Но было в нем что-то. То, о чем лишь вздохнешь, поведешь плечами, что не поддается простой человеческой логике, а лишь тянет за собой каким-то шестым чувством, парализует пристальным холодом черных глаз и отогревает мягкой неловкой улыбкой. Он появился в деревне одиннадцать лет назад и тут же приобрел известность.
Дядя Гена, лес знал смалу. Как только ходить научился, тут же отец его охотовед стал приучать к природе, к тайге. А в тот день будто перетасовал кто-то весенний сосняк. И ушел недалеко, а заблудился. Да так заплутал, что четверо суток бродил, обессилил, промерз до кончиков волос от сырых майских ночей. Стал отчаиваться охотник и надежду терять на спасение. Бредет, сквозь тонкий молодняк всматривается и вдруг видит на небольшом мшалом пятачке, будто человек сидит на пеньке. Глаза зажмурил, открыл, а картинка не пропала. Заспешил он тогда навстречу своему видению. Вышел из-за деревьев, мох сухой ногами давя как рыхлый снег, плечами ветки ломая, и оторопел. На прогнившем пне не шевелясь, сидел абсолютно голый мальчик лет пяти. Ноги поджаты и обхвачены руками, а спина, прямая как доска держала голову ровно, и глаза не моргая, смотрели сквозь седые сосны.
- Эй, ты как здесь? - окликнул его охотник, но мальчик не шелохнулся. - Где родители твои? Или заблудился, малец?
Дядя Гена сел рядом на мох и снизу заглянул в глаза странного незнакомца. – Живой ты хоть?
Мальчик вполоборота взглянул на охотника.
- Заблудился давно? Сколько дней здесь бродишь?
Мальчик молчал.
- А я вот четвертые сутки не могу выбраться отсюда, как в прорву попал. Где одежонка твоя? Ну, ничего, не убивайся, вдвоем-то теперь выберемся. На-ка вот черемши поешь, правда, без соли.
Охотник достал из кармана пучок увядшей зелени и протянул новому знакомому. Не получив реакции на свое действие, убрал пучок обратно и хотел было тронуть мальчика за полупрозрачное плечо, мол, вставай, будем выход искать, но убрал руку и только выдавил из себя:
- Да-а, история.
Мальчик бесшумно встал на ноги и направился в сосновую гущу. Охотник растерянно крикнул:
- Куда? Да не ходи ты в ту сторону, без толку. Ай ты, господи, я же оттуда только что. Знаешь что ли дорогу?
Но мальчик ступал босыми ногами уверенно, удаляясь вглубь леса. Дядя Гена зашагал следом. Скользнув глазами по детской нагой фигурке, он обратил внимание на розовые не сбитые пятки, каких не должно быть у человека сделавшего хоть несколько шагов по таежной земле. Он сравнялся с мальчиком и, стянув с себя энцефалитку, набросил на его худые плечи. А через пять минут в глаза ударило солнце от мгновенно распахнувшегося заслона деревьев и ноги от неожиданности подвернулись в вырытой канаве, лентой тянувшейся вдоль каменистой ухабистой дороги.
Найти родителей мальчика не удалось. Он всегда молчал, ни рисунков не делал, ни каракулей не писал в тетрадке, которую ему подсовывали с тем, чтобы хоть что-нибудь узнать о нем. Да и не искал его никто по району и по области, поэтому определили найденыша в районный детдом.
У дяди Гены в октябре умерла жена, и через месяц он купил билет в район, а в январе привез мальчика к себе в дом. Своих детей у него не было, и приемыш быстро стал родным для него человечком, с именем Федор. Жили мирно, управлялись с хозяйством, вечерами дядя Гена читал книги вслух, Федор заворожено слушал. Вот только так и не удавалось из него слово вытянуть. Да еще лес он шибко не любил, ни в какую не затащить было. Дядю Гену это, конечно, расстраивало, ведь кому-то надо было передавать свое охотничье умение. Но он оставил мальчишку в покое и никогда больше не приставал к нему с этим вопросом. Еще мальчик не любил собак. Всегда их остерегался и никогда не подойдет, не погладит даже самого хорошенького щенка. Собаки, странно сказать, тоже не пылали любовью к нему. Любая шавка рада была оббрехать и за пятку хватануть. И если мальчик шел по улице, смирно, молча, конечно, то все равно псы протяжной заунывной цепью принимались голосить из-за всех ворот.
К мальчишкам Федор тянулся, но они считали скучным водиться с немым. Ведь какие пацанячьи игры в деревне без криков, воплей до потери голоса. Бабы кто жалел мальчишку, конфетами угощал, и рубахи со штанами задаривал, с которых уже свои оболтусы выросли. Были такие, кто сторонился молчаливого Федора и побаивался его прожигающих насквозь взглядов. В школе мальчика к доске не вызывали, уроки отвечать не заставляли. Только спросит учитель, мол, ну что, выучил стихотворение? Федор кивнет, а ему в ответ – молодец, учи, учи, развивай память, тебе же пригодится. В этом плане, конечно, все ученики завидовали Федору.
Во второй раз о лесном мальчике волна разговоров взыгралась, когда лет в тринадцать он заболел воспалением легким и угодил на больничную койку. Там ему сделали снимок грудной клетки и после этого спешно вызвали мастера, чтобы устранил неполадки в флюорографе, выдающем снимки, на которых сердце прочерчивалось как справа, так и слева. Через некоторое время поняли, что дело не в снимке, а в том, что сердца и вправду находились одно слева, другое справа. Полноценные оба, работали в такт друг другу. Затаскали бедного мальчишку потом по врачам, по газетам и телевидению. Приезжали даже из Германии профессора, просили разрешение забрать Федора на какое-то время в их университеты для наблюдения. Но дядя Гена наотрез отказался и отправил их назад в Германию маршрутом через три буквы: первую согласную, вторую гласную, третью спорную.
Со временем вроде отстали все, и жизнь пошла своим чередом. Когда Федору исполнилось шестнадцать, в соседний заколоченный дом въехали жильцы. Доски сорвали, ставни покрасили, забор подлатали. Федор усаживался на завалинку, копошился в каких-нибудь стружках, обрезках, что-то прибивал, привинчивал, а сам с любопытством наблюдал за новыми соседями. Молодая женщина с улыбкой занималась грядками, а ее муж ходил с лейкой, поливал огород. Он полушепотом ворчал, что забор низкий, все как на ладони, да еще этот всё косится, слушает, винтики закручивая. Жена смеялась и считала злость мужа глупой.
- Как тебя зовут? – крикнула соседка.
Федор посмотрел на нее из-под бровей и продолжил свое дело.
- Странный какой-то, - удивилась женщина на укоризненный взгляд мужа, - может, не расслышал или стесняется.
Потом она узнала, что стеснение его от природы, да такое сильное, что он не разговаривал не только с ней.
Однажды соседка подозвала его к себе и попросила помочь принести пару ведер воды из речки, потому как водопровод почему-то лишь громко отрыгнул, а воды не дал. А вода нужна была, чтобы полить гряду и муж как нарочно уехал в район по делам.
Зачерпнули полные ведра, вода желтоватая заиграла на восходящем солнце. Таким тихим и теплым оказалось утро. Солнышко легоньким пуховым покрывалом улеглось на плечи, что они оба в какой-то не понятной истоме сели на траву и уставились в даль на другой берег. Просидели час, но так быстро пролетел этот час, хотя молчали и не о чем не думали.
На другой день Федор сам пришел к соседке и поставил у ее ног пустые ведра. А она рассмеялась и сказала, что воду в водопровод пустили и вроде как нужды идти на реку нет. Федор помрачнел и, опустив голову, ушел. Через три дня соседка позвала его сама прогуляться до реки. И пошли и просидели часа три. Таня соседка читала стихи, спрашивала Федора, знает ли он их, тот кивал. Таня говорила, Федор писал палочкой на песке.
- Что ты с ним возишься? – бубнил муж, когда Таня в очередной раз возвращалась с реки. – Жалко его что ли?
Таня сжимала плечи и отвечала:
- Хорошо как-то с ним, спокойно. Будто время замирает. Таким беспомощным кажется, а на самом деле сильный он и воля есть, какой ни у каждого мужика найдется. Славный мальчик.
- Видел я, как этот мальчик на тебя зенки лупит…
Она вздохнула тяжело и тихим дрожащим голосом проговорила:
- Саш, я ребёночка хочу.
Муж сдвинул брови:
- Нельзя же… Сколько можно говорить? Нет, Таня, рисковать не будем.
Таня глядела, как крепкая юная рука выдавливает буквы на песке прутиком и, неожиданно для себя, обхватила ее ладонями и прижала к щеке. Федор замер, побелел, и зрачки стеклом уставились на женщину. Он одернул руку, спрятал ее в карман и опустил голову. Татьяна, словно очнувшись, захлопала ресницами и отпрянула. До дома дошли ни разу не подняв друг на друга глаза. Долго не виделись. Таня старалась реже выходить в огород, а завалинка соседей все время пустовала.
Однажды Федор вышел на стук в окно. Танин муж, тяжело дыша, просил позвать отца. Потом отец ушел вместе с ним, а чуть позже к дому соседей подъехала машина скорой помощи. Федор выбежал на улицу и впился влажными глазами в бледное лицо Татьяны, которую на носилках несли к машине. Федор подбежал к отцу, вцепился в его локоть, но тот одернул и сказал:
- Потом!
Муж Тани бегал с крыльца на крыльцо, то с покрывалом, то с простынями. У него всё валилось из рук, он подбирал, комкал и бросал в дорожную сумку.
- Что-о!? – услышал дядя Гена и не придал этому значение.
- Что-о!? – глухо повторил Федор, тыча пальцем в отъезжающую машину.
Дядя Гена повернулся к Федору и, в замешательстве открыв рот, принялся ловить воздух. Федор снова вцепился в локоть отца.
- Сердце, - заикаясь, ответил отец. – Порок у нее… Вот схватило..., - а у самого слезы на глаза наворачиваются, глядя на испуганного Федора.
- Два.., - запричитал Федор, руками машет, в грудь себя бьет, - на…, ей..., два!
Отец слезы утирает кулаком с красного лица и головой мотает:
- Нет, Федька, тише, тише…
Отца резал по ушам голос сына, тот голос, который он изо дня в день просил бога подарить мальчишке.
- Тише, Федька, тише! Не помогут твои два сердца… уже.
Утром дядя Гена проснулся рано. Какая-то не объяснимая тревога подняла его на ноги. Федькина кровать была аккуратно заправлена, на ней спали солнечные лучи. На столе кот грыз до опилок карандаш, а рядом на тетрадном листе, наспех нарисованный серый сосняк зиял дырками от кошачьих когтей.
Старый охотник долго прочесывал лес. Кажется, на три десятка раз перетряхнул каждый куст, запомнил уже все иголки, все листочки на деревьях. Однажды ему даже показалось, что он видит сквозь паутину сухих веток пенек, на котором сидит мальчик. Но не было пенька, была усталость и отчаянье.