В церковный хор – после смерти матери - меня устроил мой стародавний друг-физиолог, – тенорок у него был лёгкий, полётный, звонкий – так и сыпал звучным горохом или тянул сладкозвучным голосовым елеем с левого клироса, - на правом одиноко подпевала невзрачная неопределённых лет девушка-старушка – дъяконова жена; сам же дъякон был лопатолиц, щёкобагров с пегой жидкой, хотя и длинной бородой – он гнусаво затягивал-пел, дирижируя престарелой немногочисленной паствой – распевал хрестоматийное ортодоксальное: «Отче наш», «Богородицу», «Символ веры»; неловко читая ноты с листа, я привыкал к церковно-славянскому языку песнопений - но вот! – закономерно! - перехватило-пересохло в горле – не выпевались ноты - не шли, - высота гортанного звука катастрофически упала, - я старательно тянул-вытягивал шею, но звук неумолимо снижался-слабел, и вот уже совсем поутих. Преданно, по-собачьи я всматривался в блин рябого лица регентши-карлицы – та неистово крутила-вертела короткими руками – дирижируя – изредка шипела на сопрано и альтов, - они ощутимо фальшивили. Физиолог помогал, как мог – показывал пальцем вверх – сигнализировал: «подтягивай выше» - и я тянул свою песню вверх – тем самым всё же немного помогая своему блеющему звуку взобраться повыше по звуковой голосовой тесситуре – но – всё равно – голосово и физически сдал-подзачах – изнуряющие песнопения вытянули душу – я еле стоял на ногах – бородатый бас – громила-мужик с лицом уголовника - ткнул бесцеремонно больно кулачищем в бок…Я знал всю эту певческую шатию-братию - лишь знаменитого Шаляпина-баса этой церквушки в хоре не было – его крепко угостили в баре кружкой пива – и он скоропостижно умер – унёс в могилу уникальный мощный голосовой объём; дебелые бабы – сёстры-альты, две девчонки-студентки-сопрано – мило пели, кокетливо-пытливо всматриваясь-взглядывая на шелестящую молитвами паству – рыжий робкий паренёк – подпасок баса-мужика – опасливо басил – он боялся своего визави-громилы – тот часто и смело подтрунивал над ним – отдыхал - на поле боя – замолкал внезапно, лукаво – отдавал – солирующую – басовую партию на полный откуп своему ученику...
Неожиданно – справа от клироса – открылась узкая тесная дверь – настоятель-протоиерей! – свинорылый, он был меланхолично-строг – и что-то шепнул на ушко карлице-регентше – та внимательно взглянула на меня, - я насторожился – невольно усилил осипший уходящий голос – я боялся потерять работу! – и голос – от испуга? – пошёл-пошёл – вошёл в голосовую колею с соловьиным тенорком физиолога. Свинорылый - в рясе - неслышно подошёл-подкрался ко мне и попросил спуститься с клироса, – я посмотрел на карлицу, та безразлично кивнула. Священник исчез. Прихожане недобро смотрели на меня. Я спустился с клироса и прошёл сквозь бесформенный строй одноликих старушек к выходу, - словно тать в нощи, свинорылый объявился бесшумно-незаметно и пригласил в свободное церковное помещение, категорично указал на табурет, а сам уселся на стул. Он пытливо, в упор рассматривал меня – я держал паузу. «Вы когда-нибудь видели ветер?» - спросил, наконец. – «Да,» - ответил я. – «Каким это образом?» - «Это было в июле. В поле. Было ветренно,» - я заметил в толстых водянистых пальцах свинорылого мятый лист бумаги и сразу узнал своё заявление с просьбой принять меня на работу певчим в штат церкви, - священник играл листком, переворачивал, щупал его в отёчных руках. – «Ветер побежал по полю, по низкой траве, - он был не больше квадратного метра объёмом…». – «Вы меня послушайте, - священник сложил в квадратик моё заявление, - вот так и Бог, Его не видно, но Он шевелит траву и потому мы знаем, что Он есть. Молитвы знаете какие?..», – я встал с табурета и, повернувшись на угол комнаты к иконе Николая Угодника, мерно крестясь, прочёл прописные молитвы. – «Ну, идите, пойте, воцерковляйтесь…», - свинорылый исчез в невидимой боковой нише-двери. «Каково, каково!..» - ошалело толкая старух, я неловко пробирался к левому клиросу, - карлица-регентша, дирижируя, с напряжённым любопытством выглядывала меня из старушачьей толпы. Меня обступили и певчие. «Молитвы наизусть спрашивал, - выдохнул я. – Про Бога пытал. Веруешь, говорит?» - карлица улыбнулась…
На следующий день свинорылый протоиерей объявился из секретной дверцы в чёрной постной рясе. Пытливо оглядев ущербный некомплектный хор – не увидел громилу-баса – еле слышно кинул карлице-регентше: «Как придёт, пусть напишет объяснительную…» - и исчез. Громила появился позже – пьяный – он решительно – боком – прорезал хор и – шатаясь - встал у зарешёченного окна. – «Напишите объяснительную, батюшка приходил, - раздражённо прошипела карлица. – Надоело. Вы не в клуб приходите. На работу.». – «Что-о?!. Это боров тебе сказал?.. – громила вскипел-возмутился. – Вместо борова отец Василий службу тащит, а он – исповедует, на халяву живёт!..» - громила рвался сквозь хор, но его не пустили – физиолог-тенор намертво обхватил тренированными физкультурными руками, да и я в одночасье осмелел – прихватил сзади баса - и тот пообмяк-ослабел - решительно улёгся спать – сзади хора - на широкий подоконник у зарешёченного окна…
Мой голос постепенно крепчал. Мне было интересно систематически повышать свой певческий уровень-профессионализм. Было интересно пропевать весь календарный церковный цикл. Сдружился и с певчими, а главное – стал чаще причащаться-исповедоваться; думал-вспоминал о матери, о её недавней смерти… вдруг понял – печальное слёзное церковное готовит к трагической – светлой? – юдоли… я словно отпевал – себя молодого, потенциально-перспективного, энергичного – падал со всеми на пол в малопевчие великопостные дни – деревянный настил клироса тяжко гудел от частого прикосновения покорных певческих толоконных лбов – я задыхался – испуганно творил в душе молитву… - «ещё немного и – вслед за матерью!» - панически соображал – и с ужасом вспоминал пепельно-бледное тяжёлое, почти свинцовое лицо мёртвой матери – поднялись с колен – регентша махнула камертоном – раз махнула, два махнула – я не оценил смысла матушкиного размаха-жеста, но бас-алкоголик – шилом бритая морда – ткнул по-мужицки пальцем в бок – и я проснулся – запел, подхватил вместе со всеми заупокойное-замогильное… - тяжело выдохнул: «Я, видимо, пойду, - решительно сошёл с клироса, - повернулся к бледному разгневанному лицу карлицы, - я больше не могу, простите…» - через тяжёлый воздух старушачьего дыхания, ладана, свечного угара – пробрался к выходу и - с Богом – вышел из церкви – перекрестился на икону над входом в храм - прошёл за церковную ограду в обычный серый земной непостный мир – что-то в душе оборвалось – сиротски содрогнулось – доколе, Господи!.. – с камнем в душе пошёл куда глаза глядят…
Дома, в келье сруба, не раздеваясь, упал на колени, горячо, искренне помолился на бледно-зелёный угол обоев… Прилёг на кровать – не заснул – забылся – застыл – растворился в пыльной немой атмосфере комнаты… Ближе к ночи – заснул, легко – до утра – до утра – проспал без сновидений.