Второй год по работе разъезжал по стране, череда новых мест, гостиничных номеров, каждый раз новых лиц. Люди сливаются в персонажи с определенными функциями, предприятия - в гору документации, ничьих проблем в сердце не пускал, работу выполнял жестковато, равнодушно. В одном случае все отрабатывал быстро и четко, в другом - приходилось задерживаться и неспешно мотать ниточку на клубок, распутывая то, что наплели другие. В этом ветреном неласковом городе пришлось задержаться на долгие месяцы, в связи с чем возникла необходимость хоть и вскользь столкнуться с местным бюрократическим аппаратом и походить по учреждениям.
В очереном кабинете за столом сидела грузноватая усталая женщина средних лет в очках. Выглядела она, как сугроб ранней весной - вроде бы еще белый и радует глаз, но уже слегка осевший под первыми весенними лучами солнца. Привычно равнодушно выслушав, не поднимая головы от бумаг, и взглянув в паспорт, она вдруг вздрогнула и замерла, чем обратила на себя внимание. Подняла напряженные глаза и показалась очень знакомой. Встречаться не могли, он впервые в этом городе... Похожа на кого-то... На Настю... Только старше. Сестра?
- Вы очень похожи на мою знакомую. У вас нет сестры по имени Настя?
- Есть, - после долгой паузы.
Сердце заныло очень больно, словно в нем ковырнули иголкой. Неужели? Нет, он знал, что она живет в этом городе... но областной центр... многотысячное население. Вероятность встречи - ничтожная. Неужели?..
- А не могли бы вы помочь мне ее увидеть? Я ее давний знакомый.
Пауза. Смотрит долгим странным взглядом. Не оценивает, а длинно смотрит глазами прокурора.
- Она вам обо мне не рассказывала? - пытаюсь продвинуть разговор. Смотрит и молчит. Оторвала листок от календаря, быстро что-то написала, протянула:
- Вот ее телефон, звоните. А за справкой зайдите завтра утром.
В нетерпении начал набирать номер уже на выходе из кабинета, долгий гудок, стук в висках, наконец голос:
- Да, слушаю...
Голос, голос... обернулся и посмотрел сквозь стеклянную перегородку - та самая женщина говорила по телефону, глядя ему в спину ничего не забывшими глазами. Настя... Эта потухшая женщина - его Настя... Она отбила звонок. Вернулся и тихо сел у ее стола.
- Подойдете завтра за справкой ближе к обеду. Я смогу отойти на часок, пообедаем тут недалеко в кафе, поговорим. А теперь идите. Мне работать нужно...
Глаза сухие, вчерашние.
- Хорошо,- встал и ушел, непривычно сутулясь.
Убегал, убегал... и вот догнало.
Уходите... Так сухо. А был Митенькой, Митюшей... А чего ты хотел? Ведь это ты сам по-мужски принял решение, ушел, все оборвал, не объяснившись, не щадя ни себя, ни ее. Думал, одним махом легче, чем с соплями и прощаньями... И себя убил, и ее убил. А теперь - Уходите, приходите завтра за бумажкой.
Всегда уважал сдержанность, умение владеть собой, а сейчас понял, что именно от этой сухой сдержанности ему так отчаянно больно.
Мечтал увидеть, все это время мечтал увидеть, случайно столкнуться в метро, на вокзале, коснуться волос, заглянуть в чуть грустные лучистые глаза. Не подать виду, что ждал, обрадоваться легко, как старой доброй знакомой, приглушить стук сердца и смеясь поболтать о том, о сем...
Но что все будет так... Так безнадежно... И зачем и о чем они будут завтра говорить... если только попросить прощения...
Гостиничный номер был этой ночью особенно холодным, и уснуть удалось лишь под утро. Долго брился, вспомнил, как она спросила - жесткая ли у него щетина... как писала, что ободралась о щетину на его фото...
Прежде, чем уничтожить переписку, он почти наизусть выучил трогательные места, перечитывая их много раз.
Что она ему сегодня скажет? Что скажет он сам? Никогда не испытывал такого огромного чувства вины, накрывшего, как огромная темная штормовая волна.
Жена, давно совершенно чужая женщина, тоже смотрела сухими пустыми глазами, но перед ней он давно не чувствовал вины. Только досаду за свой неправильный выбор, за невозможность что-то наладить хотя бы ради детей.. За то, что лучшего способа сохранить семью, чем скитаться по стране, от нее родной подальше, так и не придумал. И ни одним движением жена ему в этом не помогла, ни одного шажочка навстречу не сделала.
Стрелка неумолимо двигалась к обеду. Снял свитер, оделся в галстук и вытолкнул себя навстречу - сам не зная чему.
Зашел в кабинет, не смог скрыть удивления. Настя была та же, но словно проклюнулась сквозь скорлупу. Хорошая косметика? Нет, лицо почти без косметики, но словно проснувшееся, живое.
В глазах - ни растерянности, ни нервозности. Приветливо улыбнулась, выдала справку, коротко переговорила с какой-то женщиной, взяла сумочку, плащ и легким кивком головы позвала за собой. Одета просто, не в черное, как он любил, но с цветом дружит. От нее шел аромат хорошего вкуса. Ростом она оказалась даже меньше, чем он представлял, с красивыми, хоть и полноватыми, бедрами и ногами. Понял, почему она часто его называла - два метра красоты. На что он педантично уточнял, сколько до двух метров не хватает, а она смеялась.
Он был красив и знал это. Не смазлив, а именно красив, и занимался своим телом, относился к нему с уважением.
Именно его внешность, вернее, реакция на нее женщин, выработали в нем некоторую суровость, которая, как ни странно тоже шла ему. От него исходила энергетика мрачноватого шарма, сражающая женщин наповал.
Однако внутри тела жила мечта, как прекрасный нежный цветок. Мечта об идеале, о том самом сочетании в одной единственной женщине красоты души и плоти. И полного слияния с ней - и душой, и плотью. Это была мечта не просто об Алых парусах, а о гармонии, совпадении. Почему та большая любовь, вторая половинка должны быть в книжках и кино? Этим должна быть наполнена его жизнь. Он красив, умен, индивидуален. Он достоин.
Женился не рано - в тридцать с хвостиком. Молодость - спорт, девушки. Молодость кружила и прошла быстро. Потом встретил ее - тонкая с бледной полупрозрачной кожей, узкими запястьями и ладошками, большими карими глазами, которые она скромно опускала. Вот оно! Восторг. Поженились.
Прошло время восторга, родились два пацана, проблемы с жильем, деньгами - все как у всех. Жена все больше отдалялась, скромность и сдержанность, так прельстившие поначалу, упорно перерождались в ханжество и вечное недовольство. Оказалось, женщина может находить в недовольстве удовольствие, совершенно непонятное ему.. Оказалось, что у нее своя мечта - романтический полуэльф без бытовых проблем, без этого грубого секса. С цветка на цветок, едва касаясь ногами лепестков, пить нектар, читать стихи... А он реален, с порочными мужскими желаниями, крепкий и жестковатый. Она считала себя достойной другой светлой доли. Каждый день с ним был холодной каплей, падающей на ее нежное темечко. И лицо перестало выражать что-либо другое, кроме упрека. И дети, как ни странно, не радовали, а лишь отягощали, приковывали цепями к этой жизни, этому мужчине.
Искал выход. Врожденная брезгливость и избирательность не давали спускаться не только до проституток, но и до доступных, недалеких девиц. То есть спускался иногда... но страдал потом неимоверно. И не угрызениями совести перед женой, а изменой своему идеалу, назначению. В молодости это было легко, теперь - мучительно, и лишь прибавляло суровости и закрытости ото всех.
Ушел в заботу о детях, тренажерный зал, хобби - увлекся фотографией.
Работа за компом подтолкнула выйти на известный сайт, завести страницу, просматривать и комментировать фото, общаться. Ни личного фото, ни имени, лишь мишка как аватарка. Нашел старых друзей, завел новых, приспособился довольно сносно.
И тут появилась она - тоже без фото, но с очень нежной и чистой, хоть и чужой фотографией. Легкая в общении с красивой и одновременно простой речью. Очень быстро появилась потребность в ней. Видеть ее фото, подарить свое, видеть глаза, домыслить остальное. И так хотелось слышать голос и смех... Но здесь себя затормозил, понял, что в голос уйдет безвозвратно.
После работы и возни с мальчишками выпивал рюмку коньяку, сползал с дивана на пол, ложился на скрещенные руки и уходил к ней, мечтал, ласкал, гулял с ней по травам, вместе плавал, заворачивал ее в полотенце и нес в маленький домик на берегу, где ждал теплый камин, и любил-любил, а потом тихо смотрели на пламя...
А утром все это читал в ее письмах - и травы, и прогулки, и камин, и желание любви. И от этого совпадения до мелочей выступала испарина.
Просыпался рано, садился на край ванной, запирался и чуть не выл оттого, что вместо того, чтобы проснуться вместе, разбудить ее лаской, он сейчас пойдет на постылую работу и запустит еще один ненужный бессмысленный день.
А она писала, что просыпается теперь по утрам почему-то раньше обычного, и будит ее сон, что она заходит к нему в ванную, подходит и обнимает его, сидящего на краю, и бесконечно целует его лицо...
Сказать, что жизнь изменилась - не сказать ничего. Душа разрывалась и клочьями разлеталась в стороны. Внутри то бушевала буря, то то зияла черная дыра.
Она присылала не студийные приукрашенные фото и не старалась казаться лучше. На фото была очень милая женщина, но уже прошедшая в своей жизни этап Ассоли, уже хлебнувшая всех прелестей жизни. Женщина не самой первой молодости, из плоти и крови, с лишним весом и формами. Не то, чтобы Мисс Бюст, не то, чтобы бедра, как у Софи Лорен... но то, что бабы бы назвали - все при ней, а он всегда называл - тетка. И это его такая тонкая, все понимающая и чувствующая Настя. Раздрай между идеалом и реальной желанной женщиной. И он бесился, пытался уходить, она ждала, мучил и ее, и себя, проверял, искал подвоха. Не мог простить ей этого невольного обмана. И понимал, конечно, что душа у нее той самой Ассоли, но хотелось трепетной лани в руках.
Каким-то непостижимым образом так точно чувствующая его на расстоянии почти в тысячу километров, она тоже начала беситься. Нежность стала болезненной, как ломка, все зашло в тупик. Это пугало. Пугало и то, что жизнь неожиданно ставит перед выбором - мучительным и фактически уже сделанным еще десять лет назад. Да и она именно к этому выбору настойчиво подталкивала...
Не находя в себе мужества объясниться, жестко запахнув душу, прислал ей фото с семьей и ушел. Решил, что этим все сказано, и никто никому ничего не должен, даже одного слова, например, - прости...
Теперь чего уж вспоминать, как метался, как тайком заглядывал к ней и видел, что ей очень плохо. Пройдет! Не девочка ведь. А вокруг нее - хоровод друзей, поклонников. Опять бесился, опять видел в этом обман. И отрезался - раз и навсегда.
Жить без любви проще - становишься автоматом, точно знаешь, куда и зачем идешь, что от чего получишь. Ни боли, ни радости.
Выходные нагружены детьми, будни - работой. И все-таки в одной квартире с женой было нестерпимо душно.
Поменял работу на разъездную, колесил по стране, стало легче, даже скучал иногда по дому, по пацанам.
И упорно занимался своим телом, чтобы быть в форме, когда ему встретится настоящая нежная Ассоль, а не липовая тетка Настя.
Она держалась удивительно непринужденно, мило. И он не узнавал той осевшей неживой женщины, что видел вчера.
Не глядя в меню заказала жюльен, салатик и капучино.
- А вот мужчину накормите хорошо, - улыбнулась официантке. Та задала еще пару наводящих вопросов о его предпочтениях и тихо исчезла.
Расспрашивала о мальчиках, смеясь, что-то забавное рассказывала о себе. Она всегда это умела - с юмором говорить о пустяках, с тем же легким юмором - о серьезном и важном, отчего становилось легко и просто. Его ледяное напряжение растаяло и незаметно перешло в состояние тихого озера.
Сидел, подперев рукой голову, и смотрел на нее, приподняв брови, и не то, чтобы открывал в ней что-то новое, а просто впитывая ее, отринутое им тепло, понимание, легкость.
Ни одно самое сказочное растение не растет с той скоростью, с которой он жадно прорастал в ней тонкими нитями души.
Целый год отторгал, а тут за полчаса врос.
Целый год... Дурак. Сколько этих годков осталось? И ее загнал, придавил бетонной плитой... Сволочь! Какая сволочь...
Дома у него худенькая изящная газель с глубоко посаженными и повернутыми внутрь неправильными оленьими глазами и всегда недовольно и осуждающе поджатыми губами. Газель, не понимающая, что не имеет уже ровно никакой ценности для него, никакого смысла в его жизни, и поджатые губки не могут больше вызывать чувства вины за "загубленную молодость". Ей не хватает женской чуткости понять, что этот прием давно не работает.
Рядом за столиком сидит женщина, которую он видит фактически первый раз, и которая ему безмерно интересна и дорога. Ни о чем не расспрашивал ее, задал лишь один вопрос:
- Почему ты оказалась в этой конторе? У тебя же было свое дело?
- Дело я закрыла, оно стало требовать от меня всей жизни, а жизни во мне что-то осталось мало. Дома скучно и вот - пошла к людям.
Обед подходил к концу, и он вдруг понял, что разговор построен так, что не требует продолжения, словно встретились старые друзья, обрадовались, поболтали и разбежались по своим жизням.
Она встала и направилась к выходу. Свое Пока скажет на улице? Перехватил ее руку, сжал, может слишком сильно.
- Пойдем ко мне в номер.
- Зачем?
- Потому что нельзя так уходить.
- Мне нужно работать...
- Я видел, как ты переговорила с женщиной, ты ведь предупредила, что не вернешься...
- Нет, я сказала, что немного задержусь...
- Задержись много. Задержись. Прошу.
- Руку отпусти. Больно. - Посмотрела снизу, словно взвешивая, сколько еще боли он доставит ей, сколько этой боли останется в ней после его отъезда.
Взвесила и решила - пусть. Ведь все равно боль. Боль и пустота. Может быть изменится качество боли, она станет наполненной?
Все это он прочел в ее глазах, удивительно синих, особенно на солнце.
Вышли. Она быстро позвонила. Через минуту сидели в такси - рядом и не рядом... Доехали быстро, молча поднялись в номер. Она подперла спиной дверь, спрятав руки с сумочкой за спину. Стояла и смотрела на него своим странным долгим взглядом. Смотрела, как он торопливо прибирает разбросанные утром вещи.
А он досадовал, что всегда такой аккуратный, именно сегодня нервничал и с досады раскидал все по номеру.
- Я не могу, Дима...
- Митя,- поправил, резко повернувшись к ней.
- Почему?.. Нет, нет, раз не хочешь - ничего не будет! Просто пройди, посидим... Можно я обниму тебя? Нет? Ну сделай хоть шаг...
Подошел почти вплотную, положил руки на плечи, тихонько, словно боясь сломать или спугнуть, потянул к себе, оторвал от двери и нежно прислонил ее голову к своей груди
Неожиданно для обоих из нее вырвался сдавленный стон, будто вскрик раненой птицы, и сквозь рубашку тело обожгла горячая мокреть ее слез. Плечи не вздрагивали, ни звука больше - только мокрое пятно на рубашке все расплывалось, и рубашка уже прилипла к телу. Она привыкла плакать молча, чтобы никого не тревожить, чтобы никто не услышал...
Гладил ее волосы, потом целовал, и они тоже стали влажными от его мокрых щек. Никогда еще за все 43 года его жизни не было более сильной минуты и более сильного щемящего чувства, которое он испытывал к этой маленькой женщине - его женщине.
Боялся неловким движением разрушить это пусть и отчаянное единение.
Она подняла к нему мокрое припухшее лицо, совершенно по-детски хлюпнула носом, неожиданно улыбнулась и тихо засмеялась.
Достал из кармана платок, высморкал ей нос и расхохотался, запрокинув голову, открыто и громко, как не смеялся с юности, а может быть и с детства...
Так и стояли эти эти два не очень молодых человека посреди провинциального гостиничного номера, обнявшись, и смеялись над всей прошедшей жизнью, над разлукой, над всеми уважительными причинами, условностями и расстояниями, разводившими их...