Жил-был художник. По правде сказать, для того, чтобы иметь право называться художником, нужно было состоять в гильдии королевских художников, а наш герой в ней не состоял. Королевство, в котором произошла эта история, было небольшим, но в нем было три главных королевских художника, один из которых был все же наиглавнейшим.
Они и учредили гильдию. Скажу по секрету, что главные художники уже давно не брали в руки кисти и карандаши. Вы, наверное, подумали, что они рисовали мелками или быть может углем? Вовсе нет.
Если выражаться точно, то кисти и карандаши они в руках держали довольно часто: у наиглавнейшего художника была специальная кисть с золотой ручкой, с которой он неизменно появлялся на приемах у короля, а у двух других главных художников были такие же кисти с серебряными ручками.
На собраниях гильдии они для убедительности всегда держали в руках кисти и карандаши, размахивая ими словно дирижерскими палочками или указывая как указками. Но наносить краски на холст или смешивать их на палитре, рисовать наброски на бумаге – нет, этого они давным-давно не делали.
Для этого существовали рядовые члены гильдии. А главные художники принимали заказы от короля и важных придворным вельмож, и потом торжественно вручали написанные картины заказчикам. А те заказывали все новые и новые портреты членов своих семей.
Писали портреты простые художники гильдии, причем среди них было очень строгое деление по рангам и ролям. Система рангов была разработана наиглавнейшим художником и строго соблюдалась.
Художник только что принятый в гильдию получал звание 7-ого карандаша гильдии. В дальнейшем за безупречный труд, примерное поведение и особые заслуги перед гильдией и королевством он мог получить звание 6-ого карандаша, затем – 5-ого и так вплоть до 1-ого карандаша гильдии.
После этого он мог стать 7-ой кистью гильдии, потом – 6-ой и т.д. Редко кто жил так долго и трудился так усердно, что добирался до звания 1-ой кисти гильдии, ведь художники даже в этом королевстве по своему внутреннему устройству сильно отличались от военных. Хотя дисциплина и порядок прививались им на еженедельных собраниях, но все-таки они оставались хоть чуточку, но творческими людьми.
Одна картина писалась обязательно сразу несколькими членами гильдии, потому что каждый художник специализировался на какой-то одной детали. Кто-то писал глаза, кто-то нос, кто-то уши. Были специалисты по рукам, причем одни художники рисовали только правые руки, а другие – только левые.
Таким образом, все картины были похожи друг на друга и не имели авторского почерка. Зато и не было обид среди заказчиков – знатных вельмож. Все были довольны, так ка портреты военного министра и его семьи были не хуже и не лучше, чем портреты, висевшие в доме министра финансов или министра наук.
Вот в таком королевстве жил наш герой. Так как он не состоял в гильдии и не писал коллективных портретов, то не пользовался соответствующими табелям о рангах привилегиями и не получал из королевской казны жалования, а жил бедно и скромно в маленькой комнате на чердаке.
Крыша дома, где жил художник, была наклонная двускатная, поэтому стоять в полный рост можно было только посередине комнаты. Зато из большого круглого окна открывался замечательный вид… на крышу соседнего дома. А справа вдали виднелись река и опушка леса.
А слева рос большой старый клен. Летом за зеленой густой листвой ничего не было видно, но поздней осенью, когда уже облетали все листья, и ветки еще не успевали одеться в белые пушистые снежные шапки, сквозь них была видна улица, на которой располагались разнообразные лавки, где днем всегда было оживленно от многочисленных покупателей.
Художник любил рисовать виды из своего окна. Им было написано много пейзажей в разное время года и дня, в разную погоду и с разного ракурса. И все эти картины передавали настроение художника.
Глядя на одну из них, ты сразу представлял себе, что сейчас художник стоял у открытого окна, вдыхал полной грудью аромат раннего лета, и взгляд его с оптимизмом был обращен на улицу. Другая создавала ощущение легкой неуверенности, но готовности к переменам. В третей угадывалось, как художник сидел у окна, кутаясь в шерстяной шарф, и грустно смотрел на капли стекавшие по стеклу.
Также художник любил составлять разные натюрморты, и рисовать сочные спелые фрукты, цветы и всякие забавные предметы.
А еще художник любил рисовать сказочных персонажей – Бабу-Ягу, летящую над лесом в своей ступе на фоне ночного неба; богатыря, сражающегося со Змеем-Горынычем; фею, которая, касаясь волшебной палочкой различных старых и некрасивых предметов на картине, превращала их в новые: яркие и блестящие.
Но самым любимым персонажем был благородный рыцарь, скачущий на коне. Было видно, как развевается от быстрой езды лошадиная грива, всадник прижимается к ней и его кудри тоже развеваются на ветру. Или вот тот же юноша на берегу реки, только что спешился, чтобы дать коню напиться. А здесь он, выпрямившись в седле, неспешно проезжает по улице города.
Но везде главный герой – молодой красивый рыцарь был, безусловно, один и тот же человек. На голове у него всегда была широкополая шляпа с плюмажем, а на плечи накинут черный плащ с вышитым изображением дракона.
Ах да, я, кажется, позабыл сказать, что художником был, точнее, была молодая прелестная девушка с большими зелеными глазами и золотистыми волосами. Быть принятой в гильдию королевских художников у нее не было никакой возможности – в гильдию принимали только мужчин, а поэтому и надеяться на хороший заработок от своих картин ей не приходилось. Она писала их просто потому, что ей это нравилось.
Был один заморский купец из другого королевства, который приезжал примерно раз в три месяца и забирал у художницы все картины, которые она готова была отдать, и платил ей за это деньги, правда, не очень-то много. Он же был настоящий купец, и знал толк в деньгах, поэтому всегда покупал гораздо дешевле, чем потом продавал.
А золотоволосая художница не торговалась и отдавала свои замечательные картины за ту цену, которую назначал купец. Только картины с рыцарем она не хотела ни за что отдавать – они висели в ее комнатке на стенах или, можно сказать, на потолке – вы, ведь, помните, что жила она на чердаке, под наклонной крышей.
Иногда купец привозил ей в обмен на картины, что-нибудь из одежды или недорогие украшения. Однажды купец появился в ее комнате в начале лета. Она услышала его шаги. Купец был большой грузный человек, поднимался он медленно, и ступени лестницы, которая вела на чердак, каждый раз протяжно скрипели, когда он шел по ней, как бы жалуясь друг дружке на такую тяжесть – лестница ведь была уже старенькая.
Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, купец распахнул ее, заполнив собой весь дверной проем:
- Добрый день, mein lieben Maler1.
- Здравствуйте, господин Кауфман. Как добрались? Сколько дней были в пути?
- Ах, my doll of the golden hair2, я, ведь, все время в пути – волка, как говорится у нас, ноги кормят. А дороги после зимы отвратительные – трижды застревала моя двуколка. Дважды чинили колеса. А один раз нарвался на засаду лесных разбойников.
- О, ужас, как же Вы спаслись от них?
- Пришлось биться, - отвечал великан-купец. – Они, шельмы этакие, перегородили дорогу толстым деревом, и когда я вылез, чтобы отбросить его с дороги, для меня ведь это раз плюнуть, как выскочили эти башибузуки из чащи. Тут-то началась потеха.
- А их было много?
- Да нет, не очень - десятка полтора. Считать-то мне их было некогда – только успевай молотить. Кулаки я, значит, разминаю – супостатов швыряю, кого вправо, кого влево, чтобы беспорядок под ногами не создавали. Так бы их всех по кучкам и разметал, ежели бы они вдруг враз на меня втроем со спины не накинулись. Стал я крутиться, чтобы отцепились они да в разные стороны разлетелись, и, надо ж тебе, таки споткнулся об одного из поверженных. Тут они на меня и насели. Двое мне руки за спину крутят, а третий, вижу краем глаза, занес палицу, чтобы мне по голове со всего маху вдарить…
- Ай, да как же так можно?
- Можно-то оно можно, да только не свезло ему. Занес он дубину над головой, а в этот момент его вдруг будто змея кольцом вокруг шеи как скрутит, да как дернет – прям из сапог и выдернула, как морковку с грядки.
- Что же это за змея была? – воскликнула Нести, так звали нашу художницу.
Купец каждый раз рассказывал ей о своих схватках с врагами.
- Уж не медной ли горы хозяйка?
- А то вовсе и не змея оказалась. Это всадник на коне своим хлыстом так позабавился. Издали накинул петлю, как лассо на шею извергу, да и дернул, так что тот со своей палицей на три метра от меня отлетел. Два других разбойника от неожиданности хватку-то поослабили – тут я их и стряхнул с себя, словно пыль с камзола. Вскочил на ноги, хотел спасителя поблагодарить, да его уж и след простыл. Вот такая история.
- Ну, а чем ты меня порадуешь после дороги нелегкой, расскажи? – добавил купец. - А лучше, покажи.
У Нести была недавно законченная картина с видом на улицу и на клен, росший за окном. Кленовые листья на картине были еще молодые свежие едва распустившиеся, и, глядя на них, в пальцах возникало ощущение как от прикосновения к молодым еще клейким настоящим листочкам.
Солнечные лучи на картине пробивались сквозь листву. И это были именно те весенние солнечные лучи, которым радуется все живое, истосковавшееся по теплу и свету, так отличающиеся от палящих июльских лучей, от которых хочется укрыться в тень, и от которых трескается, жаждущая влаги земля.
- Ух ты, вот это хорошо. Таким я еще твой клен не видал – смотрю на него и вспоминаю себя в семнадцать лет. О, а это что за картина? – он взял в руки картину стоявшую на полу у окна.
- Кто это? Не может быть! Да это же мой спаситель! Хоть я и не мог разглядеть его хорошенько, но светлые кудри, тонкий нос, правильный овал лица и благородство осанки точь-в-точь как у него. Мне нужна эта картина!
Это была последняя картина про рыцаря. На ней он усмирял своего коня, который встал на дыбы, словно увидев какую-то опасность.
- Нет, Вы же знаете, что я оставляю себе эти картины, - поспешно отвечала Нести, и румянец выступил на ее щеках.
- Да как же ты не понимаешь – это же мой спаситель, а я ни имени его не знаю, ни словом с ним не обмолвился! Нет-нет, она мне очень нужна – я заплачу тебе за нее в 2 раза, нет в… , – он уже было хотел сказать в 3 раза больше, но торговец, сидевший в нем, сдержал его, и он сказал: - Даю в два с половиной раза больше, чем обычно.
- Деньги тут ни при чем, - отвечала Нести, - эта картина дорога мне самой.
Купец не был бы купцом, если бы так быстро сдался и отступил от задуманного, и он сказал:
- Ну, Нести, я очень прошу Вас. Ты ведь сможешь нарисовать себе рыцаря еще раз, их у тебя и так немало.
- Боюсь, что не смогу. Этот образ мне иногда снится, и, проснувшись утром, я рисую его именно таким, каким увидела во сне ночью. Это невероятно, но все эти картины с рыцарем мне сначала приснились, а потом наутро я просто рисовала то, что видела – и видела я его так же отчетливо, как клен за окном.
Но купец не сдавался:
- Ну, не упрямься, он еще приснится тебе, а я в придачу дам тебе замечательное алое платье, которое я вез для дочери главного казначея. Ну-ка, примерь его немедленно, - с этими словами он вытащил из своего баула коробку с платьем.
- Переодевайся, а я подожду на лестнице, - он скинул крышку с коробки и поспешно попятился за дверь.
Нести посмотрела на платье – оно было яркое, атласное с бантом сзади на поясе, рюшечками на подоле и вышивкой на воротничке. И ей, конечно же, захотелось его примерить. Нести провела по платью рукой, и мурашки побежали по коже – до того ткань была гладкая.
Когда купец распахнул дверь, то он аж зажмурился: ослепительно хороша была Нести в этом платье.
- Ты бы видела себя, - только и смог сказать купец.
Но у нее в комнате не было большого зеркала, такого, чтобы можно было увидеть себя в полный рост.
- Wunderbar, Bellissima3, невероятно, - восклицал купец.
- Нет, нет, - отбивалась Нести, - Я все равно не могу продать эту картину.
- Это платье сшито как будто для тебя, так что обратно я его не заберу. Я дарю тебе его, да, да, дарю, а в придачу еще и туфельки – к нему обязательно нужны красные туфли.
Платье действительно сидело на Нести, как будто было сшито специально для нее – нигде не давило и не топорщилось, а мягко и нежно облегало ее тело. Ей совсем не хотелось расставаться с ним, но она чувствовала, что не может, не должна продавать картину с ее рыцарем. Противоречивые чувства боролись в ней, она молчала, стояла, потупившись, глядя в пол, и не знала, что ей делать.
- Я подарю Вам эту картину - денег за нее мне не надо, - произнесла она, наконец.