XX.XX.XXXX
18:35
На стенах, рожденные прерывистым, таким изменчивым пламенем свечи, танцевали тени. Незримым балом дышало все вокруг и, казалось, даже снег за окном кружился в такт иллюзорного вальса. Тонкий, слабый огонь то и дело ярко вспыхивал, возносясь едва ли не к самому потолку, обжигая старую штукатурку и оседая беспросветной копотью на стенах. В заветренном стекле бесконечно длинной чередой маяков отражалась свеча и мироточила янтарными слезами, застывавшими на старинном подсвечнике. Легкий ветра вздох – на стене вырос город. Еще один – над ним взошло солнце, слепящее, но бережно несущее этот город по беспокойным водам Времени. Ветер улыбнулся. И вот от нового мира остался лишь пепел. И застывший воск слезами на щеках безутешных вдов. Миры рождались и умирали, как рождались и умирали звезды, одно солнце сменялось другим и только танец… Танец клейменных вечностью марионеток – искренний, открытый и потому такой безумный – не мог прерваться. Легким, прозрачным дымом носились, гонимые ветром, под самым потолком белоснежные птицы и светло-серые драконы. И тысячей мотыльков на фонарь летели струйки дыма к настежь открытому окну, распростершему навстречу жизни свои смертельные объятия. А за ним сидела на заиндевевшем дереве какая-то птица, внимательно глядя в окно. И в черных матовых зрачках отражалось все то же. Жизнь и смерть. И вечный танец.
Не так давно отключили свет, приходилось пользоваться свечами. Как завороженный Алекс смотрел то на стены, то на потолок, то на пламя. Огонь как жизнь. Огонь как Создатель. Ветер как смерть. Ветер как убийца. Но и как единственный вариант жизни. Символично. Красиво. Пусто. В руках застывшего в немом восхищении шамана виднелась тлеющая искра сигареты. Он тоже может рисовать. Короткая затяжка и тут же выдох. И вот по квартире полетел, теряя перья отчаянно горящий феникс. Вслед за ним призрачной тенью проплыл белоснежный ворон с серебристым оперением… И вновь мотыльки. И снова жизнь. Смерти нет. Алекс осторожно провел рукой по воздуху перед огнем. На стене, на обломках Величайшего Мира выросло раскидистое дерево. Налетевший со всех сторон ветер лишь трепал листву, не в силах убить то, у чего есть своя воля. Своя сила. Своя жизнь.
Шаг.
Взгляд шамана остановился на тревожном, беспокойном пламени. Выбросить все мысли. Надо. Снова. Вдох – и снова больше ничего нет ни вокруг ни внутри. Лишь чадящая свеча в пустом амфитеатре треснувшего сознания. Он с трудом мог сказать, что хочет увидеть, но так учил его Норд, а значит… Значит, так надо, нет права на ошибку. Хотя о какой ошибке может идти речь? Разве он не научился видеть провода между людьми? Разве он не научился пробегать по ним синими разрядами, оживляя сердце и разгоняя кровь? Шаман улыбнулся. Обволакивавший его дым скрывал за собой все и лишь свеча маяком сквозь туман сияла для заплутавших в эфемерном небе кораблей. Нельзя было спешить. Да и не хотелось. А длинноногие птицы то и дело ныряя в пустоту, гордо вышагивали по потолку.
Но вот слезящийся фитиль засветился сперва тусклым, едва заметны, но затем все более сильным и ярким зеленым светом. Небольшое пятно все разрасталось, пока все пламя не засияло нездешней травой, листвой, никогда не чувствовавшей едкого азота, испарений ртути и плавящейся пластмассы. Никогда не видевшей людей. И чем ярче становился свет, тем выше к небу вздымались языки пламени.
- А ты еще что-то мне говорил про курение, - ухмыльнулся Альб.
«И метался в лучистых глазах сумасшедший огонь».
Слияние. Шаман был этой свечой. Тело вибрировало, шло такими же зелеными помехами, как и пламя, а глаза точно смотрели сквозь него… Его глазами. Весь дом, весь город был объят огнем, он проникал в каждую квартиру, в душу каждого человека, касаясь самых неприметных, потаенных страхов, сжигая ее и привнося в нее мир. И разжигая костры в пустых руинах людских амфитеатров, которые при малейшем желании могли быть отстроены и на их месте засияли бы самыми волшебными дворцами этого мира, но… Зачем? Зачем вообще все это? Забавно… его нисколько не интересовало как происходит все вокруг, он всегда верил только в то, что видел, мог видеть собственными глазами. Навязчивая мысль, лишь изредка достигающая критической силы несла один единственный вопрос – «Зачем?». Хотя даже это вряд ли было так уж важно. В конце концов, это все только сон. Сон мертвого шамана. Он ведь правда… Шагнул тогда вперед, а кто остался жить… Лучше было не думать.
«И темным углем остыл и остался жить».
Белый почти вслепую, осторожно разгоняя руками сигаретный туман, нащупал варган и, бережно взяв его, поднес к иссушенным губам. Чуть нервно облизнулся и, коснувшись рамкой зубов, начал играть. Вначале как обычно тихая мелодия, подогреваемая беспокойным пламенем свечи с каждым дуновением ветра становилась все сильнее, свободнее, красочнее. Биение сердца мощными ударами бубна отзывались в пустой квартире, отражаясь от хрупких стен, сливаясь воедино с мистическими, уносящими прочь звуками варгана. Сильный инструмент. Зимний. Голос дрожал. Вибрация, растекавшаяся по всему телу из солнечного сплетения становилась там все более и более жаркой. В доме были открыты все окна, шаман давным-давно избавился от рубашки, но все равно обливался ледяным солоноватым потом, через считанные секунды обращавшимся в пар.
Только сейчас он заметил, что дыхания больше не было или оно не чувствовалось… Просто воздух был больше не нужен. В этом мире уже давно не дышат воздухом.
«Эта музыка будет вечной…».
А тени продолжали кружиться на стене… В безумном вальсе, ведомые призрачным кукловодом, скрывшимся в густом тумане.
Шаг.