ПИСАТЕЛЬ-НЕВИДИМКА [продолжение]
Экскурс по его живому тернистому следу
(к 80-летию Генриха Гунькина, 1930-2006)
11.
2) Другим основным – и кульминационным! – потрясением для меня стало то, что «Откровение Виктора Вельского, содержащее его Апологию, Патологию и Завещание» занимает лишь одну треть книги Геннадия Русского «Вельский». Почти вдвое больший объем отдан в ней новому, вполне самостоятельному тексту, до сих пор совершенно нигде и никогда не фигурировавшему [11]! Тексту, вроде бы развивающему вектор и стиль «Откровения»; но, вместе с тем, лирический его герой совершает здесь прорыв в некие целинные, как он убежден, ничем не ограждаемые просторы Мысли, Воображения, Духа Человеческого, Вечных и Мнимых Ценностей, Интуиции, Миражей, Реального Бытия (с его Историей, Цивилизацией, Политикой, с его Гениями и Злодеями…), а также в не очень-то прозрачные – скорей призрачные – бездны Самосознания, умноженные на Подсознание и Сверхсознание, и т.д. и т.п.
Заглавный этот персонаж, Виктор Вельский, от чьего лица ведется, если можно так выразиться, глобально-пантеистский монолог, – человек будто бы знакомый нам по «Откровению», но, на поверку, совсем-совсем обновленный: то ли гигантски выросший, неимоверно умудренный, то ли, напротив, окончательно впавший в ребячество. Во всяком случае, Автор логично именует его со знаковой подоплекой: Виктор Вельский (ПсевдоВельский).
“Случилось самое страшное: я не погиб, а вылечился. Мне снова не повезло, я стал обыкновенным. Словно бы меня подменили: я это или не я? Вялый… ко всему безразличный. Где мое отчаяние, мой пафос, мои озарения?.. Меня вывернули наизнанку. Во мне ничего нет прежнего, надо всё начинать сначала. И самое страшное – во мне погасло чувство боли, я рассуждаю, но не переживаю. Кому я нужен такой?”
С этого начинается новый текст. Вельский-ПсевдоВельский (из-за плеча у него по-прежнему неотступно выглядывает Автор) стремится разобраться в своих муторных ощущениях, в новом своем, “вывернутом наизнанку” состоянии: кто он теперь? Или что он такое? Вот и озаглавлен этот текст, согласитесь, мудрено и диковинно: «ПсевдоЧеловек, или Мозг в банке». Очень важно заметить здесь: уже в преамбуле мы находим разграничительную “редакционную” сноску, внесенную несомненно самим Автором:
“Прим. Ред. У нас нет данных судить об идентичности автора настоящего сочинения с автором «Откровения Виктора Вельского» (см. рукописный журнал «Феникс», а также «Грани» № 75). В оригинале рукопись подписана именем Виктора Вельского с прибавлением в скобках (ПсевдоВельский). Дата написания – по-видимому, не позже 1976 г.”
То есть: на титульных листах обоих текстов, включенных в книгу Геннадия Русского «Вельский», выставлен как бы один и тот же автор – Виктор Вельский, но на втором титуле это имя сразу же ставится под большое сомнение – скромным “прибавлением в скобках (ПсевдоВельский)”; и, помимо того, как в «Откровении», так и в новом тексте (фактически это тоже вещь “с бородой”, только не 40-, а 30-летней давности) Автор формально отмежевался от своего героя, обеспечив ему полную свободу помыслов и дерзаний, а лично себя опять же, пусть минимально, оградив от “государевых кар” (попутно и от насмешек, попреков, обвинений со стороны читающей публики). Но всё же он не решился вновь искушать судьбу: не стал десантировать новоявленного мутанта Вельского-ПсевдоВельского на Запад и не подписал данный текст – ни настоящим своим авторским именем (этого, как уж отмечено, с ним вообще не случалось), ни каким-либо из употребимых им псевдонимов. Предпочел поступить столь же наивно, сколь и остроумно: вновь назначил Виктора Вельского, главного героя-антигероя, номинально исполняющим обязанности автора и – в теплой компании с этим Вельским-ПсевдоВельским, с новорожденным «ПсевдоЧеловеком», с другими свежеиспекаемыми своими “отпрысками” - остался в зоне невидимства, до лучших времен.
Кстати, нельзя тут пройти мимо одного яркого побочного обстоятельства. Примерно в то же время, когда был сотворен этот Вельский-2 (“не позже 1976 г.”), наш Автор-невидимка издал анонимно в Германии еще одно замечательное свое творение: «Черную книгу» (Посев, 1976) [12]. На этот раз он начисто отказался и от псевдоавторства, и от псевдопсевдонимства. Книга получилась вовсе безымянная, как бы бесхозная. Спустя много лет эта ее псевдобесхозность аукнулась в России: в одном из Питерских издательств отпечатали «Черную книгу» опять же как безымянную, хотя к тому времени она уж давным-давно была выпущена – авторизованно – в Москве (Геннадий Русский. Черная книга. Трилогия московского человека. М., 1991)…
Суммируя все эти сплетенья неимоверно обременительных манипуляций, малоприятных нюансов, неотделимых от бесправного статуса писателя-невидимки, хочу сказать: Генрих Павлович Гунькин - от начала и до конца своих творческих дней (что стало ясно из новейших, уже заочных, увы, контактов с ним) - был истым кротом одиозной Советской Системы; кротом, прорывавшим (с помощью несложного инструментария псевдо- и анонимств, других тактических приемов и средств) более или менее надежные лабиринты безопасности: не только для себя самого и своей семьи, но и для когорты великолепных своих книг, над которыми он продолжал все эти годы вдохновенно трудиться… По сей день, впрочем, почти все они пребывают втуне…
Но обратимся вновь к содержательной стороне новооткрытого текста, к Вельскому-ПсевдоВельскому – в видоизмененной его ипостаси. Он теперь не более чем главный персонаж - на книжной обложке значится уж не его условно-служебное имя, а имя истинного Автора, пусть и прикрытое опять-таки псевдонимом: ГЕННАДИЙ РУССКИЙ. При этом, напомню и подчеркну, под тем же переплетом размещено и «Откровение», что означает – впервые со времен первичной его публикации – отмену прежнего, “фиктивного” авторства Вельского…
Как бы то ни было, Вельский сдержал слово. Точней, сдержал последний свой выкрик: "Я еще вернусь, вернусь!.."
Но еще перед этим выкриком – вот какие были горячечные его возгласы:
“Воспарить… Сосредоточиться в духе... Есть какое-то чудо в человеке… Нужны лишь чрезвычайные, необычные усилия… Только так, собрав душу в одну точку, можно преодолеть и воспарить… Нужно только сверхобычное напряжение. Творческое напряжение… Так возможно мое Вознесение. Я еще вернусь, вернусь!”
И вот настал день и час: он действительно вернулся. Но чем оно обернулось для него (и для нас), чудотворное это возвращение? Во-первых, был Вельским – стал Вельским-ПсевдоВельским. А во-вторых:
“…Я стал слишком нормальным… О, святая ненормальность, где ты? Где ты, юность, где экстаз, где заблуждение? Я всё забыл, что было со мной, что думал и что писал, чем страдал и чем восхищался. Я сам не я… Пусть утекло много воды, но ведь река та же самая (хотя бы по названию) и течение, то есть направление моей мысли, не изменилось… Но выхода по-прежнему нет…”
Мало-мальски сориентироваться, определиться в роковом своем внутреннем преломлении – оказалось для него адски мучительно, нестерпимо, тщетно. Он норовит раскопать в своей безысходности хоть какое-то целесообразное, спасительное, плодородное зерно, даже и обращаясь ко всем нам – сумбурно, лихорадочно, бестолково, - будто вовлекая в сосуществование с ним (может, и в сострадание), как если б это могло облегчить его участь:
“Я весь выхолощен, меня духовно кастрировали, я стал холоден к истине… Я уже не человек, а нечто неподлинное, поддельное, ложное. Я – псевдочеловек, или мозг в банке… Вы можете объять мыслью весь мир, вы можете пожелать чего угодно, но не исполнить ничего, ничего не вкусить, ничего не ощутить. Всё идет мимо вас, а вы только думаете, размышляете, созерцаете… Вы ни в чем не можете принять участия… Можете думать о женщине, вне возможности ею обладать. Вы – умственный евнух. Это… ; мозг в тюрьме… Не существую, но мыслю!..”
Вроде бы утративший телесную свою плоть - он изощренно оперирует сохранившимся в нем мыслительным аппаратом, балансируя между надеждой компенсировать всё утраченное и жалким желанием попрекнуть человечество тем, что оно… боится абстракций:
“Мозг в банке – абстракция ума. Но вы-то – почему так абстракции боитесь (как, скажем, абстрактного искусства)?.. Ну, как хотите. Ищите, ловите, судите абстракцию – хватайте руками воздух, чтобы поймать то, что носится в воздухе…”
Звучит всё это беспросветно-гнетуще. Однако – вот еще подробность. Даже и не совсем понятно, как к этому отнестись. Вельский-ПсевдоВельский (который “весь выхолощен”, “духовно кастрирован” и “ко всему безразличен”) предварил свои заметки оригинальным, поэтичным, по-человечески искренним, добрым Посвящением:
“В Техасе в стеклянном домике живет мальчик Дэвид. Он болен болезнью отсутствия иммунитета, появление в нестерильной среде для него губительно. Он может ходить по домику, играться в игрушки и делать что захочет, лишь не может выходить. Он может видеть всех приходящих, но лишен контактов. Вместо материнского тепла он ощущает прикосновение длинных резиновых, вделанных в стены перчаток. Его вывозят погулять в стеклянной коробочке. Прежде такие дети умирали сразу же после рождения. Теперь они могут жить в стеклянном домике. Говорят, мальчик развивается нормально и даже развитее своих сверстников.
Только как ему выйти из своей банки?
Тебе, мальчик Дэвид, по праву должна быть посвящена эта странная книга.”
Как тут не вспомнить: мальчик Вельский (в «Откровении») тоже рос без материнского тепла! Став взрослым, он высказывался о родной матери не слишком-то лестно: “Моя мать должна быть Мадонной, а это – низкое, недостойное существо… У меня чудесная мать! Она заявила в милицию и в психиатричку… надеется, что меня или выселят как тунеядца или заберут как психа”…
----------------------------------------------------------
[11] Здесь не обойтись без пояснения. В книгу Геннадия Русского «Вельский» (М., 2006) вошли два отдельных текста – каждый со своим титульным листом. На первом из них представлено «Откровение Виктора Вельского, содержащее его Апологию, Патологию и Завещание» - именно так сформулировано здесь полное название «Откровения…». Однако в Оглавлении книги составные части «Откровения…» поименованы несколько иначе: Апология…, Патология…, Заметки Виктора Вельского – точно так же, как это выглядело в «Фениксе-66» и в «Гранях» № 75. Никаких разночтений в самом тексте – не имеется.
[12] Марк Зак привел на сайте «Кенозерье» (в вышерассмотренной статье) такой отзыв Н.И.Решетникова об этой книге: “Она написана живо и ярко, звучным и емким русским словом, написана в форме сказов – о времени 20-30-х гг. ХХ столетия, времени жестоких гонений в нашей стране, когда осквернялась вера, когда рушились православные святыни, когда безбожная власть упразднила и Бога”.
(Продолжение следует)