Листки календаря отсчитывали начало первой декады ноября, а природа всё никак не могла определиться с неизбежным выбором, затягивая прощание с необыкновенно красивым и продолжительным «бабьем летом». Осень уверенно хозяйничала в городе, щедро малюя листья в кронах старых тополей жёлтой яркой кистью. Лёгкие заморозки стремительно набегали с заходом солнца и к полудню следующего дня медленно, нехотя, отползали, прячась в тени домов и деревьев. Воздух, пропитанный как слоёный пирог теплом и холодом, охватывал то леденящей дрожью, то горячей испариной. Ветер лениво дремал под бледным куполом выгоревшего за лето неба, а улицы города надсадно дышали сухой и терпкой, кашлем першащей в горле, осенней пылью. К выходным по дороге из города устремлялись потоки машин, радостно вырываясь из асфальтобетонного плена. Извиваясь длинной гусеницей на многие километры, они незаметно растекались по сёлам и дачам, по садам и огородам, по речкам и лесным опушкам, туда, где от первозданной чистоты захватывало дух и пьяняще кружило голову. За окном видавшего виды уазика мелькали километровые столбики и дорожные указатели, унося Сеньку всё дальше и дальше от привычной обыденной жизни. Беспорядочно сложенные горкой рюкзаки неуклюже бултыхались за задним сиденьем, расползаясь и дребезжа на неровностях дороги металлическими котелками и кружками, норовя потихоньку скатиться и свалиться вперед на Сеньку. В кабине пахло неповторимым запахом бензина, хлеба и табака. Небрежно подвязанный краешек брезентового тента непрерывно похлопывал от встречного ветра то медленно, то быстро, превращаясь в хлопающую трещотку, в зависимости от скорости движения машины. Мужчины что-то весело обсуждали в предвкушении удовольствия от предстоящей охоты, громкими голосами перекрывая монотонный ровный гул двигателя и жалобное поскрипывание перегруженных рессор. Через некоторое время свернули с шоссе на просёлочную дорогу. Машину безжалостно раскачивало из стороны в сторону на ухабах и рытвинах, а сквозь многочисленные щели просачивались струйки серой дорожной пыли. Ехали так долго, что Сенька успел немного прикимарить и испуганно открыл глаза лишь тогда, когда что-то чихнув, громко стрельнуло в глушителе под машиной. Машина дернулась и остановилась окутанная сизым бензиновым выхлопом, погрузившись в неестественную, обволакивающую тишину, тут же безжалостно разрушенную металлическим хлопком двери.
- Всё! Вылезай, приехали! – потягиваясь всем телом, скомандовал Саныч. Собственно полностью его звали Николай Александрович, но близкие знакомые и друзья, злоупотребляя его доверием, частенько переходили на краткое - Саныч.
Заимка расположилась в распадке на живописной лужайке среди вековых деревьев ясеня и кедра. С одной стороны на неё надвинулся густо поросший деревьями и кустарником крутой склон одного из многочисленных таёжных холмов, а другая плавно уходила в заросли ивняка к журчащему по камням ручью. Несколько хозяйственных построек и большой омшаник, в котором были спрятаны на зиму пчелиные улики, дополняли небогатый архитектурный ансамбль подворья.
- Степа-а-ан! Степа-а-ан! Ты где? – на крики Саныча из тени деревьев вышел мрачный бородатый мужик неопределённого возраста. Ему с одинаковым успехом можно было дать и сорок и шестьдесят лет.
- Да здесь я, здесь! – на удивление добродушно отозвался он.
- Встречай гостей! Поохотимся у тебя малость, если ты конечно не против…
- Да для меня вы, Николай Александрович, завсегда гости дорогие!
- Ну, тогда лады! Знакомься с моими друзьями, да помоги быстренько разгрузиться и покажи им, что, где здесь находится. Там, кстати, и тебе немного харча подкинули. О делах потом поговорим.
Солнце ещё ползло над вершинами деревьев, а охотники уже смыли с себя дорожную пыль, немного, наскоро, перекусили и, разложив нехитрые инструменты, занялись сборкой и чисткой ружей. Со двора послышался звонкий заливистый собачий лай, на который наслаивался редкий хриплый бас большой собаки.
- Степан! А собаки- то, что не на привязи, а? – отвлёкся от дела Саныч.
- Да разве удержишь этого кабана? Из-за этой вертихвостки, Зойки, которую привязь перегрызает и убегает за ней, – оправдывался Степан.
- Так ты и её на шлейку посади. А кабан-то, что за зверь? Уж не Мальчик ли?
- Да он, ядрёный корень! Вымахал, как телок, хорошо хоть слушается более-менее. Сколько прошу, Николай Александрович, подвезите цепь железную, да всё потом, да потом…. А Зойка-то в руки не даётся, попробуй, посади её, как же… своевольная.
Отложив на время дела, все дружно вышли во двор. Около сложенных у забора дров невозмутимо сидел огромный, серо-коричневый с чёрными подпалинами мохнатый пёс, оживший при виде людей и усердно замахавший, как опахалом, хвостом. А вокруг него суетливо мельтешила, маленьким, светло-рыжим пятном, лайка. Мальчик вскочил и, радостно повизгивая, кинулся целоваться к Санычу.
- Узнал, чертяка, не забыл! Я ж его сюда привёз, уже считай полгода прошло, а узнал.- Довольно проговорил Саныч, потроша пса за холку. – Бестолочь! Что же ты хулиганишь?
Сенька, осторожно обойдя большую собаку, попытался подозвать и погладить подвижную, как ртуть, собачонку. Но не тут-то было. Зойка, предупредительно отбежав в сторону на безопасное, с её точки зрения, расстояние и, на время, прекратив свою звонкую трескотню, выжидательно замерла. Воинственно свернув хвостик калачиком над спиной, выпрямив тоненькие лёгкие ножки и гордо подняв остренькую хитрую мордочку, она любопытно наблюдала за Сенькой со смелым, снисходительно-независимым видом.
- Вот так и будет бегать, - произнёс Степан, заметивший неудачную попытку Сенькиного знакомства. – Шельма, как есть шельма, но охотница добрая!
Подготовка снаряжения подходила к концу, когда Сенька неожиданно спросил у Николая Александровича:
- А я, дядя Коля, с каким ружьём пойду на охоту?
- Вот те раз – главного охотника чуть не позабыли, - принялись зубоскалить мужики.- Не рано ли в тринадцать лет?
- Да, мужики, ну какое там рано! Я в его возрасте уже пушнину вовсю добывал! – улыбаясь, проговорил Саныч. – Вот, племяш, возьмёшь «тулку» шестнадцатого калибра, у меня под неё ещё несколько снаряженных патронов осталось.
- А сейчас можно взять?
- Да бери, если не терпится, - ухмыльнулся дядя Коля. – Только на людей не направлять и бестолку, по пням и воронам, не стрелять. Зашёл в лес – зарядил, вышел из леса – разрядил. Всё понятно? Патронташ мой старый возьми, далеко не отходи, здесь не город, зверьё разное шастает, да и заблудиться легко.
Старое, потёртое ружьё с обтрёпанным брезентовым ремнём, со съеденной временем и охотничьим потом инкрустацией на цевье, тяжело легло в Сенькины руки. Неповторимый запах калёного железа и жжёного, с кислинкой, пороха, смешанный с запахом ружейного масла, мужественным ароматом будоражил Сенькино воображение. В новенькой «энцефалитке», подпоясанный широким кожаным ремнем, на котором висели ножны с охотничьим ножом, с накинутым поверх патронташем, в сапогах, с завязанным голенищем, и ружьём в руках, Сенька, как на крыльях, вылетел во двор. Зойка, доселе бродившая с безучастным, неприступным видом, вдруг игриво завиляла хвостом и, подобострастно заглядывая в Сенькины глаза, радостно затявкала, припадая на передние лапы.
- На охоту с тобой просится. Ей мяса не надо – дай под ружьём побегать. Смотри, как она звонко затрезвонит – значит, зверёк мелкий, там белка, колонок например. Ну, а если захлёбываться, давиться будет – значит, зверь серьёзный, сам туда не суйся, опасно. – На ходу просветил Сеньку Степан, занося в дом охапку дров.
- Что ж, пошли, Зойка! – полный охотничьего азарта Сенька углубился в лесные заросли.
Лес встретил его оглушающим покоем, какой-то неведомой ему ранее безмятежной глубинной мощью и таинственным очарованием, вызывая в нём противоречивые чувства неописуемого восторга и неопределённой опасности. Шорох опавших листьев под ногами, да хруст сухих ломающихся веточек при каждом неловком шаге, заставляли Сеньку периодически останавливаться и тревожно вслушиваться и всматриваться в тёмные силуэты деревьев. Иногда Зойка бесшумной тенью проскальзывала то слева, то справа от едва различимой в густом кустарнике тропинки, вызывая у Сеньки неподдельный испуг. С самого начала пути к нему прилепилась назойливая любопытная сорока. Перелетая за ним по верхушкам деревьев, она громко и издевательски сообщала всем обитателям леса о нежеланном госте. Сенька порядком вымотался и уже собирался возвращаться на заимку, как вдруг, где-то недалеко в стороне, залаяла Зойка. Именно так, как говорил Степан – радостно и звонко, заливистым маленьким колокольчиком. Воспрянувший духом Сенька, не обращая внимания на цепляющиеся колючки и больно хлестающие по лицу ветки, устремился на зов собаки. Через несколько минут от быстрой ходьбы юному охотнику стало жарко. Постоянно сползающее с плеча ружьё застревало в густых зарослях кустарника и, срываясь, больно било прикладом по ногам. Несколько раз упав, он неловко скатился в неглубокий овраг и, подобрав обронённое ружье, остановился, чтобы перевести дух. Лай раздавался совсем близко. Осторожно раздвигая кусты, Сенька медленно поднялся вверх по скользкому глинистому склону и, пройдя несколько шагов, замер на краю лесной поляны, густо поросшей тонкомером. На противоположной стороне, под большим ветвистым кедром, как привязанная, сидела и лаяла Зойка. Приглядевшись, он заметил среди тёмной зелени мохнатых ветвей черную пушистую белку. Дрожащими от волнения и физического напряжения руками, Сенька вскинул ружьё, прицелился и, облизнув пересохшие губы, выстрелил. Тихо щёлкнул курок, но выстрела не последовало. И только сейчас до него дошло, что спеша в своём охотничьем азарте он забыл зарядить ружьё. Удручённо покусывая губы, он, как только смог тихо, преломил двустволку и дослал в стволы патроны. Между тем белка, позабыв всякую осторожность, увлечённо дразнила собаку. Она, грациозно распушая хвост, самозабвенно цокала языком, стремительно перепрыгивая с ветки на ветку, бесстрашно спускалась на самый низ и сыпала на Зойку кору, словно говоря, - «Попробуй, достань!». Зойка подпрыгивала вверх, в бешенстве вертелась волчком и, ни на минуту не оставляя внимание белки, продолжала громко лаять. «Далековато, может не стоит стрелять? Да и зачем?» - опять поймав белку на мушку, подумал Сенька, а руки уже прилаживали поудобнее приклад к плечу и кто-то другой, внутри его, уже нажимал на курок. Резкий выстрел заглушил собачий лай, и ружьё, как живое, дернувшись в руках, ударило в плечо, выплёвывая заряд. Белка застыла на ветке и вдруг безжизненным столбиком полетела вниз, то ли ударяясь, то ли неуклюже цепляясь за встречные веточки. « Попал! Попал!!!» - машинально обрадовался Сенька, устремляясь к своей добыче. Но что-то резко изменилось вокруг: замолчала весёлая Зойка; безвозвратно растворилось мгновение радостного беличьего цоканья; лес затаился и трагически застыл в мёртвой тишине. И только сейчас, вместе с нервным ознобом, непрошеной волной пробежавшем по телу, и холодным, неприятным потом, до Сеньки дошло: «Попал….». Белочка лежала на спине вытянувшись во весь свой невеликий рост, судорожно сжав пухлые крошечные лапки, чем-то похожие на ладошки маленьких детей, устремив в небо удивленный взгляд чёрных бусинок застывших глаз, из разреза которых мокрой дорожкой сбегали слезинки. Зойка, с боязливо-виноватым видом, сидела в стороне, опасливо наблюдая за Сенькой. Сенька неуверенно потрогал мягкую, ещё хранящую жизненное тепло, беличью тушку, в надежде, что зверёк может быть ещё жив, и разревелся. В эту минуту он ненавидел себя за то, что ревёт, за своё идиотское пижонство и глупость, и за этот подлый, точный выстрел, так жестоко, походя, оборвавший жизнь безобидного лесного существа. Встав на колени, он достал из-за пояса нож и стал копать им яму, с остервенением вгрызаясь в холодную плотную землю, непроизвольно всхлипывая и сглатывая льющиеся слёзы. Солнце стремительно скатывалось за горизонт, когда Сенька, привалив рыхлый земляной холмик тяжёлым каменным валуном, небрежно отряхнул одежду от грязи и пыли, и совершенно опустошённый и подавленный происшедшим, поспешил в сторону заимки.
- Ба! А мы уже за тобой спасательную экспедицию решили направить! – дядя Коля, весело улыбаясь, внимательно рассматривал Сеньку. – Что палил-то? Иль так, из баловства?
- Да ты, парень, никак медведя завалил! – хохотнул кто-то из мужиков. – Гляньте на него, какой помятый!
- Белку подстрелил, – тихо, без эмоций, произнёс Сенька.
- Ну, и где она?
- Закопал.
- Конечно по шкурке ещё не сезон, а мясо-то можно было в котёл. Ладно, завтра рано подниматься, давайте ужинать и всем отдыхать.
Полночи Сенька ворочался и не засыпал, томясь от терзающих его душу угрызений совести. И не мог найти ни понимания, ни оправдания своему чудовищному поступку.
25 февраля 2010 г. г. Хабаровск