О правде, о кривде да об играх молодецких

    
 
  В одной стране жили люди. Жили и не тужили. А чего тужить-то? Жили они по правде да по совести. Нрав у тех людей был веселый, а душа – необъятная, как страна, в которой они жили. А страна та – богатая: золота, алмазов и других сокровищ природных – немеренно. А красотища какая: леса густые, реки полноводные, моря глубокие, степи широкие. Сколько иноземцев зарились на ее богатства. «Да я этих лапотников и бражников одним махом…», – говорил какой-нибудь завоеватель и гордо вторгался в ее пределы. Но потом бросал все свое снаряжение и бежал вприпрыжку как ошпаренный к себе восвояси, только пятки сверкали. А военные стратеги долго ломали голову, почему да отчего, и никак не могли уразуметь тайну этого народа. А мужички спешили с поля брани к себе домой. Встречали их всем миром, да с колокольным звоном, пели песни раздольные да широкие, и так на душе хорошо становилось, что слезы на глаза наворачивались. Отпразднуют, отгуляют – и за работу.

  Работали до поту. Понимали, что, если хорошо потрудиться, будет чем похвалиться. А хвалиться и в самом деле было чем! Настроили, засеяли да возвели столько, что душа ликовала и пела. Умели работать! А как отдыхать умели? Соберутся, бывало, у кого-нибудь на праздник в складчину: кто окорок домашний притащит, кто осетра целехонького, а кто и капустку квашеную. Посмотришь и диву даешься: ни дать ни взять – царский стол! Также и с выпивкой: кто самогона-первачка припрет, кто – ведро пива пенного, а кто и бражки бочонок. Дружно жили, душевно. За столом весело было, оно и понятно, где праздники, там и бражники: анекдоты, шутки-прибаутки так и сыпались. И вдруг среди застолья затянет кто-нибудь песню: широкую, раздольную, под стать необъятным родным просторам, все сначала затихнут, а потом дружно подхватывают. И так на душе становится тепло, аж мурашки по коже бегут.

  Зимы в тех краях суровые стояли. Бывало, проснется мужик, голова-то с похмелья трещит, встанет, толкнет дверь, чтоб во двор выйти, в сугробе поваляться, а она не подается. Что такое? Оказывается, всю избу вместе с трубой снегом завалило. Мужик пониже спины почешет да ухом к двери и прильнет: не шеборчит ли чего? А и точно, шеборчит. Это сосед снег разгребает да избу его откапывает. Откопает, и уже вдвоем на выручку к третьему идут. Закон был неписаный: один за всех и все за одного. Если, не дай Бог, дом у кого сгорит, так всем миром на выручку шли. Всем гуртом на работу дружно навалятся… глядь, а уж изба и готова. Да еще лучше прежнего.
 
  Любили те люди игры да забавы молодецкие, потому как силушки и ретивости в них было с переизбытком. И для души – веселье. К примеру, возьмет мужик каменную глыбу, как раз величиной с дом, да начнет ее тягать: вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз… Уж солнце к закату клонится, зрители от усталости валятся, а он все тягает и тягает. Или в другой раз возьмет мужик бревнышко, размахнется, да и запустит его что есть мочи. И летит оно, горемычное, аж за дальний лесок. Брякнется, так земля содрогнется. А какие кулачные бои затевали! Улица на улицу, «стенка на стенку». Сначала пацаны начинали, потом парни молодые подхватывали, а уж в конце – матерые бойцы дело завершали. Вот где мясорубка! Молодым школа была хорошая: взаимовыручке учились, да боль терпеть, да стоять плечом к плечу. Уважали и другие игры. Зимой, когда замерзали реки да озера, играли в «пышку». Каждый кочергу себе брал, да гоняли по льду застывшие кизяки коровьи. Чтоб закатить кизяк за линию неприятельского «города», быстрота была нужна да совместные действия. Поодиночке никак не сладить. Зимы в той стране стояли долгие, до работ полевых весенних далеко. Что еще делать? Вот и гоняли кизяки с утра до ночи. В лютый мороз застаиваться на одном месте нельзя, тотчас задубеешь да в льдинку превратишься. Потому носились как угорелые и приобрели быстроту да прыть как у оленя. Играли подолгу, до глубокой ночи, при лунном свете. Выносливые стали, как волки. А уж чувство локтя всегда у них в крови было, что на ратном поле, что в работе, что в игре. В общем, вскоре такого умения набрались, что стали ездить те «кизякисты» на турниры великие, где были игроки из других земель. Бились там, не жалея живота своего, являли мастерство чрезмерное, сражались один за всех и все за одного, а потому возвращались домой всегда с победой. Встречали их всем миром хлебом-солью. Кланялись низко да подносили чарку полную. А потом, кто поголосистей, затягивал песню широкую да раздольную. Ну а затем такое всенародное ликование и веселье начиналось, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
 
  Прослышали о славных победах тех кизякистов в далеких странах за морями-океанами. Приехал оттуда вельможа важный в шляпе с перьями, то ли страусиными, то ли павлиньими. Посмотрел, как мужички играют, да предложил им сразиться с игроками заморскими. «Мы вам доказать желаем, кто из нас есть самый сильный на всем земном шаре!» А потом хвастливо добавил: «Ежели вы хоть одну штуку в наши ворота закатите, так я вот эту свою шляпу съем прилюдно, со всеми перьями и брильянтами, какие на ней ни есть». Смутились мужики, попросили дать время подумать до завтра. Взяли самогону первейшего да отправились к старшому думку думать. Слыхали они про этих молодцев заморских. Разное про них говорили. Одни, что мастерство те имели превеликое и поэтому одолеть их нет никакой возможности. Другие, что играли шибко грязно: грубили да хамили на льду. Чуть что не по-ихнему – сразу кочергой по башке, словно саблей. Или в пузо кочергой, как пикой острой. Или кулаком по мордасам. Призадумались мужики. Как бы ни опростоволоситься да ни оплошать перед своими. «А не пойти ли к ведуну?» – предложил один. Мужики переглянулись: «И то дело!» Тяпнули на посошок да отправились в путь-дорогу.

  Ведун тот древние знания да святые тайны хранил. Жил он отшельником в дремучем лесу. Возраст его никто не знал. Говаривали, что век людской проходил, а у него дня не убывало. Разыскали мужички избушку да и постучали тихохонько. Поначалу тишина стояла гробовая, а потом зашуршало что-то да дверь со скрипом отворяться начала. А как отворилась, так мужики дружно ахнули и в смятении на шаг отступили. Уж больно страшен был вид отшельника: борода – ниже колен, волосья длинные да спутанные, а глаза-то сверкают как огниво. «Мы к тебе за советом…» Вошли мужики в избу нерешительно да огляделись. Внутри темно, одна сальная свеча на столе кадит. Да тараканы за печкой шуршат. «Вот спросить хотели» , – начали было мужики. «Знаю… Поезжайте», – сказал ведун, и глаза вроде подобрели. Мужики сразу встрепенулись, повеселели. « А теперь ступайте». Развернулись мужики да к себе домой с легким сердцем и потопали. На следующий день встретились они с тем вельможей и дали свое согласие сразиться с заморскими игроками в положенный день и час. Стали в путь-дорогу собираться. А дорога – дальняя-предальняя, все больше морями да океанами. За день до отъезда собрались всем миром. Напутствия добрые игрокам давали. Поднимали чарки полные с пожеланием вернуться с победой полной. А потом затянул кто-то песню любимую, и так всем весело и душевно стало, что на глаза слезы повылазили…
 
  Прибыли мужики после долгого плавания в землю заокеанскую. Разместили их в гостинице сперва-наперво, а потом ознакомления ради стали водить везде, показывать да рассказывать. «Вы, – говорят, – неправильно кизякистами себя называете. Потому как игра эта в наших землях зародилась, и от нашего слова «окей» происходит, то и вы должны зваться «океистами». Затем стали расхваливать своих игроков, рассказывать про их мастерство превеликое да про их богатства неслыханные. «Каждый живет в тереме высоком, слуг имеет – множество, да в карете выезжает, запряженной шестеркой цугом. Во как!» Слушали те мужички молча и только переглядывались изредка. На следующий день – игра. Как приехали к месту сражения, подивились немало. Народу собралось – не счесть, на баталию поглазеть, своих поддержать. Сидят-то зрители на скамеечках, а скамеечки-то вокруг льда ярусами возвышаются. Сидят и жуют дружно, точь-в-точь как коровы на лугу. Выбежали на лед океисты ихние, и опять мужички подивились немало. На мужиках-то тулупчики короткие, пуп еле прикрывают, валенки да шапка-ушанка. А на этих: доспехи да латы, на голове шлем рогатый. Все как один в намордниках, а на вратаре – маска чудища поганого. Стали бегать те океисты, согреваться перед битвой. Потом стали в ряд, перед ними болванки каучуковые, взмахнули по команде клюшками своими да пульнули дружно по дереву напротив. А на дереве том воробьев было несметно. Свалились они замертво, ни одного не уцелело. Подивились мужики умению тех океистов, да и воробушков жалко.

  Но вот ударили в колокол, и началась битва. Ринулись океисты заморские, опрокинули мужичков на лед скользкий: рубят их клюшками, словно саблями, тычут в пузо, словно пиками, бьют кулаками по мордасам. Не успели мужички с духом собраться, а уж в их ворота первую болванку запульнули. Только начали с центра, а те таким же манером на мужичков навалились – рвут и мечут. Напролом идут. А судья-то молчит, как в рот воды набрал – все, мол, по правилам. Не успели мужички крякнуть, а уж в их воротах вторая болванка. Что такое? Подъезжает мужик к старшому: «Играют шибко грубо! Дозволь им ребра пересчитать!» А старшой: «Терпите, мать вашу!» Начали опять с центра. Вроде подустали океисты заморские. А мужички помаленьку приноравливаться стали. Да, видать, рано обрадовались. Засветил ихний океист мужичку фонарь под глазом, а другой болванку-то подхватил и пульнул по воротам без раздумий. Третья плюха в воротах затрепыхалась, как рыбка в неводе. Это не шутки! В перерыве сидят мужики понурые, головы повесили. А старшой: «Что ж вы, как мухи сонные, мать вашу? А они из вас веревки вьют!» Молчат мужики. Один только голос подал: «Кабы им пятак начистить!» А старшой: «Не силой надо брать, а уменьем да хитростью». Стал им свой план излагать. Встрепенулись мужики. И тут затянул один из них песню любимую, и все ее разом подхватили, и на душе сразу тепло да радостно стало. Вышли на лед мужики с видом решительным. И стали они играть, как всегда играли: один за всех и все за одного. Да хитрый план старшого в уме держали. Только соберется ихний океист в мужичка врезаться, так тот болванку другому отбрасывает, а другой – быстро третьему, а третий – опять первому. Бегают те океисты за болванкой, как кошка за мышкой, да все без толку. Запутали их вконец мужички, загоняли. Силы-то океистов иссякли. А мужички-то только разогрелись: быстры, как олени, да выносливы, как волки. Такую круговерть перед воротами чужими затеяли, что в глазах только мельтешит да дух захватывает. Нагнали жару. И посыпались болванки в ворота океистов заморских как из рога изобилия. Только успевай – доставай. Зрители-то притихли, сидят молчком как в воду опущенные. Тут вскоре колокол ударил – игре конец. Разбили мужички океистов заморских в пух и прах. Вот что значит сплоченность и взаимовыручка! Подошел старшой к вельможе знатному, да напомнил про должок: «Ты за одну болванку обещался шляпу съесть, а мы аж десять наклепали». Мнется вельможа. А деваться некуда. Дали мужики ему самогона ядреного. Тот как выпил, так глаза на лоб полезли. Схватил свою шляпу да заместо закуски и проглотил, вместе с перьями да брильянтами. «Наперед знай наших», – говорят мужики. Приплыли мужики к себе домой. Их всем миром хлебом-солью встречали, подносили чарку полную, пели песни, широкие да раздольные. А потом такое веселье началось. Дни и ночи гуляли – не уставали. Так-то вот!
 
  Вот прошло какое-то время, и стал править в той стране новый царь. Случилась в тех землях страшная буря. Дни и ночи дул ветер западный: выкорчевывал он дубы вековые и носил по воздуху словно соломку. Срывал крыши; разрушал хлева да овины, и летали по небу коровы да бараны, словно пташки легкокрылые. Но вот улеглась буря, затихла. Народ дружно и вздохнул с облегчением: у-у-уф. Думали, кончились все их беды и несчастья. Куда там! Только все и началось. Занесли ветры западные в ту страну кривду. И пошли промеж людей ссоры да распри. Уж не работают они вместе ради общего блага и не помогают друг другу в беде. Уж не ходят друг другу в гости да не поют любимые песни. Забыли закон свой неписаный: один за всех и все за одного. А живут-то теперь каждый сам по себе, да моя хата с краю. А новый царь все новые указы сочиняет, один чуднее другого. И от великих порядков пошли сплошные беспорядки. Богатые богатеют, а бедные беднеют. Продал мужик последнюю рубаху, да пошел с сумой по миру. А богатей чудит: нужник из чистого золота себе ставит, да чтобы музыка играла иноземная. Срамота!

  Не устраивают теперь и игры молодецкие. До них ли? Прослышали про то за морями-океанами. Приплыл оттуда вельможа знатный и прямой дорожкой к кизякистам. Предложил им деньжищи огромные, чтобы они переехали жить за море-океан да играть вместе с ихними океистами. Раздумались мужички, разкумекались. Тут ли с сумой ходить или там в богатстве жить да своим делом заниматься? Почесали пониже спины да и согласились. Приехали. Стали жить в теремах высоких со слугами, выезжать в шестерке цугом да играть вместе с ихними океистами. Вскоре переженились они все на кралях заморских, дело-то молодое. А те, недолго думая, нарожали им ребятенков краснощеких. И лепетали ребятенки, как подросли, только по-иноземному.      
 
  Подошло время турниру превеликому. Съехались океисты со всех земель. Только кизякистов не видать. Не до турниров им нынче. Один кизякист во всей земле и сыскался. Поехал он за море-океан к своим недавним друзьям-товарищам, поведал, что да как. А те знаменитые стали. Подумали они, подумали, почесали пониже спины и согласились за свою горькую сторонушку играть, заодно и себя показать. Вот подошло время главному сражению: кизякисты против заморских океистов. Зрителей собралось видимо-невидимо. Ударил колокол, и началась битва. Все как в прошлый раз повторилось. Ринулись океисты заморские, опрокинули мужичков на лед: рубят их клюшками, словно саблями, тычут в пузо, словно пиками, да бьют кулаками по мордасам. Не успели мужички с духом собраться, а в их ворота уж первую болванку запульнули. Не успели опомниться, а им уж и вторую забросили. Начали с центра. А океисты заморские идут напролом, не остановить. Вот уж и третья плюха в воротах мужичков трепыхается, как рыбка в неводе. В перерыве сидят мужики понурые, головы повесили. А старшой: «Что ж вы, как мухи сонные? А они из вас веревки вьют!» Молчат мужики, и сказать нечего. Начал старшой свой план хитрый излагать. Молчат мужики. И не спел никто песни веселой разудалой. Видно, слов уже никто не помнил. А сидел там в клетке попугай разноцветный, который и кричал только: пиастры, пиастры. Ударил колокол, и опять понеслась битва. Только теперь вышло не как в тот раз, а совсем наоборот. Не могут теперь мужики биться, как отцы и деды раньше, один за всех и все за одного. А играют-то теперь каждый сам за себя. И посыпались болванки в ворота мужичков как из рога изобилия. Только успевай – доставай. Ударили в колокол, и закончилась игра. Проиграли мужики в пух и прах. Сидят старики-кизякисты, которые еще живы, среди зрителей, головы-то опустили. Такого позорища отродясь не видали.

   Уехали мужики за океан, в свои терема высокие, к своим кралям заморским, и думать про это забыли. А этот единственный мужик с земли разоренной вернулся домой, тяпнул для храбрости, да пошел к ведуну. Надо ж узнать, что к чему. Долго рыскал, нигде ведуна нет, как сквозь землю провалился. Раньше-то ноги сами к нему шли, а сейчас – нет нигде. Долго ли коротко ли плутал мужик: видит – холм снежный, а на верхушке труба торчит. Стал мужик снег разгребать, да раскопал избушку. Приналег плечиком, дверь и отворилась. Вошел. Темнота кругом. Пообвыкли немного глаза: на столе свеча потухшая, только дымок от нее идет. На лавке лежит кто-то, похоже ведун. Только жив ли? Подошел мужик поближе – свечка-то на столе вспыхнула ярко, и один глаз у ведуна открылся. «Пошто явился?» Мужик рассказал про все и спрашивает: «Подскажи, как быть?» Ведун поднялся, кряхтит. Уселся на лавке и говорит: «Оттого все беды ваши, что живете вы уж который год не по правде, а по кривде». Удивился мужик: «Как так?» Встал ведун, взял какую-то травку, да потер глаза мужику. А травка та волшебная была: мужик сразу как бы прозрел, хоть и раньше глаза имел зоркие. Увидел он, что занесли ветры западные на их землю кривду. И теперь кривда повсюду на их земле. Оттого-то все у них не ладится да не клеится; оттого-то живут люди каждый сам за себя да моя хата с краю; оттого-то забыли закон свой неписаный – один за всех и все за одного, оттого и не поют песни раздольные да широкие, оттого-то и проигрывают турниры молодецкие. «Что ж делать-то?» – спрашивает он. «Собирайся в путь-дорожку, – говорит ведун. – Ты один правду узнать можешь, тебе ее и искать, тебе ее и людям возвращать".

  Поблагодарил мужик отшельника да отправился в путь. Только как искать правду-то  – не знает толком. И ведун ни словом не обмолвился.  Под каждый куст, да в каждую канавку мужик заглядывает.  Нет нигде.  А тут уж и темнеть начало. Метель поднялась. Чует мужик - заплутал. Кругом волки воют.  И запел он для храбрости песню, которую еще от деда слыхивал. Жаль только, все слова почти позабыл.  Но что за чудо? Как начал петь, так все слова сразу и вспомнил. Никак ведун подсказал. А неподалеку деревня была. Услышали люди  – подивились: почудилось им в той песне что-то родное и давно позабытое. Разыскали в лесу мужика, привели в избу, усадили на место почетное. Запала им в душу песня его.  А сельчане-то все идут и идут в дом: кто окорок свиной тащит, кто – осетра целехонького, а кто и капустку квашеную. Ни дать  ни взять – царский стол. Давно уж так всем миром не собирались.. Угощают его, меж собой общаются, шутят.  И тут затянул мужик песню, широкую да раздольную. Притихли все разом. И была в той песне вся правда этого народа да душа, такая же необъятная, как страна, в которой они жили. И люди услышали и  прозрели сердцем, как мужик от волшебной травки.  И так всем тепло и радостно стало, что слезы на глаза выступили.
 
   Сказывают,  прекратились с тех пор меж ними ссоры да распри, и   живут  в той деревне   по правде да по совести. А мужик спешит уже в другую. Дел у него теперь невпроворот.  Страна-то необъятная.  И его уже ждут не дождутся, навстречу выходят.    Отворяйте двери, люди добрые, - мужик идет, правду несет!