«Рана сквозная. Если нога не загниет, то мы еще поборемся» - думал Флетчер, озабоченно разглядывая раненную ногу. – «А если загниет, то долго я не протяну»
Он помнил, что в корабельных условиях раненные конечности чаще всего ампутировали, так как загноение раны грозило заражением крови. Спасением было новейшее на тот момент средство – антибиотики. Но далеко не всегда на кораблях был необходимый запас этих лекарств. И уж совсем им неоткуда взяться на этом богом забытом острове.
Так думал Флетчер, совершенно не подозревая, что в растительности Острова были уникальные растения, которые, источая особые ферменты, придавали его атмосфере отличные антисептические свойства.
Нога не загнила. Так Остров во второй раз спас своего гостя.
Флетчер достаточно быстро стал поправляться. Какое-то время он питался отличным пайком, который входил в аварийный комплект морского пилота. А когда сил прибавилось, то стал осваивать премудрости жизни Робинзона. Когда-то он зачитывался этой книгой. Теперь же приходилось применять прочитанное на практике. Попутно выясняя, что соответствует реальности, а что выдумка автора.
В скором времени выяснилось, что приноровиться к островной тропической жизни не так уж и сложно при определенном уровне старания. С голоду точно не помрешь. Тут тебе и плоды, и рыба, и даже дичь, если очень постараться. Из парашюта Флетчер соорудил шикарную палатку, пристроив ее к гроту, что он обнаружил в скалах недалеко от берега. В палатке у него была удобная лежанка из сухих пальмовых листьев, стол в виде плоского большого камня и даже пара табуретов из поленьев, которые он нашел. С точки зрения горожанина, утомленного суетой мегаполиса и мечтающего о робинзонаде, жилище Флетчера было идеальным по уровню экзотики, практичности и уюта.
Сложнее всего оказалось бороться с острейшим чувством одиночества.
Это чувство подкрадывалось незаметно. В первое время в заботах по устройству своего нехитрого быта Флетчер практически не ощущал его. Рана, которая хоть и заживала, но еще долго давала о себе знать приступами сильной боли, тоже на какой-то период затмила собой страдание от одиночества. Да и усталость, накопившаяся во Флетчере за бесконечно долгие годы войны, до поры до времени спасала его. Он просто работал, а когда уставал, ложился и спал. Спал до тех пор, пока чувство голода не становилось сильнее желания отдыхать. И тогда снова работа, охота, рыбалка со своими маленькими, но такими важными радостями добычи.
Флетчер совершенствовался в своем умении добывать себе пропитание, делал запасы, изучал местность. И всячески гнал от себя мысли о смысле своей деятельности на острове. Он очень верил, что однажды найдет способ выбраться. Но каждый раз, когда он начинал задумываться об этом способе, отчаяние и безнадежность приходили на смену надежде. Поэтому до поры, он старался не думать даже и о способе своего спасения. Из всего, к чему он все же подготовился, были сигнальные костры, разложенные на разных участках островного побережья, чтобы в случае если рядом будет проходить какое-то судно или пролетать самолет – дать сигнал.
Но будучи не понаслышке знакомым с навигационными премудростями прокладки маршрутов судов, как морских, так и воздушных, он не особо тешил себя надеждой на такую удачу, как проходящий мимо корабль и пролетающий самолет. – Этот остров слишком далек от традиционных трасс. Стало быть, появление здесь кого-либо редкая удача. Если только какие-нибудь сумасшедшие рыбаки. Но сейчас война, и рыбаки не уходят далеко от своих берегов.
Может быть попробовать сделать лодку и уплыть? Строго на север. Там начинается большая цепь обитаемых островов – Индонезия. Но это тоже казалось абсолютно невероятным! По расчетам Флетчера проплыть нужно было не одну сотню километров, а выдержит ли такое путешествие лодка, сделанная практически голыми руками? Да и сам Флетчер без достаточного запаса пресной воды и еды сколько сможет протянуть? В любом случае меньше того времени, что потребуется для преодоления необходимого расстояния до ближайшей обитаемой суши.
Когда мысли о спасении, точнее его невозможности, стали навязчивыми, Флетчер принялся искать выход в строгом соблюдении режима дня, который сам себе и установил. Подымался в одно и то же время, загружал себя физическими упражнениями, кушал, охотился и ложился спасть. Он даже смастерил себе подобие груши, на которой до одури тренировался в боксерском мастерстве.
День сменял ночь, недели перетекали в месяцы. В одно и тоже время восход, в одно и тоже время закат. Постоянная температура - и воздуха, и воды. Даже штормы здесь были редкостью. Пройдет иногда дождь под вечер и все. Однообразие. Состояние, которое поначалу успокаивало, теперь превращалось в мучительную пытку. Открывая глаза утром, не сразу можно было понять сон вокруг или явь, так как одно от другого с какого-то момента перестало отличаться.
Флетчер потерял счет дням.
Столько было думано-передумано, что любая мысль, приходящая в голову тут же становилась противной до тошноты, так как ничего нового она не несла. И даже собственное слабое удивление настойчивому желанию НЕ ДУМАТЬ! перестало удивлять. Прошло и отчаяние. Тоска, которая раньше острой занозой саднила в душе, потеряла свою остроту и стала постоянным фоном его странного существования… Вроде шума морского прибоя. Его невозможно не слышать, но к нему привыкаешь настолько, что перестаешь обращать внимание.
Лишь унылое оцепенение. У Флетчера еще оставалась целая обойма патронов к пистолету, но он не пытался застрелиться, хотя, конечно, не раз думал об этом. Зачем? Точнее, какая разница – сейчас или позже?
Флетчер который час сидел на берегу, обхватив руками колени, и невидящим взглядом уставившись в горизонт.
Похоже, он все-таки преуспел в своем стремлении НЕ ДУМАТЬ. Мыслей не было, остались лишь чувства… Точнее ощущения… Странное медитативное состояние… Вроде он и не человек вовсе…
Остров…
Одиночество и простор.
Бесконечность во все стороны.
Земная твердь среди морской стихии.
Свежий ветер, дувший Флетчеру в лицо с моря, дружески трепал буйно отросшую шевелюру и приятно холодил разгоряченное тело…
А на высоте, в глубине острова тот же ветер сталкивался с громадой вулкана и легко, словно шевелюру Флетчера, раскачивал густую зелень громадных вековых деревьев, обильно растущих по склонам горного конуса…
Время от времени, весело искрясь в лучах солнца, к самым ногам Флетчера подбегала прозрачная волна и ласковой прохладой омывала его ступни.
Огромные волны, разбивавшиеся о скалы острова и белоснежной пеной выбегавшие на песчаный пляж, остужали раскаленный под знойным солнцем берег…
Флетчер оцепенел от неожиданности и странности состояния охватившего его. Он всем своим существом ощущал и ветер, метущийся вдоль крутых склонов вулкана, и силу волн, бьющихся у подножия прибрежных скал. Эти ощущения будто вплетались в те чувства, что он испытывал от легкого бриза и шальных волн сам, сидя на берегу. На его физические ощущения будто накладывалось удивительнейшее состояние полного осознания всего, что творится на острове, вокруг него и даже в глубине.
Флетчер будто сам был островом. Он чувствовал, как гнуться ветки деревьев под порывами ветра, он ощущал прохладу глубинного течения, омывающего остров с восточной стороны. А это что за тонкое пульсирующее ледяное покалывание на сгибе локтя левой руки? Невероятно! Это была холодная струйка родника, выбивающегося на поверхность неподалеку отсюда. Флетчер никогда не видел этого родника и не подозревал о его существовании, но в данный момент он не просто знал о ключе, он его физически ощущал.
Похоже, я схожу с ума! – мелькнуло в голове.
И в тот же момент наваждение прошло. Флетчер вскочил с места и стал растерянно озираться.
Что это было? Галлюцинация? Перегрелся на солнце?
На всякий случай Флетчер решил освежиться в лазурных и приятно прохладных океанских волнах. В полнейшей задумчивости он неторопливо зашел в воду.
Нежась в кристально прозрачной воде, Флетчер продолжал взволнованно размышлять над своим приключением.
Бред или явь?
Стоп…
Ощущение ледяного ключа, бьющего из-под земли, было настолько явным, что его отголоски с легким покалыванием в сгибе локтя чувствовались до сих пор. Родник!
Флетчер вихрем выскочил из воды и помчался в направлении того места, где по недавним ощущениям должен быть родник.
Если там действительно будет родник, то все произошедшее не бред! А если не бред, то что же это было??? – лихорадочно думал Флетчер на бегу.
Родник там был!
Потрясенный до глубины души Флетчер изумленно смотрел на струйку воды, с мелодичным журчанием выбивавшуюся из замшелой скальной расщелины. Сложив руки ковшиком, он набрал в них ключевой воды. Невероятно! Даже температура воды соответствовала недавним ощущениям! И по вкусу она была просто замечательная!
Через некоторое время, так ничего для себя не решив, Флетчер бегом возвращался на то место, где его посетило удивительное состояние.
Найдя это место, он вновь попытался уловить необычайные ощущения. Но тщетно. Он пробовал менять позы, дыхание. Ничего не получалось.
Флетчер злился.
И вдруг поймал себя на мысли, что жизнь вновь обрела краски! Ушло состояние тягостного тоскливого оцепенения, от которого не хотелось жить, но и сил на то, чтобы порвать с жизнью, тоже не было.
Озаренный своими открытиями Флетчер дотемна бродил по берегу, с интересом разглядывая пейзаж, который еще недавно казался страшно надоевшим. Все вокруг было прежним, но выглядело совсем по-новому. И конус вулкана, прячущий вершину в кучевых облаках, и острые скалы, словно дразнившие океан прибоем, и белый песок пляжа, затейливо убегавший в прозрачную морскую бирюзу. Все это выглядело каким-то живым, что ли… Другого сравнения в голову не приходило.
Глухая боль одиночества, ставшая в последнее время постоянным мучительным спутником Флетчера, вдруг отпустила, словно мигрень после таблетки аспирина.
И Флетчер очень боялся спугнуть внезапно наступившее облегчение. Казалось, что если он этой ночью уснет, то, проснувшись, вновь окажется в своем унылом сером мире болезненного одиночества и тоски.
В борьбе со своим страхом уснуть, Флетчер все-таки уснул. Крепко.
Впервые за очень долгий период времени спокойствие воцарилось в его душе, измученной постоянным напряжением. Парню снились сны. Не те, мутные и бесконечно надоевшие своим однообразием, а удивительные, красочные, напоминавшие то потрясающее состояние, в котором Флетчер неожиданно оказался днем.
Флетчер вновь ощущал себя островом…
Над ним проплывали облака, вокруг волновался океан… В глубине острова, в буйных тропических джунглях жили многочисленные обитатели острова, птицы, змеи, звери… И эту жизнь Флетчер тоже чувствовал… Он мог увидеть, почувствовать абсолютно все, что происходило с Островом! Одним легким мысленным движением Флетчер перемещал свои ощущения с одного берега на противоположный, с глубины прибрежных течений к заоблачной вершине вулкана.
Так ему казалось…
Почему-то вокруг был ранний вечер…
Сначала внимание Флетчера-Острова привлек какой-то шум со стороны океана, болезненно напомнивший стрельбу авиационных пушек. Потом все стихло. Некоторое время ничего не происходило.
И вдруг помимо воли, все его внимание устремилось к прибрежным скалам. Там в пене прибоя барахтался человек!!! Он все время пытался выбраться, но у него ничего не получалось…
Флетчер окаменел, внимая открывшейся ему картине…
Человек!
Надо же бежать помогать ему…
Но откуда-то к Флетчеру пришла уверенность, что ничего не надо делать. Только смотреть. То, что он видит, лишь иллюзия…
Иллюзия чего?
Флетчер с мистическим ужасом всматривался в человека, что с огромным трудом, наконец, начал выбираться из воды. Страшно качаясь, он делал первые шаги по берегу.
Этот человек был Флетчером!
Без всякого сомнения… Да… Вот отчетливо виден его ярко желтый спасательный жилет… Парашют…
Флетчер очень хорошо помнил, как тяжелый намокший ранец с парашютом мешал выбираться из воды, цеплялся за камни, бил по ногам…
А теперь Флетчер наблюдал эту картину со стороны. Точно! Вот сейчас он будет пытаться непослушными пальцами отстегнуть карабины подвесной системы парашюта… Но у него ничего не выйдет, и это последнее, что запомнил Флетчер.
Тем временем было видно, как фигурка на берегу копошилась с замками подвесной системы, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, пытаясь сохранить равновесие, но в конце концов не удержалась и рухнула навзничь, не подавая больше признаков жизни.
И в этот момент наваждение прошло. Флетчер проснулся. Хотя нет, проснулся он давно. Просто открыл глаза и осмотрелся. Было темно. Ночь. Он, как обычно, лежал на топчане из сухой листвы в своей палатке.
Что же это было? Словно кино… Про самого себя… И ведь очень похоже на правду. Будто кто-то очень подробно заснял его появление на острове на кинопленку.
Даже смешно стало от этой мысли.
Кто заснял-то??? Здесь нет никого! Суслик какой-нибудь?
Флетчер был готов расхохотаться, представляя себе суслика с кинокамерой.
А может быть Остров? – мелькнула шальная мысль. Сам Остров?
И вдруг Флетчер всем своим существом почувствовал прилив небывалого чувства уверенности. Его будто волной накрыло. Все было ясно, все было понятно. Из всех чувств одна сплошная уверенность. Никаких вопросов!
Состояние отступило также быстро, как и накатило.
Да что же это такое?! Что???
Флетчер уже начинал бояться происходящего.
Чертов Остров!
И только он это подумал, как чувство уверенности вновь начало наполнять его. Правда, в этот раз с оттенком какой-то незаслуженной обиды. И стихло…
- Остров?
Чувство повторилось.
- Этого не может быть! Я сошел с ума!
Вновь прилив сильного ощущения. Но в этот раз полнейшей неуверенности, сомнений. И также быстро отпустило.
- Я не сошел с ума?
Прилив ощущения уверенности.
- Кажется, я понимаю… Ты пытаешься со мной общаться?
Мощнейшая волна уверенности, от которой Флетчер почувствовал себя едва ли не богом.
- А приятно, черт побери! – улыбнулся про себя Флетчер. – Так кто же ты?
И в ту же секунду у него аж дух захватило от ощущения моментального взлета над землей. Ему виделось, что он оказался где-то на уровне вершины вулкана, и перед ним во все стороны расстилался остров.
- Остров?
И вновь волна уверенности заполнила его.
- Так… Значит ты Остров… И пытаешься со мной общаться…
Опять чувство полнейшего покоя, удовлетворенности и полного отсутствия любых сомнений.
- Ага. Понятно. Ты Остров. Общаешься со мной. Говорящий остров… Ну да… Сколько их таких… Все-таки я сошел с ума!
И в ту же секунду такой приступ сомнений и тоски, что Флетчер чуть не разрыдался.
- Хорошо! Я верю! Только не наводи на меня такой тоски больше! Договорились?
Так Остров подружился со своим невольным гостем.
Поначалу их общение было затруднительным, пока Флетчер не приноровился формировать свои мысли образно, а не словами.
Удивительный способ общения, когда для того чтобы передать свою идею, ее надо было очень живо представить в воображении! Но, обладая от природы богатой фантазией, летчик достаточно быстро освоил такой способ коммуникации.
Остров оказался достаточно веселым и любознательным собеседником. Он напоминал Флетчеру доверчивого, но пугливого ребенка. При том, что обладал нечеловеческими знаниями и способностями.
Остров рассказывал (если можно так выразиться) о себе, а Флетчер делился своими воспоминаниями.
Летчик был потрясен тем, что узнавал от Острова, просматривая будто на киноэкране события, происходившие с Островом сотни, а то и тысячи лет назад…
Флетчер практически своими глазами видел динозавров! Балдел от созерцания пиратской разборки, что во всех подробностях была представлена его вниманию… НЛО! Флетчер видел пришельцев!
Голливуд со своими чудесами близко не валялся!
Да…
Но в ответ Флетчер должен был делиться и своими воспоминаниями…
А это оказалось совсем не просто… Ведь в его судьбе было немало событий, вспоминать которые не хотелось совсем… Мысли о которых были мучительны и жгли, как огонь...
Остров немел от горя, сопереживая Флетчеру, когда тот вспоминал, как невыносимо, до крика, больно было видеть ярким факелом пылавший самолет лучшего друга…
Казавшийся неестественно ярким сноп пламени, охвативший «Харикейн» Ричарда от двигателя и до хвоста, и жирный черный траурный шлейф дыма, дугой тянувшийся за горевшим падавшим истребителем…
Это было еще в самом начале войны. Эх…
«… До первого убитого война нам кажется мальчишеской игрою…»
Ричард был на пару лет старше Флетчера, и пришел в морскую авиацию из королевских ВВС. Будучи уже опытным пилотом, Ричард командовал эскадрильей палубных истребителей, в которую попал служить после колледжа Флетчер.
Они сошлись на общем увлечении музыкой. Ричард виртуозно играл на гитаре, а Флетчер очень тосковал по роялю в морских походах… На кораблях роялей не было…
Поэтому в какой-то момент Флетчер стал учиться у Ричарда игре на гитаре. Имея опыт игры на фортепиано, Ирвин достаточно быстро освоил гитару.
Какие концерты они устраивали на пару в минуты отдыха! Слава об их дуэте гремела по всему флоту! Они с увлечением перекладывали старинные шотландские рыцарские баллады на музыку. Причем Ричард шлифовал тексты, а Флетчер подбирал под них мелодии.
Выступая с концертами, не только на кораблях, но и в перерывах между морскими походами в портовых городках, они приобрели немало поклонников своего творчества. А уж от поклонниц и вовсе отбоя не было… Да было дело… Но каждый из них уже имел даму сердца, поэтому девушкам чаще всего оставалось лишь вздыхать по симпатичным рыцарям в черных пилотках и летных куртках, хотя, конечно, всякое случалось…
«We will, we will rock you…» - гремела на флоте их песня, переделанная из старинной рыцарской речевки. Эта песня стала визитной карточкой друзей. Парни считали, что она является настоящим девизом летчиков морской истребительной авиации.
Да и сами воздушные схватки тогда им представлялись, как некое подобие рыцарского турнира, когда противники расходились по углам, а потом благородно сходились в честном поединке… Только вместо коней – истребители, а вместо копий и мечей – бортовые пулеметы…
«Истребитель – оружие оборонительное! – любил говорить Ричард своим подчиненным. – Основная цель палубных истребителей – не количество сбитых самолетов противника, а надежная защита кораблей конвоя от воздушного нападения. Даже ценой собственной жизни…»
И парни эскадрильи искренне гордились благородством возложенной на них миссии, еще даже не представляя всей ее тяжести…
Войну они встретили в Ла-Манше, летая с авианосцев на перехваты немецких бомбардировщиков, которые мощными смертельными клинами шли на Лондон под прикрытием своих истребителей.
Черные кресты… На крыльях, на фюзеляжах… Кресты, кресты, кресты… Все небо в крестах… Ничего кроме крестов…
Полеты на каком-то краешке сознания… На одних рефлексах… Так как сознание отказывалось воспринимать происходившее…
Какие там рыцарские турниры, к черту!
Драки были жесточайшие… И подлые… Били по черному… Не давали взлетать, били на взлете… Подкарауливали на обратном пути, когда не оставалось боезапаса и топлива, били на посадке…
Но до поры до времени, все это проходило, как бы мимо сознания Флетчера. Конечно, он был участником, все видел, все понимал, но вроде как не чувствовал… Будто происходившее было отгорожено от Флетчера толстым стеклом, не пропускавшим ни резких звуков, ни ярких красок…
Ричарда подожгли на заходе на посадку…
Ирвин не успевал на помощь другу… Успел только крикнуть по радио, пытаясь предупредить, но было поздно… Рич уже пылал …
- Рич, прыгай!!! Прыгай!!! - орал Флетчер, будто его резали, провожая взглядом широко раскрытых и не верящих глаз падающий самолет друга…
Сотрясаемый крупным ознобом, ошалевший, почти безумный от горя, Ирвин едва сумел посадить тогда самолет на палубу и неровно зарулить на стоянку…
Техник самолета сначала решил, что Флетчер ранен и поэтому не выходит из кабины, оставаясь в ней низко склонившись, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону.
Техник вскочил на крыло, чтобы открыть фонарь и помочь летчику выбраться. А когда открыл фонарь, то был потрясен представшей его взору картиной. – Всегда спокойный и уравновешенный Флетчер, качаясь из стороны в сторону, схватившись за голову, буквально выл, рыдая взахлеб.
Вот тогда Флетчер почувствовал… Сразу все… Что оказывается самому погибнуть проще, чем вот так пережить смерть друга… Он еще долго не мог привыкнуть к пустующей стоянке, где обычно стоял самолет Ричарда. Ком подкатывал к горлу, когда что-то напоминало, что Ричарда больше нет…
Вот тогда Флетчер почувствовал, что такое настоящая ненависть. Холодная, расчетливая и ничего не прощающая… Ненависть, которая гораздо сильнее даже инстинкта самосохранения… Ненависть, придающая силу, обостряющая чутье и реакцию…
Когда из эскадрильи их оставалось всего два уцелевших истребителя, они все равно продолжали летать на перехваты… И с мстительным бесстрашием смертников, крыло в крыло выходили вдвоем против армады! И обращали армаду в бегство!
А потом, возвращаясь к своим, стремительно проносились на высоте палуб вдоль кораблей конвоя, и, оповещая всех о победе, под приветственные взмахи рук моряков корабельных экипажей, свечкой уходили в зенит!
Остров холодел погодой вместе с воспоминаниями Флетчера о полярных конвоях, которые тому довелось прикрывать с воздуха.
Трескучий мороз, что сковывал все вокруг, нарастал льдом на борта кораблей, антенны, мачты, орудийные башни и надстройки, делая их призрачными и нелепыми. Мутный горизонт, низкие серые тучи, стылая тягучая серая масса воды, находящаяся в постоянном сильном волнении, пронизывающий ветер и мокрый снег крупными хлопьями… И не спасают от стужи никакие регланы.
А отяжелевший от тонн льда конвой шел сложным курсом, маневрируя, пытаясь прятаться от фашистских подводных лодок. Волчья стая – так называли фашистские подлодки…
В тех походах самой большой опасностью были именно немецкие субмарины. Поэтому тогда одной из основных задач корабельных истребителей было висеть в воздухе до тех пор, пока позволяют метеоусловия и время суток, и выслеживать бурунный след торпеды или перископа подлодки.
До рези в глазах следили пилоты за морем. Делали все, что было в их силах и даже больше, но далеко не всегда удавалось предотвратить беду.
Торпедная атака, подлая, внезапная и неотвратимая, взрывы, пожары и черный чад над морем… Переломленные пополам, горевшие суда быстро уходили под воду…
Тогда Ирвин казалось физически ощущал, как седеют у него волосы под шлемофоном, наблюдая с воздуха, как в стылой воде, перемешанной с разлившимся мазутом беспомощно барахтались люди… Недолго… На таком морозе долго не протянешь… Минуты…
Он скрипел зубами в бессильном желании помочь гибнущим на глазах морякам, хотелось самому выброситься из самолета…
Отчаяние, охватывавшее поначалу, в какой-то момент сменялось жгучим гневом…
В который раз он чувствовал, как всем своим существом наполняется безжалостным ледяным огнем черной ненависти… И метался Ирвин над самыми волнами, крылом срывая с них пену, выискивая подлую подводную лодку, страстно мечтающий любым способом утопить ее… Даже если для этого придется таранить ее своим самолетом…
А потом, возвращаясь на корабль, они с друзьями молча собирались в кают-компании и пили… Пили не чокаясь и практически не хмелея…
Гитара Ричарда, которую оставил себе Флетчер на память о друге, оставалась нетронутой в тех походах… Не игралось и не пелось…
Обо всем этом Флетчер не смог бы рассказать словами, но в случае с Островом было достаточно просто вызвать в памяти намертво впаявшиеся в нее картины тех событий… И Остров, внимая этой памяти Флетчера, мелко дрожал, горько вздыхая вулканом. Все живое на Острове испуганно замирало от этой дрожи.
И теплел Остров вместе с добрыми воспоминаниями Флетчера о холодном Мурманске, куда Ирвин попал летом 1943-го в составе специальной эскадрильи, целью которой было переучивание русских морских пилотов на «Харрикейны», поставляемые Советскому Союзу по Ленд Лизу.
* * *
Ученого учить – только портить… Русских не надо было учить… Они быстро освоили «Харрикейны» и прекрасно летали…
Скорее Флетчер со своими коллегами учился у русских… Той невероятной простоте, душевности и бескорыстности общения, которая жила в их неказистых землянках… Той полнейшей самоотверженности, с которой они воевали…
Совершенно неожиданно для британских летчиков, русские оказались очень дружелюбными. Не зная языка друг друга, английские и русские пилоты, тем не менее, очень быстро нашли взаимопонимание без всяких переводчиков.
Флетчер искренне восхищался и боевыми талантами русских. Дрались они отчаянно. Самопожертвование у них было едва ли не введено в тактику ведения боя. «Сам погибай, а товарища выручай» - говорили они…
- Делайте, что хотите, но ни одна бомба не должна упасть на базу флота – ставил задачу своим летчикам русский командир полка. И сам летел вместе с ними.
И ни одна бомба не падала на базу флота. Хотя зачастую полк возвращался с перехватов поредевшим, но свою задачу он выполнял надежно.
Бывало, что, отбивая фашистскую армаду, рвущуюся к базе, у русских истребителей уже топливо было на исходе, но они все равно не уходили с рубежей перехвата и добивались, того, что армада либо отворачивала, либо уничтожалась полностью! А русские истребители, не дотягивая до аэродрома по причине полной выработки топлива, плюхались где-то на полпути на вынужденные посадки.
У русских истребителей кодексом чести была надежная защита прикрываемых ими объектов. Было ли это воздушное прикрытие базы флота, сопровождение бомбардировщиков или эскортирование кораблей. Себя подставить, собой закрыть, но не допустить прицельной атаки по прикрываемому объекту. Расстроить атаку любой ценой, рассеять нападающих, обратить их в бегство – были основными задачами русских летчиков-истребителей. Они не гнались за количеством сбитых… Для них не было большего позора, чем вернуться невредимыми, когда на прикрываемых ими объектах случились потери…
В тактике ведения боя русских истребителей четко читался принцип, который в свое время внушал своим подчиненным Ричард – «Истребитель – оружие оборонительное…» Тот принцип, благородством которого в свое время так гордились Флетчер и его друзья…
А еще британских офицеров удивляли какие-то особенные независимость и свободолюбие русских… При том, что их законы были невероятно суровыми, даже по меркам военного времени, уровень соблюдения этих законов оставался невысоким. От случая к случаю. Словно широкая русская душа не могла жить в каких бы то ни было рамках. Эта их черта среди самих русских называлась каким-то длинным и неприличным словом…
В общем, несмотря на традиционный образ русских, нарисованный официальной западной пропагандой, как хмурых, затравленных и недоброжелательных людей, все оказалось с точностью до наоборот! В большинстве своем, за редким исключением, русские были очень открытыми, свободными и сердечными людьми…
Русского переводчика, который обеспечивал коммуникацию между английскими и русскими офицерами, звали Лена. Это была красивая, стройная и очень строгая девушка… Лейтенант специального отдела штаба Северного флота.
Лейтенант Элен – сразу прозвали строгую и прекрасную блондинку между собой британские пилоты. Она великолепно владела английским, практически без акцента. Британцы были приятно удивлены такому уровню владения языком.
Как выяснилось, она была из Ленинграда, где в свое время закончила факультет иностранных языков университета. Ей доставляло настоящее удовольствие живое общение с британскими офицерами, в первую очередь, как с носителями языка. Лена очень любила английский язык, прекрасно разбираясь в английской литературе и поэзии… Причем, к немалому смущению британцев, в английском искусстве она разбиралась едва ли не лучше их всех вместе взятых. Иногда в своих переводах она запросто переходила на любимого ею Шекспира…
За лейтенантом Элен безуспешно пытался ухаживать старший лейтенант Серега Донцов, морской летчик-истребитель русского полка, переучивавшегося на «Харрикейны». Горячий парень, откуда-то с Южного Урала… Классный и отважный пилот… Вся грудь в орденах, несмотря на довольно юный возраст – 21 год.
Точнее ухаживать за Леной пытались многие, но Донцов оказался самым настырным из них. А Лена была неприступна... Очень умело она отшивала назойливых ухажеров… И у большинства, после первой же безуспешной попытки, не оставалось ни малейшего желания нарываться на ее жесткий отпор повторно. Да и опасно это было – все-таки спецотдел флота… Но Донцов не сдавался.
И очень злило старшего лейтенанта Серегу то, сколько времени проводит Лена в общении с англичанами. Местом ее частых встреч с ними был клуб. Там, в перерывах между приемкой самолетов и полетами, британцы собирались для обсуждения служебных дел с русским командованием, а лейтенант Элен переводила эти совещания.
Однако по окончанию совещаний она еще оставалась с англичанами некоторое время, не отказывая себе в удовольствии получше познакомиться с подробностями такой интересной для нее британской жизни. Что называется, из первых уст…
Тем более, что ее собеседники показали себя невероятно галантными, обходительными и остроумными. Настоящие английские джентльмены! А один из них (это был Флетчер) во время таких встреч обычно садился за стоявшее в клубе фортепиано и наигрывал что-то очень красивое и ненавязчивое, придавая атмосфере разговоров невероятный романтизм.
Она расспрашивала их о Лондоне, об Уэльсе, о Шотландии… Ей с удовольствием рассказывали… В ответ она с болью и любовью рассказывала о родном Ленинграде, который в то время находился в страшном кольце блокады.
Флетчер обычно редко вмешивался в разговоры, он лишь играл и внимательно слушал Элен, изредка, но очень пристально поглядывая на нее.
Для нее был неожиданным вопрос, который однажды прозвучал с его стороны:
- Лейтенант Элен… С Ваших слов Ленинград очень красивый город…
- Да! Очень красивый! Особенно в июне… Белые ночи! – горячо подтвердила она, удивленно глядя на сидевшего за фортепиано симпатичного молодого офицера с мужественным лицом гладиатора.
- Видимо, он назван в Вашу честь, Лена? Лена… Ленинград… - он почти по-русски произнес ее имя, будто пробуя его на вкус.
Она смутилась и покраснела.
- Ооо! Похоже, Флетчер попал в точку! - засмеялись в зале офицеры.
Лена взяла себя в руки и довольно твердо ответила:
- Вы ошибаетесь. У этого названия совсем другая причина…
- Не продолжайте! – перебил ее улыбающийся Флетчер. - Я все равно Вам не поверю!
Она засмеялась, принимая его шутку. Ей был очень приятен тонкий комплимент этого немногословного человека.
С тех пор они стали довольно часто общаться.
Флетчер начал как-то очень легко и ненавязчиво ухаживать за прекрасной Элен. И, чудо! Она стала принимать эти едва заметные ухаживания! То он ей ромашку с аэродрома принесет, то шоколадкой угостит… И как-то получалось все это само собой разумеющимся. Вроде по-дружески, без претензий. Весело шутил, когда иногда доводилось провожать ее летними, по-северному длинными вечерами.
А Флетчер чувствовал, как она чертовски нравится ему. Все сильнее и сильнее день ото дня.
Ему было очень приятно с ней общаться. Рассказывать о себе Ирвину было нечего, хотя она и просила, поэтому он с увлечением рассказывал ей о своем друге Ричарде. О том, какие замечательные музыкальные баллады у того получались. Как они выступали с концертами. И даже кое-что из того репертуара Флетчер исполнял для Элен. Элен была в восторге!
Однажды она шутливо и кокетливо сказала Ирвину:
- Вы так много мне рассказываете о своем друге, что я уже мечтаю с ним познакомиться!
А он, как-то разом потускнев, грустно ответил:
- Ничего не получится, Элен…
- Вы такой ревнивец? – смеялась она, не заметив его перемены.
- Он погиб… - горько вздохнул Флетчер, хмуро глядя себе под ноги.
Осекшись, она замолчала тогда… Ей тоже было от чего горевать. В Ленинграде у нее мучительной голодной смертью умерли родные… Она рассказала ему об этом… А во время своего печального рассказа девушка видела, как ходили желваки на угрюмом лице Флетчера, как его глаза наполнялись каким-то жестоким ледяным огнем…
В конце ее повествования летчик обнял девушку за плечи. Но не было в этом объятии того, для чего парни обычно обнимают девушек. Это было объятие старшего брата, который никому не даст в обиду свою расстроенную сестренку.
Неожиданно этот разговор еще больше сблизил Ирвина и Лену.
Флетчер стал провожать девушку каждый вечер. Она жила в городе, где у нее была комната в женском общежитии, которую она делила с девушками из медсанчасти.
Идти до ее общежития от аэродрома было около часа, но молодые люди каждый раз не замечали этого промежутка времени и еще долго потом стояли у входа в общежитие, прощаясь. Уж вроде обо всем поговорили, но каждый раз находились все новые темы для разговоров…
Обратно в гарнизон Флетчер возвращался окрыленным…
Но однажды, выходя за ворота тенистого сада, окружавшего общежитие Элен, Флетчер нос к носу столкнулся со старшим лейтенантом Серегой Донцовым. Пребывая в приподнятом настроении, Ирвин не сразу понял, что встреча не случайна. Он сделал шаг в сторону, попытавшись обойти загородившего ему дорогу невысокого крепкого молодого парня с короткой стрижкой под черной флотской фуражкой. Донцов, не пропуская Флетчера, шагнул туда же.
Флетчер удивленно смотрел на русского офицера, не понимая, чего тот от него хочет. За спиной Донцова Флетчер мельком заметил еще двух офицеров, независимо куривших на небольшом удалении и старательно делавших вид, что не имеют к происходящему никакого отношения.
«Ах, вот оно что…» – мелькнуло в голове Ирвина.
- Слышь, ты! Союзник, мать твою… – хрипло произнес тем временем Донцов, зло глядя Флетчеру прямо в глаза.
Не понимая фразы, сказанной на русском, Флетчер понял смысл обращения по интонации. Сунув руки в карманы бриджей, чуть приподняв плечи и насмешливо склонив голову набок, он очень артистично своим видом изобразил, что весь преисполнился вниманием.
Тем временем, с лихостью матерого уголовника сплюнув меж зубов себе под ноги, Донцов продолжил. Уже на корявом английском, тщательно выговаривая слова:
- Не ходить к ней больше! – и кивком указал в сторону женского общежития.
- А что еще мне не делать? – учтиво поинтересовался Флетчер, улыбаясь почти радушно.
- Слышь, ты! Я не понимаю что, ты там лопочешь! – завелся Донцов. – Я тебя предупредил! Понял!? – последнее слово-вопрос он произнес по-английски.
- О, да! – воодушевленно ответил улыбающийся Флетчер, кивая, и поманил Донцова пальцем, будто хотел сказать ему что-то по секрету.
Озадаченный Донцов хмуро ждал ответа, напряженно глядя на ненавистного англичанина. А тот, также тщательно, как полминуты назад Донцов выговаривал английские слова, громко произнес известнейшую русскую фразу:
- Пошел на … !!!
И почти в ту же секунду в глазах Флетчера потемнело, а весь мир вдруг взорвался бурным салютом разноцветных звезд от сильного удара в переносицу, который невероятно резко нанес ему Донцов своим лбом. Флетчер сильно отшатнулся назад, но устоял.
Ирвин еще не пришел в себя, но руки, на уровне боксерских рефлексов, приобретенных за годы тренировок, уже делали необходимое сами…
Правой в корпус… Остановил нападение, отвлек внимание…
Донцов, вытаращив глаза, открытым ртом жадно ловил воздух от крепкого удара в солнечное сплетение. А в следующее мгновение он был буквально сметен прямым молотобойным ударом Флетчера левой в челюсть… Что называется, едва из сапог не вылетел…
Донцов без признаков жизни валялся в траве, а рядом, покачиваясь, согнувшись в поясе и держась за ушибленную переносицу, стоял Флетчер. Из носа у него хлестала кровь.
К месту конфликта рванулись те два офицера, которые только что курили в сторонке. Флетчер моментально принял боевую стойку, придерживаясь тыльной стороной правой руки за разбитый нос и выставив вперед левую.
Он был готов биться до конца.
Но этого не потребовалось. Подбежавшие парни, подняв руки, демонстрировали лояльность и миролюбие. Один из них, увидев разбитый нос Флетчера, достал свой носовой платок и со словами: «Дуй отсюда быстрее» сунул его Ирвину. Второй склонился над поверженным Донцовым.
Приложив носовой платок к разбитому носу, Флетчер побрел прочь.
Сидевший на корточках перед Донцовым парень хлопал того по щекам, пытаясь привести его в сознание. А стоявший глубокомысленно продекламировал:
- Ну что же. Боевой ничьей завершился товарищеский турнир по боксу между спортсменами из Британии и Советского Союза…
- Да? Как-то неубедительно выглядит в своей «ничьей» советский спортсмен … - озабоченно ответил сидевший, приводя в чувство Донцова. – Британский боксер хотя бы на своих двоих ушел…
- А… Пока он доковыляет, имеет все шансы кровью изойти… Видал, как ему Серега нос расквасил? – засмеялся стоявший.
- Ну, если только принять во внимание внешние повреждения английского спортсмена, то с натяжкой можно засчитать ничью… – согласился второй.
Тем временем в траве зашевелился, приходя в себя, Донцов. Со стоном он сел в траве, мутно осматриваясь и держась за пострадавшую челюсть.
- Живой, что ль? – участливо поинтересовались друзья.
- Да вроде… Чем это он меня? – проверяя челюсть на подвижность и начиная смеяться, поинтересовался Донцов.
- Словом… - флегматично ответил стоявший офицер.
- Каким еще словом?
- Словом джентльмена… Ты ж с ним только поговорить собирался… Вот он тебе и ответил…
Не в силах больше сдерживаться, они начали хохотать…
- Так он меня по матушке знаете, как послал?! - сквозь смех говорил Донцов… - Представляете, даже без акцента…
- Да он еще и полиглот! – тонуло в новом взрыве хохота.
- Но я его тоже неплохо припечатал! Видели?
- Он его припечатал! Знаешь, Серега… Что до нас, то мы видели только как грациозно и стремительно ты расстелился… У нас аж дух захватило, как быстро ты стартанул! Ну прямо «Харрикейн» на форсаже… Сапоги проверь… Не дай бог, слетели… - складываясь пополам, хохотали офицеры в ответ.
На следующий день о происшествии говорил весь гарнизон. Самым обидным для Флетчера было то, что, несмотря на чистый нокаут, в который Ирвин поверг своего противника, на лице Донцова не было ни малейшего следа от схватки. А вот от удара в переносицу (которая, кстати, сильно распухла) под обоими глазами Флетчера образовались довольно внушительные синяки. Но о нокауте Донцова знали единицы, а синяки Флетчера видели все… При этом Донцов ходил гоголем.
А тут еще и британские коллеги подначивали Флетчера:
- Лейтенант Элен! Один из наших асов так покорен Вашей красотой, что напрочь потерял покой и сон… Вы можете узнать его по характерным синякам под глазами…
Элен с ужасом разглядывала Флетчера, а тот виновато отводил взгляд…
- Ирвин! Как вы могли!? Донцов мальчишка еще, но вы-то… Я в Вас разочарована! – строго выговаривала она ему.
Несмотря на то, что он защищался, по сути, ему все равно нечего было сказать в свое оправдание. И, правда, по-дурацки как-то все вышло…
Донцова отправили под дисциплинарный арест на несколько суток. Но так как пилотов у русских катастрофически не хватало, то Донцов продолжал летать на боевые задания, а по возвращению, отправлялся на гауптвахту. Но по всему, чувствовал себя героем.
Флетчера же все жалели… Перед ним извинялось русское командование… А ему было до того досадно от такого отношения, что он даже начал завидовать Донцову, сидевшему на «губе».
С Леной в политотделе провели воспитательную работу относительно особенностей взаимоотношений с представителями британской стороны… Ей было очень обидно (почти до слез) выслушивать подобные нравоучения… Тем более, что Флетчер ей действительно очень нравился. Но сейчас война, и она, прежде всего, была офицером, а уж потом девушкой. Поэтому, взяв себя в руки, поборов свои девичьи чувства, она вновь стала прежней недоступной и холодной лейтенантом Элен. Для всех. В том числе и для Флетчера. Ничего, кроме служебного общения.
Флетчер сразу же почувствовал происшедшие изменения. Расстраивался, но в глубине души понимал правоту Элен. – Не время… Да и не место… И продолжал очень сильно злиться на Донцова, считая его главным виновником случившихся перемен.
А командование, для заглаживания ситуации, решило провести вечер интернациональной дружбы, где предполагалось собраться всем вместе. И русским, и англичанам. За чашкой чая (а может чего и покрепче)… За доброй беседой… Все-таки одно дело делали…
Где-то спустя неделю после драки, в тот день, на вечер которого был назначен товарищеский ужин, Флетчер облетывал только что собранный новый «Харрикейн» для дальнейшей его передачи русским.
Это была стандартная процедура на проверку качества сборки. Причем, отдельно от истребителя, на стрелковом полигоне испытывалось бортовое оружие. Поэтому в том вылете Флетчер был совершенно безоружным.
Для подобных облетов обычно отводилась пилотажная зона №5, которая была надежно защищена от проникновения туда вражеских истребителей. И территориально, и средствами ПВО. И надо ж такому случиться, что именно в этот раз, туда невесть как пробилась четверка Мессершмиттов.
Маскируясь в складках местности, найдя слабое место в ПВО, они прорвались в зону №5 неожиданно. Флетчера спасла только его осмотрительность, доведенная до уровня автоматизма. Буквально краем глаза заметив подозрительную тень со стороны хвоста своего самолета, он тут же машинально бросил «Харрикейн» в энергичный правый вираж со снижением. Навстречу атакующим…
И точно! Четверка «Мессеров», разбившись на две пары, собиралась брать его в клещи. Благодаря своему неожиданному резкому маневру Флетчер расстроил атаку вражеских истребителей, и, проскочив под ними, рванулся в сторону аэродрома, одновременно выдав скороговоркой в эфир:
- Сабля! Я 17-й, зона 5! Атакован четверкой немецких истребителей! Я без оружия! Пытаюсь уйти в сторону базы…. Прием!
Лейтенант Элен практически синхронно переводила фразу Флетчера, резко оборвавшую монотонную работу КП. Еще не успев полностью осознать смысла этой передачи, она почувствовала, как болезненно сжалось у нее сердце. А на КП тем временем все пришло в нервное движение.
Над ее ухом крепко и горько ругнувшись, командир полка уже кричал в микрофон первые распоряжения:
- Дежурному звену – воздух, зона 5! Всем, кто в воздухе, в районе зоны 5! Четверка мессеров атакует наш самолет!!! Отбить!!!
Донцов возвращался с задания, на которое ходил парой, со своим ведомым. Как обычно, «на лампочках» (аварийный остаток топлива), начинали строить маневр захода на посадку, когда сначала услышали резкий, как щелчок кнута, доклад на английском, а потом команду командира выручать нашего в пятой зоне…
До пятой зоны от места, где Донцова встретило тревожное сообщение, было сравнительно недалеко. Донцов бросил быстрый взгляд на стрелку топливомера. Ноль! Лампочка… Только и остается до полосы дотянуть… А потом повернув голову влево назад, стал внимательно осматривать пространство с той стороны, где должна была быть пятая зона. Видимость была отличная. Солнце шпарило во все лопатки. Жарко. Пот градом катил из под кожаного шлемофона…
«Кого там, в пятой зоне носит? А! Вспомнил! Там же союзники своих динозавров облетывают…»
Донцов не очень любил английские «Харрикейны». Безусловно истребители качественно сделанные, очень комфортабельная кабина против кабин родных советских истребителей, достаточно надежные в эксплуатации… Это есть…
Но относительно слабое вооружение! Одни пулеметы! А ведь у фрицев пушки! И вспыхивали «Харрикейны» при попадании, как спички …
Совершенно недостаточная скорость. Даже ниже, чем у стареньких советских ЛаГГ-3, на которых Донцов летал прежде. Хорошую скорость на «Харрикейне» можно было набрать только с помощью форсажного режима работы двигателя. А во время такого режима топливо вылетало, как в трубу… Как следствие, «Харрикейн» был слаб в вертикальном маневре (в скорости набора высоты), как по сравнению с немецкими истребителями, так и по сравнению с новыми советскими Яками и Лавочкиными… Да и некрасивые какие-то эти «Харрикейны»…
Но выбирать не приходилось…
«Спасибо и на этом, союзнички хреновы… Только и знают, что за нашими девчонками ухлестывать…» - думал Серега Донцов, внимательно изучая воздух.
Дальше думать было некогда. Донцов увидел их… Относительно на небольшом расстоянии от него, на малой высоте, у самой земли, бешенная карусель из четырех серых мессеров и отчаянно крутившегося между ними «Харрикейна»… По «Харрикейну» велся плотный огонь… Трассеры ложились совсем близко к самолету… А тот немыслимыми акробатическими маневрами каким-то чудом умудрялся лавировать между этими смертоносными трассами.
Донцов даже восхитился пилотажными талантами попавшего в переплет англичанина…
Хотя, жить захочешь, еще не так закрутишься…
Еще раз, быстро взглянув на топливомер, будто там что-то могло прибавиться, Донцов заложил резкий вираж в сторону боя и одновременно выдал в эфир:
- Сабля! Я 25-й! Зона 5! Цель вижу, атакую!!! Ведомый, на посадку самостоятельно!!!
- 25-й! Не понял тебя! - услышал в наушниках удивленный голос своего ведомого Донцов.
- Саша! На посадку! Это приказ!!! – с металлом в голосе предупредил он попытку ведомого следовать за ним.
На КП царила атмосфера нервного напряжения. Некоторое облегчение внес доклад 25-го. Элен по просьбе командира сразу же передала 17-му, что помощь близко. Но ответа не последовало. На КП тягостно молчали, глядя на динамик радиостанции в ожидании новых сообщений.
Кто-то, решив разрядить обстановку, попытался сострить:
- Чего это Донцов без ведомого пошел? Решил помочь фрицам добить Флетчера?
Но шутка не удалась и повисла в тишине. Элен гневно посмотрела в сторону незадачливого шутника. А штурман наведения после некоторой паузы хмуро ответил:
- Да топливо у них на исходе. С задания возвращаются… Решил ведомым не рисковать…
От предельных перегрузок темнело в глазах… На форсаже выл двигатель… Совсем близко бешено проносилась земля…
Резко выводя самолет из одного глубокого виража, Флетчер тут же заваливал его в другой…
Зная, что «Харрикейн» здорово уступает Мессеру в вертикальном маневре, Ирвин даже не пытался лезть вверх. Он старался использовать свои немногочисленные преимущества – меньший, чем у Мессера, радиус виража, да предельно малую высоту, мешающие точному прицеливанию.
Не понаслышке зная, как обычно ведут атаку немецкие пилоты, Флетчер изо всех сил старался сбить возможность прицельного огня, чередуя резкие виражи с энергичными бочками (вращениями вокруг собственной продольной оси)…
Но немцев было больше… И чувствовалось, что там сидели опытные пилоты.
Трассы прошивали воздух все ближе к самолету Флетчера. Он крутился на пределе своих сил и прочности машины… Руки и ноги управляли самолетом на каком-то подсознательном уровне… Чтобы не упускать противника из виду приходилось отчаянно вертеть головой… На 360 градусов… Или даже на 720! Пот заливал глаза, и не было времени даже ответить на сообщения с земли.
Трасса… Еще одна… Прямо над кабиной… Еще чуть и собьют!
«Черт! Неужели все… Как глупо…» - мелькали в голове обрывки мыслей.
«Нееет! Так просто не дамся! Таран!» - закладывая сумасшедший вираж навстречу атакующим, решил Флетчер с меркнущим от бешеной перегрузки сознанием.
Увлекшиеся погоней, немцы не заметили почти отвесно падавшего на них со стороны солнца самолета Донцова. Выбрав головной атакующий Мессер, Донцов сыпался прямо на него… На очень высокой ноте, на максимале выл двигатель …
Скорость стремительно нарастала до предельных значений, еще немного – и уже не будет возможности вывести машину из почти отвесного пике… Счет шел на доли секунды… Донцов отчаянно матерился… От инстинктивного ужаса он щурил глаза, но ни на миллиметр не позволял себе отклониться от боевого курса.
В то мгновение, когда немецкий истребитель полностью заполнил собой марку Серегиного прицела, Донцов изо всех сил выжал гашетку ботового оружия и тут же, резко взяв ручку на себя, выхватил самолет из безумного пикирования… Ощущение от навалившейся перегрузки было таким, будто на Донцова обрушился тяжеленный шкаф… Сознание отключилось…
Залп нескольких крупнокалиберных пулеметов, да еще с предельно малой дистанции, оказался максимально эффективным. Мессер моментально превратился в огненный шар взрыва…
В КП стояла звенящая тишина. Напряжение достигло какой-то невыносимой, физически ощущаемой болезненной стадии. Динамик радиостанции молчал.
И в тот момент, когда казалось, что терпеть больше не было сил, динамик вдруг взорвался бурной гневной тирадой Донцова:
- Твою мать! Сабля! Я 25-й! Двигатель встал… Полная выработка топлива… Иду на вынужденную!
Благо, в этом месте можно было сесть практически везде – ровное поле на несколько километров вокруг.
И через секундную паузу, уже спокойнее, устало добавил:
- Один сбит, остальные драпанули… Союзник цел, но, кажется, ошалел от счастья… Или ранен?
Следом последовал доклад Флетчера на английском о том, что один из немцев действительно сбит, остальные ушли, но русский истребитель идет на аварийную посадку. Поэтому до прихода истребителей дежурного звена Флетчер будет кружить над местом аварийной посадки.
Элен переводила.
На КП сначала немо воспринимали полученную информацию, а потом как-то разом все пришло в суетливое движение, сбрасывающее сильнейшее нервное напряжение…
Донцов был не далек от истины, описывая состояние Флетчера. Полнейшая прострация – так можно было описать его.
Флетчер сделал несколько низких виражей над местом аварийной посадки, пока не убедился, что посадка 25-го прошла успешно и русскому пилоту ничего не угрожает. Затем подошли истребители дежурного звена, и Флетчер под эскортом одной его из пар ушел на базу.
Но все происходящее доходило до сознания с каким-то запозданием. Жизнь вдруг разом потеряла свою остроту и естественность. Действительность напоминала тягостный черно-белый сон… Будто Флетчер не участник, а сторонний наблюдатель…
Последним ярким эпизодом его жизни на тот момент было, как он, приняв решение о таране, на бешенной скорости ввел машину в отчаянный вираж и пытался развернуться навстречу атакующим. И уже выполнив половину виража, отчетливо понял, что не успевает…
Очень ярко отпечатался в памяти на фоне изумительно синего неба хищный вид «Мессера», который по всему, в следующее мгновение должен был расстрелять Флетчера практически в упор.
В эту секунду Ирвин всем своим существом осознал фатальность сложившейся обстановки…
«Все…» - мелькнуло в его сознании.
И вдруг этот самый «Мессер» исчез в облаке взрыва!
А следом мелькнула тень самолета, на бешенной скорости пронесшаяся сверху вниз, сквозь то место, где секунду назад был взорвавшийся Мессершмитт.
После той последней мысли «Все…» жизнь будто отделилась от Флетчера. Все…
Душа замерла, оцепенев от ужаса неминуемой гибели…
Бывает, что в полете, от перепада давлений на разных высотах, закладывает уши. Неприятное ощущение, когда кажется, будто в ушах вата. При этом оно иногда не отпускает даже по возвращению на землю.
Что-то похожее было с Флетчером. Только заложенным у него оказался не только орган слуха, а все органы чувств разом.
Уже после посадки, которую он не помнил, как совершил, Ирвин, зарулив на стоянку и, выключив двигатель, никак не мог расстегнуть привязные ремни. Противно дрожали руки. Хотелось спать.
С вялым удивлением он смотрел на бегущих к его самолету людей. Кто-то в белом халате… Похоже, врач… Зачем?
Открыли фонарь. В кабину сразу рванулся свежий ветер. Стало легче. Ему помогли расстегнуться. Его зачем-то тормошили, о чем-то спрашивали. Он вяло кивал… И вдруг в этой серой картине светлый проблеск… Лицо… Девушка… Эмили? Ой, нет… Элен… Лейтенант Элен…
Она следом за врачом и техниками забралась на крыло, поближе к кабине пилота. Похоже, Флетчер не понимал, о чем его лихорадочно расспрашивал, помогая себе жестами, врач…
- Да переведи ты ему, наконец! – крикнул врач Элен. – Ранен? Куда ранен? Что болит?
Элен тоже была взволнована. С какого-то момента Флетчер перестал отвечать на запросы с земли. Заходил на посадку и садился опасно. Скорее всего, ранен, решили на КП.
Она боялась заглянуть в кабину. Элен уже была свидетелем печальной посадки, которую летчик совершил из последних сил… И умер на руках вытаскивавших его друзей… Страшная картина… Залитая кровью кабина, разбитое остекление…
Но в данном случае все выглядело целым. Флетчер очень бледный, но вроде живой… Даже вымученно улыбнулся, узнав Элен.
- Капитан! Что с Вами? Вы ранены?– напряженно глядя на него, спросила Элен.
Флетчер, чуть помедлив, отрицательно качнул головой.
- Можете двигаться? – продолжала она.
Он, снова помедлив, в этот раз кивнул утвердительно.
- Похоже, шок у парня... – начал понимать ситуацию врач. – Бывает… На ка вот, хлебни…
Флетчер машинально взял протянутую ему фляжку и безвольно сделал из нее глоток. И тут же закашлялся, вытаращив глаза. Вокруг засмеялись.
-Пей, пей – смеясь, подбодрил врач. – Спирт, он не только при наружном использовании помогает…
Через несколько минут Флетчер спал мертвым сном.
К вечеру небо стало затягивать кучевкой с моря. Потянуло стылым влажным ветром. Погода портилась.
Возле клуба было празднично. Не по украшениям, которых не было, а по веселому оживлению толпящихся у входа людей. А что? Предстоит интересное мероприятие. День прошел без потерь. И даже, наоборот, на счету летчиков полка прибавилось сбитых фашистских самолетов. Так что все основания для отличного настроения.
В центре внимания был Серега Донцов. В парадной форме, при орденах, он балагурил, в ролях рассказывая про свой сегодняшний сбитый «Мессер». Его поздравляли, хлопали по плечу. Командир полка по слухам велел готовить дырочку в кителе для очередной награды. Действительно, красивая победа получилась… Сереге самому очень понравилось. Не часто так… Да еще, считай, у всех на виду!
А вот Сашка - ведомый ходил хмурым. Обиделся за то, что Донцов его с собой не взял. И, улучив момент, когда Донцов выдохся в своем эмоциональном рассказе, спросил:
- Командир, ты хоть знаешь кого сегодня от смерти спас?
Вокруг засмеялись:
- Кстати, да!
- Союзника, что-ль? Ну и кого? – предчувствуя ответ, нахмурился Донцов.
- Капитана Флетчера! – чуть ли не хором, сквозь смех, было ответом. И продолжая веселиться, кто-то подлил масла в огонь:
- Ты б, Серега, определился уже! То ему морду бьешь, то от смерти спасаешь…
Вокруг дружно засмеялись.
Но Сереге стало не смешно. Надо же… Бывает же такое… Хотя, смерти он Флетчеру никогда не желал.
Вдруг каким-то глупым и никчемным показался ему недавний конфликт.
Донцов не забыл, как после сегодняшней аварийной посадки он почувствовал что-то вроде признательности английскому пилоту, за то, что тот не ушел сразу на базу, а кружил над Донцовым до прихода дежурного звена, хотя толку в этом особенно и не было.
Если честно, то неприятно это – остаться одному в степи, на вынужденной. Тоскливо как-то… А тут хоть какая-то, пусть моральная, но поддержка… Не один!
Вспомнив это все, он озабоченно спросил:
- А с ним-то все в порядке? Мне показалось, он вроде как ранен?
- Да нее… Цел. Накатил соточку после посадки и спать улегся…
- Слава богу… - искренне откликнулся Донцов. А про себя, содрогнувшись, подумал: «Ведь опоздай я на секунду, сейчас бы хоронили, а не веселились…»
Погода портилась окончательно. Небо стало сизым и низким. Закрапал мелкий дождик, прибивая пыль к земле и наполняя атмосферу степным ароматом свежести. Август уже. Совсем скоро осень…
Люди от дождя потянулись внутрь клуба. Там по-театральному были расставлены стулья. Ожидалось выступление фронтовой агитбригады. Народ в оживлении рассаживался. Места по центру были уважительно оставлены для гостей – английских офицеров. Сегодня должны были быть не только «свои» англичане, но и «соседские». На вечер были приглашены летчики соседнего торпедно-бомбардировочного полка, в котором также была английская эскадрилья. Этот полк переучивался и летал на британских бомбардировщиках-торпедоносцах «Ланкастер», также поставляемых Советскому Союзу по Ленд-Лизу.
Англичане большой шумной толпой в сопровождении своих переводчиков ввалились в клуб. Они казались такими забавными в своей парадной форме и пилотках. «Как пингвины…» – почему-то подумалось Элен. А еще она непроизвольно следила за Флетчером. Он был необычно хмур. Старался держаться в сторонке от общего веселья. И Элен никак не могла понять причины такого поведения. Никак не придет в себя? Или что-то расстроило? Может то, что он теперь невольный должник Донцова? Об этом сейчас весь полк гудит… Господи, как ей-то сгладить ситуацию? Не дай бог, еще что устроят!
И щемящую, то ли нежность, то ли жалость, она испытывала к Ирвину, когда вспоминала его вымученную улыбку сразу после посадки… Прямо обнять хотелось…
Физически Флетчер восстановился полностью. Когда проснулся, никаких последствий недавнего угнетенного состояния уже не чувствовалось. Жизнь была в красках. Настала пора собираться на торжественный ужин. Но вот настроения не было совершенно. Что-то жесткое, если не сказать жестокое сидело в груди. Шутки казались глупыми, предстоящий вечер бездарной тратой времени, ненужным официозом. Раздражала любая мелочь…
Периодически, после тяжелых боев, у него случалось подобное сумрачное настроение. Ох, нельзя было попадаться ему под руку, когда он в таком состоянии…
Но разумом осознавая эту особенность своей натуры, Ирвин пытался не поддаваться ей. Поэтому, стараясь не обращать на себя внимания, набравшись терпения, молчаливый он вместе со всеми отправился на мероприятие.
Флетчеру уже сообщили, что его спасителем был старший лейтенант Донцов. Но это известие не вызвало никаких особых эмоций.
«Ну выручил и выручил… Это же его решение было, я за уши не тащил… Кстати, на его месте я поступил бы так же… Война. Сегодня ты, завтра я» - мрачно размышлял Флетчер.
При встрече с Донцовым он лишь козырнул ему, но не более.
Донцов с некоторым напряжением ждал этого момента. – Как себя поведет Флетчер?
И с облегчением козырнул в ответ. Никаких благодарностей Донцов не ждал и не хотел. Война. Да он бы потом себе сам не простил, если б не сделал этого…
На том и разошлись. К разочарованию многих, ожидавших какого-то бурного развития событий.
Лейтенант Элен тоже вздохнула свободней. Слава богу, обошлось без сцен.
Сами того не подозревая, Лена, Ирвин и Серега с начала того вечера были едва ли не главными его героями. Фронтовая жизнь, богатая на печальные события, очень редко расщедривалась на романтические сюрпризы, вроде этого почти любовного треугольника… Поэтому вольно и невольно многие очень заинтересованно следили за развитием ситуации. Но ничего не происходило. Каждый из этой троицы был сам по себе. И вскоре, за душевным выступлением агитбригады, про них забыли.
На стилизованной сцене пели, плясали, читали стихи. Элен и другие переводчики по возможности переводили. Выступление было очень трогательным и душевным, а публика в зале благодарной. Горячо аплодировали все. И русские, и британцы. Атмосфера мероприятия согревала.
На улице совсем стемнело. По окнам и крыше шумел дождь. Затяжной… На несколько дней точно… Полетам отбой, как минимум на завтра…
А в клубе было тепло и уютно.
После выступлений вечер плавно перетек в шумное застолье. Британцы выставили на столы все многообразие своего горячительного, взятого с собой в Россию. Здесь были и ром, и виски, и джин…
Британцы угощали, русские пробовали. Было очень весело. Пробовали за победу. Пробовали за флот и его авиацию. Пробовали за интернационал. Пробовали за мир во всем мире. Пока не кончилось.
Все разом сошлись на том, что неплохо, но мало.
Тогда русские предложили свой вариант. Конечно, в части разнообразия, предложенного британцами, ответ русских уступал. Но вот по основательности воздействия… Ответ русских назывался загадочно - «шило»… Он состоял из двух частей. Одна часть в бутыли, другая в котелке.
«Шилом» оказался русский флотский напиток, состоящий из чистого медицинского спирта, запиваемого водой из котелка. Обязательно из котелка! А спирт из кружки!
Кто-то не выдержал. Пришлось уносить. Но в основном не расходились. Пошли рассказы, байки… На русском и на английском… И не всегда требовался перевод… Какое-то необъяснимое и непередаваемое взаимопонимание царило за столом.
Много рассказывали «бомберы». Флетчер, как и многие истребители, с искренним уважением относился к экипажам бомбардировщиков. По статистике, потери в бомбардировочной авиации были в разы выше, чем в истребительной. За полгода боевых действий бомбардировочный полк практически полностью обновлял свой летный состав… В общем, по однозначному за столом мнению, бомбардировщики заслуживали самого большого уважения…
Расстегнуты тугие воротники кителей… Так удивительно, но у всех русских под офицерскими кителями были матросские тельняшки. Британцам это показалось необычным, но по всеобщему их решению было признано, что нет ничего зазорного для офицера флота носить матросскую тельняшку… Ибо все проходили этот этап.
Душевно зазвучала гитара… На фоне ее лирического перебора продолжался шумный спор. Обсуждались ордена. Британские и советские. Точнее, какая британская награда соответствует какой советской. Благо, далеко за образцами не бегать… По одну сторону стола иконостас британских наград, по другую сторону еще более разнообразный иконостас советских… На мундирах у сидевших за этим столом летчиков…
- То есть вот эта серебряная звезда с синей колодкой у него на кителе - это вроде нашего Героя Советского Союза? – громким и не очень трезвым голосом пытался уяснить для себя значимость награды один из русских пилотов у Элен.
Элен уже не знала, что отвечать... В общем-то, да, эта звезда у англичан считалась одной из высших наград на флоте. Поэтому она согласилась.
И тут же помещение прорезал изумленный возглас:
- Мужики! Представляете! Капитан Флетчер-то Герой Советского Союза! По-ихнему…
- Дааа??? – не менее изумленно зашумели за столом. – А сколько у него сбитых?
Флетчер сильно смутился. Ему было неприятно всеобщее внимание, в котором он неожиданно оказался. Он вообще поджидал удобного момента покинуть вечер. Тоскливо. Отчего-то невыносимо хотелось домой. В отцовский дом… Давно так не пробирало…
Элен, тепло улыбаясь, участливо смотрела на Флетчера. Не скрывая своего неподдельного восхищенного девичьего интереса, она ласково спросила:
- А действительно, капитан Флетчер, сколько на Вашем счету воздушных побед?
Вопрос, прозвучавший лично от нее, да еще с таким теплым и душевным участием, оказался неожиданно приятным для Флетчера. Он, не удержавшись от ответной улыбки, пожал плечами и смущенно сказал, ощущая себя страшным хвастуном:
- 23.
Элен восхищенно перевела его ответ.
- 23!!! Ай, да капитан Флетчер!!! – зааплодировали за столом.
- Да! – горячо подтвердили британские коллеги Ирвина. – Флетчер один из асов нашей палубной авиации…
- За это обязательно надо выпить! – немедленно прозвучало предложение, вызвавшее одобрительный смех.
Донцов, имевший на своем счету вместе с сегодняшней победой только 14 сбитых, удивленно-уважительно глядя на Флетчера, показал ему поднятый большой палец правой руки. Тот в ответ кивнул, пожав плечами. Мол, ничего особенного… Работа такая…
Когда наполнили бокалы и все были готовы выпить, один из пилотов (тот самый, что в свое время сопровождал Донцова во время стычки с Флетчером и смешно комментировал потом результат их схватки) неожиданно заявил:
- Учись, Донцов! У них после 23-х сбитых обычно с истребителей все бортовое оружие снимают, на хрен! И потом они запросто в одного на четверку «Мессеров» выходят, с голой этой… Ну, на одном темпераменте, в общем! Фрицы таких дико боятся!
Концовка фразы утонула в дружном взрыве хохота. Элен, смутившись оттого, что ей тоже было очень смешно, старалась перевести максимально деликатно. Британцам, тем не менее, шутка сильно понравилась. Флетчер смеялся едва ли не дольше всех. И в первый раз за вечер с удовольствием выпил. Того самого «шила».
Табачный дым стоял по клубу коромыслом. Приоткрыли дверь, свежий влажный воздух и шум дождя ворвались в духоту помещения.
Флетчер чувствовал, как с разливающимся по телу теплом от принятого спиртного, потихоньку отпускает в душе мучительная до звона натянутая жесткая пружина нервов… Уходит тоскливое наваждение, терзавшее весь вечер… А вместо этого приходит чувство горячей признательности и дружбы ко всем, сидевшим за этим столом… К Элен, за ее доброе участие… К тому парню, что так здорово пошутил… К Донцову, в конце концов… Настойчиво захотелось что-нибудь сыграть, спеть…
Плеснув себе еще «шила», он, никого не дожидаясь, выпил махом, тут же запив водой из котелка и вызвав веселое удивление у сидевших рядом… - Флетчер оказывается не только с «мессерами» в одиночку сражается…
Не обращая внимания на шутки, Ирвин достал гитару Ричарда, заведомо взятую с собой на всякий случай. Красивый инструмент. И звучит великолепно. Звук звонкий, насыщенный, сильный… В зале стихло, люди заинтересованно прислушивались.
Сделав несколько красивых аккордов для разминки, Флетчер, глядя Элен в глаза, запел:
Looking back over my shoulder
I can see that look in your eyes
I never dreamed It could be over
I never wanted to say good by
Looking back over my shoulder
With an aching deep in my heart
I wish that we were starting over
oh instead of drifting so far apart…
Элен заворожено слушала. Мотив ей нравился, звучал, как ей показалось, очень мужественно. Слова были приятны. И вообще Флетчер отлично пел и великолепно играл! А от его пронзительного взгляда она чувствовала мурашки по спине.
В середине песни Флетчер неожиданно перешел на красивый свист под гитарный аккомпанемент. Звучало очень эффектно. Элен так понравилось, что она почувствовала, как краснеет.
Грустно улыбаясь, Донцов тихо проговорил сидевшему рядом Сашке, своему ведомому:
- Ты смотри, что вытворяет… Вот и спасай его после этого… А Ленке-то нравится! Эх… Но гитара у него шикарная!!!
Когда Флетчер закончил петь, ему горячо аплодировали. Песня понравилась.
А потом, принимая музыкальную эстафету, на другом конце стола тронул струны своей старенькой, видавшей виды гитары молодой красивый офицер. Русский штурман из бомбардировщиков. Все заинтересованно посмотрели в его сторону. Очень эффектный офицер! Красивое аристократическое лицо, черный как смоль волос, щегольски зачесанный назад, и лишь одна непослушная прядь свесилась на высокий лоб. На черном морском кителе штурмана, прямо над гитарой рубиново поблескивали три боевых ордена… Больше сотни боевых вылетов за спиной… Для бомбардировщиков это много…
Когда-то давно, а по ощущениям, может, даже в другой жизни или в сказочном сне, этот капитан был студентом физмата Московского университета. Мечтая посвятить себя науке, он отлично учился, проявляя блестящие способности. Ему пророчили большое научное будущее… Но самой большой его страстью были горы. К третьему курсу университета он успел побывать и на Памире, и на Кавказе… Согласно принятой у русских классификации этот парень заслужил звание мастера спорта по альпинизму.
Было в этом увлечении что-то монашеское, что-то, требующее полного самоотречения… Как и в науке… И там, и там нет протоптанных дорог… Любой маршрут – открываемый впервые. Любой путь – ведущий вверх!!! За спиной - суета городов… У подножия гор - мелочь обид и песок разочарований… А впереди, за хмуростью облаков, – бесконечное величие укрытых ледниками вершин и сверкающая звездами темно-синяя близость неба! Песни складывались сами собой… Одну из них он очень захотел спеть именно сейчас…
Под красивый гитарный перебор он запел:
На этом свете нет чудес,
Хотя поверий груда.
Взметнулись горы до небес,
Но это ведь не чудо.
Я по ледовым гребням лез,
Я знаю слов значенье.
На этом свете нет чудес -
Одно лишь исключенье.
Никем не узнан, не любим,
Сомненьями богатый,
Я жил смотрителем лавин
И сторожем закатов.
Стояли горы у дверей,
Зажав долины-блюда,
Как совещание зверей…
И звери ждали чуда…
Элен чувствовала, что песня пробирает до глубины души. Причем не только ее... И мотивом, и текстом… Ей казалось, что даже дышится по-другому. Она была до предела покорена пронзительностью и сердечностью атмосферы, установившейся в полутемном помещении клуба… «Шило» уже вроде и не требовалось…
По окончании песни некоторое время никто не решался нарушить восхищенную тишину, в которой тонули последние аккорды песни… Тишину, в которой будто слышалось дыхание тех самых гор…
А тем временем, ударив по струнам, штурман начал другую песню… Уже из его нынешней жизни…
Пошел на взлет наш самолет,
Прижал к земле тоскливый вереск.
Махнул рукой второй пилот
На этот неуютный берег.
Ночной полет - тяжелая работа,
Ночной полет - не видно ничего,
Ночной полет - не время для полетов,
Ночной полет - полночный разговор.
А на земле не то чтоб лес,
А просто редкие березы.
Лежат на штурманском столе
Еще не пройденные грозы.
Летим всю ночь по курсу "ноль".
Давным-давно нам надоело
Смотреть на жизнь через окно
И делать дело между делом.
А я не сплю. Благодарю
Свою судьбу за эту муку,
За то, что жизнь я подарю
Ночным полетам и разлукам…
Припев этой песни летчики-бомбардировщики пели хором. Было видно, что это их любимая песня. Допев, штурман отставил гитару… Он хорошо знал и чувствовал такие моменты… Если сейчас кому-то еще хочется спеть, нужно обязательно дать возможность и послушать!
И точно! Неожиданно для всех Донцов потянулся через стол к Флетчеру, жестом показывая на его гитару. Флетчер после секундного колебания протянул гитару Донцову. Серега очень бережно, почти любовно принял инструмент. Провел по струнам. Прекрасный звук! И начал свою песню:
"Якоря не бросать" - мы давно знаем старую заповедь:
Не бросать их у стенок, где эти сигналы горят.
Якоря не бросать... Не читайте нам длинную проповедь:
Мы немножечко в курсе, где ставить теперь якоря.
Мы бросаем их в море, в холодную льдистую воду,
Мы выходим в эфир, и среди этой всей кутерьмы
Нам пропишут синоптики, словно лекарство, погоду,
А погоду на море, пожалуй что, делаем мы…
Флетчеру песня вроде понравилась, но было немножко досадно, что он не понимает слов. Хотя, если честно, то предыдущий исполнитель Флетчеру понравился больше. Там слова тоже непонятны, но интонация песен понятнее. Однако стоит признать, играет Донцов неплохо, и петь у него нормально получается.
За этими мыслями Ирвин не сразу заметил, как Донцов начал следующую песню. Песню, которую Серега пел просто, негромко, но до кома в горле проникновенно… Ему сразу же стали подпевать товарищи. А Флетчер слушал и чувствовал, как у него в груди под звуки этой песни лавиной разливается что-то горячее, что-то невыносимо волнующее:
На позиции девушка провожала бойца,
Темной ночью простилася на ступеньках крыльца.
И пока за туманами видеть мог паренек,
На окошке на девичьем все горел огонек.
Парня встретила славная фронтовая семья,
Всюду были товарищи, всюду были друзья,
Но знакомую улицу позабыть он не мог:
"Где ж ты, девушка милая, где ж ты, мой огонек?"
И подруга далекая парню весточку шлет;
Что любовь ее девичья никогда не умрет.
Все, что было загадано, в свой исполнится срок, -
Не погаснет без времени золотой огонек.
И просторно и радостно на душе у бойца
От такого хорошего от ее письмеца.
И врага ненавистного крепче бьет паренек
За любимую Родину, за родной огонек.
Эту песню подпевали буквально все русские, сидевшие за столом. И так дружно, тепло и ладно выходила у них песня! А Флетчер совершенно не ожидал от себя такой реакции на нее… В горле ком, на глазах слезы… Абсолютно непроизвольно… Порывисто вздохнув, Ирвин смущенно прикрыл повлажневшие глаза рукой, локтем которой он облокотился на стол.
Уже закончив петь, Донцов продолжал наигрывать мотив песни на гитаре, откровенно наслаждаясь ее звучанием. Его гитарное соло было потрясающим… А Флетчер никак не мог справиться с нахлынувшими чувствами.
Элен прекрасно видела и понимала состояние Флетчера. Такое бывает. Она нередко была свидетелем подобному. Нервы не всегда выдерживают нагрузок… Но сейчас, глядя на Ирвина, Элен чувствовала, что у нее у самой в душе все переворачивается. Что бы отвлечь его, деликатно глядя чуть в сторону, она начала переводить то, с каким восхищением обсуждает гитару Донцов со своими товарищами:
- Потрясающий звук!!! Где ж такие делают?
- Это испанская гитара… - все еще прикрывая глаза рукой, но уже почти справившись с собой, ответил Флетчер. – Ричард ее из Испании привез…
Элен перевела. Донцов уважительно кивнул, а потом, вздохнув и не скрывая сожаления, потянулся через стол, возвращая гитару хозяину. Флетчер потянулся навстречу. Обоим пришлось встать. Вернув гитару, Донцов сел на свое место. А Флетчер неожиданно остался стоять, держа гитару над столом, чем сразу же привлек общее внимание.
Чуть помолчав, собираясь с мыслями и держа гитару на всеобщем обозрении, он произнес:
- Друзья… Это очень дорогая гитара… Для меня очень дорогая…
Подождав, пока Элен переведет, он продолжил:
- Дорогая, потому что это гитара моего очень хорошего друга… Он погиб… Сгорел на моих глазах еще в самом начале войны…
Когда Элен перевела его фразу, в клубе воцарилась абсолютная тишина… Все до единого, сидевшие за этим столом, знали эту невыносимую боль и горечь… Каждый из них лично пережил эту муку потери друга… И не раз… Об этом обычно не говорят вслух. И так все понятно, а лишний раз касаться этой боли не хочется никому. Это действительно очень горько.
Но если все же об этом заходит речь, то значит основания тому самые серьезные. Не глядя друг на друга, люди внимательно слушали английскую речь Флетчера и перевод Элен. Казалось, что смысл его слов понятен без перевода:
- Знаете, как это бывает… Когда уж лучше самому… Чем вот так… И ничего сделать не можешь…
Он помолчал и, подбирая слова, продолжил.
- А сегодня со мной случилось так, что честно сказать, я уже ни на что не рассчитывал… Думал все, конец...
Флетчер посмотрел на Донцова:
- Но я не буду благодарить старшего лейтенанта Донцова за то, что он меня сегодня фактически спас… Наверное, на его месте так постарался бы поступить каждый из присутствующих… Я лишь хочу подарить ему эту очень дорогую для меня гитару… В знак своего искреннего уважения к нему… Как настоящему другу. Чтобы он знал, что у него стало как минимум на двух друзей больше… На этом свете в моем лице, а на том свете – в лице Ричарда… Бери, Сережа!
Флетчер протянул гитару Донцову. А тот, болезненно нахмурившись и закусив губу, молча встал и принял ее обратно. Ничего в ответ он сказать не мог. То, что он услышал, переведенное Леной, глубоко потрясло его, потому что было очень ему близко и понятно. Теперь уже он, совершенно неожиданно для себя, едва сдерживался от нахлынувших чувств. Нервы ни к черту!
Донцов переложил гитару в левую руку и протянул правую через стол Флетчеру. Тот крепко пожал ее. Они некоторое время стояли над столом в рукопожатии, глядя друг другу в глаза. В черной форме, два настоящих морских офицера, разговаривающих на разных языках и присягавших разным флагам, но служивших одним идеалам и принципам…
За столом молчали… Элен была очень тронута моментом. До слез… Они едва заметными звездочками блестели на ее длинных ресницах…
И вдруг тишину нарушил все тот же неунывающий русский офицер, друг Донцова:
- Учись, Донцов! Поступок настоящего английского джентльмена! Ты ему разок хвост прикрыл, он тебе сразу же гитару подогнал! А я, сколько тебе хвост прикрываю, кроме матюгов еще ничего не дождался…
И снова взрыв дружного хохота скрыл концовку фразы, сбрасывая сильнейшее эмоциональное напряжение последних минут…
Вечер продолжался. Несмотря на то, что за окнами уже хмурился непогожий рассвет.
Вечер продолжал жить в сердцах. Продолжал жить еще очень долго в каждом из них… Теплым огоньком ни с чем не сравнимой фронтовой дружбы… В боевых вылетах, в воздухе, когда узнавать друг друга приходилось лишь по бортовым номерам, так как на земле встречаться возможности не было…
Или в памяти… Так как из этих вылетов возвращались далеко не все… Как не вернулся однажды из вылета вместе со своим экипажем тот влюбленный в горы красивый штурман, но он все равно был жив… Жив в сердцах тех, кто слышал и помнил его песни…
Британская эскадрилья улетала транспортным самолетом из Мурманска в октябре. Глубокой осенью по северным меркам. Холодно, промозгло, сумрачно. Было и радостно и грустно одновременно… С одной стороны невыносимо хотелось на родину, домой… Впереди ждал пусть недолгий, но отпуск. А с другой, до боли не хотелось расставаться с русскими друзьями. Никто иллюзий не питал… Прощаются скорее всего навсегда. Хоть верить в это сознание отказывалось.
Винты транспортника на малых оборотах гулко молотили воздух. По аэродрому, вперемежку со снежной крупой, дул пронизывающий ветер.
А Флетчер, никого не стесняясь, горячо и порывисто целовал Элен в губы. И она долго не отпускала его у трапа, крепко обняв и прильнув к нему… На прощание девушка сунула Ирвину записку. В записке оказался дословный перевод той самой песни, которую пел на вечере Донцов, и которая так тронула Флетчера:
On a position the girl saw off the fighter,
At dark night it was excused on porch steps.
And while behind fogs the fellow could see,
On a window on maiden all the spark burnt.
The guy was met by a nice front family,
Everywhere there were companions, everywhere there were friends,
But forgets familiar street he could not:
"Where you, the girl the darling, where you, my spark?"
And the girlfriend far sends a news to the guy;
That her love maiden never will die.
Everything, that has been thought, in the term will be executed, -
The gold spark will not go out without time.
Also it is spacious and it is joyful on a soul at the fighter
From such good from her letter.
And the enemy hated is beaten by the fellow more strong
For the liked Native land, for a native spark
Читал текст песни Ирвин уже в самолете. Читал и чуть не плакал...
От самого Мурманска, практически крыло в крыло с их транспортным самолетом шли русские истребители сопровождения. Их было хорошо видно в иллюминаторы. Среди них летел и Серега Донцов… Уже далеко над морем, где атаки вражеских истребителей уже не опасны, качнув на прощание крыльями, русские истребители отвернули…
* * *
Рассказывая (если можно так выразиться) о своей жизни Острову, Флетчер с удивлением для себя отмечал, что многие события по прошествии времени стали совсем по другому восприниматься.
Какими бы ни были мучительными (как когда-то казалось) его страдания по Эмили в годы курсантской юности, сейчас они вспоминались, как едва ли не самые прекрасные моменты его жизни. И к Эмили постепенно сформировалось такое же отношение – безумно дорогой, любимый, но немножко сказочный персонаж из жизни, которую, пожалуй, уже никогда не вернуть.
Как бы невыносимо горько не было терять друзей, как бы не было порой страшно, тоскливо, тяжело, в памяти же это все отложилось, как небывало яркие и очень важные этапы его жизненного пути. Боль тех событий стала тише, уступая место осмыслению, а где-то и благодарности.
Благодарности судьбе за то, с кем она сводила, и за то, как удалось через все это пройти…
О чем когда-нибудь, наверное, можно написать книжку…
Если то самое «когда-нибудь» все-таки в его жизни будет. Мысль о том, что возможно до скончания своих дней Флетчеру придется находиться в обществе пусть необычайного и замечательного, но все же Острова, повергала в пучину уныния и тоски.
А Остров, очень чуткий до настроения своего гостя, и сам плохо переносил подобные состояния Флетчера. Но ничего другого предложить не мог, поэтому как мог, старался отвлечь Флетчера от тоскливых размышлений.
К примеру, Остров очень полюбил пересказы Флетчера прочитанных книг. Обычно эта процедура отвлекала Флетчера от мрачных мыслей. Особенно Острову нравился Антуан де Сент Экзюпери с его «Маленьким Принцем». История, которая чем-то очень сильно напомнила Острову его собственное житье…
Остров, даже как-то поинтересовался у Флетчера, не мог ли Экзюпери знать что-либо об Острове. Флетчер тогда в ответ грустно улыбнулся - Экзюпери мог. Экзюпери знал такое, за что его среди людей прозвали «Капитаном птиц»…
А почему так грустно об этом замечательном Капитане птиц?
Да потому что 31 июля 1944 года Экзюпери так и не вернулся из боевого вылета… Улетел и не вернулся… Как это и бывает с летчиками…
Флетчер уже служил в Восточном Флоте, когда узнал об этой печальной новости. Причем буквально через день после происшествия. Удивительно, как быстро грустная весть долетела через тысячи километров, со Средиземного моря до Индийского океана. Со скоростью ветра…
Флетчер тогда неожиданно сильно переживал, восприняв печальное событие, как потерю лучшего друга, хотя и не был знаком с Сент-Экзом лично. Просто, замечательные пронзительно-романтические рассказы Капитана птиц оказались накрепко связаны с самыми дорогими воспоминаниями Ирвина. С воспоминаниями о его первой большой и настоящей любви. Настолько большой, что в ней сразу были и девушка, и музыка, и небо! С воспоминаниями о пылкой юности…
С того момента прошло совсем немного времени, и из боевого вылета не вернулся сам Флетчер. Не вернулся, но остался жив!!!
Вернуться!!! Обязательно вернуться – он вдруг очень ясно сейчас понял, что в данный момент это его главная цель. Вернуться к тем, кому он дорог. К тем, кто его потерю будет тяжело переживать. Но, переживая, все равно в глубине души будет надеяться на его чудесное возвращение. Как до сих пор надеялся Флетчер на возвращение Ричарда. Да не только Ричарда… И сколько раз во сне Ирвин видел эти встречи, которых никогда не будет наяву…
Остров с уважением и пониманием принял решение своего гостя. И как только между Флетчером и Островом возникло взаимопонимание в этом вопросе, так тут же нашлось и его долгожданное решение. – От пиратов, что посещали когда-то Остров, осталась шлюпка! Занесенная песком, но сделанная хорошими мастерами, лодка отлично сохранилась. Не рассохлась, не была изъедена насекомыми или моллюсками.
Прекрасный парусно-весельный шлюп!
Небольшой, вполне посильный ремонт, вместо паруса часть купола парашюта, и судно готово к походу! Запасы пресной воды в пустые кокосовые орехи, нехитрый провиант на неопределенный срок и курс строго на север… Очертя голову… С выдерживанием направления по солнцу и звездам.
Спасибо, Остров. И, прощай… Другого выхода нет.
Флетчер уплыл.
И Остров вновь оказался в своем первозданном одиночестве, искренне желая удачи своему теперь уже бывшему гостю. Гостю, что первым из людей стал для Острова другом.
Остров уже не мог знать, что было дальше с его другом.
Не знал он того, что Флетчер все-таки доплыл до людей. Едва живого от жажды и истощения его нашли индонезийские рыбаки. У них он прожил некоторое время, пока приходил в себя, пока пытался объяснить кто он, откуда и что ему нужно. К сожалению, английского там не знали и его никто не смог понять. Поэтому Флетчер решил добираться к своим самостоятельно.
Во время его мучительных скитаний по чужеземью выяснилось, что война кончилась.
Но легче от этого не было. Оказавшись среди людей, к которым так стремился, он был как в пустыне. Кругом все чужое. Язык, обычаи, быт.
Флетчера мало кто мог понять, а кто понимал, не мог поверить. Летчик фактически побирался, пытаясь выжить. Сколько раз он был бит, словно бродячий пес.
Итогом его скитаний стала редкостная удача, в результате которой он чудом зафрахтовался на судно, идущее до Британии.
Но возвращение на Родину оказалось еще одним тяжелейшим испытанием для Флетчера.
Отец очень тяжело переживал известие о потере сына, не выдержал горя и умер, так и не дождавшись.
Флот отвернулся от своего бывшего героя – сначала не могли поверить, что он все-таки жив, потом не могли поверить в историю его спасения и заподозрили в нем засланного шпиона.
Не знал Остров, как горевал его бывший гость, бывший капитан Королевского Флота Флетчер Ирвин, сидя у порога старого отцовского дома, обветшалого и осиротевшего.
Совсем не таким представлял себе Флетчер свое возвращение.
Он сидел на ступеньках покосившегося крыльца отцовского дома, обхватив руками низко склоненную почти седую голову, и в отчаянии внимал еще одному своему горькому разочарованию. – Среди людей, на такой желанной и долгожданной Родине его одиночество оказалось в 100 крат сильнее, чем тогда, на Острове.
Ведь там у него была Надежда! И там у него был, хоть и невероятный, странный, но друг – Остров. А здесь??
Непостижимо, но оказалось, что война со всеми своими ужасами и трагедиями была едва ли не самым счастливым периодом его жизни. Если не считать практически безмятежной курсантской юности.
Там, на войне, была цель. Он не жалел себя для ее достижения и чувствовал какую-то святую правоту своего дела, ощущал свою нужность. И был одним из лучших. Это были годы его триумфа, как мужчины, как воина… Там остались его лучшие друзья!
А что теперь!?
Уж лучше бы он и вправду погиб в одном из тех сотен боев, в которых ему довелось побывать. Был бы сейчас где-то со своими ушедшими друзьями… С отцом…
Разрыдаться бы, да только не осталось в нем слез. Одна пустота.
Сидел Флетчер на ступеньках и чувствовал себя Островом. Одиночеством посреди целого океана людей.
Вернуться… Еще совсем недавно это было основным смыслом его существования! Не ради себя, а ради тех, кто ждет… И какой убийственной оказалась действительность – его никто не ждал… И он никому не нужен. Даже себе.
Продолжение следует...