Искони дно квартиры, где мы жили, было застелено жёлтым линолеумом, бледный узор которого безуспешно имитировал паркетную кладку. О криогенных свойствах пола бродили ужасные слухи, и распространяла их по большей части мама. «Вставай, а то застудишь там себе всё», - приговаривала она всякий раз, когда я брался за любимые напольные игры. Разумеется, опасность обморожения была сильно преувеличена. Профилактика простуды «там у нас всего» прикрывала иное. На самом деле родители пытались контролировать Хождение в пол, которым без меры увлекались их слабонервные дети.
Я был почти уверен, что мама перегибает палку, но угол сгиба не поддавался точному измерению. Поэтому, даже самые неубедительные её пророчества заставляли мои внутренности и оба сфинктера невольно сжиматься. Всё-таки я очень боялся, что однажды коварный холод линолеума проберётся ко мне внутрь через отверстие гениталий и таки простудит «там моё всё».
Дорога в пол была бы для всех заказана, если бы не длинный дешёвый палас красного цвета, купленный в начале 1980-х. Для удобства обслуживания он был разрезан надвое. Его куски напоминали квадратные блины – тонкие, тяжелые, пропитанные жиром босой плоти, лезущей из носковых дыр, выпадающей за контуры тапка или шлёпающей по ковру всеми сальными площадями (последнее случалось обычно летом, при исполнении энергичных зарядок).
Поразительное разнообразие форм, которые принимала жизнь в гостиной, стало возможным лишь благодаря этому паласу. Тощий слой его текстильных почв защищал организмы от вечной мерзлоты линолеума, а красные квадраты, разделённые жёлтой полосой, манили нас, как лётчиков манит синее небо. Только глубоко внизу можно было почувствовать настоящую свободу. Только там происходило снятие последних запретов.
Уже четвереньки давали возможность кое-что почувствовать, но это было всего лишь преддверие восторга. По-настоящему качественное погружение начиналось с уровня 40 сантиметров от пола. Каждый раз, пересекая эту невидимую границу, отмеренную высотой самой низкой табуретки в нашей квартире, я попадал в состояние похожее на невесомость. И чем плотнее я прижимался к паласу, тем больший подъём испытывал.
Разумеется, полноценная невесомость была узурпирована лётчиками-космонавтами-трижды-героями-советского-союза, но и моя двумерная свобода тоже годилась на многое. Например, лёжа на спине, я мог одновременно шевелить руками и ногами. Также я мог извиваться и совершать кувырки. И хотя толщина ковра позволяла кувыркаться только назад, я восполнял это ограничение поперечными перекатами. Длина тела позволяла сделать 1,5-2 оборота, после которых мне удавалось проползти некоторое расстояние по-пластунски, пока не начинала гореть внутренняя поверхность коленей. Дальше нужно было действовать по обстоятельствам, но практически всегда могучий детский инстинкт затягивал меня под старый письменный стол, приставленный к отопительной батарее.