуть менее восьми и рысцой побежал в сторону большого мрачного здания. На моих часах уже было 9:20. Я опоздал на двадцать минут. Я вбежал на работу весь в мыле. Лифт был занят. Я спешно музыкального у которую берут людей с высшим образованием. И, посмотрев в сторону, где кроме меня работали чилища, у дверей по лестнице. Забежал к шефу. Виновато извинился. Зашел к себе поднялся. Я протер заляпанные по дороге туфли и включил компьютер. часов. Я пододвинул стул и стал искать скаченные вчера из интернета новые порнопики. Но сквозь них просвечивали цифры. В них были те же самые цифры. И стало совершенно очевидно, что в ближайшие сто лет поработать у меня не получится.
Какой интересный сайт. Несколько школьниц купались в грязи. Я был уже на взводе. Шеф, как это и свойственно ей, резко открыла дверь и ворвалась в нашу комнатку. Я сориентировался мгновенно - Alt-Tab. Я тщательно вглядываюсь в отчет. Она подбегает ко мне и говорит: Чем занимаешься? Пишу отчет. Когда закончишь? Не знаю, наверно завтра. Завтра? Ты что совсем обнаглел, закончишь сегодня. Ладно, постараюсь закончить сегодня. Пошли лучше ко мне, мне нужно срочно кое-что набрать (я набираю с немыслимой скоростью). Я захожу к ней в кабинет. На подоконнике цветы, предназначенные скорее всего для того, чтобы перебивать запах ее ног, который сразу въедается в глаза. Она пододвигает к себе стул и говорит - садись. Я все-таки стараюсь набирать стоя. Она говорит - да сядь. Я просто не могу, от вони у меня закладывает горло и чешется кожа. Она не догоняет, в чем дело. Она поворачивается ко мне лицом - в чем дело, лапуся? Я хренею от зловония, извергаемого из ее пасти. Я словно рыцарь, вступивший в единоборство с драконом.
Каждое утро я встаю и думаю господи дай мне силы продолжать жалкий маразм именуемый млибо мне опять придется искать работу, в тайне надеясь на то, что меня все-таки не примут, и даже более того – погонят. Уже девятый день. Я презираю всех, включая самого себя. Конечно, себя я презираю по-другому, с пониманием. А другие, какое мне дело до них... какое им дело до меня. Очевидно, что, живя на одной тесной планете, наши пути никогда не, я полностью завишу от финансовых поступлений со сторонывают эзотерикой. А эта бля эзотерика пошел на ***” - и прочее, не менее пахучее дерьмо. Единственное одной сучки как заноза в матом, запакованным в успевшие уже стать пересекутся. Я всегда ловко избегал прямых путей и месяцами пропадал в размышлениях перед очередным перепутьем. Я не стараюсь завести полезных связей, я плюю на рамки приличия и условности штамповочными философские изыски неофилософов. На этом сайте можно было наткнуться на следующие кастризмы – “Сумерк богов обосрался”, “Делез Змея Горыны ****ство разозлило меня не на шутку. Большую часть ****ства творила какая-то баба… Юля… не помню… словом, ****ым-****о. Кстати в названии сайта было имя Ленин, что интересное – Nonstop Suicide, рубрика продроченных виртуальных сыков. Короче, такое весь этот фарс нового фуфлыжни не думал, что когда-нибудь мне придется на равных бороться с нелепицей. Я приканчиваю дни чества. Ладно, пошли они. Все они пидеры, о трех головах типа насквозь промерзла несколько примитивных телок с сексоделичными попками, а сиськи добавляло в ча.
Итак, мое состояние меня беспокоило: я не мог толком ни пить, ни есть. В перерыв я вышел на улицу пройтись. Увидел глазу мучили меня потом весь день. Вернулся ни жив ни мертв. Бабахнул чаю и – звонок – вызывают к шефу. Новое задание. Так они меня закопают заживо. Никогда точно так же как дни приканчивают меня. Как только вечер мы оба валимся без чувств.
v Я постоянно вижу барыг с трепыхающимися в их руках Жар-жопами. Киборги заняли все улицы все проемы все выходы и входы все места приебывания. И мне не ускакать. Не сбежать на другую планету, потому что я родился здесь и самое вероятное местоположение моей родины именно на этом самом месте, где я сейчас стою и растерянно ковыряюсь в носу. Каким образом так получилось, что даже среди человеческой массы, среди толпы я не могу подыскать себе суррогат декорацию макет окружающей меня человеческой общности, наполненной некоторой верой в возвышенное. Наделенных толикой гуманистических интенций. Прав был Бертран Рассел. У меня в кармане несколько баксов, и я даже могу довольно сносно пообедать. Но я не теряю надежды и иду, продолжаю свой невыносимо бессмысленный путь, не хочу признаться себе в том, что нет, ничего нет, ничего нет и быть не может. Макеты, макеты, жалкие муляжи, блоки сигарет, зудящий транспорт, насквозь проветриваемое метро, в котором андеграунд перерождается в кротство. Я слышал страшное сообщение. По радио говорили и говорили. Диктор сообщил, что все будет хорошо, и ему в этом помогала легкая жировито увеселительная одномерная музыка-полукровка. Телевидение тоже не преминуло указать мне на благополучный исход, но я им не верю. Я не верю никому. Они замыслили заговор. Против меня. Против единственного своего спасителя. Против единственного человека, способного что-то сделать ради них, ради свиней. О какое у меня доброе сердце, о господи, как ты меня вознаградил. Когда я пришел к ним в 2000-ом году, они меня не узнали. Они вовсе не хотели меня признавать. Им не хотелось верить, что это Я. Я тоже не хотел верить, что это Они. Искусство – это Синдром Источаемого ИммуноДефицита. Это приговор, который каждый из приговоренных обязан привести в действие самолично. Это смерть с рабочим названием “ПРОТИВ”. Я обнаруживаю себя все в том же книжном магазине, в который я хожу, каждое свободное воскресенье. На полках вперемешку новые и старые тома новых и старых изданий. Я смотрю между книг, на улицу, сквозь витрину, в которой отразилось все мое негодование. Сквозь жалкую витрину, в которой начинается потусторонняя жизнь, жизнь мертвых среди мертвых. Мертвые без погребения. Я слежу за ними, словно представитель других миров, уполномоченный вести дневник о том, что происходит и не происходит. Я подвожу их всех под одну расу – расу неучей, расу мусора, расу непростительного управляемого модуса вивенди, расу без которой меня бы не существовало, но в чьем уничтожении я только и вижу свое существование. Я хочу, чтобы люди жили. Я хочу, чтобы жили люди. Меня не интересует, что произойдет с другими, я даже готов согласиться на всепожирающий потоп, но мне не уйти от желания потрясти основы мироздания, стряхнуть с академических высот всякое человекоподобное существо и провозгласить на его засиженном загаженном запотевшем месте новую республику.
Мне определенно нечего возразить. Я пытаюсь восстать, но чувствую, что земля навсегда уходит из-под моих ног. И я становлюсь мнительным, отчужденным, безвозвратным, хотя я и ошибался много-много раз, однако мне вовсе не к чему ходить по натянутой над пропастью нити, изображая легкость и равновесие. Если мне и придется оказаться на какой-то высоте, то это станет моим приговором. А если мне не удастся оказаться на высоте, то это станет моим приговором еще быстрее. Тут уж действительно выбирай, хочешь ли ты плевать в потолок и искать ответы не выходя из персонального автомобиля, или мотаться по всему свету ни свет ни заря изучая повадки разновидности человеческого животного мира. Питаешься ли ты плотно, или постоянно голодаешь, или вовсе не думаешь о еде, а просто ходишь и ходишь, спишь, дышишь, просыпаешься, ходишь в туалет, лапаешь или клацаешь очередное бабьево, ищешь ли научную истину или истина для всех одна или ее много и на всех не хватает или ее совсем нет но ее присутствие постоянно ощущается. Во всем этом поиске нет слабых долей, но есть повторения. Повторения. Повторения… Перемены и повторения. Я жду. Я всегда жду. Но ожидание – это вовсе не протяженный во времени процесс, это совсем не процесс, это тупик. Как только ощущаешь ожидание, сразу чувствуешь как погружаешься всем своим измученным существом в ожидание. Мне всегда хотелось рассказать о том, что
Сегодня у меня первый выходной. Суббота. Я отсыпаюсь до девяти часов утра. По распорядку (у меня уже появился распорядок; впрочем, этого и следовало ожидать)в одиннадцать часов утра я должен быть на собрании акционеров. Первое в сразу после описанного мной несколько дней мне приходится уделять себе, чтобы иметь солидный и в то же время незначительный вид), надеваю, как всегда, свежую сорочку и иду. Иду и иду. Возле здания театра (собрание проводится в театре музкомедии, что, в свою очередь, не моей жизни посещение собрания акционеров. Разумеется, под занавес намечается фуршет. Бреюсь и расчесываюсь (кошмар сколько времени в последние свою руку к ней поплотнее. О сейчас все равно что комиксы. Я это понял лишено некоторой доли дохлой иронии)было полно народу. Банковский бабец осматривали емпионский титул дь, с интересом и торопливостью на голое тело. Таких нужно внедрять только против обменять на что-нибудь путное. В маленькую мозгах. фашисты гребаные! Эта история тоже осталась незаконченной и весело попрощавшись я пошел на лекцию. Она кончалась поздно. И она мне действовал меня как ломовую лоша пробирает меня, я уже совсем продрог. У-ууууууу. Ее рука, переходя к другой железяке, хватает меня за задницу. Странное ощущение. Смотрю ей в лицо. Ни малейшего колебания – полная уверенность и самообладание. Йога какая-то. Первые остановки нашего квартала. Несколько пердунов с полными сумками сходят, пробираясь через непроходимые человеческие заросли. Наконец они вылезли и, закрывая за собой дверь, в шерсти. Через несколько минут меня вызвали вовнутрь. Мне поручили раздавать годовой отчет о проделанной банком работе. Я стоял с эти в последнее время он периодически подрабатывал санитаром в вскрывает им грудную клетку и как интересно покопаться у них в извне “спасибо” в ответ на каждый добровольно взятый буклет. Что же касается послесобранческих празднеств, то. Серее этого собрания трудно было что-либо представить. Фуршет (или попросту “жратва стоя”) был слишком краткосрочным и крайне низколиквидным. Непонравившиеся два пирожных, морге (у него диплом фельдшера – университетская примочка). Все люди теперь ему казались не просто людьми, но еще и потенциальными трупами. Он видел молодых баб и уже представлял как взятых впопыхах, я так и не смог последний раз посмотрели в сторону утробы. В утробе все молчали. Надо сказать, что она имеет на нервы больше чем все остальное. Ибо университеты – это тюрьмы образования, это заводы просвещения, это самая уникальная форма рабства – ненависть к которому порождает еще большую необходимость расстаться с свободой навсегда.
Боров (босс) никогда не помнил меня по имени и всякий раз называл по-разному. Надо работать только на себя. Наемный ми брошюрками ни жив ни мертв, но было еще во мне что-то, что говорило рюмочку мне налили коньяку, так как мне нечем было закусить, я стал мотаться по огромному театральному холлу. Не найдя ничего интересного я буквально через две минуты ретировался.
Я всегда говорил: чем жестче судишь, тем легче прощаешь. Так, пришлось к слову. Ибо теперь в моих руках нечто животрепещущее. А именно: клавиатура с конечной бесконечностью набора слов, букв, символов. Я постоянно отвлекаюсь от задуманного мной нарративного сеанса, но сейчас я думаю, что я готов. Думаю, что мне всегда нравилось сидеть за удобным столом в удобном кресле дрейфовать на своем компе по бесконечному пространству человеческих случайностей. Около полугода назад, когда я взялся писать эту главу у меня в голове были совершенно другие мысли, и они сейчас исчезли бесследно, впрочем как и все материальное. Я остановился на американке, но вряд ли сейчас мне хочется говорить именно об этом. Мне вообще не хочется говорить. Все дело в том, что человек от природы говорит всегда. “Человек говорит всегда” – вот новый лозунг телемской обители. Человек говорит даже тогда, когда не говорит. Лингвистика всегда подтверждала мои догадки. В “психопатологии обыденной жизни” Фрейд заметил именно, то, что человек не может не информировать окружающий мир. Поэтому когда человек молчит, происходят как минимум два симультанных процесса коммуникации. С одной стороны – внутренняя речь как способ осуществления коммуникативного акта с самим собой. С другой стороны – то что мы называем паралингвистика. Человек информирует нас своим поведениеминженер!). И делал их буквально на всех частях тела, кроме гениталий. Ему нужны были деньги и иногда он брал работу на дом. Его собственные татуировки и он совсем не похож на байкера. Он учел критику и в ючая самого себя. К на то, что меня все-таки не примут, и даже более того – погонят. Уже девятый день. Я презираю всех, вкл, которое опасно далеко подобралось к душе. Тем не, молчат, молчат. И ходят, ходят, ходят. Как заводные. Короче кассету мне не вернули. Сказали, что музыка не та. Я плюнул на все это дело. Терпеть не могу, когда мне приходится жопе. Она пообещала щедро заплатить, и тату не долго думая пригласил ее к себе домой – крупных клиентов луэксплуататоры. Я сказал, что наших. Может это второе информирование к этому, если бы не тема, которая не дает мне отойти ото всего что сердцу мило. Итак лекция, о которой пойдет речь несколько ниже, была самым элементарным миссионерским бредом. Нам рассказывали про элементарное словно мы недоумки из серьезно – на деньги. А где люди ближе всего к деньгам как не в банке. Я начал издалека и вряд ли пришел бы и самодовольные, иными словами опять придется искать работу, в тайне надеясь чше обслуживать индивидуально м я познакомился на дне рождении одной мокрощелки. Он был человеком авангардного склада ума, хотя и понятия не имел, что есть терпеть.
Потом я встретил друга, старого закадычного друга, с которы. Теперь это было его профессиональным имиджем. Однажды когда дело шло к вечеру ему позвонила какая-то колка и заказала наколку на новое искусство целях постоянно упрекали в том, что вид у него совсем не как у татуировщика – мол, где у него свои шоу-бизнеса несколько разнообразил свою рабочую униформу. Он наряжался в медицинский халат, который спер у матери, замазывал голову желе, закатывал рукава халата аж до плеч, заведомо украсив руки разнообразными стирающимися татуировками и без ассигнований в рации возможных уровней социального статуса, а в качестве приманки для закабаления тех, кто в этих “воздействующих людях Новой Гвинеи. Я сказал, что хоть в ХХв. американцы и показали, что у них есть культура, все равно они зажравшиеся на самом деле дезинформация. В конце концов все люди играют. И играют” видят альтернативу текущему состоянию субординационных характеристик социума.
Что же такое свобода? Я видел телепередачу, в которой проводили уличный опрос "что на ваш взгляд свобода". И я понял, что никогда в жизни не смогу с ними. Осознанная необходимость? Не знаю. Такое определение мало что говорит. Почему свобода предполагает борьбу? Ведь, если человек испытывает потребность в свободе, значит он несвободен. А если он не свободен, а свобода для него осознанная необходимость, то он вынужден бороться за нее. Но я бы перевернул все на голову. Свобода - неосознанная обходимость. Пока я не задумываюсь о своей свободе, я свободен, я могу считать, что мне можно все. И как только, я начинаю сознавать, что мои возможности ограничен, включается вопрос о свободе, а следовательно и о моей несвободе. Проблема сознания как раз и состоит в том, что пытаясь освободиться от рабства перед чем-то одним, мы погружаемся в рабство перед всем.
что еще осталось у меня динамичным.
Скоро конец моему заключению. Скоро моя судьба окончательно прояснится. То есть я хотел сказать – запутается еще больше. Либо меня берут и я приобщаюсь к аксиологическому мусору обывателей, либо мне опять придется искать работу, в тайне надеясь на то, что меня все-таки не примут, и к0ю9828ы5фио2йрв;лмжасм, лкдфнгл’ сдйгп
Лаконично, isn’t it?
даже более того – погонят. Уже девятый день. Я презираю всех, включая самого себя. Конечно, себя я презираю по-другому, с пониманием. А другие, какое мне дело до них... какое им дело до меня. Очевидно, что, живя на одной тесной планете, наши пути никогда не пересекутся. Я всегда ловко избегал прямых путей и месяцами пропадал в размышлениях перед очередным перепутьем. Я не стараюсь завести полезных связей, я плюю на рамки приличия и условности, я полностью завишу от финансовых поступлений со стороны родителей. Это вполне можно назвать инвестициями. Это вполне можно назвать разновидностью ценных бумаг (ну, в данном случае - людей). Нет благосклонного отношения к человеку б в нем составляли почти стопроцентную плотность. Туда где я стоял или скорее был зажат даже не проникал солнечный свет высосала меня из своей же собственной кожи. Она чавкала так звучно, что услышавшие нас наверняка подумали, вовсю бивший в ветровые и лобовые, ветковые и лобковые окна. Я по своему утреннему обыкновению о чем-то казну. Она пришла воскресным утром может она даже собиралась повести его в музей. Он прикинулся в свою галиматью и ожидал ее в приемной. Она прошла в комнату, и зажатым, когда вокруг нет ни одной панды (с приснопамятных времен возбуждающих меня лиц женского пола я называю пандами). Никаких прикосновений Я вспоминаю свой выпускной. Там сидели еще какие-то бабы, которые жопе нажопной татуировки не сделаешь. Не жопа, а лента мои штаны, которые я стрельнул у отца по причине их фирменности и которые доходили мне почти до подмышек. Я думал, что широкие б программистов, чей профессиональный уровень ничем не уступает американскому используют за мелочь. Она сказала, что капитализм Мебиуса. Он усадил ее на диван и велел снять штаны. Она кокетливо улыбнулась и потянула руку Я сжимал их и теребил, пытался накрутить на палец, царапал соски, держал их на весу, разводил и сводил, отвинчивал и завинчивал. Но такое количество вспомогательных действий, вопреки здравому думал. Может, я, сплошная пресная душегубка. Постоянные пробки на дорогах и вовсе выбили меня из коле чуть не бы, что она уписывает (!)на ощупывание того, что у нее болталось под горлом, - две прекрасные разухабистые полновесные похолодевшие сиськи. Ниобщую смыслу и еще чему-то такому же непристойному, приостановило мое желание. Словно кто-то нажал паузу. к своему белью. думал о том, что ужасно неприятно ехать бал, когда я танцевал типа смеси брейк-данса и хип-хопа. И одна из мамаш моих школьных приятелей зафиксировала жесток. А я сказал, что плевать я хотел на капитализм. Если вначале он сразу же сообразил, что на такой капитализм жесток, а я не терплю жестокости, то мне с ним не по пути. Она заулыбалась, и я подумал о старине Генри Миллере – как он их всех раскусил молчали, а потом не давали мне вставить слово. Я увидел, какие они злые, и мне стало страшно. Много воды утекло с тех пор, как я перестал писать роман, который скорее всего никогда не будет дописан по причине моей недоверчивости ко всему, включая литературу, и тому агностицизму, который постоянно мешает мне заниматься сексом.
У меня была кассетка с записями моих музыкальных мантр. Один мудила из театра пантомимы попросил послушать (он ставил какаю-то хреноту). Я несколько недоверчиво относился к пантомиме – все ходят по цепи кругом. Молчат рюки и майка скроют это недоразумение. Но эта сука заметила, и даже проскулила, что мол я засветил бельишко. До сих пор не могу с чужого плеча да еще с наколками на руках, а под ним тощая курва со спущенными штанами да еще с синяком на лбу. Только бы не вернулись родители. Только бы не вернулись родители. И забыть ее длинный горбатый нос, который будто до сих пор у меня в жопе и мешает ходить. Телка $ сняла штаны и приподняла одну створку кверху. Гомер как о батарею. Ты представляешь – говорит он мне, - в центре города, в квартире, у столика с разложенными на нем шприцами и шприциками стоит парень истинный профессионал нисколько не возбудившись взял в руки одноразовый шприц и прыснул в воздух. Телка завидев шприц потеряла сознание, упала на пол да еще умудрилась удариться башкой с зализанной назад желе шевелюрой в халате родили вернулись. Дело в том, что то, что случилось дальше наверняка было не настолько важно. Он всегда умел останавливаться. В этом он был просто художник.
Через несколько дней его разбудил телефонный звонок. Звонили с академии, где он работал (в остальном из-за интернета). Его научруку пришла в голову замечательная мысль и ему не терпелось апробировать свои идею на текущем экспериментальном материале. Пришлось вставать и ехать на работу. По дороге в транспорте он все думал как же делать тату неграм. Он уже отказался татуировать черным по черному. Нужно искать что-нибудь беленькое, иначе хана. Негры татуируются наверно чаще чем ходят в туалет. И еще одно в последнее время он периодически остановиться. Нет сил бежать дальше. Нет сил искать. Хочется только находить. Находить. Находить. Не предпринимая сколько-нибудь значимых усилий. Валяться в грязи, забываться, отключаться, подрабатывал санитаром в морге (у него диплом фельдшера – университетская примочка). Все люди теперь
Боров (босс) никогда не помнил меня по имени и свою котировку, независимость которую можно в любой момент обменять на наличные. Грязное все это дело.
всякий раз называл по-разному. Надо работать только на себя. Наемный труд - частный случай труда проститутки. силы на пределе. Я постоянно выхожу из себя и теряюсь в непрестанном хаосе. Мотаюсь по разновеликим диагоналям и траекториям. Меня раскачивает. Нет сил пренебрегать, и в то же в
Я видел эту девочку всего два раза. Но этого полностью хватило. Не силуэт, а сказка. Томный нежный детский взгляд, рюкзачок с висюльками. Ей было где-то около двадцати. Я собирался с ней нетнетнет, это номинальная независимость, независимость имеющая Не хочется делать ничего. Мои ремя – находить. Без различий в днях и ночах. Без различий во познакомиться и чем черт не шутит замутить с ней по-серьезному. Вчера я ее видел с одним долговязым долбарем я переходил дорогу а они чуть на меня не наехали на крутой тачке. Я запаниковал, а они смеялись. Не знаю, что со мной творится. С одной стороны я терпеть не могу жлобов с туго набитыми кошельками, а с другой я прекрасно понимаю, что имея деньги я обретаю инфраструктуры. Да разве нейшие книги и настраиваюсь на разговор о тех же самых вещах. В комнате все так независимость. И эта независимость вовсе не та свобода о которой говорил Сартр , времени года или длительности дня. Я буду говорить. Я буду просто говорить. Ибо это единственное, ез надежды на дивиденды в будущем от проявленного в нем участия. Чего только нельзя сделать имея необходимое количество денег. Я могу недоедать и строить из себя великого мученика, но могут ли про меня сказать, что я проявил свою силу и обеспечил себе достойное человека проживание.
И под грузом всех новенькое стало старым уже самим фактом своего появления. Здесь все старо, все ветхо и утилитарно, все конформистично и меркантильно. Давайте представим себе, какое это благо – наличие финансовых институтов, наличие сложного производства и разветвленной же жарко (кондиционера нет), все те же мухи (я их уже начинаю различать по повадкам), встречаю по дороге тех же людей, с одними здороваюсь, с другими нет, иду в самый конец коридора и исчезаю за одной из дверей. Я на месте. Разгружаюсь. Несколько книжек из славной кучки натасканных моей матерью экономических книг (для расширения моего наверх как и почти две недели назад, несу с собой в сумке те же самые скуч же таблицы и диаграммы. Хотя нет – появилось что-то новенькое. Это президента ядерной державы. Я не упустил бы такого шанса. Я бы плюнул на кондитерские сказки о созидании. Разрушать легко, строить – сложно. Как мы забыли о народных мудростях. Народ мудр. Вы разве не слышали, что народ добр и мудр. Разрушать нисколько не легче, чем строить. Любое разрушение естественный результат построения. Прежде чем профессионального кругозора). Включаю компьютер. Те может на такой барахолке наступить конец света. Не дай бог мне дослужиться до этих размышлений я вот уже в сто пятый раз открываю дверь главного входа. Я подхожу к лифту, нажимаю на те же кнопки, движусь что-то построить, нужно что-то разрушить. Кто разрушает построенное, тот признает силу своего неповиновения и полностью отдается ей в надежде обрести заветную долю разрядки. Искать нужно не здесь. Ведь наиболее распространенное человеческое занятие – строить построенное, рушить разрушенное.
И если еще в прошлом из шкафа затхлую воду и, превозмогая себя, отхлебываю несколько глотков. Жажда утолена. Но так ли это было важно – напиться чем попало. Жажда сменилась тошнотой.
Я спустился на перерыв.
Плотно пожрав до этого в буфете, я понесся к кассе за новогодней премией. Там меня ждало разочарование – я не получил ни хера.
В таком полуобосранном виде меня вынесло на гудящую улицу. Я пробрался через густые заросли людей и вышел на опушку, на которой располагался книжный магазин, в который я имел обыкновение заглядывать, когда имел обыкновение.
В магазине торчала сутулая чурка под двадцать в нарезиненных сапожках. Она обходила полку за полкой и испод****ья наблюдала за мной. Хотя видон, должен вам сказать, был не очень приколистый. Более того – я совсем неприколисто выглядел. Этим я в большей степени обязан затянувшейся простуде со всеми вытекающими и растекающимися обстоятельствами. Я как обычно перешел в раздел философской литературы. Мне попалась дильтеевская “Сущность философии”, а также адорновская “Эстетическая теория”. Но так как я был в полном овердрафте, я поплевался и пошел дальше. Там вдалеке я встретил томик с буковскими стихами. То ,что я читал, было калькой с того, что меня в тот момент окружало. Какая-то с ног до головы перевязанная мочалка загородила мне сисой книги и простояла так около десяти минут – думаю у нее начались менструации. Потом она стала возиться с книгами на нижней полке прямо у меня в ногах. Может, она хочет невзначай отсосать, мелькнуло у меня в голове. Но у нее были такие редкие волосы, что я от злости чуть башку ей не оторвал.
Мы видим космонавта, а не полет.
Да, чуть не забыл.
Я же не рассказал, как я брал в кассе деньги. Дело в том, что в ближайшее время мне предстояли расходы – ясное дело, новый год.
Я подошел к кассе, у которой стоял главбух и начальник отдела обслуживания. Главбух был неказистый худой мужик с ущербным выражением лица. Что же касается отдела обслуживания, то это была придыристая расфуфыренная сучка под тридцать со скрытыми фырканиями и сопениями раскочегаренной ****ы. Раньше у нее при виде меня начиналось ****отрясение. Но сейчас, уловив, что я не в духе, она просто отвернулась. Я непринужденной походкой подошел к кассе. И сказал – “двадцать”. Это означало – дайте мне двадцать тысяч драмов. Я намеревался радикально эргономично использовать эти ресурсы. Всего-то тридцать пять баксов. Но кассир сказала, что у меня на счету ни фига нет и что лучше если я выясню сколько у меня конкретно денег в операционном отделе. Я покраснел – сам не знаю почему – и уже было отошел. Тут кассирша мне говорит, что я похож на одного какого-то ее родственника из Степанавана и что
тысячелетии, чтобы сделать что-то значительное, необходимо было высечь храм в скале, то сейчас единственно релевантным занятием становится построение песочных замков.
Мне очень хочется пить. Я достаю
После того, как вчера меня напрягли, я шел минуту. Но нет! Спасения нет. Я обречен на медленную смерть. Смерть неуправляемую. Смерть беспощадную. Смерть великодушную. Еще несколько дней назад я волновался и не знал, что мне нужно. Но только теперь я это понял. Со всей очевидностью и необходимостью. Во в банк с ужасным чувством, еще более ужасным, чем до этого. Обстоятельства накладывались одно на другое. Я спешно поднялся в свою комнатку, включил свой рабочий компьютер и замер в задумчивости. Передо мной лежал лист бумаги, и я не медля ни минуты записал следующее:
“Прошло два часа. Я до сих пор не могу прийти в себя. Столько убийственных красавиц по дороге. На проспекте и буквально перед банковским зданием. Нет больше моих сил терпеть. Я хочу всех. И поэтому я объявляю войну всем. Это мой манифест. Если бы хоть что-то спасло меня в эту мне назревает ядерный взрыв. Который, по всей видимости, не оставит во мне ничего по модулю положительному и накладывающееся на него отрицательное, не сотворяющее никакой нее, чем у меня. Слишком малое может удержать умного человека от безумия. Безумие не болезнь, нет, такое компенсации, не генерирующее ничего, нейтральное до той страшной степени вопрос, который было бы естественно задать в тот момент. Но я потянулся, зевнул и стал копаться во всевозможных счетах.
Меня позвали к Шефу. Она загрузила меня за мою нерасторопность и строго-настрого наказала мне делаю! Вот могут сказать только люди недостаточно серьезные чтобы быть остроумными. Безумие – это равное. Не мог найти себе места. Абсолютно не представляю себе, куда можно в такой ситуации деться подготовить к понедельнику отчет. Я был и так взволнован до предела. Еще не хватало чтобы она на меня пердела. Я вернулся к своему замусоленному композавру и открыл файл с финансовыми отчетами, анализами и кучей прочего по-экономически завуалированного дерьма. Что я здесь. Если бы я был ребенком, то наверняка наложил бы в штаны, на том дело и порешилось бы. Но теперь, когда ясно представляешь окружающее со всей откровенностью дерьмо, вряд ли что-то может пойти благополуч нейтральности, когда нейтральное переходит в никакое. Что может добавить по бирже. Пусть продолжают существовать утописты и антиутописты, но вера в неизведанное продолжает жить. Это наша беда и наша надежда. Возвращаться некуда. Мы идем только вперед, даже когда идем назад, даже когда вместо нас идет другой, веселый и одухотворенный с изрядной Посмотрев хороший фильм можно забыть о выходе. Но выйдя можно посмотреть хороший фильм. Главное действующее лицо – сам ты. Ты сам решаешь, что кому зачем и как. Ты планируешь действие. Ты продуцируешь ситуации. Ты Робин. Но мы знаем их. Мы узнаем их из миллиона. Достаточно протянуть руку - и вещи многолюдной улице, но сегодня она была не только безлюдна, но и безжизненна. После нескольких часов местами напряженной работы, я вышел на перерыв. Много людей. Магазины. Заплеванная троллейбусная остановка. Баобабы со скрипками и нотной папкой под мышкой. Мудаки в солнцезащитных очках. Толстые и тонкие суки, сволочи, грязь, смрад, падаль. Никакой разрядки. Я несолоно хлебавши иду восвояси, если дыру, в которой я сижу, вообще можно так назвать. Пошел в туалет набрать воды. Пришел. Сел за работу. Посидел. Решил размять ноги – встал постоял. Потом меня потянуло ко сну. Еле усидел до конца рабочего дня. правда, под конец открылось какое-то второе , а точнее лаконич извилистый выход свободы из неизлечимо рабских человеческих сердец. Ой, что-то мне не хорошо. Духота или мерзлота или глобальное потепление или кризис на какой-нибудь вирусирующей по всему миру лондонской и уже начинающие раздражать вещи. В маршрутке я не встретил ностью. Отождествлению пришел конец. Во всех нормальных кинотеатрах есть таблички с пометкой “выход”.. Нездоровый продюсируешь свои проекты. Ты совершаешь непоправимые действия. Ты можешь расплатиться за одно и за другое, а можешь вовсе спалить все к черту, исподволь наблюдая за своим разыгравшимся настроениемдолей цинизма и благородства в выдыхающемся флаконе своего юношеского настроя. Алиса повзрослела. Она закончилась так же, как и Кристофер блеск в глазах и занозовопОни мне всегда напоминали Николоса Шеффера. Я выхожу свежий и здоровый, а прихожу загнанный и дурной. ан, затем еще что-то. Я перешел дорогу, прошел несколько шагов и вдруг услышал, как меня зовут: “Эмо, Эмо!”. Это были люди из моего далросы в мозгах. Метахроника. Время – надвремя – подвремя. Появиться из Вчера был особенный день, просто ненормальный. Началось все с того, что я, строго говоря, весь день не находил себе места. И мне казалось, что что-то должно со мной произойти, что-то что может изменить мою жизнь, изменить взгляды на привычные этому случаю Заратустра? Он может только промолчать, ибо все мы прекрасно знаем, какой ценой дается глубинное знание, какой ценой дается ни одного знакомого, ни одного симпатичного лица. Угрюмая поездка мне показалась хорошим эпиграфом к последующим стосорокатысячное дыхание. И я уже почти совсем забыл о пути. Она ни разу со времени нашего заявят о себе с бесстрастной суточным событиям. Испытание ради лишения испытания. Я вышел как и всегда возле покареченной несколько раз переспросили мое имя. Ее брат тоже, в свою очередь, не преминул осведомиться. Я даже подумал, если я пройду всю улицу, а ее не увижу, то обязательно зайду в книжный магазин на углу и буду выжидать. Лучше бы так оно и произошло. Наконец вдали показалась она. Она улыбалась. Я подумал – О.К. – “клиент как в сейфе”. Вдруг люди, закрывшие ее от меня, слегка расступились и среди них я увидел ее в компании с. Это был парень. Я припоминаю тот концерт во время рок-фестиваля во время моего укрывания от армии во вре не открывавший ни одной нешкольной книги. Джинсы со всевозможными наджопиями. Он говорил с ней резко и, как мне показалось, довольно грубо. Она была на седьмом небе. И надо сказать, что увидела меня она лишь тогда, когда я подошел к ним вплотную. Она страшно испугалась. Даже побледнела. Но отвела голову и сделала вид, что видит меня в первый раз в жизни. Я стоял, как оглоушенный. Немного спустя я набрался сил, усмехнулся самому себе и пошел дальше. Но грязное, омерзительное разочарование еще громыхало во мне. Блекло, блекло, блекло. Мимо меня проплыл фонт Эта школа расположена в самом центре города. Каждый день я прохожу мимо, надеясь встретить девушку моей мечты. И вот высотки и прошел по обычно накомства мне не позвонила. Но последние выходные я звонил ей каждые пятнадцать минут. Говорили, что она вышла еще утром и неизвестно когда вернется. Ее родители вчера нет это было два дня назад да нет же третьего дня я повстречал одну такую дурочку. Старшие классы. Стояла в школьном дворе и громко и с увеличе увлечением рассказывала обступившим ее школьным подругам. Я смотрел в оба, а она – ноль внимания. Это меня совсем выбило из колеи. Я всегда смотрел на женщин как на произведения искусств, которые ко всему прочему еще и разговаривают. екого прошлого, времен хиппствования и безадресного неформального вызова. Мы встали в тени. Они рассказали мне о том, что вокруг непроходимая жопа и что они уже устали бороться. “Kissers” растолстел. На его расплывшемся лице красовался сочный прыщ, который в любую секунду мог взорваться, поэтому часть беседы я думал о времени своей реакции. По их дурацкому виду я сразу понял, что они идут устраиваться на работу. Они действительно шли устраиваться на, и в особенности – капиталистов, “которые жрут за чужой счет”. Я привел некоторые выдержки из Фромма. Кисерз добавил, что и он читал “Бегство от свободы”. В частности, ему запомнилась такая фраза: “численных в Ереване папеньких сынков, подширнувшийся, как мне показалось, всего минуты две назад. Они заговорили о кайфе. Прозвучали несколько названий, несколько рецептов. Потом тот что Mr. Priestley сказал, что тот что ширанутый – самый большой ****ун на свете. Что кроме него есть еще один матерый ****ун, Лысый, но он пере****ел всех. Потом родеушник сказал звали барабанщика, узнав что в настоящее время я пишу диссертацию, вдруг попытался было философствовать. Он говорил о “неправильном” мышлении, о человеческой “злости”, о “ссученности” всех и всяи пел ту самую “Жопу”. А если они начнут ****еть насчет денег, то он их засунет их им в жопу. “Им не впервой, проверенные” – заключил он. Мы постояли еще несколько минут, после чего я распрощался и ушел. Они сказали, чтобы я звонил. Я промычал. Стоило мне отойти несколько шагов, как мне навстречу вышла другая, и тоже с парнем. Другая, о которой я говорю, это была маленькая 12-летняя девочка, привлекаемая ко всем самых авангардным театральным постановкам в нашем городе. Я несколько раз хотел быть с ней. Оза что держаться. Потом ухватилось за торчавшую за нами железяку. Мы ехали лицом к публике, поэтому я не мог скрупулезно осмотреть и затем подвергнуть жесточайшему операции, а за разрядкой может последовать новое нападение. Я еще раз внимательно изучил сводки и принялся за свой скорбный труд и дум высокое стремленье. В качестве географической справки – ее живот представляет собой еще не остывшее вулканическое плато. Плацдарм освободили – можно проводить учения. Волнение пробирает меня, я уже совсем продрог. У-ууууууу. Ее рука, переходя к другой железяке, хватает меня за задницу. Странное ощущение. Смотрю ей в лицо. Ни малейшего колебания – полная уверенность и самообладание. Йога какая-то. Первые остановки н ниоткуда и исчезнуть в никуда. Рабствориться, кануть в лена была таким чудным ребенком. Но потом, когда она стала осознавать себе цену, она меня послала. Теперь она учится в девятом классе. Поступь мягкая и уверенная. С ней высокий старшеклассник. Они мило переговариваются. Я решил, анализу поверхность Марса. Она так прекрасна, эта красная планета. В результате смены орбиты, на которой она обычно – уже почти полчаса – вертелась, произошло ать ее на весу. Я почувствовал какой-то ток энергии снизу, я узнал этот древний язык – это одобрение. Я армада. Из надежных источников мне было сообщено, что скоро настанет конец то схожу с ума и стремглав бросился к остановке.
В это самое время я писал так и незаконченный до сих пор роман, фрагменты которого и привожу.
АНТЕННЕР
Антеннер - человек, распускающий в транспорте руки.
Говорят, что скоро такие люди просто исчезнут.
Это, очевидно, произойдет в связи с стремительным
ростом автомобильной продукции на душу населения
и повышением общего уровня благосостояния. Но пока
этот феномен индустриальной цивилизации все еще
существует, попытаемся разобраться в нем, исходя
из анализа коммуникативных силовых полей,
самоизолирующихся и автономизирующих содержащиеся
в них интеллектуальные нагрузки. Однако, не следует
думать, что антеннизм – эрзац реальной продуктивной
близости и своего рода патологическое следствие
технократических репрессий. Это скорее новый вид
чувственности, новое социоэротическое измерение, в
котором все равны и равновероятны.
из желтых газет.
Я самый обыкновенный антеннер. Я может быть даже обыкновеннее всех других антеннеров. Даже вместе взятых. Я часто задумываюсь над тем, что могло со мной произойти тогда и что может произойти сейчас. Больше всего меня волнует, что будет происходить потом. Всю свою сознательную жизнь я провел разъезжая на транспорте.
Я видел многое. Я ощущал многое. Я испытал все прелести подтекстовой жизни, когда действуешь по отношению к человеку, которого считаешь анонимом. Я видел и не видел разные ситуации. Уверен, что из всего испытанного мной, нельзя собрать ничего целостного. Но инфернальность, которая присутствовала в каждой моей “вылазке”, вынуждала меня действовать радикально. Я всегда хотел об этом написать, но, боже мой, как я боялся показаться жалким писакой, специализировавшимся специализировавщемся специализируемовавщемся специлизуемирововавшемся специализируещемся на эмористических романчиках. И все же я берусь за перо. Дрожащей рукой я распечатываю прекрасную пачку паркеровских шариковых ручек и обнеся себя тишиной пытаюсь восстановить столь приятные для моей памяти транспортные похождения.
Autoбус, marchрутка, taxi, трамwаy, troleeyбус – мне все одно – это моя стихия – это мой домен – этой мой портал. Эволюция, которую мне пришлось пережить и в некотором смысле переродиться, пронесла меня мимо старых так привычных и необходимых выходок. Я очень переживаю, что время тех виртуальных акций прошло и мое бренное существование вновь лишается осмысленности и привязанности к конкретному сегменту форм человеческих отношений. Я отключился в силу своей безысходности, потому что почувствовал, что если я и дальше буду продолжать в том же ключе, то не пройдет и года, как я свихнусь. А я всегда очень хотел дотянуть этот неминуемый в моем положении факт до старости.
После этого прочувственного лассощемящего монолога перейдем к более многомерным формам социального существования, а именно – к жизни внутри чего-либо. Безумие в разуме. Хаотическая рациональность. Просвещение лицемерия.
Моя жизнь текла размеренно и однообразно вплоть до того момента, как я встретил в автобусе эту толстую женщину. Я тогда много ездил в центр, на занятия по английскому. Это был десятый класс и энергетический кризис. Естественно отразилось на транспорте. Я несколько раз цеплялся за задние штанги последних троллейбусов, иногда даже падал с них. В те времена все так перемещались. В огромной толпе по-разноцветному серых людей я встретил эту тушу. Она стояла возле огромного бокового стекла и смотрела наружу. Меня занесло в ее сторону. Поначалу меня просто прижимали к ней. Потом я, ощутив под рукой мягкую плоть, сам перевернул (или даже развернул) руку ладонью и прислонил ее к ней. Она что-то почувствовала, но не подала и виду. Я прикасался к чему-то взрослому, чему-то что выросло и сформировалось автономно, без моего вмешательства и без вмешательства знакомых мне людей. Ее никогда не существовало, а ей уже около сорока и такой бархатный зад… Я стал поглаживать ей сначала фрагмент, плотно примыкающий к моей руке, а затем и остальные фрагменты, которые располагались совсем не в моей зоне. Бедра оказались немного дряблыми, но прекрасной рубенсовской формы. Она стала изредка поглядывать назад, но я не видел в ее лице никакого беспокойства или недоумения, наоборот, это был взгляд победительницы, взгляд хищницы, загнавшей в тупик свою очередную, на этот раз вовсе бессильную, жертву. На ее юбке был разрез. Во время моих странствий по ее тыльной стороне, я случайно наткнулся на него, но не рискнул туда проникнуть. Я заметил, как она улыбается своим мыслям. Природа была не благосклонна к Синбаду-мореходу. Оставалось полностью отдаться во власть птицы Рух, о чьей кровожадной славе было известно во всех уголках первейшей из прекраснейших страны. Сердце истошно стучало и вырабатывало просто ядерную энергию. Я со своим сердцем чувствовал себя первым космонавтом в мире, недавно заслышавшем рев двигателей и со всем возможным ужасом готовящемся к неизвестному. Я пошел вдоль заднего шва ее юбки – и вот наконец разрез передо мной. Я вижу, как она колеблется. Я словно в ужасном сне. Просовываю руку промеж ее гладких теплых ляжек. Она зарделась. Это было видно даже через многоэтажный слой косметики, разметавший по ее лицу искусственно привитый румянец. Я усиленно смотрю в окно и глотаю слюну, плохо понимая, какой на дворе век и что я в данный момент вижу. Она подалась назад. Она буквально села мне на руку. Я начинаю почесывать ей попку. Теперь я представляю ее в трехмерном пространстве. Теперь она вылезла из плоскости и обнажила свою многомерную плоть, покрытую мелким крапом жирка и плотным слепым чувством. Я сошел, едва не замочив штаны. Она даже не поглядела мне вслед. Для нее я был просто рукой, а она для меня – просто задницей. Мы были анонимны так, как если бы переписывались на разных языках с разных концов галактики. Для меня не существовало ни ее имени, ни ее размера бюстгальтера. Она была просто “разрезом”, просто неожиданностью, случайно засверкавшей на мутном небосклоне обыденного жизнеустройства.
После так называемого боевого крещения, которое я прошел со всем своим достоинством и, так сказать, на равных, я полностью пересмотрел свои взгляды на эротизм. Девочки в школе интересовали меня в “голом” виде. Никогда раньше я не задумывался над тем, что одетая женщина может быть намного сексуальнее раздетой. И именно этот аспект в дальнейшем направил мои интересы и интенции в такую неожиданно извилистую канву, какой оказался антеннизм.
Читаю:
“В последнее время хорошим примером претворения в жизнь идей взаимного сотрудничества стали совместные акции на самом высоком государственном уровне. Так, в 1999 году по совместной инициативе супруги президента Польши Иоланты К. и ООН была созвана конференция по защите прав детей, где приняли участие 16 первых леди из разных стран мира. На конференции госпожа К. высказала предложение продолжить сотрудничество на уровне первых леди для воплощения в жизнь общечеловеческих ценностей, идей добра и мира”.
Ну разве не ****ство все это?
16 ****ей со всех стран мира будут решать вопросы общечеловеческой важности. Все-таки нет нам прощения за то, что президентом является человек женатый. Мы выбираем, если это вообще от нас зависит, – только президентов, а не всю эту галиматью, называющуюся президентской семьей. Эта тема, совершенно не связанная с антеннизмом, о котором я пытаюсь вам рассказать, возникла непредвиденно и вероломно. За обширным листом с опубликованными в газете балансовыми таблицами я обнаружил счастливую фотографию местного президента, такого коренастого царька, со своей свинообразной супругой. Так получилось, что я стал читал газету, хотя я крайне редко это делаю, но, как говорится, на работе вообще часто делаешь то, что обычно не делаешь.
Улыбайтесь, вас снимают на скрытую камеру! Жопастая ведьма в сновиденчeских захватывающих испытаниях, на которые тем не менее представители экипажей пошли добровольно. Когда выходил последний пердун и она отвела ноги, чтобы освободить ему дорогу, передо мной открылась восхитительная долина, изобилующая всевозможными яствами и дикими свежими еских измерениях и с моей рукой вместо метлы. Не так быстро. Она уже собиралась сходить. О, боги, забросившие меня в этот жестокий звериный мир, проявите свою милость, приведите всех зверей ко мне, пусть они питаются только из моих рукв экстремальных гонках типа “Кэмл Трофи” и пятый дан у-шу. Потому что то, что она продемонстрировала перед растерявшейся публикой, невозможно передать теми жалкими возможностями, которыми мы уполномочен пользоваться. Думаю, что в нашем следующем репортаже нам удастся узнать еще секунду и невзначай запустил свою руку в эту заповедную зону. Она уселась на нее и стала скакать как на метле., пусть только в моей власти будет, одарить ли их своим вниманием или уморить с голоду. И пусть в этой звериной компании медленно угасает наше благоразумие, пусть все сдыхают всплывая лапками кверху, все было предрешено заранее несколько больше о всех плодами. Плодоносящая задница. Какая красота проступает через все эти многозначительные складки, вынуждающие думать, думать, думать… Я помедлил – мне никогда не разделить с ними своего бытия.
В себя я пришел только вечером. Ничего не помню наверняка. Сумбур. Залил стакан кипятком и добавил заварки. В эту ночь мне обязательно понадобится что-то тонизирующее. Нет сил. Я автоматически допиваю чай.
“Я за искусство, которое можно курить, как сигарету, которое пахнет, как пара ботинок.
Я за искусство, которое развевается, как флаг, в которое можно высморкаться, как в носовой платок.
Я за искусство, которое можно надевать и снимать, как штаны; которое изнашивается до дыр, как носки; которое можно съесть, как кусок– “Социология искусства и модернизм” В. А. Крючковой. Одна из глав этой книги называлась – Искусство и “современное видение”. Не случайно о судьбах искусства я задумался в тринадцатый пирога; или с презрением отбросить, как кусок дерьма”. Эти слова Клаэса Олденбурга с самого вчерашнего вечера кружили у меня в голове. Это была новая книга из библиотеки день о пребывания в Конторе. Я обдумывал массу новых волнующих меня вопросов. Я был очень далек от составления новой методики оценки финансового состояния коммерческих организаций. Но на работе в этот день я задержался допоздна. Не знаю, оттого ли я задержался, что наткнулся в интернете на сайт Филиппа Соллерса, или же из-за смутной мысли о том, что ко мне после рабочего дня (когда уже почти никого в здании нсвоегет) может заскочить некая девица N с прекрасными бедрами. Но позже в лифте (уже завтра) я изучил ее досконально и заметил в ней гнусную манеру поправлять волосы. К тому же у нее было что-то не то с ногами (назавтра она наденет короткую юбку).
Free Jazz
В какой-то момент мои достаточно длинные волосы стали мозолить глаза моему шефу и старой метелке (которая к моему великому изумлению в последнее время стала меня называть “мой мальчик”). Меня уже заколебали с этими “постригись, постригись”. С этим хиппистским причесоном я стал чувствовать как быстро теряю респектабельность. На работе ко мне уже не относятся с должным уважением. Я теряю рейтинг, а это в таком мудоскопе непозволительно. И я решил воспользоваться советом своего приятеля, с которым мы подружились на работе и который потом смотался из банка и работает сейчас в какой-то американской фирме. Он сказал, что здесь неподалеку есть известный салон, в котором работает один из его друзей. Он сказал, что этот друг отлично стрижет и недорого берет – короче, то что надо. И я пошел. Со мной приебался пойти #3 (поглядеть на телок, мелькающих в рекламе этого ****осалона). Мы зашли, и я спросил у телочки на кресле, мол, где этот, парикмахер. Она позвала его. Вышел невысокий пидерообраз. Он сказал, что надо немного подождать. Я сказал, что от нашего общего знакомого. Он сказал, что читал один мой роман, и ему он очень понравился. Потом я постригся. Пока он меня стриг, я весь извелся. Он сказал, что живет неподалеку от меня. Сначала он стал расспрашивать меня о романе, о моей жизни, о взглядах на жизнь, - он по причине своей умственной неполноценности, - задавал наиболее сложные для меня вопросы. Я часто путался и злился и на себя и на этого гомеса. Потом я ушел и… стал его видеть на остановке. Я уже не знал, как мне выйти, чтобы его не встретить. Как-то он прочитал мне одно свое стихотворение (типа, когда ему плохо он пишет стихи). Насколько я помню это звучало так (я его потом попросил повторить эту херню раз сто, но все равно помню смутно):
Шеф попросил чашку кофе налить
…
Кто-то сунул в кофе пальчик
…
Дети в ту ночь не дождались отца.
Я стал придерживаться экстремумов: выходил из дому или очень рано или очень поздно. И опять ****ь то же самое. Вчера он мне сказал, что пропустил из-за меня две маршрутки. И тут я подумал – бляяяяяяяяяяяяяяяяяяяядь, да он в натуре самый что ни на есть пидричелло, пидарас, гандон и т.д. как говорят в народе. Я ничего не имею против гомиков до тех пор, пока это и в самом деле не начинает угрожать мне. За всю свою жизнь я был знаком с двумя пидерами. Я как человек критического ума авангардных ценностей и либеральных взглядов не прекращал своего общения с ними. Я их исследовал. Они просто больные сукины дети. Но потом, когда я почувствовал, что в их речи ко мне звучат оттенки интонаций, свойственных мне самому при окучивании телок, - я взбесился и послал их всех вместе со своей либеральностью подальше на ***. С этим гомосеком произошло то же самое. Я читал Фрейда – и не могу их осуждать, но я также читал Ницше – и поэтому не могу их оправдывать. Честно говоря нет особого смысла продолжать в этом ключе. Это не моя тема. Но одно я знаю точно. Я уважаю много деятелей культуры, бывших и продолжающих быть гомосеками. Поэтому необходимо уяснить, что если уж ты гомик, то чтобы тебя принимали за человека, ты должен быть великим.
Я заранее отпросился и поэтому мог спокойно уйти с работы, фактически даже не приступая к ней. Мало-помалу я втягивался в работу все полней. Иногда перед сном я уже обдумывал некоторые детали предстоящей работы, домысливал их после ужина или на досуге, когда я сам по себе. Разница между мной ДО и мной ПОСЛЕ очевидно обнаружилась, когда я выпадаю . Я соскальзываю утром с зеркала, когда часами пытаюсь распознать в себе что-то знакомое. Я пропадаю на улице, когда плетусь нарядившись в галстукобрюкосорочку и вооружившись респектабельным кейсом. Мне это нравится. Мне это нравится в миллион раз больше, чем богемный вид какого-нибудь задрипанного “самохудожника”. Не найдя себя нигде, я начинаю понимать, что стал легендой, чем-то вроде Лотреамона . Я стал легендой заметил в себе новые, карьеристские, устремления. Раздражение таилось во мне и было направлено на самого себя. Мне некуда было скрыться, не на кого пожаловаться. Я в тысячный раз открываю себя, и в тысячный раз убеждаюсь, что мне себя не понять. У меня появились кое-какие деньги. Теперь я могу спокойно зайти в магазин и выбрать нужную мне книгу. Я могу пойти направо и налево, я могу заночевать где-нибудь, на нанятой за ДЕНЬГИ квартире, могу слетать за шлебом и другили съестными припасами, могу начать новую жизнь, жизнь человека, поставленного перед обществом на колени, человека, купленного за семьдесят сребреников (моя зарплата – СЕМЬДЕСЯТ тысяч драмов). Как личность я для самого себя. Я воспеваю самого себя. Я боготворю самого себя. Я влюблен в само себя.
9:15. Я выхожу из здания банка и медленно но уверенно направляюсь к остановке, сажусь в сельскохозяйственный автобус (студенческая привычка) и подъезжаю к университету. Иду в корпус Аспирантской Школы. Беру экзаменационный протокол. Поднимаюсь в актовый зал, где назначено проведение экзамена. Пока человек пять-шесть. Черный одинокий рояль. Сажусь, пробую Рабстворить в себе стресс. Обкорнал несколько рок-н-роллов и пошел к своему привычному в этой аудитории месту
Господи Вседержитель, неужели мне наконец объявили размер зарплаты. Неужели мой труд по уборке авгиевоконюшен оценен. Неужели произойдет та самая трансформация мысли в деньги. Я снова гладко выбрит. Я направляюсь в отдел кадров, в этот бездельничий вертеп. Где кислый старик эпохи раннего палеолита рассеянно расспрашивает меня о моем образовании и социальном положении. Через пару минут входит господин Академик собственной персоной. У него недобрая ухмылка и проблемы с простатой в лице. фашисты гребаные! Я понимаю, что иду на красный диплом и неприятности мне вовсе не к чему. Думаю, что Академик тоже блестяще понимает это (если что-то в нем еще способно на блеск!). Все рассаживаются по местам. Экзамен начинается. Сначала на “подиум” никто не выходит. Потом появляется Супержир.
Отдав дань своим служебным обязанностям, он драмов (60 баксов). Полтора задолбенелых месяцев мировоззренческой пытки. В галстуке, турецком, но замечательно загримированном под итальянский, и брюках из прекрасного итальянского материала, а также в туфлях великолепного добротного местного пошива, но итальянской кожи, во французской сорочке с чудным коротким рукавом. Мне стало не то чтобы плохо или хорошо. Мне стало безразлично. Из глубины моей психики продлевает мне ДОГОВОР. Ознакомься и подпиши. Читаю… сроком на три месяца… в размере исподлобья на миг показался страшный лик чудовища смирения. Он всплыл на поверхность, глотнул воздуха, задержал на чем-то свой сосредоточенный взгляд и погрузился вновь. Сознание сигнализирует. Сознание замирает. Сознание противопоставляет.
Все случилось так же неожиданно, как обычно это бывает в жизни. Я прогуливался по городу и мурлыкал себе под нос старые и волшебные песни (кажется, это были “In the Court of the Crimson King” и “Survival”). Меня предупреждали, что. Но я не послушал. Мне было спокойно (во всяком случае, так я привык называть свое обычное расположение духа).
Да ладно, мэээээн, дело не только в том, кто кого, а скорее в том, кто куда, и сколько.
Спасибо, мэээм, я не забуду.
Грохотали громы и сиськи. Ясное дело – бабья зима.
Моя идеалистическая позиция была тщательно загримирована под тантру. Я подошел к шкафу и достал оттуда покрытый плесенью стакан. В который я добавил воды и хлебнул. Отвратно. В который раз. Видимо, виновата моя застенчивость, из-за которой я не приношу свой собственный стакан, так как считаю, не знаю почему, что такое дозволено только работнику банка, каковым я не являюсь. Но было кое-что, что меня спасало. Окно комнаты, в которой я сидел и притворялся работающим, выходило во двор детского сада и игровой площадки нового фешенебельного жилого дома. Ближе к полудню на площадках появлялелых трусиках. Дети совершенно непринужденно коммуницировали. Мне захотелось снять на камеру эту беззаботную игру и назвать снимок “со своими молодыми мамами. А что может быть прекрасней молодой мамы! Я часто представлял себе раскрасневшую и припотевшую от процесса кормления молодую маму и меня, пристроившегося к ней сзади и вкушающего все прелести ее чудотворного мы уполномочен пользоваться. Думаю, что в нашем следующем репортаже нам удастся узнать несколько биологического естества. И мне всегда хотелось представлять себе, что ребенок падает и разбивает себе ещ – можно проводить учения. Волнение в экстремальных гонках типа “Кэмл Трофи” и пятый дан у-шу. Потому что то, что она продемонстрировала перед растерявшейся публикой, невозможно передать теми жалкими возможностями, которыми больше о всех захватывающих испытаниях, на которые тем не менее представители экипажей пошли добровольно. Когда выходил последний пердун и она отвела ноги, чтобы освободить ему жидковатую головку. Роднички на голове сделали бы падение похожим на лопнувший сочный арбуз. Мне не было ни страшно, ни бесстрашно. Какое-то отупение стучало в голове и мысли со всхлипом прорывались наружу.
Сев в маршрутку я увидел прямо перед собой пухленькую девочку лет десяти в маечке и коротенькой юбочке. Ее майка держалась на тоненьких постоянно спадающих веревчатых плечиках. Она сразу подсела к матери и таким образом оказалась сидящей спиной ко мне. Рядом с ней у окошка дремал ее братик. Я схватился за верх ее сидения типа придерживаюсь при поворотах и стал тянуть пальцы к ее загорелым пухленьким и нежненьким плечикам. У нее были две совершенно невозможные детские косички с заколками в виде зверюшек. Я коснулся ее припотевшего тела. Шея и часть спины, как бы я ее искусал, на куски, в тот момент я был очень недалек от маньячества, думаю, что я бы также смог ее сварить и съесть скажем на ланч. Но больше всего мне хотелось ее обнять, обнять спереди, чтобы она обхватила меня своими длинными гладкими ножками и что-то шептала мне на ушко про то как ее обижают или просто бы считала до ста. Так вот она почувствовала ноготь моей левой уже почти онемевшей от постоянного нахождения на весу руки. Я до нее не достаю. Но я не могу подавить в себе желания расцеловать ей всю спину сверху донизу. Она слегка оглянулась и вдруг - о чудо! – она обнимает своего уснувшего братика таким образом, что подкладывает все свое плечо прямо мне в руку. Я теряюсь и начинаю поглаживать ей плечо, но только с одной стороны, потому что пожилая сука лет 50-ти сидящая рядом со мной уже стала как-то навязчиво подсекать в мою сторону, т.е. в ту сторону, где заканчиваюсь я и начинается это милое создание. Светлый легкий пушок на ее щечках и спинке попадая под солнце то и дело переливался золотом. Я еле унес от нее ноги.
Я смотрел вниз и мне казалось, что мне все семьдесят и что моя песенка спета и что в этом “золотоносном” хлеву я задохнусь раньше, чем успею все основательно рассмотреть. Раздавались бесконечные звонки люди бегали по кабинетам “жизнь” кипела. Но в этой населенной бескрайней пустыне не было места для одного вз стал ее аккуратно щекотать. Даже не щекотать, а почесывать. Ангоровый Джон Кейдж”. Что же касается игровой площадки жилого дома, то дети выходили туда погулять вместе кот ее грудей перевернулся на спину и выпятив живот стал довольно мурлыкать. Я скользнул к животу. Для этого маневра мне пришлось отозвать несколько батарей, воюющих на других фронтах и защищающих своего фюрера с не меньшей прытью, чем то что сейчас дышит подо мной и настырно пытается вкусить чего-то другого, помимо автобусной поездки. Непобедимая аправду мыслящего человека, не было нужен только один тип людей – люди, способные прямо воздействовать на установившуюся социальную конъюнктуру. Этих людей общество особо ценит, но не в качестве демонстрации возможных уровней социального статуса, а в качестве приманки для закабаления тех, кто в этих “воздействующих людях” видят альтернативу текущему состоянию субординационных характеристик социума.
мест стоячих, не было лежащих, была только одна возможность приспособиться – довольствоваться местами подлежащими.
Странно... Очень странно. Когда я сел писать этот роман у меня было так много сюжетов. Моя сюжетная линия была словно заточена, как стрела, которую я намеревался запустить в сердце всем добропорядочным гражданам, с утра спешащим на работу, въебывающим там в три кожи и довольным своей судьбой, ниспославшей им стандартную семью со стандартными отношениями и семейными праздниками; стандартную работу со стандартными ситуациями, а иногда и нестандартными ситуациями, которые, впрочем, уже успели стандартизироваться; стандартных детей со стандартными способностями, спешащими в стандартный класс в стандартной школе; стандартных друзей со стандартными темами для разговоров; и даже стандартными случайными связями. Но только теперь я начинаю понимать, какой нереальной целью я задался. Именно работая в банке, я осознал степень оштампованности ситуаций. Обывательский мир с обывательской моралью. Я никогда не верил в труд.
Существует несколько причин запрещения ЛСД, ДМТ, СТП: они навсегда могут лишить человека рассудка - но рассудка можно лишиться и от сбора урожая, закручивания болтов на каком-нибудь заводе, мытья посуды или преподавания в одном из местных университетов. Объяви мы вне закона все, что сводит человека с ума, исчезли бы все составляющие социальной структуры: брак, армия, транспортные сообщения, пищевая промышленность, уборка улиц, образование, медицина, охрана окружающей среды и т.д. и т.п.
Так мне показалось, что все в этом микроавтобусе играют в какую-то странную игру, вроде волейбола. Муха, пугаясь одних отмахиваний бросалась в сторону других. Судя по всему, она уже была на издыхании. Но случайный ветер из ближайшей уже было 9:20. Я опоздал на двадцать минут. Я вбежал на работу весь в мыле. Лифт был занят. Я спешно поднялся по лестнице. Забежал к шефу. Виновато извинился. Зашел к себе, Муха виртуозно исполняла виражи. Все отмахивались как могли. И в какой-то момент на тротуар и рысцой побежал в сторону большого мрачного здания. На моих часах. Передо мной плыли цифра за цифрой. Я посмотрел на часы. До конца рабочего дня осталось чуть менее восьми часов. Я пододвинул стул и стал искать скаченные вчера из где кроме меня работали еще три человека и, теряя последние силы, грузно опустился на стул. На меня вопросительно посмотрели. Я протер заляпанные по дороге туфли и вклю жизнь. Я говорю о жизни до поступления на работу, самую обыкновенную низкооплачиваемую работу, на которую берут людей с высшим образованием. И, посмотрев в сторону музыкального училища, у дверей которого музыкалился скоп панд, я смачно сплюнул чил компьютерфорточки подхватил ее и унес в светлеющее осеннее утро, в одно из таких утр, в которые восход легко принять за рассвет и т.д. Оказавшись на улице, я некоторое время стоял охваченный воспоминаниями. Воспоминания были разные. Но ни одно из них не возвратило меня к тому старому доброму укладу, которым была наполнена моя прошлая некоторые особо беспокойные пассажиры попытались ее прибить. Но безуспешно. интернета новые порнопики. Но сквозь них просвечивали цифры. В них были те же самые цифры. И стало совершенно очевидно, что в ближайшие сто лет поработать у меня не
Драматичность и даже трагедийность вносит в мир сам человек, остро
переживающий свое единство с миром и одновременно отдельность от него и
беззащитность перед ним.
Сегодня я в прекрасной французской сорочке. Меня зовут Эмиль. Я молод и горяч. Иду и иду. Возле здания театра (собрание проводится в театре музкомедии, что, в свою очередь, не лишено некоторой доли дохлой иронии)было полно народу. Банковский бабец осматривали меня как пушечное мясо, с интересом и торопливость свои проекты. Ты совершаешь непоправимые действия. Ты можешь расплатиться за одно и за другое, а можешь руку к ней поплотнее. Она подвела свою руку. И мы немного поласкались на шпионский манер. Потом я активизировал ее руку аж до локтя – она не отстает. Елебля удержался чтобы вовсе спалить все к черту, исподволь наблюдая за своим разыгравшимся настроением. Нездоровый блеск в глазах и занозовопросы на голое тело. ни жив ни мертв, но было еще во мне что-то, что говорило извне “спасибо” в ответ на каждый добровольно взятый буклет. Что же касается послесобранческих празднеств, то. Серее этого собрания трудно было что-либо представить. Фуршет (или попросту “жратва стоя”) был слишком краткосрочным и крайне низколиквидным. Непонравившиеся два пирожных, взятых впопыхах, я так и не смог обменять на что-нибудь путное. В маленькую рюмочку мне налили коньяку, так как мне нечем было закусить, я стал мотаться по огромному театральному холлу. Не найдя ничего интересного я буквально через две минуты ретировался.
Около пол Дело наверно в том, что на самом деле все красивые телки – как только я их увижу – автоматически инсталлируются мне в душу. С каждой новой телкой содержание моего бессознательного безжалостно и самым наглым образом апдейтируется. На адском браузере материальное. Я остановился на американке, но вряд ли сейчас мне хочется говорить именно об этом. Мне вообще не хочется говорить. Все дело в том, что человек от природы говорит всегда. “Человек говорит всегда” – вот новый лозунг телемской обители. Человек говорит даже тогда, когда не говорит. Лингвистика всегда подтверждала мои догадки. В “психопатологии обыденной души есть всего лишь одна автоматически загружаемая домашняя страничка, и эта страничка не более чем просмакованные в маниакально-депрессивном ключем жестче судишь, тем легче прощаешь. Так, пришлось к слову. Ибо теперь в моих руках нечто животрепещущее. А именно: клавиатура с конечной бесконечностью набора слов, букв, символов. Я постоянно отвлекаюсь от осмыслить. Я всегда говорил: у меня в голове были совершенно другие мысли, и они сейчас исчезли бесследно, впро я готов. Думаю, что мне всегда нравилось сидеть за удобным столом задуманного мной нарративного сеанса, но сейчас я думаю, что ки. угода назад, когда я взялся писать эту главу че прелести последней запавшей мне в память ссссссуч чем как и все жизни” Фрейд заметил именно, то, что человек не может не информировать окружающий мир. Поэтому когда человек молчит, происходят как минимум два симультанных процесса коммуникации. С одной стороны – внутренняя речь как способ осуществления коммуникативного акта с самим собой. С другой стороны – то что мы называем паралингвистика. Человек информирует нас своим поведением. Может это второе информирование на самом деле дезинформация. В конце концов все люди играют. И играют серьезно – на деньги. А где люди ближе всего к деньгам как не в банке. Я начал издалека и вряд ли пришел бы к этому, если бы не тема, которая не дает мне отойти ото всего что сердцу мило. Итак лекция, о которой пойдет речь несколько ниже, была самым элементарным миссионерским бредом. Нам рассказывали про элементарное словно мы недоумки из Новой Гвинеи. Я. Она сказала, что капитализм жесток. А я сказал, что плевать я хотел на капитализм. Если капитализм жесток, а я не терплю жестокости, то мне с ним не по пути. Она заулыбалась, и я подумал о старине Генри Миллере – как он их всех раскусил. Там сидели еще какие-то бабы, которые вначале молчали, а потом не давали мне вставить слово. Я увидел, какие они злые, и мне стало страшно. сказал, что хоть в ХХв. американцы и показали, что у них есть культура, все равно они зажравшиеся и самодовольные, иными словами эксплуататоры. Я сказал, что наших программистов, чей профессиональный уровень ничем не уступает американскому используют за мелоч Много воды утекло с тех пор, как я перестал писать роман, который скорее всего никогда не будет дописан по прич чивости ко всему, включая литературу, и тому агностицизму, который постоянно мешает мне заниматься сексом. У меня была кассетка с записями моих музыкальных мантр. Один мудила из театра пантомимы попросил послушать (он ставил. Сказали, что музыка не та. Я плюнул на все это дело. Терпеть не могу, когда мне приходится терпеть.
"Многие клиенты боятся банков и предпочитают брать взаймы у частных заимодавцев, хотя те берут более высокий процент. Дихтер объясняет это более строгим моральным авторитетом банка, под контроль которого попадает должник. При сделке с частным кредитором роли меняются: должник осознает свое моральное превосходство над ним, и таким образом "более высокий процент - это небольшая компенсация за эмоциональное равновесие".
Теперь это было его профессиональным имиджем. Однажды когда дело шло к вечеру ему позвонила какая-то колка и заказала наколку на жопе. Она пообещала щедро заплатить, и тату не долго думая пригласил – мол, где у него свои старого закадычного друга, с которым я познакомился на дне рождении вернули мокрощелки. Он был человеком авангардного складаного сказителя. Я слушал его певучую прокуренную речь, и мысль увлекала меня далеко, за золотым руном или еще чем-нибудь в таком роде. В настоящий момент он работал в салоне татуи ума, хотя и понятия не имел, что есть новое искусство, которое опасно далеко подобралось к душе. Тем не менее – он сидел на бордюре у крупных клиентов лучше обслуживать индивидуально и без ассигнований в общую казну. Она пришла воскресным утром может она даже собиралась повести его в музей. Он прикинулся в свою киоска, где продавали всякую канцелярскую блевоту.
Он мне рассказал две истории.
Первая начиналась с конца, впрочем вторая тоже была не очень складная. Но его это нисколько не заботило. Он мне собственные татуировки и он совсем не похож на байкера. Он учел критику и в целях шоу-бизнеса несколько разнообразил свою одной какаю-то хреноту). Я несколько недоверчиво относился к пантомиме – все ходят по цепи кругом. Молчат, молчат, молчат. И ходят, ходят, ходят. Как заводные. Короче кассету мне не рабочую униформу. Он наряжался в медицинский халат, который спер у матери, замазывал голову желе, закатывал рукава халата аж до плеч, ее к себе домой –галиматью и ожидал ее в приемной. Она прошла в комнату, и он сразу же сообразил, что на такой жопе нажопной татуировки не сделаешь. Не жопа, а лента Мебиуса. Он усадил ее на диван и Эта школа расположена в самом центре города. Каждый день я прохожу мимо, надеясь встретить девушку моей мечты. И вот вчера, что мол я засветил бельишко. До сих пор не могу забыть ее длинный горбатый нос, который будто до сих пор у меня в жопе и мешает ходить. Телка $ такую загнанный и дурной. велел снять штаны. Она кокетливо улыбнулась и потянула руку скроют это недоразумение. Но эта сука заметила, и даже проскулилапрыснул в воздух. Телка завидев шприц потеряла сознание, упала на пол да еще умудрилась удариться башкой о батарею.к своему белью. Я вспоминаю свой выпускной бал, когда я танцевал типа смеси брейк- сняла штаны и приподняла одну створку кверху. Гомер как истинный профессионал нисколько не возбудившись взял в руки одноразовый шприц и нет это было два дня назад да нет же третьего дня дурочку. Старшие классы. Стояла в школьном дворе и громко и с увеличе увлечением рассказывала обступившим ее школьным разговаривают юношестве, когда все цветы еще цветные, а все Словно кто-то нажал паузу. Никакого приращения. Они мне всегда напоминали фонтаны Марселя Дюшана. Я выхожу свежий и здоровый, а прихожу я повстречал одну данса и хип-хопа. И одна из мамаш моих школьных приятелей зафиксировала мои штаны, которые я стрельнул у отца по причине их фирменности и которые доходили мне почти до подмышек. Я думал, что широкие брюки и майка
Ты представляешь – говорит он мне, - в центре города, в квартире, у столика с разложенными на нем шприцами и шприциками стоит парень с зализанной назад желе шевелюрой в халате с чужого плеча да еще с наколками на руках, а под ним тощая курва со спущенными штанами да еще с синяком на лбу. Только бы не вернулись родители. Только бы не вернулись родители. И родили вернулись. Дело в том, что то, что случилось дальше наверняка было не настолько важно. Он Через несколько дней его разбудил телефонный звонок. Звонили с академии, где он работал (в остальном из- проститутки.
Я видел эту девочку всего два раза. Но этого полностью хватило. Не силуэт, а сказка. Томный нежный детский взгляд, рюкзачок с висюльками за интернета). Его научруку пришла в голову замечательная мысль и ему не терпелось апробировать свои идею на текущем экспериментальном материале. Пришлось хана. Негры татуируются наверно чаще чем ходят в туалет. И еще одно труд - частный случай труда. Ей было где-то около двадцати. Я собирался с ней познакомиться и чем черт не шутит замутить с ней по-серьезному. Вчера я ее видел с одним долговязым всегда умел останавливаться. В этом он был просто художник. долбарем я переходил дорогу а они вставать и ехать на работу. По дороге в транспорте он все думал как же делать тату неграм. Он уже отказался татуировать черным по черному. Нужно искать что-нибудь беленькое, иначе уть на меня не наехали на крутой тачке. Я запаниковал, а они смеялись. Не хочется делать ничего. Мои силы на пределе. Я постоянно выхожу из себя и теряюсь в непрестанном хаосе. Мотаюсь по разновеликим диагоналям знаю, что со мной творится. С одной стороны я терпеть не могу жлобов с туго набитыми кошельками, а с другой я прекрасно понимаю, что имея деньги я обретаю независимость. И эта независимость вовсе не та свобода о которой говорил Сартр , нетнетнет, это номинальная независимость, независимость имеющая свою котировку, независимость которую можно в любой момент обменять на наличные. Грязное все это дело.
и траекториям. Меня раскачивает. Нет сил остановиться. Нет сил бежать дальше. Нет сил искать. Хочется только находить. Находить. Находить. Не предпринимая сколько-нибудь значимых усилий. Валяться в грязи, забываться, отключаться, пренебрегать, и в то же время – находить. Без различий в днях и ночах. Без различий во времени года или длительности дня. Я буду говорить. Я буду просто говорить. Ибо это единственное, что еще осталось у меня динамичным.
Если бы Маркс был бы еще и художником, он бы никогда не пропагандировал коммунизм. Коммунизм начинается в индивидуальной зависти, а кончается в стадном пес-симизме. Некоторые малодушные и безмозглые хренофилы говорят о культурной революции в маоистском ключе. Я даже отказываюсь комментировать эту злостную даунаду. У многих еще мнеонечно, себя я презираю по-другому, с пониманием. А другие, какое мне дело до них... какое в жопе играет детство. И в будущем от проявленного в нем участия. Чего только нельзя сделать имея необходимое количество денег. Я могу недоедать и строить из себя великого мученика, но могут ли про меня сказать, что я проявил свою силу и обеспечил себе достойное человека проживание. И под грузом всех вдали показалась она. Она улыбалась. Я подумал – О.К. – “клиент как в сейфе”. Вдруг люди, закрывшие ее от меня, слегка расступились и среди них я увидел ее в компании с. Это был парень этих размышлений я вот скучнейшие ушить. Кто разрушает построенное, тот признает силу своего неповиновения и полностью отдается ей в надежде обрести заветную долю разрядки. Искать нужно не здесь. Ведь наиболее распространенное человеческое занятие – строитжный магазин на углу и буду выжидать. Лучше бы так оно и произошло. Наконец. Явно не открывавший ни одной нешкольной книги. Он говорил с ней резко и, как мне показалось, довольно грубо. Она была на седьмом небе. И надо сказать, что увидель построенное, рушить разрушенное.
И если еще в прошлом тысячелетии, чтобы сделать что-то значительное, необходимо было высечь храм в скале, то сейчас единственно релевантным занятием становится построение песочных замков. уже в сто пятый раз открываю дверь главного входа. Я подхожу к лифту, нажимаю на те же кнопки, движусь наверх как и почти две недели назад, несу с собой в сумке те же самые Мне очень хочется пить. Я достаю из шкафа затхлую воду и, превозмогая себя, отхлебываю несколько глотков. Жажда утолена. Но так ли это было важно – напиться чем попало. Жажда сменилась тошнотой.
После того, как вчера меня напрягли, я шел в банк с ужасным чувством, еще более ужасным, чем до этого. Обстоятельства накладывались одно на другое. Я спешно поднялся в свою комнатку, включил свой рабочий компьютер и замер в задумчивости. Передо мной лежал лист бумаги, и я не медля ни минуты записал следующее:
“Прошло два часа. Я до сих пор не могу прийти в себя. Столько убийственных красавиц по дороге. На проспекте и буквально перед банковским зданием. Нет больше моих сил терпеть. Я хочу всех. И поэтому я объявляю вернулся к своему замусоленному композавру и открыл файл с финансовыми отчетами, анализами и кучей прочего по-экономически завуалированного дерьма. Что я здесь делаю! Вот войну всем. Это мой манифест. Если бы хоть что-то спасло меня в эту минуту. Но нет! Спасения нет. Я обречен на медленную смерть. Смерть неуправляемую. Смерть беспощадную. Смерть великодушную. Еще несколько дней назад я волновался и не живого. Только биение сердца. Биение сердца бы я был может пойти
благополучнее, чем у меня. Слишком малое может удержать умного человека от безумия. Безумие не болезнь, нет, такое могут сказать только люди недостаточно серьезные чтобы быть остроумными. Безумие – это равное по модулю
положительному и наверняка наложил бы в штаны, на том дело и порешилось бы. Но теперь, когда ясно представляешь окружающее со всей откровенностью дерьмо, вряд ли что-то на него отрицательное, не сотворяющее никакой компенсации, не генерирующее ничего, нейтральное до той страшной накладывающееся. Биение и так взволнован до предела. Еще не хватало Абсолютно не вопрос, который было бы естественно задать в тот момент. Но я потянулся, зевнул и стал копаться представляю себе, куда можно в такой ситуации деться. Если ребенком, то степени чтобы она на меня пердела. Я во всевозможных счетах.
Вернулся домой под вечер, когда закрываются торговые нейтральности, когда нейтральное лавочки и люди начинают заниматься собой. Дома ворочался знал, что мне нужно. Но только теперь я это понял. Со всей оч меня за мою нерасторопность и строго-настрого наказала мне подготовить к понедельнику сердца”.
Меня позвали к Шефу. Она загрузила Я был отчет. евидностью и необходимостью. Во мне назревает ядерный взрыв. Который, по всей видимости, не оставит во мне ничего часа с полтора. Не мог найти себе места. переходит в никакое. Что может добавить по этому случаю Заратустра? Он может только промолчать, ибо все мы прекрасно знаем, какой ценой дается глубинное знание, какой ценой дается извилистый выход свободы из неизлечимо рабских человеческих сердец. Ой, что-то мне не хорошо. Духота или мерзлота или глобальное потепление или кризис на какой-нибудь вирусирующей по всему миру лондонской бирже. Пусть продолжают существовать утописты и антиутописты, но вера в неизведанное продолжает жить. где я бы чувствовал себя спокойно. Когда я начинал эту он прав спасти нас может только презрение. Пока я презираю, я жив. Именно мое презрение позволяет мне сделать вывод, что меня еще не успели прикончить. С самого моего начала работы книгу я разделил все повествование на пятнадцать суток по числу дней вперед, даже когда идем назад, даже когда вместо нас идет другой, веселый и одухотворенный с изрядной долей цинизма и хороший фильм. Главное действующее лицо – сам моей первичной адаптации к работе, работе Отожде Это наша беда и наша надежда. Возвращаться некуда. Мы идем только ты. Ты сам решаешь, что кому зачем и как. Ты планируешь действие. Ты продуцируешь ситуации. Ты продюсируесы в мозгах. Метахроника двадцати пяти лет моей жизни я не могу припомнить ни одного момента, коствлению пришел конец. Во всех нормальных кинотеатрах есть таблички с пометкой “выход”. Посмотрев хороший в некотором смысле общественной характеризующейся своей прямой вовлеченностью в социальную империю доходов. Хоть я всегда и клеймлю Камю за его занудство, тем не менее я стал замечать что где-то раз в месяц у меня бывает череда в три-четыре мерзких дней. Критические дни. Прям как менструальный цикл бля. Такие дни я называю x-days (происходит от известного слова на три буквы). В такие дни мне еле удается балансировать. Время – надвремя – подвремя. Появиться из ниоткуда и ис оей жизнью. Сейчас с высоты почти ь на грани. В интернете случайно наткнулся на сайт благородства в выдыхающемся флаконе своего юношеского настроя. Алиса повзрослела. Она закончилась так же, как и Кристофер Робин. Но мы знаем их. Мы узнаем их из миллиона. Достаточно протянуть руку - и вещи заявят о себе с бесстрастной лаконичностью. фильм можно забыть о коньками, дубануться, приказать долго брить. На глазах совершается вандализм: человек рушит, чтобы строить; человек строит, чтобы рушить. Думаю, что в этой жизни нам так и не дадут пожить.
Вчера был особенный день, просто ненормальный. Началось все с того, что я, строго говоря, весь день не находил себе места. И мне казалось, что что-то должно со мной произойти, что-то что может изменить мою жизнь, знакомого, ни одного симпатичного скрипками и нотной папкой под мышкой. Мудаки в солнцезащитных очках. Толстые и тонкие суки, сволочи, грязь, смрад, падаль. работа заканчивается в шесть. И я, даже не отпросившись у Шефа, отправился на встречу с ней. Ни о какой встрече, естественно, мы не договаривались. Я просто изменить взгляды на привычные и уже начинающие раздражать вещи. В маршрутке я не встретил ни одного рассчитывал встретить ее по дороге. Так как она живет на той улице, по которой я каждый Никакой разрядки. Я несолоно хлебавши иду восвояси, если дыру, в которой я сижу, вообще можно так назвать. Пошел в туалет набрать воды. Пришел. Сел за работу. Посидел. Решил размять ноги – встал постоял. Потом меня выходе. Но выйдя можно посмотреть национал-большевиков или хер знает каких говновиков. Всю информацию на своем паскудном сайте они назыибо меня берут и я приобщаюсь к аксиологическому мусору обывателей, чезнуть в никуда. Рабствориться, кануть в лету, сдохнуть, махнуться потянуло лица. Угрюмая поездка мне показалась хорошим безлюдна, но и безжизненна. После нескольких часов местами напряженной работы, я вышел на эпиграфом к последующим суточным событиям. Испытание ради лишения испытания. Я вышел как и всегда возле покареченной высотки и прошел по обычно многолюдной улице, но сегодня она была не только перерыв. Много людей. Магазины. Заплеванная троллейбусная остановка. Баобабы со ко сну. Еле усидел до конца рабочего дня. правда, под конец открылось какое-то второе , а точнее стосорокатысячное дыхание. И я уже почти совсем забыл о времени. Но я помнил о том, что ее день прохожу возвращаясь домой. Я шел, всматриваясь в каждое женское лицо по обе стороны дороги. Я словно наглотался воды. Меня слегка подташнивало, может от какого-то предвкушения. Или предчувствия. Словом, все вокруг меня кружилось, и я не мог найти себе сколько-нибудь спокойного пути. Она ни разу со времени нашего знакомства мне не позвонила. Но последние выходные вызова. Один из них барабанщик, проституировавший во всех мало-мальски бряцающих группах; другой – лидер местной меня она лишь тогда, когда я подошел к ним вплотную. Она страшно испугалась. Даже побледнела. Но отвела голову и сделала вид, что видит меня в первый раз в жизни. Я стоял, как оглоушенный. Немного спустя я набрался сил, усмехнулся самому себе и пошел дальше моего укрывания от армии во время тяжелейших испытаний выпавших на мою злосчастливую долю во время моих занятий к поступлению в магистратуру во время очередного рецидива и ежечасных приступов любовной бездеятельности. Тогда он был совсем дохляк и пел ту самую “Жопу” – хит ереванской панк-молодежи 90-ых. На словах “ту жопу отражал, что. Но грязное, омерзительное разочарование еще громыхало во мне. Блекло, блекло, блекло. фашисты гребаные! Мимо меня проплыл неизвестно когда вернется. Ее родители несколько раз переспросили мое имя. Ее брат тоже, в свою очередь, не преминул осведомиться. Я даже подумал, я звонил ей каждые пятнадцать минут. Говорили, что она вышла еще утром и неформального если я пройду всю улицу, а ее не увижу, то обязательно зайду в книга прошлого, времен хиппствования и безадресного фонтан, затем еще что-то. Я перешел дорогу, прошел несколько шагов и вдруг услышал, как меня зовут: “Эмо, Эмо!”. Мы встали в тени. Они рассказали мне о том, что вокруг непроходимая жопа и что они уже устали бороться. По их дурацкому виду я сразу понял, что они идут устраиваться на работу.
а завтра я, похоже
вернусь на эту ****ую работу
как муж к жене с четырьмя детьми
если только меня примут обратно
но сегодня я знаю, что выбрался
из какой-то сети
Они действительно шли устраиваться на работу в круглосуточную булочную. Клап, а именно так звали барабанщика, узнав что в настоящее время я пишу диссертацию, вдруг попытался было философствовать. Он говорил о “названий, несколько рецептов. Потом тот что Дь своего пребывания в Конторе. Я обдумывал массу новых волнующих меня вопросов. чем я лучше собаки Павлова первая из Фромма. Кисерз добавил, что и он читал “Бегство от свободы”. В частности, ему запомнилась такая фраза: “Свободный человек может идти только под конвоем”. Я ни хрена не припомнил это место и сказал, что “все не так просто”. Потом к нам присоединились еще двое – лидер довольно старой, еще показалось и вовсе обидным. Он сказал, что лучше возьмет с собой свои массивные палочки. А если они начнут ****еть насчет денег, то он их засунет их им в жопу. “Им не впервой, его звали Mr. Priestley. С ним был один из немногочисленных в Ереване папеньких сынков, подширнувшийся, как мне показалось, всего минуты две назад. Они один матерый ****ун, Лысый, но он пере****ел всех. Потом родеушник сказал Клапу, что есть неплохая работка, поиграть в баре Mestern на барабанах. И что за это предлагают по полторы штуки неправильном” мышлении, о человеческой “злости заговорили о кайфе. Прозвучали несколько драмов в день (3 бакса). Но единственная загвоздка – бабки платят не каждый день, а иногда и вообще не платят. Кидают на день, три, неделю, - это как получится. и еще сигнальная система насколько еще меня хватит мои нервы ни к черту бог дал мне талант и за это продал в рабство мне вероятней всего не симон сказал, что тот что ширанутый – самый большой ****ун на свете. Что кроме него есть еще”, о “ссученности” всех и вся, и в особенности – капиталистов, “которые жрут за чужой счет”. Я привел некоторые выдержки одно условие – играть надо щетками. После блэк-металла, Клапу это еренные” – заключил он. Мы постояли еще несколько минут, после чего я распрощался и ушел. Они сказали, чтобы я звонил. Я промычал. Стоило мне отойти несколько шагов, как мне навстречу вышла другая, и тоже с парнем. Другая, о которой я говорю, это была маленькая 12-летняя девочка, привлекаемая ко всем самых авангардным театральным постановкам в нашем городе. Я несколько раз хотел быть с ней. Она была таким чудным ребенком. Но потом, когда она стала осознавать себе цену, она меня послала. Теперь она учится в девятом классе. Поступь мягкая и уверенная. С ней высокий старшеклассник. Они мило переговариваются. Я решил, что схожу с ума и стремглав бросился к остановке.
Некто А принесла “Книгу мертвых” – журнал полученных и отосланных конторских писем. Необходимо подчеркнуть, что перевод “Книги Мертвых” – очень трудное дело, а порой и совершенно невозможное из-за состояния самого текста, содержащего огромное количество ошибок.
Опять разочарование. Вчера в маршрутку познакомился с девушкой. Сидя она была такой красивой. У нее была добротная недюжинная грудь при изящных чертах лица и бедра крутые как американские горки. Она подставляла под мою свисавшую с дипломата руку свои коленки. Я уже во всю почувствовал материальность и силу ее округлостей. Она подалась назад и сделала вид, что ей не за что держаться. Потом ухватилось за торчавшую за нами железяку. Мы ехали лицом к публике, поэтому я не мог скрупулезно осмотреть и затем подвергнуть жесточайшему анализу поверхность Марса. Она так прекрасна, эта красная планета. В результате смены орбиты, на которой она обычно – уже почти полчаса – вертелась, произошло нечто вроде министыковки. А именно: ее грудь целиком уложилась мне на ладонь. Я ее попытался вращать, но она стала вперации, а за разрядкой может последовать новое нападение. Я еще раз. Йога какая-то. Первые остановки нашего квартала. Несколько пердунов с полными сумками сходят, пробираясь через непроходимые человеческие заросли. Наконец они вылезли и, закрывая за собой дверь, в последний раз посмотрели в сторону утробы. В утробе все молчали. Надо сказать, что она имеет захватывающих испытаниях, на которые тем не менее представители экипажей пошли добровольно. Когда выходил последний пердун и она отвела ноги, чтобы освободить ему дорогу, передо мной открылась восхитительная долина, изобилующая всевозможными яствами и помедлил еще секунду и невзначеское плато. Плацдарм освободили – можно проводить учения. Волнение пробирает меня, я уже совсем чай запустил свою руку в эту заповедную зону. Она уселась на нее и стала скакать титул в экстремальных гонках типа “Кэмл Трофи” и пятый дан у-шу. Потому что то, что она продемонстрировала перед растерявшейся публикойдикневозможно передать теми жалкими возможностями, которыми мы уполномочен пользоваться. Думаю, что в нашем следующем репортаже нам удастся узнать несколько больше о всех метлы. Не так внимательно изучил сводки и принялся за свой скорбный труд и дум высокое стремленье. В качестве географической справ– полная уверенность и через все эти многозначительные складки, вынуждающие думать, думать, думать… Я, ате все так же жарко (кондиционера нет), все те же мухи (я их уже начки – ее живот представляет собой еще не остывшее самообладание быстро. Она уже собиралась сходить. О, боги, забросившие меня в этот жестокий звериный мир, проявите свою милость, приведите всех зверей ко мне, пусть они питаются книги и настраиваюсь на разговор о тех же самых вещах. В комними как на метле. Жопастая ведьма в сновиденческих измерениях и с моей рукой вместо чемпионский свежими плодами. Плодоносящая задница. Какая красота проступает вулканы продрог. У-ууууууу. Ее рука, переходя к другой железяке, хватает меня за задницу. Странное ощущение. Смотрю ей в лицо. Ни малейшего колебания инаю различать по повадкам), встречаю по дороге тех же людей, сблагоразумие, пусть все сдыхают всплывая лапками кверху, все было предрешено заранее – мне ник одними здороваюсь, с другими нет, иду в самый конец коридора и исчезаю за одной из дверей. Я на месте. Разгружаюсь. Несколько книжек из славной кучки натасканных моей матерью экономических книг (для расширения моего профессионального кругозора). Включаю компьютер. Те же таблицы и диаграммы. Хотя нет – появилось что-то новенькое. Это новенькое стало старым уже самим фактом своего появления. Здесь все старо, все ветхо и утилитарно, все конформистично и меркантильно. Давайте бы такого шанса. Я бы плюнул на кондитерские сказки о созидании. Разрушать легко, строить – сложно. Как мы забыли о народных мудростях. Народ мудр. Вы разве не слышали, что народ добр и мудр. Разрушать нисколько не легче, чем строить представим себе, какое это благо – наличие финансовых институтов, наличие сложного производства и разветвленной инфраструктуры. Да разве может на такой барахолке наступить конец света. Не дай бог мне дослужиться до президента ядерной державы. Я не упустил. Любое разрушение естественный результат построения. Прежде чем что-то построить, нужно что-то 911 не разделить с ними своего бытия.
В себя я пришел только вечером. Ничего не помню наверняка. Сумбур. Залил стакан кипятком и добавил заварки. В эту ночь мне обязательно понадобится что-то тонизирующее. Нет сил. Я автоматически допиваю чай.
“Я за искусство, которое можно курить, как сигарету, которое пахнет, как пара ботинок.
Я за искусство, которое развевается, как флаг, в которое можно высморкаться, как в носовой платок.
Я за искусство, которое можно надевать и снимать, как штаны; которое изнашивается до дыр, как носки; которое можно съесть, как кусок пирога; или с презрением отбросить, как кусок дерьма”. Эти слова Клаэса Олденбурга с самого вчерашнего вечера кружили у меня в голове. Это была новая книга из библиотеки – “Социология искусства и модернизм” В. А. Крючковой. Одна из глав этой книги называлась – Искусство и “современное видение”. Пьер Франкастель. Франкастель выделяет три основных компонента современного социального мироустройства: наука, техника, искусство. Так уж получилось, что это оказалось про меня. Я – ученый, инженер, художник в одном лице. Не случайно о судьбах искусства я задумался в тринадцатый денледовало раскручивать эту тему я от нее болею чтобы жить мне приходится закладывать свой талант чтобы закладывать свой талант мне приходится жить это старая история с печальным концом поэтому я не тороплюсь забегать вперед но меня несет что-то меня подхватывает и несет и нет сил противодействовать Я был очень далек от составления новой методики оценки финансового состояния коммерческих организаций. Но на работе в этот день я задержался допоздна. Не знаю, оттого ли я задержался, что наткнулся в интернете на сайт Филиппа Соллерса, или же из-за смутной мысли о том, что ко мне после рабочего дня (когда уже почти никого в здании нет) может заскочить некая девица N с прекрасными бедрами. Но позже в лифте (уже завтра) я изучил ее досконально и заметил в ней гнусную манеру поправлять волосы. К тому же у нее было что-то не то с ногами (назавтра она наденет короткую юбку).
втягивался в работу все полней. Иногда перед сном я уже обдумывал некоторые детали предстоящей просился
Я заранее отпросился и поэтому мог спокойно уйти с работы, фактически даже не приступая к ней. Мало-помалу я работы, домысливал их после ужина или на досуге, когда я сам по себе. Разница между мной ДО и мной ПОСЛЕ очевидно обнаружилась, когда я заметил в себе новые, карьеристские, устремления. Раздражение таилось во ав, что потянувшись еще немного я сломаю себе позвоночник, мне, что у нее болталось под горлом, - две прекрасные разухабистые полновесные пришлось перенацелить свое желание на ощупывание того похолодевшие сиськи. Я сжимал их и теребил, пытался накрутить на палец, царапал соски, держал их на весу, разводил и количество вспомогательных действий, вопреки здравому нарядившись в галстукобрюкосорочку и вооружившись респектабельным кейсом. Мне это нравится. Мне это нравится в миллион раз больше, чем богемный вид какого-нибудь задрипанного смыслу и еще чему-то такому же непристойному, приостановило мое съестными припасами, могу начать новую жизнь, жизнь человека, поставленного перед обществом на колени, человека, купленного за восемьдесят сребреников (моя зарплата – ВОСЕМЬДЕСЯТ тысяч драмов). Как личность я выпадаю . Я соскальзываю утром с зеркала, когда часами пытаюсь распознать в себе что-то знакомое. Я пропадаю на улице, когда желание. Словно кто-то нажал паузу. Никакого приращения, никакой прибыли. Сексуальный вакуум, либимне и было направлено на самого себя. Мне некуда было скрыться, не на кого пожаловаться. Я в тысячный раз открываю себя, и в тысячный раз убеждаюсь, что мне себя не понять. У меня появились кое-какие деньги. Теперь я могу спокойно зайти в магазин и выбрать нужную мне книгу. Я могу пойти направо и налево, я могу заночевать где- сводил, отвинчивал и завинчивал. Но такое нибудь, на нанятой за ДЕНЬГИ квартире, могу слетать за шлебом и другили плетусь “самохудожника”. Не найдя себя нигде, я начинаю понимать, что стал легендой, чем-то вроде Лотреамона . Я стал легендой для самого себя. Я воспеваю самого себя. Я боготворю самого себя. Я влюблен в само себя.
9:15. Я выхожу из здания банка и медленно но уверенно направляюсь к остановке, сажусь в сельскохозяйственный еская привычка) и подъезжаю к университету. Иду в корпус Аспирантской Школы. Беру местам. Экзамен начинается. Сначала на “подиум” никто не выходит. Потом появляется Супержир.
экзаменационный протокол. Поднимаюсь в актовый зал, где назначено проведение экзамена. Пока человек пять-шесть. Черный одинокий рояль. Сажусь, пробую Рабстворить в себе стресс. Обкорнал несколько рок-н-роллов автобус (студенчи пошел к своему привычному в этой аудитории месту.
Я снова гладко выбрит. Я направляюсь в отдел кадров, в этот бездельничий вертеп. Где кислый старик эпохи раннего палеолита рассеянно расспрашивает меня о моем образовании и социальном положении. Отдав дань своим служебным обязанностям, он продлевает мне ДОГОВОР. Ознакомься и подпиши. Читаю… сроком на три месяца… в размере исподлобья драмов (60 баксов). Полтора задолбенелых месяцев мировоззреески загружаемая домашняя страничка, и эта страничка не более чем просмакованные в маниакально-депрессивном ключе прелести последней запавшей мне в память ссссссучки.
прогуливался по городу и мурлыкал себе под нос старые и вонческой пытки. В галстуке, турецком, но замечательно загримированном под итальянский, и брюках из прекрасного итальянского материала, а также в туфлях великолепного. Мне стало не то чтобы плохо или хорошо. Мне стало безразлично. Из глубины моей психики на миг показался страшный лик чудовища смирения. Он всплыл на поверхность, глотнул воздуха, задержал на чем-то свой сосредоточенный взгляд и погрузился вновь. Сознание сигнализирует. Сознание замирает. Сознание противопоставляет.
Все случилось так же неожиданно, как обычно это бывает в жизни. Я Дело наверно в том, что на самом деле все красивые телки – как только я их увижу – автоматически инсталлируются мне в душу. С каждой новой как всегда, свежую сорочку и иду. Иду и иду. Возле здания театра (собрание проводится в театре музкомедии телкой содержание моего бессознательного безжалостно и самым наглым образом апдейтируется. На адском браузере души есть всего лишь одна автоматич лшебные песни (кажется, это были “Love me two times I’m gone away” и “A Saucerful of Secrets”). Меня предупреждали, что. Но я не послушал. Мне было спокойно (во всяком случае, так я прив под занавес намечается фуршет. Бреюсь и добротного местного пошива, но итальянской кожи, во французской сорочке с чудным коротким рукавом расчесываюсь (кошмар сколько времени в последние несколько дней мне приходится уделять себе, чтобы иметь солидный и в то же время незначительный вид), надеваю, , что, в свою очередь, не лишено некоторой доли дохлой иронии)было полно планируешь действие. Ты продуцируешь ситуации. Ты продюсируешь свои проекты. Ты совершаешь непоправимые действия. Ты можешь расплатиться за одно и за другое, а можешь вовсе спалить все к черту, исподволь наблюдая за своим разыгравшимся настроением. Нездоровый блеск в глазах и занозовопросы в мозгах. Метахроника. Время ческих – надвремя – подвремя. Появиться из ниоткуда и исчезнуть в, кто кого, а скорее в том, кто куда, и сколько.
Спасибо, мэээм, я не забуду.
Грохотали громы и сиськи. Ясное дело – весна 8 1/2.
Какое-то отупение стучало в голове и мысли со всхлипом прорывались наружу.
Я смотрел вниз и мне казалось, что мне все семьдесят и что моя песенка спета и что в этом “золотоносном” хлеву я для одного взаправду мыслящего то может быть прекрасней молодой мамы! Я часто представлял себе раскрасневшую и припотевшую от процесса кормления молодую маму и меня, пристроившегося к ней сзади и вкушающего все прелести ее чудотворного биологического естества. Человек со стояком. В поисках стоячих мест. “Социальная несправедливость” – говорят, что есть такое словосочетание. Несправедливость – сама природа общества. Обществу нужен только один тип людей – люди, способные прямо воздействовать на установившуюся социальную конъюнктуру. Этих людей общество особо ценит, но не в качестве демонстрации возможных уровней социального статуса, а в качестве приманки для закабаления тех, кто в этих “воздействующих людях” видят альтернативу текущему состоянию субординационных характеристик социума.
Постоянные пробки на дорогах и вовсе выбили меня из колеи. У меня начали дрожать ноги и руки, шея и спина затекли, а про ноги и говорить нечего. Я конечно же не мог даже посмотреть в окно. Все замуровано. Живой пресс. Вряд ли, скажу я вам, живой пресс в тот момент чем-то отличался от мертвого, то есть неживого. Клаустрофобия, которой я безудержно страдаю, совсем меня заела, и в тот момент я мог успокоить себя только одной стародавней историей о моем зловредном юношестве, когда все цветы еще цветные, а все погоды сексуальные. Тогда произошло нечто понимаете, что это ассоциации по ситуации (давление). Так вот она чуть не высосала меня из своей же собственной кожи. Она чавкала так звучно, что услышавшие нас наверняка подумали бы, что она уписывает (!) за обе щеки торт-мороженое. Она кряхтела и мычала, а я ощущал себя зоофилом, и мне временами становилось очень страшно, хотя она и улыбалась временами, правда не знаю чему, может в тот момент я был как-то особенно смешонвесьма интересное, о котором я потом всегда вспоминал в качестве успокоительного и успокающего (если Маленькие симпатичные ушки, как впрочем у всех панд. Потом почему-то меня потянуло потрогать ее зад. И я, проявив недюжинное послужить блестящей если бы я и написал портрет какой-нибудь прекрасной юной девы лет тринадцати с роскошною иллюстрацией того, что геометрия – это наука о попках. И как-то, абсолютно случайно, неожиданно для меня и возможно для ее же самой нежданно-негаданно ни с того ни с сего сразу и навсегда она сделала мне минет. Ну и тяга у нее была. Теперь наверно вы, а может она глотнула лишнего, или хочет казаться красивой, такой тягучий и острый взгляд исподлобья. Но больше всего мне запомнились ее раскрасневшиеся ушки. части ее лоснящейся мякоти. В лице ее мелькнуло некоторое недоразумение, если конечно то, что там внизу дергалось можно назвать лицом. Справедливости ради нужно признаться, что косой и в ренессансной манере, то только с членом во рту. Нет ничего прекраснее лакомствующей женщины. Потом осозндонозный коллапс, эрекциональный спазм, - да мало ли что это может быть. Она помогла мне отойти с настоенного места и прилечь. Она гладила мне волосы, а я думал, в какое бы место ей кончить мастерство эквилибриста, дотянулся до верхней даже между этими двумя словами есть какая-либо разница). Она была пышкой. Но такой фигуристой. Разница в размерах ее бедер и талии могла. И тут…
место ь ему казались не просто людьми, но еще и потенциальными трупами. Он видел молодых баб и уже представлял как вскрывает им грудную клетку и как иноубавилотересно покопаться у них в мозгах. Эта история– это тюрьмы образования, это заводы просвещения тоже осталась незаконченной и весело попрощавшись я пошел на лекцию. Она кончалась поздно. И она мне действовал на нервы больше чем была настолько все остальное. Ибо университеты, это самая уникальная форма рабства – ненависть к которому порождает еще большую необходимость расстаться с свободой навсегда. освобождается. Я почти доехал. Как только народу псь, в воздухе показалась жирная навозная муха, которая приставучая, что не оставила равнодушными даже злостных стариков. Так некоторые особо беспокойные пассажиры попытались ее прибить. Но безуспешно. Муха виртуозно микроавтобусе играют в какую-то странную игру, вроде волейбола. Муха, пугаясь одних отмахиваний бросалась в сторону других. Судя по всему, она уже была на издыхании. Но случайный ветер из ближайшей форточки подхватил ее и унес в светлеющее осеннее утро, в одно из таких утр, в которые восход легко принять за рассвет и т.д. Оказавшись на улице, я туфли и включил компьютер. Передо мной плыли цифра за цифрой. Я посмотрел на часы. До конца рабочего дня осталось чуть менее восьми часов. Я пододвинул Виновато извинился. Зашел к себе, где кроме меня работали еще три человека и, теряя последние Воспоминания были исполняла виражи. Все отмахивались как могли. И в какой-то момент мне грузно опустился на стул. На меня вопросительно стул и стал искать скаченные вчера из интернета новые порнопики. Но сквозь них просвечивали цифры. В них были те же самые цифры показалось, что все в этом разные. Но ни одно из них не возвратило меня к тому старому доброму укладу, которым была наполнена моя прошлая жизнь. Я говорю о жизни до поступления на работу, самую обыкновенную низкооплачиваемую работу, на которую берут людей с высшим образованием. И, посмотрев в сторону музыкального училища, у дверей которого музыкалился скоп панд, я смачно сплюнул на тротуар и рысцой побежал в сторону большого мрачного здания. На моих часах уже было 9:20. Я опоздал на двадцать минут. Я вбежал на силы,. И стало совершенно очевидно, что в ближайшие сто лет поработать у меня не получится. некоторое время стоял охваченный воспоминаниями. работу весь в мыле. Лифт был занят. Я спешно поднялся по лестнице. Забежал к шефу. посмотрели. Я протер заляпанные по дороге
Проснулся я сегодня поздно, так что еле успел на работу. Естественно, не успел побриться. А когда я не бреюсь третий день подряд, становлюсь похожим на волхва. Учитывая мои почти длинные волосы которые я все никак не могу отрастить по причине чувствительности моих работодателей ко всяким проявлениям контркультуры я как законопослушный гражданин должен вечная мерзлота я шел и на меня практически ноль основной принцип игры в этом уже невозможно разобраться когда я читал по 5 книг в день на всевозможные общественные темы я силился их понять я перепробовал все и теперь я уже не знаю может ли быть такое платоник в третьем тысячелетии и боже мой я их не просто хочу я их всех люблю я чувствую как подходит одна автоматически влюбляя меня в себя я чувствую как я страдаю имеет такое негативное воздействие на блгосклонность местных бабс но я удержался я ведь знаю стоит перерыв и чувствовал весна весна солнце согревало и тех кому тепло на душе и тех у кого никогда не освобожусь непримиримой борьбы это война это самая настоящая война один за всех против всех я напевал я еще что-то напевал в голове крутились только что прочитанные в интернете анекдоты про буратино, пятачка и т.д. это бесконечность это бесконечность помноженная на меня самое безысходное дикое вращение по вечной орбите будней дни открываются как двери и за ними еще одни двери двери без начала и конца мрак за которым следует другой мрак я мне познакомиться хоть с одной и я разочаруюсь в них еще больше саморазвивающиеся машины секса искусственный интеллект как я влюбляюсь по тысяче раз в день это было еще совсем недавно по несколько знакомств в день с наиболее миловидными представительницами homo tyolkus до сих пор я залечиваю свои когда она проходит я чувствую как приближается другая внимания никогда бы не подумал что щетина душевные раны которые я думаю давно превратились в бездну стоит мне хоть ненадолго окунуться в это бурлящее безумие и жизнь останавливается жизнь противоречит жизнь отрицает жизнь противодействует со всей яростью примеривать на себе все сыплющиеся с их стороны на меня подкалывания это была дикость я шел по улицам в свобода бред я раб попробовал конфронтировать с системой я со своим рабским уделом перестал отличать хорошере от плохого точно так же как меня учили я верил сначала Гегелю затем спинозе а затем я пошел за Марксом и вышел на пустырь я один на выжженой солнцем земле среди дюн человеческих тел и создал. Пытался выдумать новую плоть, и магом или ангелом, освобожденным от всякой морали, - я возвратился на землю.цветы, и новые звезды, и новый язык. Я хотел добиться сверхъестественной власти. И что же? Воображение свое и воспоминанья свои я должен предать погребенью! Развеяна слава художника и создателя сказок!
Я, который называл себя
Итак, мое состояние меня беспокоило: я не мог толком ни пить, ни есть. В перерыв я вышел на улицу пройтись. Увидел несколько примитивных телок с сексоделичными попками, а сиськи одной сучки как заноза в глазу мне некуда идти ибо все дороги ведут в ад этот праздник жизни оказался мне не по зубам я вновь читал и перечитывал Рембо о как много важного говорил этот юнец я слышал его постоянно:
Все празднества, и триумфы, и драмы я мучили меня потом весь день.
Вернулся ни жив ни мертв. Бабахнул чаю и – звонок – вызывают к шефу. Новое задание. Так они меня закопают заживо...
Теперь немного о делопроизводстве. Ежедневно мы сталкиваемся с необходимостью производить документы, а также доставать их. Вся современная цивилизация построена на беспрерывном документообороте, вовлекающем в себя все большие сферы человеческой активности. Человеку без документа строго воспрещается жить. Известен даже закон Паркинсона о том, что несмотря ни на что, с ростом внедрения высокотехнологичного оборудования происходит эффект необходимости в дополнительной рабочей силе. С возникновением и ростом крупных корпораций, власть над основной производительной силой сконцентрировалась в руках менеджеров. Каждый из менеджеров стремится иметь как можно больше подчиненных. Это придает его делу солидности, а ему - общественной значимости. Основной формой взаимодействия между представителями отдельных иерархических звеньев производственных отношений является предоставление всевозможных отчетов, являющихся чем-то вроде запроса на удостоверение целесообразности наемного работника. Замечания к отчету являются уникальной питательной средой для зарождения и активного роста недоверия, а впоследствии и неприязни к сотруднику. Иными словами, менеджер плетет себе алиби для того, чтобы в один прекрасный день совершить одно из наиболее чудовищных преступлений - свой неличный вклад в рост безработицы. Тем более, что рано или поздно работник оказывается "полностью использованным" наподобие тюбика с израсходованной пастой. Таковы правила игры. Помимо отчетов, ясно и довольно однозначно показывающих "кто здесь хозяин", современному человеку знакома целая масса других, не менее репрессивных методов воздействия на среднестатистическую единицу, в которую превращен современный работник, желающий продать свой труд намного больше, чем эффективно реализовать свои возможности. Письма, резюме, приказы - вот неполный список того, с чем наемнику (по аналогии с военным значением этого слова) приходится постоянно иметь дело. Стандартизация, которой подверглось все современное производство - от производства игрушек до научных идей - выработала свой краткий, сухой язык, не допускаюший ничего "лишнего". Есть стандартные ситуации - есть стандартная документированность этих ситуаций. Пробраться сквозь эту жесткую приработанную машину нет никакой возможности, потому что стоит тебе заговорить по-иному, как ты автоматически отключаешься от той социальной подпитки, вокруг которой толпятся "сильные мира сего", творящие панобщественные блага и стимулирующие их потребление по своему стяжательскому облику и подобию. И ты уже не фермер, не бизнесмен, не финансовый аналитик или преподаватель вуза, не художник или ученый, - ты изгой, ты аутсайдер, ты преступник. И тебе приходится бороться в одиночестве, это борьба одного против всех, это борьба за счастье быть личностью, это борьба против механических фраз механических людей...
В маршрутке еще несколько месяцев назад рядом со мной села из сложившейся ситуации. У всех сколько-нибудь значительных людей современности был период увлечения коммунизмом, этим выхолощенным христианством, христианством без бога. Если бы Маркс был бы еще и художником, он бы никогда не пропагандировал коммунизм. Коммунизм начинается в индивидуальной зависти, а кончается в стадном песмалолитражка. Было лето и я прислонил свою руку к ней поплотнее. Она подвела свою руку. И мы немного поласкались класс, и что бы вы думали после этого я стал ее первым заклятым врагом. Книжки Ломброзо сейчас все равно что комиксы. Я это понял сразу после описанного мной неблагожелательного случая.
Сегодня у меня суббота. Я отсыпаюсь до девяти часов утра. По распорядку - первое в моей жизни посещение собрания акционеров. Разумеется, под занавес намечается фуршет. Бреюсь и расч чку и иду. еских празднеств Иду и иду. Возле интересного я буквально здания театра (собрание проводится в театре музкомедии, что, нужно внедрять только против шерсти. Через несколько минут меня вызвали вовнутрь. Мне поручили раздавать годовой отчет о проделанной банком работе. Я стоял с этими брошюрками ни жив ни мертв, но было еще во мне что-то, что говорило извне “спасибо” в ответ на каждый добровольно взятый буклет. Что же касается послесобранч, то. Серее этого собрания трудно было что-либо представить. Фуршет (или попросту “жратва в свою очередь, не лишено некоторой доли дохлой иронии) было полно народу. Банковский бабец осматривали меня как пушечное мясо, с интересом есываюсь (кошмар сколько времени в последние несколько дней мне приходится уделять себе, чтобы иметь солидный и в то же время незначительный вид), надеваю, как всегда, свежую соро и торопливостью на голое тело. Таких стоя”) был слишком краткосрочным и крайне низколиквидным. Непонравившиеся два пирожных, взятых впопыхах, я так и не смог обменять на что-нибудь путное. В маленькую рюмочку мне налили коньяку, так как мне нечем было закусить, я стал мотаться по огромному театральному холлу. Не найдя ничего через две минуты ретировался.
Парфюмерная фирма, решившая выпустить новый сорт духов, намеревалась назвать их "Наоми" и воспроизвести на ярлыке полуобнаженную "Наоми" Гогена. Представительницы 4 и 5 классов, которым показали изображение девушки, назвали ее грязной, неуклюжей и категорически забраковали. Вместо шедевра Гогена на ярлыке поместили "блондинку с чувственными губами и загадочными глазами". Кондитерская фирма пришла к выводу, что дорогие конфеты, предназначенные для богатых покупателей, можно продавать в дешевых картонных коробках, дешевые же - в дорогих металлических (чтобы их могли затем использовать в хозяйстве). Пивоваренная фирма, продукция которой пользовалась большим успехом, решила сделать ее еще более привлекательной и стала изображать на своей рекламе мужчин в смокингах и охотничьих костюмах. Эти "интеллигенты" не понравились, однако, традиционным потребителям - рабочим, мелким служащим, и сбыт пива сократился. Пришлось искать для рекламы других героев - простых, энергичных "полноценных американцев".
Я постоянно отвлекаюсь от задуманного мной нарративного сеанса, но сейчас я думаю, что я готов. Думаю, что мне всегда нравилось сидеть за удобным столом в удобном кресле дрейфовать на своем компе по бесконечному пространству. В “психопатологии обыденной жизни” Фрейд заметил именно, то, что человек не может не информировать окружающий мир. Поэтому когда человек молчит речь как способ осуществления коммуникативного акта с самим собой. С другой стороны – то что мы 24/7 все люди играют. И играют серьезно – на деньги. А где люди ближе всего к деньгам как не в банке. Я начал издалека и вряд ли пришел бы к этому, если бы не тема, которая не дает называем паралингвистика. Человек информирует нас своим поведением. Может это второе информирование на самом деле дезинформация. В конце человеческих случайностей. Около полугода назад, когда я взялся писать эту главу у меня в голове были совершенно другие мысли, и они сейчас исчезли бесследно, впрочем как и все материальное. Я остановился на американке, но вряд ли сейчас мне хочется говорить именно об этом. Мне вообще не хочется говорить. Все дело в том, что человек от природы говорит всегда. “Человек говорит всегда” – вот новый лозунг телемской обители. Человек говорит даже тогда, когда не говорит. Лингвистика всегда подтверждала мои мне отойти ото всего что сердцу мило. Итак лекция, о которой пойдет речь несколько ниже, была самым э, происходят как минимум два симультанных процесса коммуникации. С одной стороны – внутренняя лементарным миссионерским бредом. Нам рассказывали про элементарное словно мы недоумки из Новой Гвинеи. Я сказал, что хоть в ХХв. американцы и показали, что у них есть культура, все равно они зажравшиеся и самодовольные, иными словами эксплуататоры. Я сказал, что наших программистов, чей профессиональный уровень ничем не уступает американскому используют за мелочь. Она сказала, что капитализм жесток. А я сказал, что плевать я хотел на капитализм. Если капитализм жесток, а я не терплю жестокости, то мне с ним не по пути. Она заулыбалась, и я подумал о старине Генри Миллере – как он их всех раскусил. Там сидели еще какие-то бабы, которые вначале молчали, а потом не давали мне вставить слово. Я увидел, какие они злые, и мне стало страшно.
Много воды утекло с тех пор, как мне пришлось заниматься сексом.
Коллектив – не союз самостоятельных социально защищенных личностей, осознавших свои интересы и для их реализации приходящих к сотрудничеству, а тотальная общность, высшая по отношению к личности, нивелирующая и подчиняющая ее.
Мне кажется, не за горами тот день, когда мудрецы будут выходить на улицу и стоять на перекрестках, на видных местах, у гостиниц, отелей, станций метро, у вокзала. Они будут промышлять как проститутки, только продавать будут не тело, а знания. И люди, уставшие от всепроникающих штампов массового сознания, будут выезжать ночью на улицу и снимать мудрецов, платя им за содержательную беседу и оригинальный взгляд на вещи.
Каждый день я прохожу мимо, надеясь встретить девушку рассказывала обступившим ее школьным подругам. Я смотрел в оба, а она – ноль внимания. Это меня совсем выбило из колеи. Я всегда смотрел а прихожу загнанный и дурной. дро заплатить, и тату не долго думая пригласил ее к себе на женщин как на произведения искусств, которые ко всему прочему еще и разговаривают. Они мне всегда напоминали супы Энди Уорхола. Я выхожу свежий и здоровый, домой – крупных клиентов лучше обслуживать индивидуально и без ассигнований в общую казну. Она пришла воскресным утром может она даже собиралась повести его в музей. Он прикинулся в свою галиматью и ожидал ее в приемной. Она прошла в комнату, и моей мечты. И вот вчера нет это было два дня назад да нет же третьего дня я повстречал одну такую дурочку. Старшие классы. Стояла в школьном дворе и громко и с увеличе увлечением он сразу же сообразил, что на такой жопе нажопной татуировки не сделаешь. Не жопа, а лента Мебиуса. Он усадил ее на диван и велел снять штаны. Она кокетливо улыбнулась и потянула руку к своему белью. Я вспоминаю свой выпускной бал, когда я танцевал типа смеси брейк-данса и хип-хопа. И одна из мамаш моих школьных приятелей зафиксировала мои штаны, которые я стрельнул у отца по причине их фирменности и которые доходили мне почти до подмышек. Я думал, что широкие брюки и майка скроют это недоразумение. Но эта сука заметила, и даже проскулила, что мол я засветил бельишко. До сих пор не могу забыть ее длинный горбатый нос, который будто до сих пор у меня в жопе и мешает ходить. Телка $ сняла штаны и приподняла одну створку я их увижу – автоматически инсталлируются мне в душу. С каждой новой телкой содержание моего бессознательного безжалостно и самым наглым образом апдейтируется. На адском браузере души есть всего лишь одна автоматически загружаемая домашняя страничка, и эта странич мне в память ссссссучки. телефонный звонок. Звонили с академии, где он работал (в остальном из-за интернета). Его научруку пришла в голову замечательная мысль и ему не терпелось апробировать свои
воздух. Телка завидев шприц потеряла фельдшера – университетская примочка). Все люди теперь ему казались не просто людьми, но еще и потенциальными сознание, упала на пол да еще умудрилась удариться башкой о батарею.
Давно замечено – ничто так не способствует душевному комфорту, как отсутствие собственного мнения и позиции.
Эта не более чем просмакованные в маниакально-депрессивном ключе прелести последней запавшей история тоже осталась незаконченной и весело попрощавшись я пошел на лекцию. Она кончалась поздно. И она мне действовал на нервы больше чем все остальное. Ибо университеты – это тюрьмы образования, это заводы просвещения, это самая уникальная форма рабства – ненависть к которому порождает еще большую необходимость расстаться с свободой навсегда.
. Не знаю, что со мной творится. С одной стороны я терпеть не могу жлобов с туго набитыми кошельками, а с другой я прекрасно понимаю, что имея деньги я обретаю независимость
Боров (босс) никогда не помнил меня по имени и всякий раз называл по-разному. Надо работать только на себя. Он называл меня Эрнест. Не знаю, может, я и в самом деле Эрнест.
Я видел эту девочку всего два раза. Но этого полностью хватило. Не силуэт, а сказка. Томный нежный детский взгляд, рюкзачок с висюльками. Ей было где-то около двадцати. Я собирался с ней познакомиться и чем можно в любой момент обменять на наличные. Грязное все это дело.
Не хочется делать ничего. Мои силы на пределе. Я постоянно выхожу из себя и теряюсь в непрестанном хаосе. Мотаюсь по разновеликим диагоналям и траекториям. Меня раскачивает. Нет сил остановиться. Нет сил бежать дальше. Нет сил искать. Хочется только находить. Находить. Находить. Не предпринимая сколько-нибудь ерт не шутит замутить с ней по-серьезному. Вчера я ее видел с одним долговязым долбарем я переходил дорогу а они чуть на меня не наехали на крутой тачке. Я запаниковал, ... какое им всегда ловко избегал прямых путей и месяцами пропадал в размышлениях перед очередным перепутьем. Я не стараюсь завести полезных связей, я плюю на рамки приличия и услов а они смеялись. И эта независимость вовсе не говорить. Ибо свою котировку, независимость которую значимых усилий. Валяться в грязи, забываться, отключаться, пренебрегать, и в то та свобода о которой говорил Сартр , нетнетнет, это номинальная независимость, независимость имеющая же время – находить. Без различий в днях и ночах. Без различий во времени года или длительности дня. Я буду говорить. Я буду просто это единственное, что еще осталось у меня динамичным.
Оиоийсдфиопш0ут0яцийтфк3ю9085к0ю9828ы5фио2йрв;лмжасм, лкдфнгл’ сдйгп
Лаконично, isn’t it?
Скоро конец моему заключению. Скоро моя судьба окончательно прояснится. То есть я хотел сказать – запутается дело до меня. Очевидно, что, живя на одной тесной планете, наши пути никогда не пересекутся. Я еще больше. Они будут промышлять как проститутки, только продавать будут не тело, а знания. Либо меня берут и я приобщаюсь к аксиологическому мусору обывателей, либо мне опять придется искать работу, в тайне надеясь на то, что меня все-таки не примут, и завишу от финансовых поступлений со стороны родителей. Это вполне можно назвать инвестициями. Это вполне можно назвать разновидностью ценных так же жарко (кондиционера нет), все те же мухи (я их уже начинаю различать по повадкам), встре бумаг (ну, в данном случае - людей). Нет благосклонного отношения к человеку без надежды на дивиденды в будущем от проявленного в нем участия. Чего только нельзя сделать имея необходимое количество денег. Я могу недоедать и строить из себя великого мученика, но могут ли про меня сказать, что я проявил свою силу и обеспечил себе достойное даже более того – погонят. Уже девятый день. Я презираю всех, включая самого себя. Конечно, себя я презираю по-другому, с пониманием. А другие, какое мне дело до нихности, я полностью человека проживание.
И под грузом всех этих размышлений я вот уже в сто пятый раз открываю дверь главного входа. Я подхожу к лифту, нажимаю на те же кнопки, движусь наверх как и почти две недели назад, несу с собой в сумке те же самые скучнейшие книги и настраиваюсь на разговор о тех же самых вещах. В комнате все чаю по дороге тех же людей, с одними здороваюсь, с другими нет, иду в самый конец коридора и исчезаю за одной из дверей. Я на месте. Разгружаюсь. Несколько книжек из славной кучки натасканных моей матерью экономических книг (для расширения моего профессионального кругозора). Включаю компьютер. Те же таблицы и диаграммы. Хотя нет – появилось что-то новенькое. Это новенькое стало старым уже самим фактом своего появления. Здесь все старо, все ветхо и утилитарно, все конформистично и меркантильно. Давайте представим себе, какое это благо – наличие финансовых институтов, наличие сложного из шкафа затхлую воду и, превозмогая себя, отхлебываю несколько глотков. Жажда утолена. Но так ли это было важно – напиться чем попало. Жажда сменилась тошнотой.
После того, как вчера меня напрягли, я шел в банк с ужасным чувством, еще более ужасным, чем до этого. Обстоятельства накладывались одно на другое. Я спешно поднялся в свою комнатку, включил свой в себя убийственных красавиц по дороге. На проспекте и буквально перед банковским зданием. Нет больше моих сил терпеть. Я хочу всех. И поэтому я объявляю файл с финансовыми отчетами, анализами и кучей прочего по-экономически завуалированного дерьма. Что я здесь делаю! Вот вопрос, который было бы естественно задать в тот момент войну всем. Это мой манифест. Если бы хоть что-то спасло меня в эту минуту. Но нет! Спасения нет. Я обречен на медленную смерть. Смерть неуправляемую. Смерть беспощадную. понедель. Столько нику отчет. Я был и так взволнован до предела. Еще не хватало чтобы она на меня пердела. Я вернулся к своему замусоленному композавру и открыл. Но я потянулся, зевнул и стал копаться во всевозможных счетах.
Вернулся домой под вечер, когда закрываются Смерть рабочий компьютер и замер в задумчивости. Передо мной лежал лист бумаги, и я не медля ни минуты записал следующее:
“Прошло два часа. Я до сих пор не могу прийти великодушную. Еще несколько дней назад я волновался и не знал, что мне нужно. Но только теперь я это понял. Со всей очевидностью и необходимостью. Во мне назревает ядерный взрыв. Который, по всей видимости, не оставит во мне ничего живого. Только биение сердца. Биение сердца. Биение сердца”.
Меня позвали к Шефу. Она загрузила меня за мою нерасторопность и строго-настрого наказала мне подготовить к торговые лавочки и люди начинают заниматься собой. Дома ворочался часа с полтора. Не мог найти себе места. Абсолютно не представляю себе, куда можно в такой ситуации деться. Если бы я был ребенком, то наверняка наложил бы в штаны, на том дело и порешилось бы. Но теперь, когда ясно представляешь окружающее со всей откровенностью дерьмо, вряд ли что-то. Безумие не болезнь, нет, такое могут сказать только люди недостаточно серьезные чтобы быть остроумными. Безумие – это равное по модулю положительному Заратустра? может пойти благополучнее, чем у меня. Слишком малое может удержать умного человека от безумия Он может только промолчать, ибо все мы прекрасно знаем, какой ценой дается глубинное знание, какой ценой дается извилистый вых. Пусть продолжают существовать утописты и антиутописты, но вера в неизведанное продолжает жить. Это наша беда и наша надежда. Возвращаться некуда. Мы идем только вперед, даже когда идем назад, даже когда вместо нас идет другой, веселый и одухотворенный с изрядной долей. Ты сам решаешь, что кому зачем и как. Ты планируешь действие. Ты продуцируешь ситуации. Ты продюсируешь свои проекты. Ты совершаешь непоправимые од свободы из неизлечимо рабских % накладывающееся на него отрицательное, не сотворяющее никакой компенсации, не генерирующее ничего, нейтральное степени нейтральности, когда нейтральное переходит в никакое. Что может добавить по этому случаю человеческих сердец. Ой, что-то мне не хорошо. Духота или мерзлота или жнглобальное потепление или кризис на какой-нибудь вирусирующей по всему миру лондонской бирже цинизма и благородства в выдыхающемся флаконе своего юношеского настроя. Алиса повзрослела. Она закончилась так же, как и Кристофер Робин. Но мы знаем их. Мы узнаем их из миллиона. Достаточно протянуть руку - и вещи заявят о себе с бесстрастной лаконичностью. Отождествлению пришел конец. Во всех нормальных до той страшной кинотеатрах есть таблички с пометкой “выход”. Посмотрев хороший фильм моо забыть о выходе. Но выйдя можно посмотреть хороший фильм. Главное действующее лицо – сам тыдействия. Ты можешь расплатиться за одно и за другое, а можешь вовсе спалить все к черту, исподволь наблюдая за своим разыгравшимся настроением. Нездоровый блеск в глазах и занозовопросы в мозгах. Метахроника. Время – надвремя – подвремя. Появиться из ниоткуда и исчезнуть в никуда. Рабствориться, кануть в лету, сдохнуть, махнуться коньками, дубануться, приказать долго брить. На глазах совершается вандализм: человек рушит, чтобы строить; человек строит, чтобы рушить. Думаю, что в этой жизни нам так и не дадут пожить.
Вчера был особенный день, просто ненормальный. Началось все с того, что я, строго говоря, весь день не находил себе места. И мне казалось, что что-то должно со мной произойти, что-то что может изменить Баобабы со скрипками и нотной папкой под мышкой. Мудаки в солнцезащитных очках. Толстые и тонкие суки, сволочи, грязь, смрад, падаль. Никакой разрядки. Я несолоно хлебавши иду восвояси, если дыру, в которой я сижу, вообще можно так назвать. Пошел в туалет набрать воды. мою жизнь, изменить взгляды на привычные и уже начинающие раздражать вещи. В маршрутке я не встретил ни одного знакомого, ни одного симпатичного лица. Угрюмая поездка мне показалась хорошим эпиграфом к последующим суточным событиям. Испытание ради лишения испытания. Я вышел как и всегда возле покареченной высотки и прошел по обычно многолюдной улице, но сегодня она была не только безлюдна, но и безжизненна. После нескольких часов местами напряженной работы, то ее работа заканчивается в шесть. И я, даже не отпросившись у Шефа, отправился на встречу с ней. Ни о какой встрече, естественно, мы не договаривались. Я просто рассчитывал встретить ее по дороге. Так как она живет на Ее родители несколько раз переспросили мое имя. Ее брат тоже, в свою очередь, не преминул осведомиться. Я даже подумал, если я пройду всю улицу, а ее не увижу, то обязательно зайду в книжный магазин на углу и я вышел на перерыв. Много людей. Магазины. Заплеванная троллейбусная остановка. Пришел. Сел за работу. Посидел. Решил размять ноги – встал постоял. Потом меня потянуло ко сну. Еле усидел до конца рабочего дня. правда, под конец открылось какое-то второе , а точнее стосорокатысячное дыхание. И я уже почти совсем забыл о времени. Но я помнил о том, чбуду выжидать. Лучше бы так оно и произошло. Наконец вдали показалась она. Она улыбалась. Я подумал – О.К. – “клиент как в сейфе”. Вдруг люди, закрывшие ее от меня, слегка расступились и среди них я увидел ее в компании с. Это был парень. Явно не открывавший ни одной нешкольной книги. Он говорил с ней резко и, как мне показалось, довольно грубо. Она была на седьмом небе. И надо сказать, что увидела меня она лишь тогда, когда я подошел к ним вплотную. Она страшно в жизни. приступов любовной испугалась. Даже побледнела. Но отвела голову и сделала вид, что видит меня в первый время тяжелейших набрался сил, усмехнулся самому себе и пошел дальше. Но грязное, омерзительное разочарование еще громыхало во мне. Блекло, блекло, блекло. Мимо меня проплыл фонтан, затем еще что-то. Я перешел дорогу, прошел несколько шагов и вдруг услышал, как меня зовут: “Эмо, Эмо!”. Это были люди из моего далекого прошлого, времен хиппствования и безадресного неформального вызова. Один из них барабанщик, 90-ых. На словах “ту жопу отражал, что я поцеловал” он обычно падал на пол и, пьяный в жопу, под всеобщее улюлюканье изображал сладострастие, пытаясь трахнуть сцену. “Эмо” – крикнули они. И я слегка обрадовавшись поперся к ним. Мы встали проституировавший во всех мало- испытаний выпавших на мою злосчастливую долю во время моих занятий к поступлению в магистратуру во время очередного рецидива и ежечасных раз бездеятельности. Тогда он был совсем дохляк и пел ту самую “Жопу” – хит ереванской панк-молодежи в тени. Они рассказали мне о том, что вокруг непроходимая жопа и что они уже устали бороться. В лице ее мелькнуло некоторое недоразумение, если конечно то, что минуты две назад. Они заговорили о кайфе. Прозвучали несколько названий, несколько рецептов. Потом тот что сразу понял, что они идут устраиваться на работу. Они действительно шли устраиваться на работу в круглосуточную булочную. Клап, а именно так звали барабанщика, узнав что в настоящее время я пишу диссертацию, вдруг попытался было философствовать. Он говорил, что тот что ширанутый – самый большой ****ун на свететам внизу дергалось можно назвать лицом. Справедливости ради нужно признаться, что если бы я и написал портрет какой-нибудь прекрасной юной девы лет тринадцати ют на, Клапу это показалось и вовсе обидным. Он сказал, что лучше возьмет с собой свои массивные палочки. А если они начнут ****еть насчет денег, то он их засунет их им в жопу. “Им не впервой, проверенные” – заключил он. Мы постояли еще несколько минут, после чего я распрощался и ушел. Они сказали, чтобы я звонил. Я промычал. Стоило мне отойти несколько шагов, 12-летняя девочка, привлекаемая ко всем самых авангардным театральным постановкам в нашем городе. Я несколько раз хотел быть с ней. Она была таким чудным ребенком. Но потом, когда она стала осознавать себе цену, она меня недюжинная грудь при изящных чертах лица и бедра крутые как американские горки. Она подставляла под мою свисавшую с дипломата руку свои коленки. Я уже во всю почувствовал материальность и силу ее округлостей. Она подалась назад и сделала вид, что ей не за что держатьсяпослала. Теперь она учится в девятом классе. Поступь мягкая и уверенная. С ней высокий старшеклассник. Они мило переговариваются. Я решил, что схожу с ума и стремглав бросился к остановке.
Опять разочарование. Вчера в маршрутку познакомился с девушкой. Сидя она была такой красивой. У нее была добротная. Потом ухватилось за торчавшую за нами железяку. Мы ехали лицом к публике, поэтому я не мог скрупулезно осмотреть и затем подвергнуть жесточайшему анализу поверхность Марса. Она так как мне навстречу вышла другая, и тоже с парнем. Другая, о которой я говорю, это была маленькая прекрасна, эта красная продолжаться. Теперь я решил избрать другую стратегию. Теперь я просто стал держать ее на весу. Я почувствовал какой-то ток энергии снизу, я узнал этот древний язык – это одобрение. Я стал ее открылась восхитительная долина, только в моей власти будет, одарить ли их своим вниманием или уморить с голоду. И пусть в этой звериной компании медленно угасает наше благоразумие аккуратно щекотать. Даже не щекотать, а почесывать. Ангоровый кот ее грудей перевернулся на спину и выпятив живот стал довольно & пользоваться. Думаю, что в нашем последний пердун и она отвела ноги, чтобы освободить ему дорогу, передо мной, пусть все сдыхают всплывая лапками кверху, все было предрешено заранее – мне никогда не разделить с ними своего бытия.
В себя я пришел только вечером. Ничего не помню наверняка. Сумбур. Залил стакан кипятком и добавил заварки. В эту ночь мне обязательно понадобится что-то тонизирующее. Нет сил. Я автоматически допиваю чай.
“Я за искусство, которое можно курить, как сигарету, которое пахнет, как пара ботинок.
Я за искусство, которое развевается, как флаг, в которое можно высморкаться, как в носовой платок.
Я за искусство, которое можно надевать и снимать, как штаны; которое изнашивается до дыр, как носки; которое можно съесть, как кусок пирога следующем репортаже нам удастся узнать несколько больше о всех захватывающих испытаниях, на которые тем не менее представители экипажей пошли добровольно. Когда выходил; или с презрением отбросить, как кусок дерьма”. Эти слова Клаэса Олденбурга с самого вчерашнего вечера кружили у меня в голове. Это была новая книга из библиотеки – “Социология искусства и модернизм” В. А. Крючковой. Одна из глав этой книги называлась – Искусство и “современное видение”. Пьер Франкастель. Франкастель выделяет три основных компонента современного социального мироустройства: наука, техника, искусство. Так уж получилось, что это оказалось про меня. Я – у вопросов. Я был очень далек от составления новой методики оценки финансового состояния коним тощая курва со спущенными штанами да еще с синяком на лбу. Только бы не вернулись родители. Только бы не вернулись родители. И родили вернулись. Дело в том, что то, что случилось дальше наверняка было не настолько важно. Он всегда умел останавливаться. В этом он был просто художник. чить некая девица N с прекрасными бедрами. Но позже в лифте (уже завтра) я изучил ее досконально и заметил в ней гнусную манеру поправлять волосы. К тому же у нее было что-то
Через несколько дней его разбудил телефонный звонченый, инженер, художник в одном лице. Не случайно о судьбах искусства я задумался в тринадцатый день своего пребывания в Конторе. Я обдумывал массу новых волнующих меня ок. Звонили с академии, где он работал (в остальном изммерческих организаций. Но на работе в этот день я задержался допоздна. Не знаю, оттого ли я задержался, что наткнулся в интернете на сайт Филиппа Соллерса, или же из-за смутной мысли о том, что ко мне после рабочего дня (когда уже почти никого в здании нет) может заско не то с ногами (назавтра она наденет короткую юбку).
Progressive Rock
Я заранее отпросился и поэтому мог спокойно уйти с работы, фактически даже не приступая к ней. Мало-помалу я втягивался в работу все полней. Иногда перед сном я уже обдумывал некоторые детали предстоящей работы, домысливал их после ужина или на досуге, когда я сам по себе. Разница между мной ДО и мной ПОСЛЕ очевидно обнаружилась, когда я себя, и в тысячный раз убеждаюсь, что мне себя не понять. У меня появились кое-какие деньги. Теперь я могу спокойно зайти в магазин и выбрать нужную мне книгу. Я могу пойти направо и налево, я могу заночевать где-нибудь, на нанятой за ДЕНЬГИ квартире, могу слетать за шлебом и другили съестными припасами, могу начать новую жизнь, жиз. Беру экзаменационный протокол. Поднимаюсь в актовый зал, где назначено проведение экзамена нь человека, поставленного перед обществом на колени, человека, купленного за девяносто сребреников (моя зарплата – ДЕВЯНОСТО тысяч драмов). Как личность я выпадаю . Я соскальзываю утром с зеркала, когда часами пытаюсь распознать в себе что-то знакомое. Я пропадаю на улице, когда плетусь нарядившись в галстукобрюкосорочку и вооружившись респектабельным кейсом. Мне это нравится. Мне это нравится в миллион раз больше, чем богемный вид какого-нибудь задрипанного “самохудожника”. Не заметил в себе новые, карьеристские, устремления. Раздражение таилось во мне и было направлено на самого себя. Мне некуда было скрыться, не на кого пожаловаться. Я в тысячный раз открываю найдя себя нигде, я начинаю понимать, что стал легендой, чем-то вроде Лотреамона . Я стал легендой для самого себя. Я воспеваю самого себя. Я боготворю самого себя. Я влюблен в само себя.
9:15. Я выхожу из здания банка и медленно но уверенно направляюсь к остановке, сажусь в сельскохозяйственный автобус (студенческая привычка) и подъезжаю к университету. Иду в корпус Аспирантской Школы. Пока человек пять-шесть. Черный одинокий рояль. Сажусь, пробую Рабстворить в себе с новое нападение.
Улыбайтесь, вас снимают на скрытую камеру! Я еще раз внимательно изучил сводки и принялся за свой скорбный труд и дум высокое стремленье. В качестве географической справки – ее живот представляет собой еще не остывшее вулканическое плато. Плацдарм освободили – можно проводить учения. Волнение пробирает меня, я уже совсем продрог. У-ууууууу. Ее к другой железяке, хватает меня за задницу. Странное ощущение. Смотрю ей в лицо. Ни малейшего колебания – полная уверенность и самообладание. Йога какая-то. Первые остановки нашего квартала. Несколько пердунов с полными сумками сходят, пробираясь через если что-то в нем еще способно на блеск!). Все рассаживаются по местам. Экзамен начинается. Сначала на “подиум” никто не выходит. Потом появляется Супержир. рука, переходя непроходимые человеческие заросли. Наконец они вылезли и, закрывая за собой дверь, в последний раз посмотрели в сторону утробы. В утробе все мол тресс. Обкорнал несколько рок-н-роллов и пошел к своему привычному в этой аудитории месту.
Отдав дань своим служебным обязанностям, он протягивает спокойно (во всяком случае, так я привык называть свое обычное расположение духа).
Да ладно, мэээээн, дело не только в том, кто мне ДОГОВОР. Ознакомься и подпиши. Читаю… сроком на три месяца… в размере исподлобья драмов (60 баксов). Полтора задолбенелых месяцев мировоззренческой пытки. В галстуке, турецком, но замечательно загримированном под итальянский, и брюках из прекрасного итальянского материала, а также в туфлях, глотнул воздуха, задержал на чем-то свой сосредоточенный взгляд и погрузился вновь.
Все случилось так же неожиданно, как обычно это бывает в жизни. Я прогуливался по городу и мурлыкал себе под нос старые и волшебные песни (кажется, это были “You can’t always get what you want” и “I can’t see your face in my mind”). Меня предупреждали, что. Но я не послушал. Мне было кого, а скорее в том, кто куда, и сколько. гладко выбрит. Я направляюсь в отдел кадров, в этот бездельничий вертеп. Где кислый старик
Спасибо, мэээм, я не забуду.
После первого ужасного дня психосоматических мук в комнату, где я обычно должен сидеть вошли. И я действительно там сидел. Как ни в чем не бывало. Мне дали какое-то механическое задание. Я сказал, что управлюсь за полдня. К моему ответу остались безразличны. И мне ничего не оставалось, как просто, подавив в себе сонливость, пронимающую измерению. Моя, так как считаю, не знаю почему, что такое дозволено только работнику банка, каковым я не являюсьдо кончиков пальцев на ногах, приступить к нуднейшей сверке чисел. Единственное, что еще спасало меня в ту злободневную минуту, так это то, что наш отдел (вы заметили, я употребил местоимение “наш”) занимался аналитическими исследованиями. Мы пробовали измерить то, что в принципе не поддается какому-либо.
AVOGADRO*******
Хорошо то, что хорошо снимается. Неважно на что – на пленку или с себя, с вазы, телевизора, с кресла. Много отчаянных смельчаков брались за восстановление человеческих желаний. Но откровения оказались надуманны. На свете не нaшлось ни одного человека с человеческим лицом. Не совсем понятно, можно ли так себя вести у всех на виду. Однако, вполне ясно, что скоро меня отсюда вынесут ногами вверх. Я уже давно стою на ушах. Но это ведь совсем не важно – как ты стоишь, одной или двумя ногами, стоя или сидя. Ведь стоять можно не только сидя, но и лежа. Я часто стою лежа на диване после работы, когда все спокойно, кроме дымящихся в углу самовоспламеняющихся носков. В эти сладкие минуты сон просачивается мягко и садко. Можно почувствовать, как целая новая галактика просачивается в мозги. И нет ей выхода. Ибо в мозгах она найдет свое успокоение и погибель. Идея остается идеей до тех пор, пока не погибнет. А как погибнет, так и не вспомнится ничего, кроме волнения, охватившего странно и размеренно, поднявшего все на дыбы, и научившись считать по очереди. Чур, считать буду я. Но почему кому-то необходимо считать. Ведь когда считаешь, есть огромная опасность засчитаться и не почувствовать, что цифры ничего не значат. Все говорят о цифрах, но где эти цифры. Откуда их взять и куда их засунуть. Ни в одном человеке нет ни одного числа. Люди, прошедшие войну могут рассказать о своих переживаниях и лишениях. Но они знали против кого воевали. А как же быть мне, если я не знаю ни одного своего врага в лицо? Может, это от того, что у врагов нет лиц.
*******Эту вещь я написал в качестве ответа на “Невозможное кукольное шоу” Брайана Олдиса.
Есть книги, которые невозможно читать. Не потому, что они слишком откровенные или, наоборот, слишком ограниченные. Нет. Я имею в виду книги, которые изобилуют афористической насыщенностью. Каждое новое предложение приходится обдумывать чуть ли не целую вечность. Тому виной не чрезвычайная сложность мысли или ее изложения. Речь здесь идет о многомерности фразы, ее виртуальности, полисемантичности. Как правило такие фразы бывают сугубо поэтическими. Поэтическими настолько, что мотаясь вдоль и поперек по нескольку раз в сутки по основным, казалось бы, узловым моментам книги, приходиться возвращаться невыгулянным. Погружение в клокочущий организм текста заканчивается, в лучшем случае, выходом “сухим из воды”. В особо сложное положение с такого рода книгами попадают те, которые любят выписывать интересные мысли, чтобы затем эксклюзивно поразмыслить над ними, поскольку тогда им пришлось бы переписать книгу от начала до конца. Процесс чтения затягивается и обостряется, превращаясь в разновидность судебных процессов. Литература – самая страшная, непостоянная, запутанная, бесконечная, дикая реальность на свете. Чтобы написать стоящую вещь нужно совершить по меньшей мере самоубийство в тексте. Но начало и конец вещей смыкаются под давлением умонастроения. Снискать себе славу и оказаться в немыслимых шутах – не дает возможности сближаться с людьми ближе, чем на расстояние дальности полета межконтинентального ракетного снаряда. Простые вещи никогда не объяснялись простым языком. Простые вещи лучше чем что-либо объясняли невозможность существования простого языка. Мы говорили по паре слов и понимали, что сказано намного больше. Мастерство кодирования – это одновременно и мастерство декодирования. Поэтому нет никакой возможности выйти, если кроме тебя в комнате еще находится хотя бы одно зверкало.
Почему-то когда мы затеваем с ней заниматься кексом, мне на ум всегда приходит число Авогадро. Откуда оно берется. Похоже, ее связь с естествознанием намного реальнее чем я думал. Мы, чего и требуют правила безопасности в особо опасной рабочей зоне, надеваем по каске. Я обязательно включаю свой фонарь и заглядываю внутрь бездны. Там тепло и уютно. Я могу пока поразмяться. Сделать пару интересных па. Ты слышала про новый приемчик? О, это просто чудеса в решете! Направляешь по стенкам и all right. Бьется в истерике. И мне становится как чай. Плюнуть, что ли и слопать все ее жесты. Мимика. Какая восхитительная и несообразная мимика появляется иногда на ее миленьком личике, когда мы оба стоим на цыпочках. Но я больше. Что-то пробегает и застревает в холодном поту. Движение ломаются как лед. По касательным, только по касательным. В ней проявляются незаурядные способности касатки. Она плывет, высунув язык. И в ее пасти болтаюсь я, бессильно дрыгая ногами. Мы играемся в темноте. Все козыри у нее в руках. У меня в руках мой единственный козырь. И в середине игры выясняется, что мы играем вовсе не в карты, и что победителю достанется весь тупик.
Пока на улице было вполне светло, мне вполне казалось, что я способен что-то разглядеть. Я взял два огромных телескопа, знабрался на самую высокую паперть и протянув не то руки не то ноги стал изображать из себя человека трудящегося. Нашлась собачонка, которая мне поверила и даже незаметно пописала мне на туфли. Откуда взялась здесь собака? Уже в который раз я задавал себе этот нелепый вопрос. Даже когда меня все-таки засекли. Я правил линки на скаченном вчера Павиче. След потянулся до самого верха и я всерьез задумался над тем, что верх это тот же самый низ.
Но что самое интересное, так это прослушивание. Я всегда отличался тем, что у меня не все в порядке с желудком. Как только съем что-нибудь не то – так сразу просто подбрасывает. В этот момент мне в голову приходит только одно - число Авогадро. Когда-то у меня и в самом деле возник в голове концепция – выставить дымящийся кусок дерьма и назвать это “числом Авогадро”. Дерьмо можно время от времени подогревать, чтобы комнатная температура не могла повредить его эстетической ценности. Я, можно сказать, уже набил брюхо и размякший до усрачки брел по направлению в рабочей команде, в которой я преебываю. По дороге мне под руки попалось несколько пожилых и еще парочка довольно кексуальных попс. Оооооо, я встречаю ее почти каждый день и она омрачает мне этот “почти каждый день” выводя на прогулку свое многоместное убежище и заставляет меня бесконечно страдать, снедаемым кучей бесконечных самоуловок, внимая и в рто же время заглушая в себе.
Когда я спускаюсь вниз, мне приходится…
На небе иной раз зажжется что-то, зиждется, зиждется, а потом раз – и вниз. Как метеорит, астероид, выброшенная из окна ненужная вещь или слово. Принаряжаться мне еще особо не приходилось, да и к чему это. В ней, я знаю это, много выдохшихся историй. Она иногда отрыгивает эти истории и медленно, смакуя, запихивает их в себя. Каждую свою вылазку она совершает, вооружившись до хвоста волос. Меня воспринимают всерьез только те, кому все равно, что воспринимать всерьез. Хотя я боролся до потери сознания. Не было еще в мировой истории такой партизанской войны, которую вел я. Это было ничем против всего. По обе стороны дельфинария толпились зеваки и чихаки, Пердуны ударили в свои литавры и тонкими газовыми струйками вовне полилась музыка свободы. Мать Робинзона Круза показывала всем своего непоседливого сынишку. А я закрыл глаза и сел. В этот раз я совершенно ничего не увидел. Хотя мне и орали со всех сторон: - Смотри! смотри! Я обернулся и увидел вдалеке двух собирательниц хвороста. Одна из них была с рюкзаком, набитым всякой всячины, а у другой набито было все тело. Она шла, и кожа трескалась на швам пестрых брюк, по которым тянулся высокий Разрез. Что скажешь, - подумалось мне. Я подумал совсем немного, время мне стало необходимо, чтобы не только разобраться в определенных марках отборного шоколада, но и чтобы пот на ее плечах не высох. Мне пришлось дотащить ее до ванной, там ее дораздеть, промыть ее залисевшее лицо и самому утереться от фонтанирующей из ее бока крови. Она восхитительна, черт возьми! Мертвенная синева проступила на ее губах. Она слабо и сладко застонала. Я хотел плюнуть на нее и слить в канализацию, но было еще совсем утро и все псали. Вбежала маленькая уличная собачка и протяжно завыла. Я пугнул ее, а она стала кусаться. Пожарники во дворе уже собирали свою пожарную лестницу. По ней недавно спустился сам Господь Бог. Неизвестно, как он знабрался на крышу. И, вообще, что он собирался с собой сделать. Люди, собравшиеся было внизу, потявкали в сотовые телефоны и продолжали свое грязное шефствие. Впереди всех шел президент. Потом еще политики. Я не верил, что это происходит на самом деле, потому что откуда ни возьмись появился маньяк, которого искали все последние сорок лет и заявил, что открывает благотворительный фонд. Все удивились и стали писать в матрасы и подставлять свои задницы. Он поймал играющего неподалеку спикера парламента и отделал его по полной программе. На глазах у народа выступили слезы. Помогите вопил оженщиневший спикер, а гогот все усиливался. И многие желающие полезли под юбку своим и не своим целкопрядкам. Смех стал заглушать даже смех. А кабинет главнокомандующего и президента академии наук были забальзамированы. Пригласили Рамзеса. Спросили, из какой он династии. Рамзес прошамкал долгую бессвязную речь на своем нильском или черт знает каком наречии. Внесли пироги и предыдущий урожай конопли. Пара клоунесс так засветились, что вкололи себе двойную порцию прямо в клитор. Перестаньте – мимо людей и выбежавших на улицу свиней проехала палатка с бродячими коммунистами. 176526 человек обратились в местные больницы с характерными травмами. Пойло извлекали из заминированных машин и из хорошеньких попок трахающих телефон вдовушек.
Но было кое-что этой части вселенной. Детсадовские дети выходили в белых одинаковых панамках и белых трусиках. Дети совершенно непринужденно молодыми мамами. А что может быть прекрасней, что меня спасало. Окно комнаты коммуницировали. Мне захотелось снять на камеру эту беззаботную игру и назвать снимок “Пабло Пикассо”. Что же касается игровой площадки жилого дома, то дети выходили туда погулять вместе со своими, в которой я сидел и притворялся работающимидеалистическая позиция была тщательно загримирована под паразитизм. Я подошел к шкафу и достал оттуда покрытый плесенью стакан. В который я добавил воды и хлебнул. Отвратно. В который раз. Видимо, виновата моя застенчивость, из-за которой я не приношу свой собственный стакан, выходило во двор детского сада и игровой площадки нового фешенебельного жилого дома. Ближе к полудню на площадках появлялись дети. Они играли и визжали, подавали признаки жизни, что-то еще осталось живым в молодой мамы! Я часто представлял себе раскрасневшую и припотевшую от процесса кормления молодую маму и меня, пристроившегося к ней. Какое-то отупение стучало в голове и мысли со всхлипом прорывались наружу. Лето 911.
Я смотрел вниз и мне казалось, , не было мест стоячих, не было лежач/щих, была только одна возможность приспособиться – довольствоваться местами подлежащими. “Социальная несправедливость” – говорят, что есть такое словосочетание. Несправедливость – сама природа общества. Обществу нужен только один тип людей – люди, способные прямо воздействовать на установившуюся социальную конъюнктуру. Этих людей общество особо ценит, но не в качестве дем что мне все семьдесят и что моя песенка спета и что в этом “золотоносном” хлеву я задохнусь раньше, чем успею все основательно рассмотреть. меня первый выходной. Суббота. Я отсыпаюсь до девяти часов утра. По распорядку (у меня уже появился распорядок; впрочем, этого и следовало ожидать)в одиннадцать часов утра я должен быть на собрании акционеров. Первое в моей жизни посещение собрания акционеров. Разумеется, под занавес наме буквально заведены в тупик. Я провоцировал сам себя. Мне это доставляло удовольствие. Но как часто как, сука, часто сильнейшее из удовольствий перерастает в боль. Это обратимые процессы чается фуршет. Бреюсь и расчесываюсь (кошмар сколько времени в последние несколько дней мне приходится уделять себе, чтобы иметь солидный и в то же жидковатую головку. Роднички на голове сделали бы падение похожим на лопнувший сочный арбуз. Мне не было время незначительный вид), надеваю, сзади и вкушающего все прелести ее чудотворного биологического естества. И мне всегда хотелось представлять себе, что ребенок падает и разбивает себе еще ни страшно, ни бесстрашно как всегда, свежРаздавались бесконечные звонки люди бегали по кабинетам “жизнь” кипела. Но в этой населенной бескрайней пустыне не было места для одного взаправду мыслящего человекаонсткакого за обе щеки торт-мороженое. Она кряхтела и мычала, а я ощущал себя зоофилом, и мне временами становилось очень страшно, хотя она и ул. От боли до удовольствия также близко как и от удовольствия до боли. Но сейчас не об этом. Вовсе не об этом. Моя боль теснит мою грудь во все время что я сейчас набираю хер знает для чего- может я и в самом деле заканчиваю этот тяжелейший эмпирический роман. Этот экспериментальный во всех смыслах вспышка прозрения вспышка филофобии фобософии я не понимаю откуда такая боль это просто невыносимо я похож на плачущего мальчика у которого ренессансной манере, то только с членом во рту. Нет ничего прекраснее лакомствующей женщины. Потом осознав, что потянувшись еще немного я сломаю себе позвоночник, мне пришлось перенацелить свое желание приращения, никакой прибыли. Сексуальный вакуум, либидонозный коллапс, эрекциональный спазм, - да мало ли что это может бытьотняли игрушку одно но на вид мне 25 если верить ыбалась временами, правда не знаю чему, может в тот момент я был как-то особенно смешон, а может она глотнула лишнего, или хочет казаться красивой, такой тягучий и острый взгляд исподлобья. Но больше всего мне запомнились ее раскрасневшиеся ушки. Маленькие симпатичные ушки, как впрочем у всех панд. Потом почему-то меня потянуло потрогать ее зад. И я, проявив недюжинное мастерство эквилибриста, дотянулся до верхней части ее лоснящейся смыслообразующий хаос который для меня одно целое одно неразъединимое целое нужное слово скорее скорее пока я еще способен рефлектировать пока еще не прошла вспышка озарения мякоти. В лице ее мелькнуло некоторое недоразумение, если конечно то, что там внизу дергалось можно назвать лицом. Справедливости ради нужно признаться, что если бы я и написал портрет какой-нибудь прекрасной юной девы лет тринадцати с роскошною косой и в. Она помогла мне отойти с настоенного места и прилечь. Она гладила мне волосы, а я думал, в какое бы место ей кончить. И тут…
Муха совсем меня заела, и в тот момент я мог успокоить себя только одной стародавней историей о моем зловредном ты. И вот вчера нет это было два дня назад да нет же третьего дня я повстречал одну такую дурочку. Старшие классы. Стояла в школьном дворе и громко и с увеличе увлечением рассказывала обступившим ее школьным подругам. Я смотрел в оба, а она – ноль внимания. Это меня совсем выбило из колеи. Я всегда смотрел на женщин как на произведения искусств, которые ко всему прочему еще и разговаривают доброму укладу, которым была наполнена моя прошлая жизнь. Я говорю игру, вроде волейбола. Муха, пугаясь одних отмахиваний бросалась в сторону других. Судя по всему, она до поступления на работу, самую обыкновенную низкооплачиваемую работу, на . Я передаю деньги как мне кажется вперед, место освобождается. Я почти доехал. Как только народу поубавилось, в воздухе показалась жирная навозная муха, которая была настолько приставучая, что не оставила равнодушными даже злостных стариков. Так которую берут людей с высшим образованием. И, посмотрев в сторону музыкального училища, вбежал на работу весь в мыле. Лифт был занят. Я спешно поднялся по лестнице. Забежал к чуть менее восьми часов. Я пододвинул стул и стал искать скаченные вчера из интернета новые у дверей которого музыкалился скоп панд, я смачно сплюнул на тротуар и рысцой побежал в сторону большого мрачного здания. На моих часах уже было 9:20. Я опоздал на двадцать минут.. Они мне всегда напоминали саморазрушающиеся машины Жана виртуозно исполняла виражи. Все отмахивались как могли. И в какой уже была на издыхании. Но случайный ветер из ближайшей форточки подхватил ее и унес в светлеющее осеннее утро, в одно из таких утр, в которые восход легко принять за рассвет и т.д. Оказавшись на улице, я некоторое время стоял охваченный воспоминаниями. Воспоминания были разные. Но ни одно из них не возвратило меня к тому старому Я порнопики. Но сквозь них просвечивали цифры. В них были те же самые цифры. И стало совершенно очевидно, что в ближайшие сто лет поработать у меня не получится.
о жизни -то момент мне показалось, что все в этом микроавтобусе играют в какую-то странную
Каждое утро я встаю и думаю господи дай мне силы продолжать жалкий маразм именуемый моей жизнью. Сейчас с высоты почти двадцати пяти лет моей жизни я не могу припомнить ни одного. Зашел к себе, где кроме меня работали еще три человека и, теряя последние силы, грани. В интернете случайно наткнулся на сайт национал-большевиков или хер знает каких говновиков. Всю информацию на своем паскудном сайте они называют эзотерикой. А эта бля эзотерика грузно опустился на стул. На меня вопросительно посмотрели. Я протер заляпанные по дороге туфли и включил компьютер. Передо мной плыли цифра за цифрой. Я посмотрел на часы. До конца рабочего дня осталось я разделил все повествование на пятнадцать суток по числу дней моей первичной адаптации к работе, работе в некотором смысле общественной характеризующейся своей прямой вовлеченностью в социальную империю доходов. Хоть я всегда и клеймлю Камю за его занудство, тем не менее он прав спасти нас может только презрение. Пока я презираю, я жив. Именно мое момента, когда я бы чувствовал себя спокойно. Когда я начинал эту книгу шефу. Виновато извинился презрение позволяет мне сделать вывод, что меня еще не успели прикончить. С самого моего начала работы я стал замечать что где-то раз в месяц у меня бывает череда в три-четыре мерзких дней. Критические дни. Прям как менструальный цикл бля. Такие дни я называю x-days (происходит от известного слова на три буквы). В такие дни мне еле удается балансировать на насквозь промерзла матом, запакованным в успевшие уже стать штамповочными философские изыски неофилософов. На этом сайте можно было наткнуться на следующие кастризмы – “Сумерк богов обосрался”, “Делез пошел на ***” - и прочее, не менее пахучее дерьмо. Единственное интересное –, ****ым-****о. Кстати в названии сайта было имя Ленин, что добавляло в весь этот фарс нового фуфлыжничества. Ладно, пошли они. Все они пидеры, о трех головах типа телках богачей. Я никогда не был богат, но и беден особенно тоже не был. Не знаю что меня бесит больше. 24 раза в сутки я объявляю войну всем… всем… и в первую очередь себе. Но капитулирую не напав. Думаю, я просто не вижу выхода из сложившейся ситуации. У всех сколько-нибудь.
По настоятельной просьбе всей кафедры иносранных языков нашего втуза я написал на шекспировский вечер скромнейшее представление. Которое, впрочем, незамедлительно забраковали и назвали меня пошляком. Факт остается fucked’ ом: преподам английского языка советской закваски свойственны маразматичные выпады викторианской эпохи
Один вечер с Уильямом Шекспиром
Оформление сцены напоминает интерьер современной дискотеки (лучше было бы поставить этот скетч в самой дискотеке). Несмотря на это, в некоторых местах сцены стоят светильники с горящими свечками. Звучит современная альтернативная музыка, несколько агрессивная, но не раздражающая (было бы лучше поставить популярный ко времени постановки хит). На сцене микшерский пульт, за ним стоит Ди-Джей. DJ одет во фрак, очень напоминает Фрэнка Синатру. Он Медленно выходит на передний край сцены; на него направляется круг прожектора. Он берет в руки микрофон. Музыка прекращается. Слышны аплодисменты. DJ гасит рукой аплодисменты и громко произносит.
DJ. Сегодня мы познакомим вас с творчеством великого английского писателя, драматурга и поэта Уильяма Шекспира. Наверняка, многим из вас уже знакомо это имя. Но значит ли оно для вас так же много, как для нас, обыкновенных студентов, разучивших во время каникул несколько сценок с тем, чтобы воздать должное таланту и силе одаренности гения.
Звучит электрическая музыка. На сцену выходят несколько девушек в современных прикидах с фенечками и пирсингом по всему телу.
На сцене появляется Гамлет. Он одет в свою “традиционную одежду”. На его груди красуется огромный орден. Он в задумчивости обхаживает сцену, подтащиваясь под музыку. В это же время на сцене появляется Шекспир, у него усы и бородка, сборочный воротник, старинная верхняя одежда и джинсовые брюки. В руках у Шекспира стул. Он ставит стул напротив Гамлета. Шекспир садится на стул и, не спуская с Гамлета глаз, что-то записывает себе в блокнот.
DJ (продолжает). Уильям Шекспир (Шекспир встает и кланяется публике) родился 23 апреля 1564 года в городе Стрэтфорде-на-Эйвоне в семье перчаточника (Шекспир показывает всем перчатки, надетые на руки ). Будущий драматург учился в грамматической школе, где преподавали латинский и греческие языки, а также литературу и историю. Жизнь в провинциальном городе давала возможность тесного общения с народом, от которого Шекспир усвоил английский фольклор и богатство народного языка (Шекспир общается с несколькими гопниками; гопники одеты в кожаные куртки, солнцезащитные очки и, судя по всему, они “грузят” Шекспира). Какое-то время Шекспир был младшим учителем. В 1582 году он женится на Анне Хэтевей (Шекспир хватает первую попавшуюся под его руку танцующую девушку и целуется с ней); у него было трое детей. В 1587 году Шекспир уехал в Лондон и вскоре стал играть на сцене (Шекспир слишком наигранно изображает смерть, падая на пол), хотя большого успеха как актер не имел. С 1599 г. стал пайщиком театра “Глобус”.
Музыка прекращается.
Шекспир (взяв в руки микрофон) Мои пьесы пользовались большой популярностью, хотя мое имя мало кто знал в то время, ибо зритель прежде всего обращал внимание на актеров.
В Лондоне я познакомился с группой молодых аристократов. Одному из них, графу Саутгемптону, я посвятил свои поэмы “Венера и Адонис” и “Ликреция”. Я очень много работал. Кроме указанных поэм, мной были написаны сборник сонетов и тридцать семь пьес. (декламирует)
My mistress’ eyes are nothing like the sun;
Coral is far more red than her lips’ red:
If snow be white, why then her breasts are dun;
If hairs be wires, black wires grow on her head.
I have seen roses damask’d, red and white,
But no such roses I in her cheeks;
And in some perfumes is there more delight
Than in the breath that from my mistress reeks.
I love to hear her speak, - yet well I know
That music hath a far more pleasing sound;
I grant I never saw a goddess go,-
My mistress when she walks, trads on the ground;
And yet, by heave, I think my love as rare
As any she belied with false compare.
Пауза.
Шекспир (выходя из состояния эйфории). В 1612 г. я оставил театр, перестал писать пьесы и вернулся с Стрэтфорд-на-Эйвоне. Там я и умер. Это случилось 23 апреля 1616 года. (Шекспир печально уходит со сцены.)
DJ. Творчество Шекспира так всеобъемлюще и многообразно, что зададись мы целью проникнуть как можно глубже в тонкий поэтический материал его произведений, нам пришлось бы готовиться всю жизнь, и мы бы наверняка запутали и себя и вас. Поэтому сегодня мы остановили свой выбор на трагедии “Гамлет”. Настоящее выступление приурочено к четырехсотлетнему юбилею этого бессмертного шекспировского шедевра.
На сцену выходят Клавдий, Гертруда и Офелия, которые все свое “эфирное время” будут бесцельно бродить по сцене.
DJ (продолжает). Трагедию “Гамлет” относят ко второму периоду творчества Шекспира. Она была написана в период с 1600 по 1601 год. Источниками трагедии послужили “История датчан” саксона Грамматика, “Трагические повести” Бельфоре , “Испанская трагедия” Томаса Кида и не дошедшая до нас пьеса Томаса Кида о Гамлете.
В разные эпохи шекспировский Гамлет воспринимался по-разному. Известна точка зрения Гете, высказанная им в романе “Годы учения Вильгельма Мейстера”. Гете рассматривает трагедию как чисто психологическую. В характере Гамлета он подчеркивает слабость воли, которая не соответствовала возложенному на него великому деянию.
В. Г. Белинский в статье “Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета” высказывает иной взгляд. Гамлет, согласно мнению Белинского, побеждает слабость своей воли, и поэтому главная идея трагедии не слабость воли, а “идея распадения вследствие сомнения”, противоречие между мечтами о жизни и самой жизнью, между идеалом и действительностью. Внутренний мир Гамлета Белинский рассматривает в становлении. Слабость воли, таким образом, расценивается как один из моментов духовного развития Гамлета, человека сильного от природы. Таким образом, Белинский использует образ Гамлета в качестве характеристики трагического положения мыслящих людей.
И. С. Тургенев обращается к образу Гамлета для того, чтобы дать социально-психологическую и политическую оценку “гамлетизму” “лишних людей”. В статье “Гамлет и Дон-Кихот” (на сцене появляется Дон-Кихот) Тургенев представляет Гамлета эгоистом, скептиком, который во всем сомневается, ни во что не верит и потому не способен к делу. Тургенев пишет о том, что мысль и воля находятся в трагическом разрыве; Гамлет мыслящий человек, но безвольный, Дон-Кихот волевой энтузиаст, но полубезумный; если Гамлет бесполезен массе, то Дон-Кихот вдохновляет народ на дело (Гамлет пинками прогоняет Дон-Кихота).
Пауза. Звучит экстремальная музыка, желательно Sepultura.
DJ (продолжает). Итак.
Студент Виттенбергского университета (Гамлет в панковском прикиде у стены затягивает косячок), Гамлет (на заднике сцены или на экране дискотеки появляются две фотографии Гамлета крупным планом в профиль и в фас; на обеих фотографиях Гамлет держит перед собой табличку с номером полицейского участка********) при дворе датского короля Клавдия в Эльсиноре, чувствует себя одиноким. (Гамлета окружают танцующие девочки, но он хмур и ни на кого не обращает внимания.) Гамлет глубоко понимает то, что происходит в Эльсиноре. Конфликты при дворе Клавдия он осмысливает как состояние мира. Интеллект Гамлета, его мудрые афористичные суждения раскрывают суть отношений того общества. (Гамлет подсаживается к Шекспиру и диктует тому несколько фраз ). Слова Призрака (появляется человек в простыне, как в мультфильме про Карлсона и начинает что-то шептать на ухо Гамлету) о преступлении Клавдия послужили толчком к началу борьбы Гамлета против социального зла. Принц полон решимости отомстить Клавдию за убийство отца (Гамлет вскакивает со своего места и достает из-за пазухи пистолет, протирает его тряпочкой и пытается выстрелить в Клавдия). Клавдий видит в Гамлете своего антагониста, поэтому он велит своим придворным Полонию, Розенкрацу и Гильденстерну шпионить за ним (Двое человек в милицейской форме хватают Гамлета за руки и, выворачивая их, сопровождают его за кулису). Проницательный Гамлет разгадывает все уловки короля (из-за кулис доносится мат Гамлета).
********Если указанных возможностей для постановки нет, то эпизод с табличкой может сыграть или сам Гамлет, который все это время то отрешенно ходил по сцене, то танцевал с подвернувшейся под руку студенткой, - или же девушки в купальниках, демонстрирующие эти фотографии, держа их высоко над головой.
Музыка заканчивается. Сцена пустеет. На сцене остается только DJ.
DJ (обходя сцену и гася свечки). Благородный характер Гамлета, поэта и философа, кажется слабым с точки зрения тех, кто ни останавливается не перед чем в достижении своих целей. На самом деле Гамлет – сильный человек. Трагедия его состоит в том, что он не знает, как изменить несправедливое состояние мира, в том, что он признает эффективность средств борьбы, которыми располагает, в том, что честный, мыслящий человек может доказать свою правоту только ценой своей гибели (гасит последнюю свечку). (Пауза секунд на 10)(в абсолютной темноте, орет)
фашисты гребаные!
Конец.
Я был прав, когда говорил о значительных сдвигах в жизни людей "новой волны". Потому что я из тех людей, которые в экстремальной ситуации действуют эффективнее, чем в обычной обстановке.
Итак, мое состояние меня беспокоило: я не Nonstop Suicide, рубрика продроченных виртуальных сыков. Короче, такое ****ство разозлило меня не на шутку. Большую часть ****ства творила какая-то баба… Юля… не помню… словом иваю дни точно так же как дни приканчивают меня. Как только вечер мы оба валимся без чувств говорят о культурной революции в маоистском ключе. Я даже отказываюсь комментировать эту злостную даунаду. У многих еще в жопе играет детство. И играет по-нехорошему.
Вернулся ни жив ни мертв. Бабахнул чаю и – звонок – вызывают к шефу. Новое задание. Так они меня закопают заживо. Никогда не думал, что когда-нибудь мне придется на равных бороться с нелепицей. Я приканч у меня время на площади. Я процедил сквозь зубы. Он вроде не расслышал и стал ****еть во всю свою говноглотку. Я матанул ему вслед, а он еще нагло и беззубо заулыбался типа чего тебе. холеных, этим выхолощенным христианством, христианством без бога. Если бы Маркс был бы еще и художником, он бы никогда не пропагандировал коммунизм. Коммунизм начинается в индивидуальной зависти, а кончается в стадном пес-симизме. Некоторые малодушные.
Еще несколько месяцев назад рядом со мной сидела малолитражка. Было лето и я прислонил свою руку к ней себе в парламент. И вот пару дней назад я с ней познакомился, 8-ой класс, и что бы вы думали после этого я стал ее первым заклятым врагом. Книжки Ломброзо сейчас все равно что комиксы. Я это понял сразу после описанного мной неблагожелательного случ верят моя боль всего лишь биохимия я всегда верил Фреге и даже когда он оказывался невыносимо ая.
Сегодня у меня первый обращение перекачивается через информационные каналы и тогда потерь не миновать и тогда мое выходной. Суббота. Я отсыпаюсь до девяти часов утра. По распорядку (у меня уже появился распорядок; впрочем, этого и следовало ожидать)в одиннадцать часов утра я должен быть на собрании акционеров. Первое в моей жизни посещение собрания акционеров. манер. Потом я активизировал ее руку аж до локтя – она не отстает. Елебля удержался чтобы не Разумеется, долго работать с человеком то самое ****ское разделение труда когда жратва превращается в одно из самых незначительных звеньев длиннейшей и запутанной как модель ДНК спирали иерархической вертикали чтобы пожрать я уже не обращаюсь к природе мне поплотнее. Она подвела свою руку. И мы немного поласкались на шпионский запихать ее ручку приходится обращаться к человеку и хорошо если я это делаю напрямую но как правило послание превращается в самый обычный потребительский бред мне не прав я ему прощал я прекрасно помню эту антигуманистическую формулу когда я болею и кто-то мне сострадает то между нами нет никакой связи я остаюсь при своей боли точно так же как тот другой остается при своем сострадании это все, чтобы строить; человек строит, чтобы рушить. Думаю, что в этой жизни нам так и не дадут пожить. Эта школа расположена в самом центре города. Каждый день я прохожу мимо, надеясь встретить девушку моей мечты. И вот вчера нет это было два дня назад ответ на каждый добровольно взятый буклет. Что же касается послесобранческих празднеств, то. Серее этого собрания трудно было что-либо представить. Фуршет (или в школьном дворе и громко и с увеличе увлечением рассказывала обступившим ее школьным подругам. Я смотрел в оба, а она – ноль внимания. Это меня совсем выбило так легко усваивается меня как пушечное мясо, с интересом и торопливостью на голое тело. Таких нужно внедрять только против шерсти. Через несколько минут меня вызвали вовнутрь. Мне поручили раздавать годовой отчет о проделанной банком работе. Я попросту “жратва стоя”) был слишком краткосрочным и крайне низколиквидным. Непонравившиеся два пирожных когда закуток в котором приходится проводить вечера остается единственным прибежищем посреди бушующего брить. На глазах совершается вандализм: человек рушит из колеи. Я всегда смотрел на женщин как на произведения искусств, которые ко да нет же третьего дня я повстречал одну такую дурочку. Старшие классы. Стояла стоял с этими брошюрками ни жив ни мертв, но было еще во мне что-то, что говорило извне “спасибо” в всему прочему еще и разговаривают. Они мне всегда напоминали “антропометрию” Ива Клайна. Я выхожу свежий и здоровый, а прихожу загнанный и дурной.
народу. Банковский бабец осматривали, взятых впопыхах, я так и не смог обменять на что-нибудь путное. В маленькую рюмочку мне налили коньяку, так как мне нечем было закусить, я стал мотаться по огромному театральному холлу. Не найдя ничего интересного я буквально через две минуты ретировался.
Около полугода назад, когда я взялся писать эту главу у меня в голове были совершенно другие мысли, и они сейчас исчезли бесследно, впрочем как и все тогда, когда не говорит. Лингвистика всегда подтверждала мои догадки. В “психопатологии обыденной жизни” Фрейд заметил именно, то, что человек не. Может это второе информирование на самом деле дезинформация. В конце концов все люди играют. И играют серьезно – на деньги. А где люди ближе всего к деньгам как не в банке. Я начал издалека и вряд ли пришел бы к этому, если бы не тема, которая не дает мне отойти ото всего что сердцу мило. Итак лекция, о которой пойдет речь несколько ниже, словно мы недоумки из Новой Гвинеи. Я сказал, что хоть в ХХв. американцы и показали, уступает американскому используют за мелочь. Она сказала, что капитализм жесток. А я сказал, что плевать я хотел на капитализм. Если капитализм жесток, а я не терплю жестокости, то мне с ним не по пути. Она заулыбалась, и я подумал о старине Генри Миллере – как он их всех раскусил. Там сидели еще какие-то бабы, которые вначале молчали, а потом не давали Сказали, что музыка не та. Я плюнул на все это дело. Терпеть не могу, когда мне приходится терпеть.
Потом я встретил друга, старого закадычного друга, с которым я познакомился на дне рождении одной мокрощелки. Он был человеком авангардного мне музыкальных мантр. Один мудила из театра пантомимы попросил послушать (он ставил какаю-то хреноту). Я несколько недоверчиво относился к пантомиме – все ходят по цепи кругом. Молчат, молчат, молчат. И ходят, ходят, ходят. Как заводные. Коро была самым элементарным миссионерским бредом. Нам рассказывали про элементарное че кассету мне не вернули. вставить слово. Я увидел, какие они злые, и мне стало страшно.
Много воды утекло с тех пор, как я перестал не менее – он сидел на бордюре у киоска, где продавали всякую канцелярскую блевоту.
Он мне рассказал две истории.
Первая начиналась с конца, впрочем вторая тоже была не очень складная. Но его это нисколько не заботило. Он мне напоминал какого-то античного сказителя. Я слушал его певучую прокуренную речь, и мысль увлекала меня далеко, за золотым руном или еще чем-нибудь в таком роде. В настоящий момент он работал в салоне татуировок (все же инженер!). И делал их буквально на всех частях тела, кроме гениталий. Ему нужны были деньги и иногда он брал работу на дом. Его постоянно упрекали в том, что вид у него совсем не как у татуировщика – мол, где у него свои собственные татуировки и он совсем не похож на байкера. Он учел критику и в целях шоу-бизнеса несколько разнообразил свою рабочую униформу. Он наряжался в медицинский халат, который сперписать рчто у них есть культура, все равно они зажравшиеся и самодовольные, иными словами эксплуататоры. Я сказал, что наших программистов, чей профессиональный уровень ничем не роман, который скорее всего никогда не будет дописан по причине моей недоверчивости ко всему, включая литературу, и тому агностицизму, который постоянно мешает мне заниматься сексом.
У меня была кассетка с записями моих склада ума, хотя и понятия не имел, что есть новое искусство, которое опасно далеко подобралось к душе. Тем у матери, замазывал голову желе, закатывал рукава халата аж до плеч, заведомо украсив руки разнообразными стирающимися татуировками. Теперь это было его профессиональным имиджем. Однажды когда дело шло к вечеру ему позвонила какая-то колка и заказала наколку на жопе. Она пообещала щедро заплатить, и тату не долго думая пригласил ее к себе домой – крупных клиентов лучше обслуживать индивидуально и без ассигнований в общую казну. Она пришла воскресным утром может она даже собиралась повести его в музей. Он прикинулся в свою галиматью и ожидал ее в приемной. Она прошла в комнату, и он сразу же сообразил, что на такой жопе нажопной татуировки не сделаешь. Не жопа, а лента Мебиуса. Он усадил ее на диван и велел снять штаны. Она кокетливо улыбнулась и потянула руку к своему белью. Я вспоминаю свой выпускной бал, когда я танцевал типа смеси брейк-данса и хип-хопа. И одна из мамаш моих школьных приятелей зафиксировала мои штаны, которые я руки одноразовый шприц и прыснул в воздух. Телка завидев шприц потеряла сознание, упала на пол да еще умудрилась удариться башкой о батарею.
Ты представляешь – говорит он мне, - в центре города, в квартире, у столика с разложенными на нем шприцами и шприциками стоит парень с зализанной назад желе шевелюрой в халате с чужого плеча да еще с наколками на руках, а под -за интернета). Его научруку пришла в голову замечательная мысль и ему не терпелось апробировать свои идею на текущем экспериментальном материале. Пришлось вставать и ехать на работу. По дороге в транспорте он все думал как же делать тату неграм. Он уже отказался татуировать черным по черному. Нужно искать что-нибудь беленькое, иначе хана. Негры изобилующая всевозможными яствами и дикими свежими плодами. Плодоносящая задница. Какая красота проступает через все эти многозначительные складки, вынуждающие думать, думать, думать… Я помедлил еще секунду стрельнул у отца по причине их фирменности и которые доходили мне почти до подмышек. Я думал, что широкие брюки и майка скроют это недоразумение. Но эта сука заметила, и даже проскулила, что мол я засветил бельишко. До сих пор не могу забыть ее длинный горбатый нос, который будто до сих пор у меня в жопе и мешает ходить. Телка $ сняла штаны и приподняла одну створку кверху. Гомер как истинный профессионал нисколько не возбудившись взял в и невзначай запустил свою руку в эту заповедную зону. Она уселась на нее и стала скакать как на метле. Жопастая ведьма в сновиденческих измерениях и с моей рукой вместо метлы. Не так быстро. Она уже собиралась сходить. О, боги, забросившие меня в этот жестокий звериный мир, проявите свою милость, приведите всех зверей ко мне, пусть они питаются только из моих рук, пусть татуируются наверно чаще чем ходят в туалет. И еще одно в последнее время он периодически подрабатывал санитаром в морге (у него диплом фельдшера – университетская примочка). Все люди теперь ему казались не просто им грудную клетку и как интересно покопаться у них в мозгах. Эта история тоже осталась незаконченной и весело попрощавшись я пошел на лекцию. Она кончалась поздно. И она это заводы просвещения, это самая уникальная форма рабства – ненависть к которому порождает еще большую необходимость расстаться с свободой навсегда.
Боров (босс) никогда не помнил меня по имени и они смеялись. Не знаю, что со мной творится. С одной стороны я терпеть не могу жлобов мне действовал на нервы больше чем все остальное. Ибо университеты – это тюрьмы образования, с туго набитыми кошельками, а с другой я прекрасно понимаю, что имея деньги я обретаю независимость всякий раз называл по-разному. Надо работать только на себя. Наемный труд - частный случай труда проститутки. людьми, но еще и потенциальными трупами я переходил дорогу а они чуть на меня не наехали на крутой тачке. Я запаниковал, а. И эта независимость вовсе не та свобода о которой говорил Сартр , нетнетнет, это номинальная независимость. Он видел молодых баб и уже представлял как вскрывает
Последним, что я помню до отпуска было собрание акционеров. Как и прежде, оно проходило в театре. Я уже второй год участвую в подобного рода десять. Я успел схватить полубутерброд с икрой и лимоном, а потом запил эту хрень коньяком. Считая своим долгом познакомиться с вновьпоступившей на работу телкой, я взял сок и подсел к ней впритык. Она была высока и стройна, немного пышновата, как стимуляции со стороны ее чудного ребенка). Я смотрел на ее молодую и полную животной жизни грудь, обернутую в голубенькую маечку. У них обеих были очень красивые руки. это впрочем свойственно армянским барышням от 20 до 25 лет. У нее были грузные и тугие мероприятиях смешных гадких но необходимых. После двухчасовых выступлений, не означающих ровным счетом ничего, нас пригласили к шведскому столу. Стол опустел через минут сиськи и не менее грузный и тугой зад. Она была на каблучках, от чего ее попка становилась круглее и доступнее. Честно говоря я думал только о том, как бы завести ее в укромное местечко и осуществить свою общечеловеческую миссию. Но она занервничала (слишком уж я был хорош для столь поспешных действий) и извинительно попрощавшись ушла, мастерски виляя своим задом. Эта жопа еще долго фантомно бродила по залу. Я ушел через минут сорок. Мне нужно было обговорить одно дело с другим аспирантом нашей кафедры, насчет графика преподаваний. I hate it. Армиофобия. Метро. Маршрутка. Молодая семья. Мать лет тридцати с тантрическим задом. Дочь лет семи с солнечными волосами и живыми голубыми глазами листает книжку комисков о Белоснежке. Отец сел возле водителя. А они (сладкая парочка) сели напротив меня. Мать рассказывала своей дочурке о белоснежке и поглядывала на меня, мысленно перетрахавшим ее раз сто (не без помощи Отец семейства попросил водителя притормозить возле большого нового дома. Семья вышла. Девочка сразу попросила мороженого. Но больше мне запомнилась мать. Она встала ко мне спиной. И я заметил, как по ее попке ползет маленький жучок. В этом я увидел материализацию своего взгляда. Это как в фильмах Тарковского. Но не более. Все хорошее продолжает оставаться хорошим до тех пор, пока помнится.
Не хочется делать ничего. Мои силы на пределе. Я постоянно выхожу из себя и теряюсь в непрестанном хаосе. Мотаюсь по разновеликим диагоналям и траекториям. Меня раскачивает. Нет сил остановиться. Нет сил бежать дальше. Нет сил искать. Хочется только находить. Находить. Находить. Не предпринимая сколько-нибудь значимых усилий. Валяться в грязи, забываться, отключаться, пренебрегать, и в то же время – находить. Без различий в днях и ночах. Без различий во, что еще осталось у меня динамичным. придется искать работу, в тайне надеясь на то, что меня все-таки не примут, и даже более того
Оиоийсдфиопш0ут0яцийтфк3ю9085к0ю9828ы5фио2йрв;лмжасм, лкдфнгл’ сдйгп
Лаконично, isn’t it?
презираю по-другому, с пониманием. А другие, какое мне дело до них... какое им дело до меня. Очевидно, что, живя на Дело наверно в том, что на самом деле все красивые телки – как
Скоро конец моему заключению. Скоро моя судьба окончательно прояснится. То есть я хотел сказать – запутается еще больше. Либо меня берут и я приобщаюсь к аксиологическому мусору обывателей, либо мне опять– погонят. Уже девятый день. Я презираю всех, включая самого себя. Конечно, времени года или длительности дня. Я буду говорить. Я буду просто говорить. Ибо это единственное себя я только я их увижу – автоматически инсталлируются мне в душу. С каждой новой телкой содержание моего бессознательного безжалостно и самым наглым образом апдейтируется. На адском браузере души есть всего лишь одна автоматически загружаемая домашняя страничка, и эта страничка не более чем не пересекутся. Я всегда ловко избегал прямых путей и месяцами пропадал в размышлениях перед очередным перепутьем. Я не стараюсь завести полезных связей, я плюю на рамки приличия и условности, я полностью завишу от финансовых поступлений со разговор о тех же самых вещах. В комнате все так же жарко (кондиционера нет), все те же мухи (я их уже начинаю различать по повадкам), встречаю по дороге тех же людей, с одними здороваюсь стороны родителей. Это вполне можно назвать инвестициями. Это вполне можно силу и обеспечил себе достойное человека проживание.
И под грузом всех этих размышлений я просмакованные в маниакально-депрессивном ключе прелести последней запавшей мне в память ссссссучки.
одной тесной планете, наши пути никогда вот уже в сто пятый раз открываю дверь главного входа. Я подхожу к лифту, нажимаю на те же кнопки, движусь наверх как и почти две недели назад, несу с собой в сумке те же самые скучнейшие книги и настраиваюсь на, с другими нет, иду в самый конец коридора и исчезаю за одной из дверей. Я на месте. Разгружаюсь. Несколько книжек из славной кучки натасканных моей матерью экономических книг (для расширения моего профессионального кругозора). Включаю компьютер. Те же таблицы и диаграммыназвать разновидностью ценных бумаг (ну, в данном случае - людей). Нет благосклонного отношения к человеку без надежды на дивиденды в будущем от проявленного в нем участия. Чего только нельзя сделать имея необходимое количество денег. Я могу недоедать и строить из себя великого мученика, но могут ли про меня сказать, что я проявил свою. Хотя нет – появилось что-то новенькое. Это новенькое стало старым уже упустил бы такого шанса. Я бы плюнул на кондитерские сказки о созидании. Разрушать легко, строить – сложно. Как мы забыли о народных мудростях. Народ мудр. Вы разве не самохудожника”. Не найдя себя нигде, я начинаю понимать, что стал легендой, чем-то вроде Лотреамона . Я стал легендой для самого себя. Я воспеваю самого себя. Я боготворю самого себя. Я влюблен в само себя.
9:15. Я выхожу из здания банка и медленно но уверенно направляюсь к остановке, сажусь в сельскохозяйственный автобус (студенческая привыбарахолке наступить конец света. Не дай бог мне дослужиться до президента ядерной не слышали, что народ добр и мудр. Разрушать нисколько не легче, чем строить. Любое разрушение естественный результат построения. Прежде чем что-то построить, нужно что-то разрушить. Кто разрушает построенное, тот признает силу своего самим фактом своего появления. Здесь все старо, все ветхо и утилитарно, все конформистично и меркантильно. Давайте представим себе, какое это благо – налич державы. Я не неповиновения и полностью отдается ей в надежде обрести заветную долю разрядки. Искать нужно не здесь. Ведь наиболее распространенное человеческое занятие – строить построенное, рушить разрушенное.
И если еще в прошлом тысячелетии, чтобы сделать что-то значительное, необходимо было высечь храм в скале, то сейчас единственно релевантным занятием становится построение песочных замков.
Мне очень хочется пить. Я достаю из шкафа затхлую воду и, превозмогая себя, отхлебываю несколько глотков. Жажда утолена. Но так ли это было важно – напиться чем попало. Жажда сменилась тошнотой.
Некто А принесла “Книгу мертвых” – журнал полученных и отосланных конторских писем. Писцы, составлявшие “Книгу Мертвых”, отлично знали, что она предназначается для потустороннего мира, и не особенно заботились о точности текста.
После того, как вчера меня накладывались одно на другое. Я спешно поднялся в свою комнатку, включил свой рабочий компьютер и замер в задумчивости. Передо мной лежал лист бумаги, и я не медля ни минуты записал следующее:
“Прошло два часа. Я до сих пор не могу прийти в себя. Столько убийственных красавиц по дороге. На проспекте и буквально перед банковским зданием. Нет больше моих сил терпеть. Я хочу всех. И поэтому я объявляю войну всем. Это мой манифест. Если бы хоть что-то спасло меня в эту минуту. Назревает ядерный взрыв. Который, по всей видимости, не оставит во мне ничего живого. Только биение сердца. Биение сердца. Биение сердца”.
Меня позвали к Шефу. Она загрузила меня за мою нерасторо нет! Спасения нет. Я обречен на медленную смерть. Смерть напрягли, я шел в банк с ужасным чувством, еще более ужасным, чем до этого. Обстоятельства неуправляемую. Смерть беспощадную. Смерть великодушную. Еще несколько дней назад я волновался и не знал, что мне нужно. Но только теперь я это понял. Со всей очевидностью и необходимостью. Во мне опность и строго-настрого наказала мне подготовить к понедельнику отчет. Я был и так взволнован до предела. Еще не хватало чтобы она на меня пердела. Я вернулся к своему замусоленному композавру и открыл файл с финансовыми отчетами, анализами и кучей прочего по-экономически завуалированного дерьма. Что я здесь делаю! Вот вопрос, который было бы естественно задать в тот момент. Но я потянулся, зевнул и стал копаться во всевозможных счетах.
Вернулся домой под вечер, когда закрываются книги и люди начинают заниматься собой. Дома ворочался часа с полтора. Не мог найти себе места. Абсолютно не представляю себе, куда можно в такой ситуации деться. Если бы я был ребенком, то наверняка наложил бы в штаны, на том дело и порешилось бы. Но теперь, когда ясно представляешь окружающее со всей недостаточно серьезные чтобы быть остроумными. Безумие – это равное по модулю положительному и накладывающееся на него отрицательное, не сотворяющее никакой компенсации, не генерирующее ничего, нейтральное до той глобальное потепление или кризис на какой-нибудь вирусирующей по всему миру лондонской бирже. Пусть продолжают существовать утописты и антиутописты, но вера в неизведанное продолжает жить. Это наша беда и наша надежда. Возвращаться некуда. Мы идем только впередстрашной степени нейтральности, когда нейтральное переходит в никакое. Что может добавить по этому случаю Заратустра? Он может только промолчать, ибо все мы прекрасно откровенностью дерьмо, вряд ли что-то может пойти благополучнее, чем у меня. Слишком малое может удержать умного человека от безумия. Безумие не болезнь, нет, такое могут сказать только люди знаем, какой ценой дается глубинное знание, какой ценой дается извилистый выход свободы из неизлечимо рабских человеческих сердец. Ой, что-то мне не хорошо. Духота или мерзлота или, даже когда идем назад, даже когда вместо нас идет другой, веселый и одухотворенный с изрядной долей цинизма и благородства в выдыхающемся флаконе своего юношеского настроя. Алиса повзрослела. Она закончилась так же, как и Кристофер Робин. Но мы знаем их. Мы узнаем их из миллиона. Достаточно протянуть руку - и вещи заявят о себе с бесстрастной лаконичностью. Отождествлению пришел конец. Во всех нормальных кинотеатрах есть таблички с пометкой “выход”. Посмотрев хороший фильм можно забыть о выходе. Но выйдя можно посмотреть хороший фильм. Главное действующее лицо – сам ты. Ты сам решаешь, что кому зачем и как. Ты
Вчера был особенный день, просто ненормальный. Началось все с того, что я, строго говоря, весь день не находил себе места. И мне казалось, что что-то должно со мной произойти, что-то что может изменить мою жизнь, изменить взгляды на привычные и уже начинающие раздражать вещи. Пошел в туалет набрать воды. Пришел. Сел за работу. Посидел. Решил размять ноги – встал постоял. Потом меня потянуло ко сну. Еле усидел до конца рабочего дня. правда, под конец открылось какое-то второе , Испытание ради лишения испытания. Я вышел как и всегда возле покареченной высотки и прошел по обычно многолюдной улице, но сегодня она была не только безлюдна, но и безжизненна а точнее стосорокатысячное дыхание. И я уже почти совсем день прохожу возвращаясь домой. Я шел, всматриваясь в каждое женское лицо по обе стороны дороги. Я словно наглотался воды. Меня слегка подташнивало, может от какого-то предвкушения. Или предчувствия. Словом, все вокруг меня кружилось, и я не мог найти себе магазин на углу и буду выжидать. Лучше бы так оно и произошло. Наконец вдали показалась она. Она улыбалась. Я подумал уж получилось, что это оказалось про меня. Я – ученый, инженер, художник в одном лице. Не случ методики оценки финансового состояния коммерческих организаций. Но на работе в этот день я задержался допоздна. Не знаю, оттого ли я в первый раз в жизни. Я стоял, как айно о судьбах искусства я задумался в тринадцатый день своего пребывания в Конторе. Я обдумывал массу новых волнующих меня вопросов. Я был очень далек от составления новой оглоушенный. Немного спустя я набрался сил, усмехнулся самому себе и пошел дальше. Но грязное, омерзительное разочарование еще громыхало во мне. Блекло, блекло, блекло. Мимо меня проплыл фонтан, затем еще что-то. Я перешел дорогу, прошел несколько шагов и вдруг услышал, как меня зовут: “Эмо, Эмо!”. Это задержался, что наткнулся в интернете на сайт Филиппа Соллерса, или же из-за смутной мысли о том, что ко мне после рабочего дня (когда уже почти никого в здании нет) может заскочить некая – О.К. – “клиент как в сейфе.
Опять разочарование. Вчера в маршрутку с и тоже с парнем. Другая, о которой я говорю, это была маленькая 12-летняя девочка, привлекаемая дипломата руку свои коленки. Я уже во всю почувствовал материальность и силу ее округлостей. Она подалась назад и сделала вид, что ей не за что подвергнуть жесточайшему анализу поверхность Марса. Она так прекрасна, эта красная планета. В результате смены орбиты, на которой она обычно – уже почти полчаса – вертелась, произошло нечто вроде министыковки. А именно: ее грудь целиком улчего-то другого, держаться. Пото планета. В результате смены орбиты, на которой она обычно – уже почти полчаса – вертелась, произошло нечто вроде министыковки. А именно: ее грудь целиком уложилась мне на ладонь. Я ее попытался вращать, но она стала вдруг стала вырываться из моих рук. Тогда я стал ее уговаривать, я буквально валялся в ногах этих грудей, Шоу с небольшими кисками решило м ухватилось за торчавшую за нами железяку. Мы ехали лицом к публике, поэтому я не мог скрупулезно осмотреть и затем помимо автобусной поездки. Непобедимая армада. Из надежных источников мне было сообщено, что скоро настанет конец операции, а за разрядкой может последовать новое нападение. фашисты гребаные!Я еще раз внимательно изучил сводки и принялся за свой скорбный труд вымаливая себе и своей руке прощение. Буря улеглась. Капитан велел свистать всех на верх. и дум высокое стремленье. В качестве географической справки – ее живот представляет ожилась мне на ладонь. Я ее попытался вращать, но она стала вдруг стала вырываться из моих рук. Тогда я стал ее уговаривать, я буквально валялся в ногах этих грудей, снизу, я узнал этот древний язык – это одобрение. Я стал ее аккуратно щекотать. Даже не щекотать, а почесывать. Ангоровый кот ее грудей перевернулся на спину и выпятив живот стал довольно мурлыкать. Я скользнул к животу. Для этого маневра мне пришлось отозвать несколько батарей, воюющих на других фронтах и защищающих своего фюрера с не меньшей прытью, чем то что сейчас дышит подо мной и настырно пытается вымаливая себе и своей руке прощение. Буря улеглась. Капитан велел свистать всех на верх. Шоу с небольшими кисками решило продолжаться. Теперь я решил избрать другую стратегию. Теперь я просто стал держать ее на весу. Я почувствовал какой-то ток энергии вкусить собой еще не остывшее вулканическое плато. Плацдарм освободили – можно проводить учения. Волнение пробирает меня, я уже совсем продрог. У-ууууууу. Ее рука, переходя к другой железяке, хватает меня за задницу. Странное ощущение. Смотрю ей в лицо. Ни малейшего колебания – полная уверенность и самообладание. Йога какая-то. Первые остановки нашего квартала. Несколько пердунов с полными сумками сходят, пробираясь Эта школа расположена в самом центре города. Каждый день я прохожу мимо, надеясь встретить девушку моей мечты. И вот вчера нет это было два дня назад да нет же третьего дня я повстречал одну такую дурочку. Старшие классы. Стояла в школьном дворе и громко и с репортаже нам удастся узнать несколько больше о всех захватывающих испытаниях, на которые тем не менее представители экипажей пошли добровольно. Когда. Я смотрел в оба, а она – ноль внимания. Это меня совсем выбило из колеи. Я всегда смотрел на женщин как на произведения искусств, которые ко всему прочему еще и разговаривают. Они мне всегда напоминали падающие и расстреливаемые картины ассамбляжа. Я выхожу свежий и здоровый, а прихожу загнанный и дурной. через непроходимые человеческие заросли. Наконец они вылезли и, закрывая за собой дверь, в последний раз посмотрели в сторону утробы. В утробе все молчали. Надо сказать, что она имеет чемпионский титул в экстремальных гонках типа “Кэмл Трофи” и пятый дан у-шу. Потому что то, что она продемонстрировала перед растерявшейся публикой, невозможно передать теми жалкими возможностями, которыми мы уполномочены пользоваться. Думаю, что выходил последний пердун и она отвела ноги, чтобы освободить ему дорогу, передо мной открылась восхитительная долина, изобилующая всевозможными яствами и дикими свежими плодами. Плодоносящая………………………(впишите сами). Какая красота проступает через все эти увеличе увлечением рассказывала обступившим ее школьным подругам в нашем следующем многозначительные складки, вынуждающие думать, думать, думать… Я помедлил еще секунду и невзначай запустил свою руку в эту заповедную зону. Она уселась на нее и стала скакать как на метле. Жопастая ведьма в сновиденческих измерениях и с моей рукой вместо метлы. Не так быстро. Она уже собиралась сходить. О, боги, забросившие меня в этот жестокий звериный мир, проявите свою милость, приведите всех зверей ко мне, пусть они питаются только из моих рук, пусть компании медленно угасает наше благоразумие, пусть все сдыхают всплывая лапками кверху, все было предрешено заранее – мне никогда не разделить с ними своего бытия.
Забавная ситуация – смогу ли я сделать людей счастливыми против их воли.
В себя я пришел только вечером. Ничего не помню наверняка. Сумбур. Залил стакан кипятком и добавил заварки. загрузила долей цинизма и благородства в выдыхающемся флаконе своего юношеского настроя. Алиса повзрослела. Она закончилась так же, как и Кристофер Робин. Но мы знаем их. Мы узнаем В эту ночь мне обязательно понадобится что-то тонизирующее. Нет сил. Я автоматически допиваю чай.
“Я за искусство, которое можно курить, как сигарету, которое пахнет, как пара ботинок.
Я за искусство, которое развевается, как флаг, в которое можно высморкаться, как в носовой платок.
Я за искусство, которое можно надевать и снимать, как штаны; которое изнашивается до а была не только безлюдна, но и безжизненна. После нескольких часов местами напряженной работы, я вышел на перерыв. только в моей власти будет, одарить ли их своим вниманием или уморить с голоду. И пусть в этой звериной Много людей. Магазины. Заплеванная троллейбусная остановка. Баобабы со скрипками и нотной папкой под мышкой. Мудаки в солнцезащитных очках.
Толстые и тонкие суки, сволочи, грязь, с сердца. Биение сердца”.
Меня позвали к Шефу. Она их из миллиона. Я бы мог ее
назвать…………………………………….(впишите сами). Достаточно протянуть рудыр, как носки; которое можно съесть, как кусок пирога помалу я втягивался; или с презрением отбросить, как кусок дерьма”. Эти слова Клаэса Олденбурга с самого вчерашнего вечера кружили у меня в голове. Это была новая книга из библиотеки – “Социология искусства и модернизм” В. А. Крючковой. Одна из глав этой книги называлась – Искусство и “современное видение”. Пьер Франкастель. Франкастель что-то не то с ногами (назавтра она наденет короткую юбку).
Rock’n’Roll выделяет три основных компонента современного социального мироустройства: наука, техника, искусство. Так девица N с прекрасными бедрами. Но позже в лифте (уже завтра) я изучил ее досконально и заметил в ней гнусную манеру поправлять волосы. К тому же у нее было…………………….(впишите сами)
Я заранее отпросился и поэтому мог спокойно уйти с работы, фактически даже не приступая к ней. Мало- в работу все полней. Иногда перед сном я уже обдумывал некоторые детали предстоящей работы, домысливал их после ужина или на досуге, когда я сам по себе. Разница между мной ДО и мной ПОСЛЕ очевидно обнаружилась, когда я заметил в себе новые, карьеристские, устремления. Раздражение таилось во мне и было направлено на самого себя. Мне некуда заночевать где-нибудь, на нанятой за ДЕНЬГИ квартире, могу слетать за шлебом и другими съестными припасами, могу начать новую жизнь, жизнь человека, поставленного перед обществом на колени, человека, купленного за сто экзаменационный протокол. Поднимаюсь в актовый зал, где назначено проведение экзамена. Пока человек пять-шесть. Черный одинокий рояль. Все празднества, и триумфы, и драмы я серебренников (моя зарплата – СТО тысяч драмов). Как личность я выпадаю. Я соскальзываю утром с зеркала, когда часами пытаюсь распознать в себе что-то знакомое. Я пропадаю на улице, когда плетусь нарядившись в галстукобрюкосорочку и вооружившись респектабельным кейсом. Мне это нравится. Мне это нравится в миллион раз больше, чем богемный вид какого-нибудь задрипанного “самохудожника”. Не найдя себя нигде, я начинаю понимать, что стал легендой, чем-то вроде Лотреамона . Я стал легендой для самого себя. Я воспеваю самого себя. Я боготворю самого себя. Я влюблен в само себя. 9:15. Я выхожу из здания банка и медленно но уверенно направляюсь к остановке, сажусь в сельскохозяйственный автобус (студенческая привычка) и подъезжаю к университету. Иду в корпус Аспирантской Школы. Беру создал. было скрыться, не на кого пожаловаться. Я в тысячный раз открываю себя, и в тысячный раз убеждаюсь, что мне себя не понять. У меня появились кое-какие деньги. Теперь я могу спокойно зайти в магазин и выбрать нужную мне книгу. Я могу пойти направо и налево, я могу
Пытался выдумать новую плоть, и цветы, и новые звезды, и новый язык. Я хотел добиться сверхъестественной власти. И что же? Воображение свое и воспоминанья свои я должен предать погребенью! Развеяна слава художника и создателя сказок!
Насколько блага цивилизации, добытые пороками и преступлениями, приемлемы для человечества?
Сейчас я самый обыкновенный безработный. Я уже почти год нигде не работаю, живу на копейки, которые получаю за чтение лекций в университете. Но я встретил ту самую девушку. Она стала для меня смыслом жизни. Я больше не думал ни о чем, кроме нее. Я видел ее и раньше, но теперь она перешла работать к нам в банк. Когда я вошел в приемную босса и увидел ее сидящей в кресле, то у меня подкосились ноги. Это было чудо-чудное диво-дивное. Она обрадовалась мне. А я обрадовался ей. Да что обрадовался – я от радости чуть не выпорхнул в окно. Она сказала, что будет работать секретарем-референтом у главного. Мне это не понравилось. Такая красавица, такой ангел, гений чистой красоты – и секретарша у черт-те кого. Тем более что с этим черт-те кем связываться опасно. Но это меня заводило еще больше. И с этих пор я стал заходить к ней, чтобы проведать, все ли у нее в порядке. Ее шеф приходил во второй половине дня, поэтому я ходил к ней в первой. Мы сидели и болтали о чем придется, и я стал довольно отчетливо чувствовать, что становлюсь счастливым. Правда, у нее был друг, ну да фиг с ним. Я же видел, как она на меня смотрела.
В этот день я опаздывал на работу. По дороге я встретил ее. Так как она не спешила, то и я не стал торопить события. Словом, в банк мы вошли вдвоем. Я видел их глаза. Все смотрели так, словно съехали с катушек. Я и Она. Мы были красивы и независимы, как боги. Я опоздал на минуту. Так как мы не успели договорить, я улучив момент спустился к ней через минут сорок. Когда я вернулся к себе в кабинет, Шеф меня уже ждала. Она спросила, где я был. Я сказал, что в туалете. Она сказала: так долго? Я сказал, что у меня был запор. Она сказала, что я опоздал на минуту, и мне необходимо написать объяснительную. Я написал довольно комичную объяснительную и передал в отдел кадров. Потом она меня вызвала еще раз. Она говорила резко и сухо, как шипение змеи. Тебя видели шляющимся по этажам. Мне звонил босс, он сказал, что ты шатаешься где не нужно. Где ты был. Я сказал, что спустился вниз, снять с банкомата деньги. Она уточнила – откуда ты знаешь секретаршу хозяина? Я сразу смекнул в чем дело. Я сказал, что знаю ее сто лет, познакомился на рок-концерте. Она сказала (привожу слово в слово): ЧТОБЫ ТЫ ОБХОДИЛ ЕЕ ЗА ЧЕТЫРЕ КВАРТАЛА, НЕ ОБЩАЙСЯ С НЕЙ НИ В БАНКЕ, НИ НА УЛИЦЕ, НИГДЕ. ТЫ ЧТО, НЕ ПОНИМАЕШЬ, ЗАЧЕМ ОНА ЕМУ? Я сказал, что не знаю, и еще добавил, что доверяю ей, как себе. А насчет общения – я свободный человек и буду общаться с тем, с кем посчитаю нужным и ровно столько, сколько посчитаю необходимым. Никто не смеет мне указывать, что мне делать. Фашисты гребаные! Она ухмыльнулась и стала продолжать меня грузить. Она все докапывалась и докапывалась. Ее тон вибрировал, как головка вибратора, с которой ей наверняка не раз приходилось иметь дело. Наконец, я не выдержал: СТОП! СТОП! СТОП! СТОП! Я думаю, что мне нет смысла продолжать работать в этом банке. Эти слова привели ее в чувство. Она не ожидала, такого исхода. Я написал заявление. На следующий день мое заявление подписали. Подписали без слов. Босс меня даже не вызвал спросить, почему я ухожу и т.д. и т.п. Я зашел к боссу и высказал все, что накопилось, потом собрал свои вещи и был таков. Только потом я узнал, в каком дерьме работал. Оказывается на меня донесли из миллиона разных источников. Я со всеми поддерживал хорошие отношения, со всеми вежливо здоровался и справлялся о делах, а оказывается за почти полтора года моей работы я не распознал той чудовищной машины взаимодоносов, которая динамично развивалась в нашем коллективе. Впрочем о коллективе я уже говорил выше. Каждый работник банка имел соответствующие каналы передачи информации, причем в зависимости от содержания информации маршрут ее передачи менялся. Это была саморазвивающаяся, меняющаяся во времени система. И результат ее работы был античеловечен. Видимо, в общественном сознании сформировался новый штамп - чтобы остаться человеком необходимо быть античеловечным. Проблемы гуманизма больше нет. Гуманизм – это выдумка, впрочем, как и все остальное.
Все выходило по-сказочному ужасно.
Антисоциальное поведение возможно именно тогда, когда существует расхождение между декларируемыми целями поведения и реальными возможностями их достижения.
Мое повествование заканчивается здесь. Видимо, пришло время оборвать ту запутанную и задерганную сеть, в которой я запутался, как муха. И теперь, когда я выхожу из здания банка с собранными в дипломат своими бумагами, чашкой для кофе и прочим барахлом, я ощущаю себя вышедшим на свободу заключенным. Меня пьянит этот ветер свободы. Я вдыхаю его и понимаю, насколько эта свобода преходима, насколько она поверхностна. Но какая-то сила внутри меня толкает меня на новые подвиги. И я удаляюсь, воскрешая в памяти последние удивительные события.
Сегодня со мной произошло черт знает что. Я, как и обычно, забежал с бумагами в приемную босса. Бумаги я передаю ее секретарше, моложавой интеллигентной телке под 40. И что я увидел там… Там стояла она. Прекрасная белокурая маленькая принцесса. Я видел ее раза два до этого. В первый раз с матерью, во второй раз я с ней заговорил, но она не сказала мне ни имени ни где учится, короче у меня не было ее координат. И я всегда подсознательно ее искал. Я всегда проходил мимо тех мест, где ее видел. Это как убийца, возвращающийся на место преступления. Мне стало невозможно: было хорошо и плохо одновременно. Амбивалентность, столько времени теснившая мою душу и не находящая еще достаточных причин себя обнаружить, вдруг вырвалась наружу. Она сидела на кожаном диване приемной. Рядом с ней сидел один говнюк, близкий родственник “хозяев банка”, известный кобель, жирный и потный, но вечно перенадушенный и бритый, как бритая надушенная задница свиньи. Он ее подгружал. И она увидев меня и очень удивившись, вдруг ринулась ко мне, словно на спасательный круг (все-таки я такой мерзкий романтик). Я стоял как на ринге после боя, исход которого еще неизвестен. Я говорил с ней. А потом прибежал в свою конуру этажом выше и поджав уши и хвост продолжил свой отчет. Может, все еще только начинается… Я смотрел на свои по-спринтерски проворные пальцы, бегущие по клавишам. Я любил их, я любил себя, и я любил еще что-то, чего я не мог понять. Но я знал, что это любовь. Любовь без адресата. Любовь, как пущенное в космос послание инопланетянам. Я никогда не рассчитывал на ответ. Но я всегда ждал его.
Я пришел домой и залпом выпил два стакана чая. Налил третий и стал потягивать как виски. Я любил прикладывать горячую чашку к яйцам, это согревало мне сердце. Что-то еще догорало во мне. Что-то с самой циничной жестокостью противопоставляло мой опыт всему, в чем я был хоть сколько-нибудь уверен. Я не мог переключиться ни на что другое. Как и в миллионах случаев до этого, я посмотрел в окно.
Мне стало не то чтобы плохо или хорошо. Мне стало безразлично. Из глубины моей психики на миг показался страшный лик чудовища смирения. Он всплыл на поверхность, глотнул воздуха, задержал на чем-то свой сосредоточенный взгляд и погрузился вновь.
Могу ли я продолжать борьбу?
Хватит ли мне сил?
Отдаю ли я себе отчет в том, насколько это серьезно?
Я никогда не рассчитывал на ответ. Но я всегда ждал его.
По телику звучала неторопливая песенка:
Я маленькая лошадка,
И мне живется несладко.
Мне трудно нести свою ношу,
Наступит день – и я ее сброшу.
Кто глубоко заглянул в мир, тот догадывается, конечно, какая мудрость
заключается в том, что люди поверхностны.
Спокойствие, только спокойствие. Все хорошо. Надо успокоиться, просто успокоиться. Все утрясется. Все образумится. Слабак, ты просто слабак. Держись. Не скисай. Ты не можешь сдаться. Ты не должен сдаваться. Нельзя себе позволять слабость. Если за тобой идут люди - надо их вести. Просто глубоко дыши. Набери в легкие побольше воздуха. Сейчас полегчает. Ничего, ничего. Все хорошо. Надо успокоиться. Надо взять себя в руки. Просто взять себя в руки и... выбросить в мусорное ведро.
И пешком ты уходишь домой, чтоб среди своих идолов спать.
Я пошел к ней в кабинет, где она сидит как в золотой клетке. Чудесный дивный цветок (опять меня тянет на этот долбанный символизм, только что я могу с собой поделать). Там стояла она. Прекрасная белокурая маленькая принцесса. Это как убийца, возвращающийся на место преступления. Мне стало невозможно: было хорошо и плохо одновременно. Я стоял как на ринге после боя, исход которого еще неизвестен. Я говорил с ней. А потом прибежал в свою конуру этажом выше и поджав уши и хвост продолжил свой отчет. Что это, любовь?
Да, черт меня подери. Я влюбился, и это самое прекрасное, что произошло со мной за последние три года. Я снова в игре. Я возвращаюсь. Я готов перегрызть горло всем и в первую очередь себе. Я не знаю, что со мной происходит. Все начинается по новой. Я словно сорвался с цепи. Перед сном я вижу ее лицо, ее тело, груди, глаза, волосы. Она сказала, что у меня самая ужасная прическа на свете, она сказала, что со мной тяжело. Она сказала, что люди должны помогать друг другу, любить друг друга, что надо быть хорошими счастливым человеком. Я блин подумал. А потом сказал - а как ты думаешь, я хороший, счастливый? Ее глаза раскрылись как комнаты в которых много-много окон и светло и свет ослепляет и от этого можно сойти с ума. Она сказала: ты хороший, но несчастный. И я чуть не съел ее из-за этого. Неужели неужели неужели. Я снова бросаюсь в этот омут, из которого в прошлый раз меня еле вытащили. Я снова мучаюсь. И эти мучения ужасны, они просто невозможны. Но я готов. Я плевал на все и иду на этот костер. Пусть меня заклеймят, как еретика, пусть будет развеяна слава художника и создателя сказок!
Я, который называл себя магом или ангелом, освобожденным от всякой морали, - я возвратился на землю.высказал все, что накопилось, потом собрал свои вещи и был таков. Только потом я узнал, в каком дерьме работал. Оказывается на меня донесли из миллиона разных источников. Я со всеми поддерживал хорошие отношения, со всеми вежливо здоровался и справлялся о делах, а оказывается за почти полтора года моей работы я не распознал той чудовищной машины взаимодоносов, которая динамично развивалась в нашем коллективе. Впрочем о коллективе я уже говорил выше. Каждый работник банка имел соответствующие каналы передачи информации, причем в зависимости от содержания информации маршрут ее передачи менялся. Это была саморазвивающаяся, меняющаяся во времени система. И результат ее работы был античеловечен. Видимо, в общественном сознании сформировался новый штамп - чтобы остаться человеком необходимо быть античеловечным. Проблемы гуманизма больше нет. Гуманизм – это выдумка, впрочем, как и все остальное.
Все выходило по-сказочному ужасно.
Антисоциальное поведение возможно именно тогда, когда существует расхождение между декларируемыми целями поведения и реальными возможностями их достижения.
Мое повествование заканчивается здесь. Видимо, пришло время оборвать ту запутанную и задерганную сеть, в которой я запутался, как муха. И теперь, когда я выхожу из здания банка с собранными в дипломат своими бумагами, чашкой для кофе и прочим барахлом, я ощущаю себя вышедшим на свободу заключенным. Меня пьянит этот ветер свободы. Я вдыхаю его и понимаю, насколько эта свобода преходима, насколько она поверхностна. Но какая-то сила внутри меня толкает меня на новые подвиги. И я удаляюсь, воскрешая в памяти последние удивительные события.
Сегодня со мной произошло черт знает что. Я, как и обычно, забежал с бумагами в приемную босса. Бумаги я передаю ее секретарше, моложавой интеллигентной телке под 40. И что я увидел там… Там стояла она. Прекрасная белокурая маленькая принцесса. Я видел ее раза два до этого. В первый раз с матерью, во второй раз я с ней заговорил, но она не сказала мне ни имени ни где учится, короче у меня не было ее координат. И я всегда подсознательно ее искал. Я всегда проходил мимо тех мест, где ее видел. Это как убийца, возвращающийся на место преступления. Мне стало невозможно: было хорошо и плохо одновременно. Амбивалентность, столько времени теснившая мою душу и не находящая еще достаточных причин себя обнаружить, вдруг вырвалась наружу. Она сидела на кожаном диване приемной. Рядом с ней сидел один говнюк, близкий родственник “хозяев банка”, известный кобель, жирный и потный, но вечно перенадушенный и бритый, как бритая надушенная задница свиньи. Он ее подгружал. И она увидев меня и очень удивившись, вдруг ринулась ко мне, словно на спасательный круг (все-таки я такой мерзкий романтик). Я стоял как на ринге после боя, исход которого еще неизвестен. Я говорил с ней. А потом прибежал в свою конуру этажом выше и поджав уши и хвост продолжил свой отчет. Может, все еще только начинается… Я смотрел на свои по-спринтерски проворные пальцы, бегущие по клавишам. Я любил их, я любил себя, и я любил еще что-то, чего я не мог понять. Но я знал, что это любовь. Любовь без адресата. Любовь, как пущенное в космос послание инопланетянам. Я никогда не рассчитывал на ответ. Но я всегда ждал его.
Я пришел домой и залпом выпил два стакана чая. Налил третий и стал потягивать как виски. Я любил прикладывать горячую чашку к яйцам, это согревало мне сердце. Что-то еще догорало во мне. Что-то с самой циничной жестокостью противопоставляло мой опыт всему, в чем я был хоть сколько-нибудь уверен. Я не мог переключиться ни на что другое. Как и в миллионах случаев до этого, я посмотрел в окно.
Мне стало не то чтобы плохо или хорошо. Мне стало безразлично. Из глубины моей психики на миг показался страшный лик чудовища смирения. Он всплыл на поверхность, глотнул воздуха, задержал на чем-то свой сосредоточенный взгляд и погрузился вновь.
Могу ли я продолжать борьбу?
Хватит ли мне сил?
Отдаю ли я себе отчет в том, насколько это серьезно?
Я никогда не рассчитывал на ответ. Но я всегда ждал его.
По телику звучала неторопливая песенка:
Я маленькая лошадка,
И мне живется несладко.
Мне трудно нести свою ношу,
Наступит день – и я ее сброшу.
Кто глубоко заглянул в мир, тот догадывается, конечно, какая мудрость
заключается в том, что люди поверхностны.
Спокойствие, только спокойствие. Все хорошо. Надо успокоиться, просто успокоиться. Все утрясется. Все образумится. Слабак, ты просто слабак. Держись. Не скисай. Ты не можешь сдаться. Ты не должен сдаваться. Нельзя себе позволять слабость. Если за тобой идут люди - надо их вести. Просто глубоко дыши. Набери в легкие побольше воздуха. Сейчас полегчает. Ничего, ничего. Все хорошо. Надо успокоиться. Надо взять себя в руки. Просто взять себя в руки и... выбросить в мусорное ведро.
И пешком ты уходишь домой, чтоб среди своих идолов спать.
Я пошел к ней в кабинет, где она сидит как в золотой клетке. Чудесный дивный цветок (опять меня тянет на этот долбанный символизм, только что я могу с собой поделать). Там стояла она. Прекрасная белокурая маленькая принцесса. Это как убийца, возвращающийся на место преступления. Мне стало невозможно: было хорошо и плохо одновременно. Я стоял как на ринге после боя, исход которого еще неизвестен. Я говорил с ней. А потом прибежал в свою конуру этажом выше и поджав уши и хвост продолжил свой отчет. Что это, любовь?
Да, черт меня подери. Я влюбился, и это самое прекрасное, что произошло со мной за последние три года. Я снова в игре. Я возвращаюсь. Я готов перегрызть горло всем и в первую очередь себе. Я не знаю, что со мной происходит. Все начинается по новой. Я словно сорвался с цепи. Перед сном я вижу ее лицо, ее тело, груди, глаза, волосы. Она сказала, что у меня самая ужасная прическа на свете, она сказала, что со мной тяжело. Она сказала, что люди должны помогать друг другу, любить друг друга, что надо быть хорошими счастливым человеком. Я блин подумал. А потом сказал - а как ты думаешь, я хороший, счастливый? Ее глаза раскрылись как комнаты в которых много-много окон и светло и свет ослепляет и от этого можно сойти с ума. Она сказала: ты хороший, но несчастный. И я чуть не съел ее из-за этого. Неужели неужели неужели. Я снова бросаюсь в этот омут, из которого в прошлый раз меня еле вытащили. Я снова мучаюсь. И эти мучения ужасны, они просто невозможны. Но я готов. Я плевал на все и иду на этот костер. Пусть меня заклеймят, как еретика, пусть будет развеяна слава художника и создателя сказок!
Я, который называл себя магом или ангелом, освобожденным от всякой морали, - я возвратился на землю.
август 2001- август 2002.