« Ну вот тебе и твой линкор »: сказал флагманский врач майор Петровский и указал из штабного окна на крутобокий, двухмачтовый маленький кораблик c высокой желтой надстройкой, пришвартованный у пирса между ощетинившейся пушками громадиной крейсера «Дмитрий Пожарский» и госпитальным судном «Обь».
«Линкор», носящий гордое имя «Илья Муромец» был обычным портовым ледоколом, дооборудованным для проведения спасательных операций и обеспечения космических полетов по загадочной программе «Эллипс». По этому случаю, он ходил под флагом вспомогательного флота ВМФ, в штате была должность судового врача и крохотная амбулатория. Выйдя из штаба, я с направлением в руках пошел на судно. Рядом с крейсером «Пожарский» был пришвартован маленький сторожевик 50-го проекта под индийским военно-морским флагом. Причем на «Пожарском» у кормового флагштока монументально стоял здоровенный, румяный матрос в постовом тулупе, а на корме сторожевика скрючился от холода усатый индус в чалме и нейлоновой куртке, вытирая сопли здоровенными рукавицами - «шубенками»
Первым, кто мне встретился на борту, был шустро вылезший из-под трапа судовой пес. Потомственный « дворянин» неопределенной масти, одетый в жилетку из старой тельняшки, покрытую масляными пятнами, внимательно обнюхал штанину, и молча цапнув ее зубами, потянул в сторону вахтенного матроса. Тот лениво цыкнул на пса и вызвал вахтенного помощника. Я представился и был препровожден к капитану. Невысокого роста, седой моряк, одетый в тщательно выглаженную форму, с черной перчаткой на левой руке взял мои документы, внимательно их[просмотрел, представился: -«Петр Петрович Симон». Приветливо улыбнувшись, завел обычный в таких случаях разговор, откуда родом, как долго думаю служить Потом представил старпому, дал ключи от каюты, старпом провел по судну и указал место в кают -компании. Весь этот ритуал занял минут двадцать. Я зашел в маленькую тесную каютку, которая отныне должна была стать моим домом на несколько лет, бросил вещи на койку, присел на крохотный диванчик и задумался о смысле жизни.
Еще неделю назад я был младшим научным сотрудником на кафедре мединститута, но судьба, дав заметный крен, неожиданно отправила меня в море. Нельзя сказать, чтобы я был новичком на флоте - окончил курс военно-морской подготовки, стажировку прошел на подводной лодке, приемлемо ориентировался в морской терминологии и практически не укачивался. Однако куда меня заведет эта дорожка в обозримом будущем, было пока неясно.
Через десять дней, оставив все земные проблемы за кормой, мы уже шли на Камчатку для обеспечения зимней навигации. В Охотском море попали в шторм и нас двое суток, выматывая душу, болтало на волнах. Отдыхали от качки, только залезая носом на редкие большие льдины, благо что для ледокола это вполне возможно.
В море сходятся быстро, и через пару дней я уже не был чужим в кают-компании «Муромца». Штурманы и механики были, в основном, люди бывалые, прошедшие не одну тысячу миль, но, как правило, сидящие «под колпаком» у отдела кадров и дальше линии «Мокпхо-Нагасаки» заходить не имеющие права. Проступки были по тем временам весьма серьезные, в основном либо «политического» характера, либо алкогольного.
Капитан, например, не отказался от приглашения поужинать в американском консульстве в Сингапуре, куда их пригласили после того, как они силами экипажа потушили начинающийся пожар на стоящем рядом в доке американском сухогрузе «Виксбург». Все это было расценено политотделом флота чуть ли не как измена Родине, поскольку «Виксбург» где-то числился в резерве Командования морских перевозок ВМФ США. У других было примерно то же, однако мужики относились к этому философски и оптимизма не теряли.
Зимняя Камчатка поражала сдержанным великолепием и чистотой красок. Темно-синее море с иссиня-белыми льдинами, белые дымящиеся шапки вулканов, голубое небо,
Черный, мрачный гранит береговых скал-все это очень напоминало картины Рокуэлла Кента - не хватало только эскимосов и собачьих упряжек.
Судно с ходу включились в работу по обеспечению вывода на дежурство атомных подводных лодок, так как их корпуса, обклеенные резиновыми плитами для бесшумности, были очень чувствительны к хождению во льдах. Ледокол пробивал дорожку в ледяном поле, а лодка, пристроившись к вырезу в корме, шла за ним до чистой воды. Потом, после пробного погружения, субмарина уходила в океан на долгое дежурство, а ей на смену всплывала лодка, пришедшая из похода.
Рутинная каждодневная работа по расчистке фарватера длилась весь короткий световой день, а иногда и ночью. Хождение судна по ледовым полям напоминало езду на телеге по ухабистой дороге, выложенной крупными булыжниками, да так что аж зубы тряслись. Перерывы были только на обед и ужин.
Я втянулся в работу, и вскоре мне стало казаться, что не было никакой кафедры, никакой лаборатории и никаких белых халатов - всегда было море, пароход и команда и всю жизнь я только тем и занимался, что стоял вахты и выводил лодки из ледовых полей. Сидя вечером на диване в уютно покачивавшейся кают-компании, слушая рассказы бывалых моряков о далеких тропических островах под свист пурги, бушевавшей за прочными стальными бортами, я испытывал теплое чувство причастности к великому морскому братству и полной защищенности, такой как в детстве, в родительском доме.
Однажды, по делам службы, я задержался в Петропавловске, и ледокол ушел в море без меня. В штабе бригады сказали, что «Муромец» подойдет в базу только вечером.
Три долгих часа, показавшихся вечностью, я потерянно бродил по деревянной палубе бывшего парохода «Теодор Нетте» (того самого «парохода и человека»), посаженного на грунт со срезанными надстройками и превращенного в причал для вспомогательного флота), ощущая себя жутко одиноким и брошенным на произвол судьбы, пока в ночной темноте яркими звездами не показались ходовые огни ледокола. Обледеневший «Муромец», весело сияя палубными огнями, как рождественская елка лихо пришвартовался к причалу, я пулей влетел по трапу и пришел в себя только в своей каюте, показавшейся мне самым уютным местом на свете.
Такого чувства радости я больше не испытывал никогда, хотя после проплавал и повидал вполне достаточно. К тому же у меня тогда не было квартиры на берегу и судно было в полной мере и моим домом. Душой команды, конечно, был капитан. Петр Петрович начинал еще в войну юнгой, потом окончил мореходное училище, и всю свою сознательную жизнь проплавал в море. Он обошел практически весь свет, был очень эрудированным и простым в обращении человеком. Авторитет его среди нашей "пиратской" команды был непререкаем, начальство тоже относилось к нему с уважением.
Прошла камчатская зима, выглянуло яркое веселое солнце, началось таяние льдов и ледокол, распрощавшись с гостеприимным Петропавловском направился обратно во Владивосток.
Когда мы были уже на траверзе бухты Ольга, капитан вызвал меня к себе и поздравил с получением визы на загранплавание - из штаба пришла радиограмма. Мы с ним долго и откровенно беседовали в его каюте о будущем. Уже было известно о моем назначении на средний морской танкер "Илим", идущий на ремонт во Францию с последующей боевой службой в Красном море. Предстоял рейс длиной не менее года и старый капитан по-отечески мудро учил меня жизни. По приходу во Владивосток я с ходу включился в суматоху по подготовке судна в долгий рейс и оформлению документов.
Уже через десять дней танкер "Илим" вышел в Японское море и взял курс в Индийский океан. Дальше было Красное море, Суэцкий канал, Средиземное море и порт Марсель.
Дальше были несколько лет, прошедших в непрерывных плаваниях, с редкими и короткими пребываниями на берегу.
Были и "ревущие сороковые" в Индийском океане, песчаные бури Персидского залива и Красного моря, изумрудная зелень Сейшельских островов и удушливый аромат цветов острова Маврикий. Были и другие корабли и суда, и другие командиры и капитаны.
Возвращаясь в родную бухту после долгих странствий, я всегда искал глазами знакомые мачты ледокола, как ищет взглядом человек после долгой разлуки крышу своей первой школы и родного дома.
И всегда, когда я вспоминаю свою не такую уж и долгую морскую жизнь, мне сразу приходит на память маленький ледокол и его седой капитан с проницательными серыми глазами и мудрой, стариковской улыбкой. Капитана уже давно нет с нами, старый ледокол "Илья Муромец"списан «на гвозди»в 93-м, да и я уже очень давно плаваю только по морю житейскому за письменным столом. Но память исправно хранит все, и они часто приходят ко мне во сне, все вместе - первый пароход и первый капитан...