Над таежным поселком со странным названием Ходовая Грива, завывала декабрьская вьюга. Во тьме ярко светились окна старой двухэтажной деревянной школы – восьмилетки, где шел новогодний бал. Переливались огни разукрашенной новогодней елки, в тесноватом коридоре, который служил и актовым залом, бегала, шумела и пищала празднично одетая мелкота, степенно подпирали стенки «почти - что взрослые» восьмиклассники, снисходительно взиравшие с высоты своего возраста на разгулявшуюся молодежь.
Среди них был и я, одетый в новый праздничный костюм и от этого неуклюжий и отчаянно робевший. Играла новенькая радиола, одна за другой менялись пластинки, а я все не мог решиться пригласить кого-нибудь из девчонок, бойко постреливающих глазками, красиво одетых и таких непохожих на обычно сереньких одноклассниц.
Совсем неожиданно ко мне подошла Таня- самая красивая девочка из параллельного восьмого «Б» и пригласила на «белый танец».
Ее теплые карие глаза повергли меня в неописуемое смущение, заставили лицо залиться краской, а ноги- сделаться словно чужими
Еще бы - в нее были влюблены почти все наши мальчишки и я отнюдь не был исключением из правил.
Пару раз наступив Тане на туфли непослушными ногами, я все же
сумел достойно продержаться весь танец, вдыхая чудесный запах ее волос, и чувствуя под рукой тонкую девичью талию. Потом было
еще несколько чудных и восхитительных мелодий, которые мы протанцевали вместе, но самое-самое запомнившееся -это голландское танго «Семь одиноких дней».Потом я провожал Таню домой под завистливые взгляды одноклассников. Под ногами хрустел снег, ярко светила полная луна, и все было залито ее чарующим светом и я радостно парил над землей.
И, конечно же, был робкий, полудетский поцелуй у калитки ее дома и полет на крыльях чувств до родного крыльца, и мудрый все понимающий взгляд матери и добрая отцовская улыбка.
Жаль, но через месяц Таня уехала из поселка- ее отца перевели на другую работу, я же, закончив восьмилетку уехал в другой город, леспромхоз закрыли, поселок ликвидировали , дома снесли и на месте бывшего поселка посадили сосновый лес.
Прошло двадцать лет… Наше судно шло Малаккским проливом, приближаясь к Сингапуру. Позади остались восемь утомительных месяцев рейса. Стояла аспидно-черная тропическая ночь, в открытые иллюминаторы каюты вливался влажный воздух тропиков, густо настоянный на ароматах джунглей - берег был совсем близко. В каюте тихонько мурлыкал приемник «Филлипс», поймавший стерео-волну из Куала-Лумпура, в полумраке уютно светила настольная лампа. Я с книгой в легкой полудреме лежал на диванчике, на душе было тихо, спокойно и немного грустно. Шел декабрь, и мы возвращались домой после длинного рейса в Индийском океане.
Вдруг раздвинулись переборки тесной каюты и снова перед глазами появился старый школьный зал, засвистела вьюга, зашумел звонкими детскими голосами школьный вечер, заиграла музыка, и лукавые карие глаза Тани снова засияли передо мной. Я протянул к ней руки, давно забытые чувства вновь охватили меня, и я…очнулся.
В каюте замирали звуки старого-старого голландского танго «Семь одиноких дней» и приемник насмешливо и сочувственно потрескивал и мигал шкалой. Я лихорадочно крутил регулятор настройки, но больше музыки слышно не было - мы повернули в Сингапурский пролив, и волна Куала-Лумпура исчезла.
Много лет я искал записи этого танго, даже в других странах, но нигде и никогда больше мне не довелось его услышать. Но я все же не теряю надежды.
В декабре этого года снова будет ровно двадцать лет с тех пор, как я последний раз слышал эту музыку. Но тридцатого декабря я включу свой старенький приемник и, закрыв глаза, буду искать этот полузабытый мотив…Мне обязательно должно повезти, ведь я так долго ждал. И чудеса в этом мире наверняка еще бывают.
И пусть на месте моего бывшего поселка уже сорок лет шумит сосновый лес, а бабушка Таня уже давно где-то нянчит внуков- над памятью сердца время не властно.