5.04.10 – 15.04.10
Виртуальные путешествия
Посвящаю Василю Лысачу за письмо со словами «Насчёт писем, хочу дать совет: не бери в голову. Удаляй всё не читая. С творчеством своим не прекращай. С остальным, тебе решать. Но и ты сам к этому приложил руку. Это - бумеранг. Начал, теперь терпи. Есть такое высказывание: не делай добра - не получишь зла. Или из БИБЛИИ: благими намерениями вымощена дорога в ад.(я долго не мог понять смысла. Со временем начал понимать.). С наступающей ПАСХОЙ!!! С уважением, Василий.»
Интернет – это помойка. Это прибежище виртуальных бомжей. Это ржавый контейнер для творчески отверженных на паперти непризнания, в котором и денно, и нощно горит неугасаемое пламя. Одних пугает оное пламя, и они стоят в сторонке, мнутся и топчутся, мол, мы – тут мимо проходящие и совсем не при делах. А другие же с гиканьем и улюлюканьем скачут прямо в огонь, находя лишь в нём спасение в форме долгожданного признания среди братьев по разуму. И кого только нет в том огне? И гламурные геи, и вчерашние шлюхи – ныне им плести кружева современной литературы, по самому дну контейнера полают педофилы и извращенцы всех мастей – ныне и им находится место.
Современная литература – это отброс вчерашнего дня, это вонючий дым выхлопной трубы, это дырка от бублика, лишь только кажущаяся кондитерским изделием. В современное искусство рвутся недошедшие до монастыря и дурдома или сбежавшие из них. Элементы вычурной порнографии в современном искусстве – это лишь милая шалость эротизма, нецензурная брань – элемент хорошего тона, нередкие полные пикантных подробностей сцены закулисья туалетной кабинки – итог глубоких интеллектуальных размышлений автора. Невидимые тёмные силы внедряются в литературу вымирающих народов и умело спекулируют на их боли, что кажется очевидным пытающемуся мыслить трезво человеку.
Наше искусство – это листок «купи – продай» на остановке станции векового ожидания…
«Ты меня бросаешь?» - спрашивала Она и при этом казалась какой-то похорошевшей, светлой и весенней. Её действительно можно было сравнить с цветком, едва раскрывшемся бутончиком. Они стояли в коридоре и говорили о проблемах, из–за угла ползущей тенью на них смотрело недвижимое время.
Он говорил о каких-то коммерческих проектах, причём вполне искренне и возможно осознанно верил в эту милую чушь, хотя в глубине души закрадывалось сомнение, что все его добрые начинания и тупые надежды ни что иное, как новая полнейшая ХРЕНЬ. Приходило понимание – просветление, что уход с работы – это очередной шаг в пустоту… Поскольку так уже был и очень не хотелось бы верить, что будет.
Он вспоминал себя подростком, слушающим шансон под стойкой бара, который смотрел на скучающие пьяные рожи над собой и не понимал с собою же происходящего. Ещё вчера он ходил по городу в качестве внештатника – юнкора, а сейчас каждый день топчет город, собирая бутылки. Это был шок. Это был стресс, злоба, обида, недопонимание. Глубинное самокопание, отчаянье, депрессия. Поиск себя и надежды на перемены. Как не странно, ему ещё хотелось учиться, причём там, где возможно чувствовать себя нормальным. Быть нормальным, значило, понятым, а понятым – счастливым. Самые счастливые дни в школе – это дни загруженности интеллектуального труда, их можно было пересчитать по пальцам, но будь то вероятным, Он, наверняка бы, их перемножил на бесконечность…
Это когда твои сочинения, пятиклашки, зачитывают в выпускных классах, когда по памяти читаешь доклад, а при этом не чувствуешь времени, когда переводишь сто страниц иностранного текста лишь потому что оно тебе интересно…
Сейчас он, недоучившись, бросил школу и многие не верили, что туда когда-нибудь вернётся. А где-то рядом юный Женя Чепкасов учился в школе для одарённых детушек и искал Господа Бога, не задумываясь, что кто-то где-то рядом тоже, как не странно, ищет Всевышнего…
«Не стоит относиться к собственной жизни как к дырке в туалете» - говорил Он Ей. Совсем недавно он впервые заново перешагнул порог бара – в день Её крещения, тогда Она была посвежевшей и уже не столь испуганной, как в ожидании таинства. Она – другая из мира иных. И интеллектуальный уровень её изначально казался иным. Они не должны были встретиться. Но всё складывалось как-то неслучайно словно. А отношения были такие пионерски – наивные. И проблем-то у неё побольше: типичная детдомовка, которую, как и многих таких же, ссылаясь на закон, вернули в те же условия, из которых когда–то в диком детстве и изъяли…
Он смотрел на Неё. Впервые он выбирал любовь не сердцем, а умом.
«Встретимся ещё!» - уходил Он, и возвращалась к своим рабочим обязанностям Она.
И вроде бы всё верно: и возраст пришёл, когда и о старости родителей задуматься неплохо, и своём будущем покумекать пора. Потому и уходил, что всё, хватит, вырос из этих штанов. Он спускался по лестнице вниз, Она оставалась наверху.
А дома ждала выматывающая работа – лотерея: в одиночку раскручивать Интернет-магазин, ожидая невероятного, в качестве процента от продажи, будь который, можно и в творчество б вернуться. Потому что есть на что…
Когда-то подростком, смотрящим вверх из-под барной стойки, мечтал убежать из родного города и увидеть новые. Теперь та возможность представилась виртуально. Абдулово, Старая Русса, Яя – эти точки на карте мнились ему, как нечто инаковое, с мечтой, победой и поиском себя для начитавшегося Диккенса Грина…
Пришла первая ласточка – просили в магазин стол и гофролотки. Вряд ли вкладывающий в проект деньги согласится гнать «мазай» через всю Россию для продажи стола в магазин – это просто смешно…
Что дальше?
Сумасшедшие 90е воспитали бандитов и бизнесменов, тогда на дорогах провинциальных городов и весей появились малолетние шалавы и чекисты, первые продавали себя, вторые липовые чеки дальнобойщикам. И те и другие были звеньями одной большой раскрученной цепи, это была слаженная система, о которой все знали, о которой все говорили и до которой мало кому было дело. Чекистов порою показательно вылавливали, о чём отчитывались в газетах, но в нищем городе, где на заводах платили хлебом, а на рынке возрастало поголовье палаток, что не казалось странным, чекистами восхищались. Во всех подвалах, где зимой от безделья кучковалась замёрзшая молодёжь, те были героями, по ним пели Лазаря и слагали дифирамбы. Массовая безработица откладывала какой–то свой собственный взгляд на мир, положение вещей, формировала иной взгляд и осознание реальности.
Неформальное творчество 90х тогда слетело с катушек по полной программе. Он могло стать изначально той изюминкой, что способствовало бы формированию совершенно чего-то такого нового, свежего, спелого, созревшего. Впрочем, с единицами выжившего в него то и произошло; как люди нестандартные, редкие творческие единицы, начавшие самопиар с листка А5, ушли плести кружева востребованного из уже имеющегося под соусом философии и хренологии. В целом же то был очередной творческих всплеск, присущий едва ли не любому стыку веков, когда героями строк становились три бушующие силы – кровь, смерть и сатана…
Тогда не все слушали вползающий в Россию рэп – то, что иногда было поэзией нового поколения под музыку. На задворках глянцевых журналов вершили поэзию сатанисты; волна пошла, кажется, с Питера, но поползла заразой по всей России, выедая у спившего отчаявшегося невостребованного творческого сброда подкорку мозгового вещества.
Возрождение же Храмов шло с возрождения душ, и были те немногие, что изо дня в день варились в этой каше глобального человеческого безумия, но невидимая спасающая сила откуда-то им давал сил не только жить, но и писать. В то время когда вся креативно думающая страна шагала вслед за неизвестными кинематографу хоббитами и могучими варварами, и создание вымышленных миров было едва ли не делом чести для каждого новорожденного литератора, незаметные творческие единицы всё чаще и чаще обращали свой взор в сторону Храма, что-то светлое и чистое, изнутри, из глубины души идущее заставляло их выносить в собственное творчество крупицы духовного, редкие, но навряд ли случайные.
И в те же самиздаты подпольные некто незаметный, чудной и странный писал о природе и цитировал «Незабудки» Пришвина и «Синюю птицу» Сладкова, убегая от мира реального, не хотел понимать его, который, равно как и тот, что закулисьем творческим являлся…
Из Сладкова надолго врезалась в память фраза: «А ты и сам верно того, раз эту книгу не отложил, а дочитал до этого момента». Невозможно было её не читать, вот только не покидало странное ощущение, что альбиносы и меланисты – это не герои животного мира, а людного, человеческого, шумного мегаполиса.
Потому что мы тоже – ЗВЕРИ, мы вечно в поиске собственной стаи. Наши горы – это вереницы этажей, долины – улицы. Но что–то такое внутри нас неосознанное непонятное, как печаль веков, тайна столетий, ищёт зацепки какой–то, способной выцепить нас из мира реального в мир непредсказуемый, но подсознательно ожидаемый. В то мир, находясь в котором, всколыхнулся бы в душе долгожданный покой, то мирок, в котором не суждено было бы чувствовать себя идиотом, не искать укрытия или нападения при виде иных хищников человеческого мира.
«А они с женой отсюда уехали? Ну да женат. Мать приходила плакала, отец жену сына не принял, и они на квартиру ушли» - доносится эхом голос прошлого. И словно не проходили года, а именно сегодня, здесь и сейчас, стоишь в подъезде, рассеянный и задумчивый, собирая невидимый пазел, складывающийся в видимую картинку.
А сосед случайного приятеля смотрит на тебя и продолжает: «Ну да, он мебель где-то тут делает, что-то ремонтировать надо было в квартире, за инструментом ко мне приходил. Ну а Вы это… если уж библиотечную книгу уволокли с собой, в паспортный стол сходите»
В принципе, друг, уезжая за тридевять земель на пмж, говорил название улицы, где живут родители обитателя этой как всё равно заколдованной квартиры, но искать его вдруг расхотелось. Потому что оное было похоже на книгу, которую прочитал и бросил.
А книг в той квартире было навалом, читай - не хочу, и часто приходила молодёжь, что пила горькую и чай, и как в общественной библиотеке забирала что-то новое для прочтения. Владелец книжного сокровища оказался едва ли не первым человеком, которого хотелось слушать, потому что он говорил не о пьянках и махачках, а о книгах.
«Ой, да они там все без комплексов», - говорил друг, когда впервые вёл в этот притон – «Того, что 17, выгнали. Ну и вот та что 23 забеременела от него. Хотя это только по пьяни могло произойти, ну посмотри какая морда лошадиная. Ну у него, у того кому 17, этот залёт не первый. Но он ещё и деньги из общака тырить начал. Там весело. Я сам хочу туда переехать, ну у меня сам знаешь, мать грузина с базара привела. А он всех своих родственников»
Как не странно, молодёжь, у которых вся романтика – длинный рубль, любила читать, причём читала сказки с выдуманными мирами, удивительными пейзажами, нереальными героями и могучими качками. Кто-то за тысячу вёрст написал и повесился, не думая, что его книги будут пользоваться таким ажиотажем среди российских нелегальных рабочих и продавщиц. Другой литератор по прозванью Ник Перумов, штамповавший свои творения, тоже навряд ли догадывался, что ходить они будут по рукам внутри маленького города, а на страницах нередко будут пятна крови, потому что читают их те, кто получил травмы руки на подпольном производстве. Но и среди всего этого ассортимента попадались порой и истинные шедевры, «Чёрная книга арды», например, некой Некрасовой.
Итак, закрытая дверь, она как прочитанная странница, за этой дверью была жизнь, которая вроде бы и не была твоей, но внутри которой было уютно… Там были люди, которых переметелила жизнь, с образованиями и без образований, с высшими и не очень, они умели выживать стаей, как звери в дикой природе.
А ещё с ними не было стыдно общаться, будучи одетым в одежду деда, над которой так стебались в техникуме. Им не стыдно было признаться, что за порогом двадцатника, два здоровых лба лазают по деревьям во дворах, надирая кисти рябины, которые дома всеми семьями отделяют по ягодке, а потом волокут для сдачи на ликёроводочный завод…
Кажется, в это самое время Женя Чепкасов учился уже в институте и подумывал об аспирантуре…
«Здравствуйте.Если у Вас сегодня хорошее настроение, то не стоит читать это, отложите на другой день.
(масса пробелов)
Вы как то сказали что попадаются одни чудаки..
думаю написать много оправданий или не писать ничего… вроде пообещала.
вот единственное что получается… ерунда какая то. да и разнесли меня сильно с моими "работами" самооценка на нуле.куча проблем навалилась одновременно… до последнего отвергала мысль о прекращении с Вами дела… но уже не выдерживаю натиска навалившихся проблем, простите.....обзовете сейчас плохим словом, куда ж без этого… Жаль конечно что ничего не получается. Но я надеюсь, что Вы как творческий человек сможете понять немного... Немного потому что я представляю что Вам хочется иллюстрации к книге, а всё вот так обрывается постоянно.
еще раз прошу прощения.
Прощайте..!»
Он читал это письмо, а содержание его на данный момент казалось абсолютно безразличным. Попытался было издаться в Штатах, но оказалась что простота издания там лишь показанная, в дальнейшем же следовало лишь долгое и нудное разрешение многочисленных проблем, потом возможная транспортировка в Россию. Продажа. То есть по стоимости оказывалось проще оплатить на известной «Прозе ру» или у Титова Алекса в Рязани. Впрочем, если б только пошёл бизнес, то можно было бы подумывать о возвращении (или приходе?) в большую литературу. Вот только бизнес никак не хотел двигаться с мёртвой точки. Компить порой приходилось и по 16 часов в сутки, выполняя нудную и выматывающую морально работу сотрудников офиса, а результатов так и ни было…
Порой уже хотелось опустить руки, но, как не странно, силы давали редкие, но долгие разговоры с той самой девчонкой, пожалуй, даже что, испугавшейся быть брошенной Им.
Непонятное что-то происходило, кажущееся неслучайным совпадением…
Такая странная ерунда происходит в жизни, когда мы осознанно бежим от окружающего нас социума совершенно к иным людям, которым не видели и не знаем, а, спустя годы, вдруг оказывается, что побег-то этот зрячный… Те, к кому мы бежали в поисках морального комфорта, не способны обеспечить нам его, однако, те, что раздражали лишь на первых порах являются некой такой деталькой, составляющей оазис нашего спокойствия.
Закрывал глаза и даже, нет, не видел, а слышал, ощущал собственною кожей вчерашнее, заплутавшее, погибшее, потонувшее в лабиринтах подсознания.
Прошлое скрывалось в мрачном, как склеп, заводском цехе РМУ, с грязными окнами и пьяными мужиками. За окнами был бурьян, по которому в диком детстве лазили с дворовой компанией в поисках отходов свинца, которые лизали, грызли и считали сокровищем. Пьянки были практически ежедневно, они по причине хронической трезвенности бесили и сводили с ума. Иногда шум цеха замолкал, хотя, он мог бы и постоянно молчать, если б не левый колым, за который держался трудовой класс, бывший совсем ещё недавно элитой нашего общества. Сейчас же это в большей массе своей были зачуханные замызганные забитые жизнью работяги, которых в открытую чмырила их подрастающая смена. Но цех не молчал, когда в нём эхом не раздавались «Корни», то звучал «Фактор-2», когда уставали от «Фактора» врубали «Сектор газа».
В такое относительное затишье Он открывал книжки, взятые у препода в ВУЗе и наслаждался чтением, внутри крепло, росло и просто переполняло дичайшее желание… прыгнуть выше головы, чего-то достичь, добиться.
В творчестве. А стало быть, жизни…
Порой терпелки не хватало, и из цеха выходил и шёл в административный корпус, здороваясь, оглядываясь и косясь на грузчиков, толкающих по территории завода прицеп; порой так хотелось сфотографировать этих «бурлаков на Волге». Потом поднимался на третий этаж, проходил в кабинет родной вчера типографии. Проводил рукой по корпусу работающему лишь благодаря смекалке местных Кулибиных станка, вспоминал то времечко, когда писал на нём - тогда рвались наружу стихи, порождённые неразделённой Любовью, потом подходи к окну, смотрел на вечно качающийся провод за ним, кучу дохлых мух внутри стёкол и высматривал в дали очертания своего родного дома…
Надо признать, столько знаний в институте не почерпнул, сколько здесь, одной только классики и стихов сколько перечитал. Начитавшись Евтушенко, сам было принялся марать бумагу. Получалась чушь полная, ныне в подвале покоящаяся, однако, оное способствовало формированию некой поэтичности слога. А порой то, что стихами называли и стихами не являлось. «Раскачиваясь \ на канате безвременья \ жизнь заводит свой будильник» - ну ЧТО это?!!
А Бальзак, Толстой, Хемингуэй, Достоевский, Мелвилл, Золя… не тут ли были открыты?!.
А потом было знакомство с литобъеденением, точней, не с ним самим, а…
Был, короче, чудак один в городе N, пил и писал, а кроме как писать не хотел ничего, а говорят, актёром был, и всю Россию вдоль и поперёк изъездил. Только вот не уживался нигде. Ну а потом сороковник пробил, и ни котёнка, ни ребёнка, ни кола, ни двора, и должность диджака на базарном радио. Наклюкался таблеток и откинул копыта. А мать с горя не выдержала. Два гроба выносили…
Ну нашлась братва соратников, сделали ему вечера памяти, книжку издали, о которой он так грезил… А в книжке стихи, что читая, плакать хочется, только не всем, а лишь тем, кто сам ощущал внутри себя подобное, кто в себе подобное выносил.
Вот этот сборник и привёл в неизвестное, литобъеденением зовущееся. Здесь стихи про уху из кота читали и песни того суицидника пели, а потом распалась как-то всё, но душу разбередило.
На пороге ДК, где творческие чудаки собирались, организатор сего непонятного процесса предложил помощь в подготовке в Литературный институт, всколыхнулось откуда-то это, из детства откуда-то родом. Ещё в детсадике все нормальные дети на вопрос «Кем хочешь быть?» отвечают стандартное «Шофёром. Учителем» Лишь один ненормаьный отвечал, что писателем, и сколь бы ни зарывал свой талант в землю, он как тень, без которой и жить уж нельзя.
Потом ещё одного мужика поминали. Ну этот хоть жил как все. Днём работал. Ночью – писал. А потом в полтос опочил, моторчик не выдержал, что неудивительно.
А потом весь литсброд разбежался, как тараканы по углам. Один вот только с мечтой воскресшей по выходным ходил чаи гонять, и на слух с авангардом литературным знакомиться в лице Саши Соколова, чьи творения сложные, но перо собственное оттачивающие, вслух зачитывались.
Кажется, Чепкасов тогда уже был аспирантом….
«Раскачиваясь \ на канате безвременья \ жизнь заводит свой будильник»…
«А ты какой-то другой стал, повзрослел что ли… Даже по голосу заметно…
На наборе красок для авто? Запах-то поди. Нелегально, конечно?
Нет, не на службе, на работе. Молодёжь тут у ворот крутятся, собаки лают, а я выскакиваю как бешенный. Потому и не слышал твоего звонка.
И тебя с праздником Пасхи!
Кого посадили? Да у друга твоего неформального волсатого в твоём доме кучковался, стебанутый на всю голову. Группа у него ещё была музыкальная. Да допился… Ему уж террористы кругом глючили.
Почему от батюшки отвернулись? А его в приход старообрядческий отправили, там всё отличие, что службы по старым книгам, а так всё тоже, и нашей епархии подчиняется, но люди решили, что – секта. Брат его… тут у нас настоятель новый был, так его потом Епископом в Мордовии поставили, и этот Епископ взял его к себе. Ну вроде как секретарь что ль он у него…
Слушай, я не обижу, если спрошу. Нет? Ты на рынке бываешь? Редко? Б-блин… Ну может видел с нашего региона там мебельщики ездят? Ездят. Да? Слушай, я тебе смс^кой скину объявление, та где-нибудь повесь его.
Я торгую? Ну как бы начинаю. Так-то работаю на двух. Между ними там ещё кое-что продвигаю»
От этой виртуальной торговли просто руки порой руки опускались и чуть ли не выть на луну хотелось. Было как-то и перед партнёром неудобно и даже…перед Ней, поскольку от отсутствия даже на намёка на прибыль невозможно было хоть что-то подарить. Порой нападало отчаянье. И хотелось всё бросить. Иногда хотелось молиться, иногда грешить, всуе поминались работники офиса, и понималось их желание клубной жизни после часовых лицезрений монитора.
Но потом вновь брал себя в руки и компил, компил и компил… Объявлений по сети о продаже было уже вывешено около тысячи, а может что и больше, продумывались новые варианты, письма с предложения оптовым покупателям отправлялись десятками, но приходил в овет если не спам, то подтверждения о регистрации…
И всё начиналось по новому кругу…
Но как не странно, в жизни вновь появилось место… Богу. Однако парадокс весь в том, что даже в богопознании и богоискательстве мы зачастую ищем разрешение собственных проблем. Мы переступаем порог Храма только когда нам плохо, когда же хорошо, нам не до Бога, нам до себя…
А там… там мир иной, веками сложенный… Нам не то что понять. Осознать не всегда дано. Взять историю с поэтессой Аделаидой Герцык: у той сын от голода мучился. Она Господа благодарила стихами; или старец Шукша, он пояснил невесте, что в Монастырб уходит, а та… ничего поняла, и потом тоже постриглась, и друг о дружке молились до конца дней. А ещё батюшка был, книжку написал о чудесах, Венедикт или Вениамин, так ему за уход из Храма позволили во время службы только на паперти молиться – и тому само это было счатьем… Трудно это вместить и понять, на тот момент ему боле близка и понятна боль была Кутилова, Ерофеева и Турбиной…
Когда Он был служащим Храма, нередко приходил тот самый друг-литератор в прикиде неформального рокера, это сейчас оный субъект раздался в ширь, стал едва ли не бриться на голо. А тогда это внешне был другой человек. Он постоянно искал варианты для изменения чужих жизней. Порой это казалось странным. А иногда добивало просто. То вдруг выдёргивал в разгар службы из Алтаря и читал мораль, потом вдруг советовал поступать в семинарию, спустя год мог нарисоваться неожиданно и предложить снимать полдома у какой-то бабки и заниматься педагогической практикой.
Причём у самого-то приятеля пара что ль подборок была в журналах и куча статей – однодневок. В его вчерашних стихах Родина звучала как болото, в разговоре он её же обозначал помойкой. Порой как-то сила невидимо отталкивала от общения с ним. Но в тоже время он был интересен, как редкий подвид реликтового гуминоида. О нём уже была тогда написана куча рассказов, что вряд ли где увидит свет. Это был человек совершенно из иного мира, с другой планеты. Со своими только ему присущими тараканами в голове, человек, чьё мнение способно меняться со скоростью света. Человек с тысячью планов. Причём не всегда способный довести их до конца. Человек хулящий всех и вся, способный едва ли не в каждом распознать интроверта, шизофреника и мракобеса. Человек сложный по своей натуре. Но человек, стремящийся сделать безвозмездно хоть что-либо доброе.
И как-то Ему вспомнилось, как стоял и беседовал с одним из участников того литобъеденения, это был уже старый ссутулившийся дед, под старость нашедший какую-то бабку, чьих коз гонял по городскому парку.
Старик называл свою сожительницу хозяйкой. Ругал ее, почём зря, за то, что не передала ему какие-то бумажки.
- …я ТАКИХ людей не встречал ещё. И это надо за меня, СТАРИКА, так взяться, – старик оказался тоже одним из немногих, кто шаркал пить чай на кухню одной из съёмных квартир неформала, который безвозмездно занимался редактурой кипы его рукописей, однако редактура не очень-то устроила автора, отчего так и не была опубликована.
- Двоих отправляли учиться – продолжал дед – один уехал. Я не смог. Тот по конторам всю жизнь. А я до старости в колхозе…
Разговор с тем дедулькой был пустячным, но на душе от него становилось ещё более пусто и грустно. Вызов из Литературного тогда пришёл, и потом ещё придут не раз. Вот только ехать вроде как и не на что…
Он уже и не помнил по той ли причине, он тогда впервые отказался от служения, а потом вернулся. Но ненадолго. Сейчас, спустя годы, ему уже даже и непонятно становится: в том, что не остался внутри этого мирка или… в том, что вообще связался с ним…
«Вера – это прыжок в объятия Бога» - так сказал Моррис Уэст, которого так и не удалось прочитать не в отрывках. И не встречалось боле точной чёткой лаконичной фразы, понятной каждому, кого коснулось окрыляющее состояние благодати. Именно под воздействием оной благодать возвернулись таланты и способности, хотелось творить и учиться, и, как то не глупо, начинать свою жизнь заново, в 25 лет. С чистого листа.
Как у литератора, пришедшего к Богу, его мучили масса вопросов, которых просто рой какой-то был, как не странно ответы не давали отцы. А открывали потерянную истину словно силой чуть ли не свыше данной книги в православной библиотеке. Однажды открыл «Голубую звезду» Бориса Зайцева – и обомлел: то был эстетический шок, казалось, именно к чему–то подобному стремился и шёл ВСЮ жизнь, но не находил, а лишь сейчас обрёл.
Парадоксален наличие того факта, что, решая собственные проблемы, мы не слышим тех, к кому собственно и обращаемся: их собственный внутренний мир – это не наше дело. Вот есть мы. Есть наши проблемы. И больше НЕТ ничего…
Так и сейчас как бы не силился вспомнить те разговоры, когда батюшки пытались высказаться о тиранящем их души,… не мог.
Лишь какие-то обиды, претензии, раздражения… Монах из Оптиной, в прошлом художник и мастер спорта, ныне духовный писатель и иконописец, писал по доброму: «Шёл бы ты лучше в духовное училище – там сочинения пишут». И слова эти как оскорбление были. Ну что ж, мол, понять-то ЭЛЕМЕНТАРНОЕ не могут эти читающие мудрые труды старцев?!! А ведь в письме сем и ещё строки были: «У меня друг–художник. Говорит, брошу всё, уеду в деревню. Один, дескать, расход»
Потом выяснится, что в Монастыре бежали не только те, что искали Бога, бежали от мира или от себя, нет, не только…
Творчество туда людей толкало, то творчество, что выматывало просто напрочь всю нервную систему и от которого уж точно спасения не было. Позже в монастыре, спокойном и тихом, несмотря на обилие многочисленных паломников, где усталости физического труда не чувствуешь, а день проходит как дыхание, где мирская жизнь кажется чем-то далёким таким и запредельным, и судят уже иными понятиями люди иными понятиями живущие… Там на кухоньке в трапезной, где во время работы принято читать «Богородице дево», чудак–послушник оказался едва ль не единственным, кто понял творческий поиск собрата по перу…
«Были какие-то достижения в прошлом у меня. Но…возомнишь себя каким Бальзаком… Сведу тебя с журналисткой одной, может, чем поможет» - напутствовал тот
Как не уговаривали, что б ни говорили, но не Монастыре, ни при Храме так и не остался. Уходил, пряча в кармане букет отводков комнатных цветков, лишь одна лианка прижилась, из крошечной замухрышки размером с полкарандаша разрослась ныне у Него по всему окну…
Спустя годы, уже не то что бы и не представлял себя там, но даже и внутренне опасался какого-то вот слома душевного, отчаянья, разочарования, недовольства. Раздражения, способного обратно вернуть.
«Вернёшься» - говорили. СЕЙЧАС даже думать о том было СТРАШНО. Да и меняет время людей, вчерашний, такой добродушный и приветливый алтарник, почерствел, озлобился, а может и просто… вырос.
А когда-то вся жизнь была дыханием, от службы до службы, и был напарник Тигрёнок, нелегал, школьник, пацан совсем, делился с которым наболевшим яки с родным братом. Всем церковным миром их просили не уезжать на иное место жительства, не послушали и уехали
«Маме привет, брату, сестре. Они учатся? Алло. Нет говоришь» Здесь учились…
И была тогда какая–то боль и, своего рода, зависть какая к Чепкасову, у того духовник – писатель был, навряд ли такой наставник запретит литературой, а уж тем паче образованием заниматься…
Музыку выключили. И в джипе была тишина
- Пусто?
- Совсем ничего.
- И в цехе-то работы нет, как людям зарплату платить.
- А последний заказчик куда в Краснодар или Красноярск возит?
- Красноярск
- Ну два варианта: либо перекупщикам. Либо напрямую. Там магазин построили по нашей продукции.
- Брат его там. Поэтому не лезь.
- Да уже залез. Не знал.
- В последнее время три открылось по России: Екатеринбург, Красноярск и Нефтекамск. В Нефтекамске никаких зацепок, денег на рекламу не жалеют. Но, наверняка, отозвались многие. Нашёл «мыло». Но ответа не было, выходные может как раз были, сегодня жду. Телефоны накопал, что, кто, чего хотят – неясно даже
Опять тишина
- Сколько лет занимаешься этим?
- Пять. Самоучкой всё. На практике в Институте какую-то работу написал, препод в Питер пробивать велела, для этого майл нужен был, ничего не добился. Пришлось сайт делать, правда, компа не было своего, в библиотеке всё. Вот был первый сайт. Потом ещё вариант попробовал, пятый, десятый, потом уже сотням счёт потерял, толков, конечно, не ахти, но такой опыт приобрёл…
Говорил, а думал, как на первых порах всю литшоблу за собой тянул в Интернет, те сопротивлялись и не хотели въезжать в тему. Потом платный рассказ всё ж таки опубликовал, для чего пришлось работать сутки через день – мыть такие вот крутые машины, а ночами, прибираясь, из пылесосов выгребал мелочь. Утром же шёл в Интернет – салон, когда денег оказывалось мало, занимал у кого ни попадя порой даже меньше десяти рублей…
Там на автомойке встретил нового приятеля, он был старшим смены, и хоть моложе на чирик лет, общаться можно было на равный, более взрослых людей, может даже и не встречал…
«Мне в школе рано скучно стало.» -рассказывал тогда тот – «Я мог получить пятёрку и сидеть дома неделями. А потом стали приезжать с милицией, что, типа, я не учусь, и школа вообще опротивела. Может ещё вернусь в неё»
- Просто понял, что не развита у нас эта индустрия у нас, а значит доить её надо, пока не нашлись у нас другие умные…
Однажды впервые напился – творчество довело. Потом сидел на кухоньке новой съёмной квартиры того же неформального приятеля, тот, наверное, даже и не понял, что проблема-то в пропаже рукописей на пару книг, что как найти их, так и восстановить их практически нереально, чуть ли не смеялся в лицо, называя Интернет – блажью, что совсем ничего не даёт… Отношения после этого совсем испортились. Рукописи же, как не странно, благодаря усердия полузнакомых приятелей по блогам, нашлись. Аж в Джорданвилле, вот только никто их не вернул обратно. Восстановить, переписать заново не доходили руки, да и мало реально то было… Дожидались своего часа иные проекты, требующие редактуры, корректуры, оформления и прочей белиберды. Всё это было сложно и требовало уже новых навыков, например, техники фотошопа…
- Ну последний знаешь мой проект – продюссирование так называемой. Только общаться с такими людьми сложно
- Это верно
Причиной сложности в общении с такими людьми стал то факт, что Он сам перестал быть частью целого этого общества, зато общество, от которого бежал, стало родным и близким. Просто долго и упорно искал место для рубрики о музыкантах, не нашёл. А некоторые из Его героев продолжали писать и жаловаться на жизнь. У самого проблем был воз и маленькая тележка, но пожалел сперва. Потом помимо жалости стали появляться и какие–то меркантильные интересы. Набивая руку на компе, продвигал их, создавал какие – то странички, отправлял резюме для каких-то фестивалей. Но не каждый из них понимал зачем, для чего и что вообще делается. В результате, был крах первым и последующим стараниям. А в качестве диведентов – были постоянные записки из сумасшедшего дома. То человеку выпить не с кем, то поговорить – вот обо всём и пишет своему «продюсеру». И как не странно пришлось переступать ту грань, когда жалость сменяет жестокость, редкие ответы стали более официальными, а то подчас и наездами. Иной раз, читая новую порцию эпистолярного бреда, когда адресат долго и упорно пояснял, что не мог выполнить поручение, потому что долго и усердно… ковырялся в носу и грыз ногти… просто не хотелось вообще даже собственным творчеством заниматься!!!
Да и в жанре духовной прозы на данный момент даже и пытаться писать не стоило. Чем черствее становился сам, тем больше атрофировало собственное творчество. Да и читал то скаченные рассказы Владимира Козлова, то наткнулся раз в сети на милые и чудные рассказики. Содержание было такое наивное и выдуманное. Предложил автору написать предисловие к книжке. Тот согласился, завязалась переписка как у творческих людей. Потом прочитал последующие рассказы этого автора. Оказалось, что это литература геев… За одно только прочтение в родном городе могли бы жестоко изуродовать. Но, талантливо, блин, зараза!.. Да и только оттуда, из той литературы, и узнал о существовании Зюскинда, Апдайка, Голдинга в мире современной литературы, открыл для себя Коэльо и Памука, благо сайт есть «все книги» - качай не хочу. Но глаза устают, пора осваивать ещё и вёрстку для распечатки на бумаге.
- Да нам бы ХОТЯ бы одного жирненького зацепить, а уж двух, трёх!.. Вообще сказка была бы… столько же труда. Ну ладно машину вести ночью, но работать НОЧЬЮ головой…
- Я привык. Между работ этим занимался – сейчас легче
Легче-то оно легче. Вот только обратно в жизнь возвращаться не хотелось. Никак. НО на ящик Интернет-магазина лишь приходили бесчисленные письма об активации и редкие предложения рекламы. Складывалась порой просто парадоксальная ситуация: качественную и, главное, дешёвую продукцию перекупщики перевозили аж в Улан-Удэ с даже не пяти и не десяти процентной, а просто космической какой-то наценкой, но когда предлагалась продажа напрямую без посредников да ещё и собственным транспортом… в качестве ответа были лишь тишина и молчание…
А Евгений Валерьевич Чепкасов уже преподавал в Питере, его жизнь столь ярка и насыщенна, что для Него (всего лишь несколько таких дней) могли быть мечтой иль фантазией. Возможно, Он испытывал к Жене зависть, а, может быть, то была лишь такая простая человеческая тоска по несбывшемуся. А ещё, помнится, кто-то о них двоих хотел написать одно большое чудное произведение, основанное на методе сравнения судеб, таких одинаковых, но таких разных одновременно, однако, данное начинание так и не обрело своего продолжения…
«У тебя ОЧЕНЬ сейчас работа сложная. Ну а на прежнюю работу ты больше не вернёшься?» - звонила Она
«Да нет. Понимаешь, ну смешно даже с высшим образованием ходить на такую работу за такие деньги. Вон новый проектик начинаю – рекламу для фирмы написать – 150 рублей, делов... ну максимум на час. За эти же самые деньги мне целый день клеем мазать. Это перед твоим приходом вытяжку поставили, а то не было. Первый, второй год я нормально переносил, потом блевать стал ночами, сейчас чуть что – изжога. Мне своих болячек хватает. Хозяин – мужик, конечно, нормальный, с низов пробился, я МНОГО от него нахватался и многим благодарен. Но просто я физически сейчас всё не охвачу. Работать –работаю. Только результатов не вижу. Собственное же условие поставил: не за работу, а процент от результата. Я вкладываю мозги, он – деньги. Надеюсь, конечно, на лучшее, но… может ничего и не получится. Хотя на лучшее надеюсь… но…не знаю… Не знаю.
Бросать тоже нельзя, уж возраст то, что пора о будущем думать»
«Ну это конечно»…
...Позже, недождавшись встречи с Ней. от тоски и для попытки раскрутки блогов, Он встретит в сетях того самого Женю Чепкасова. Тогда желание чтения отойдёт на второй план за исключением редким - рассматриванием страниц Джима Рона. Появится попытка встречи с тем обществом, к которому всегда так стремился, отчего подсознательно и отталкивался от того общества, в которм собственно и рос, обществе в котором чувствовал себя чужим. Случайный диалог в социальных сетях подсказал. что и общество, к которому стремился, было ему чуждым, диким и непонятным, а творчество, с его огрехами и очепятками, просто ненужным и неважным. Общество Жени Чепкасова оказалось для него затеряным миром, миром, которое можно было лишь расфуфырить в своих фантазиях, но смотреть на него взглядом общества имеющегося, становящегося всё более родным, а уж тем более понятным.
Мимолётный разговор с Женей закончился прощальной фразой:
" Возможно. мы росли в настолько параллельных обществах. что каждое из них сформировало различное мровозрение, восприятие реальности и культуру общения."