* * *
Жила в провинциальном русском городе некрасивая двадцатилетняя женщина по имени Марина. Не жизнь у нее была, а тощища смертная. Жила она робко. Люди казались ей экзекуторами. И все-то она пыталась стиснуться, никого не задеть, глядела мимо. Люди думали, что она себе на уме. Мысли о собственном ничтожестве развили в ней привычку приукрашивать воспоминания. Воспоминаний было три.
Первое.
Марине исполнилось шестнадцать, ночью ей показалось, что пришла смерть. И Марина завыла, как Каштанка. Но ее никто не пришел успокаивать. Ей хотелось, чтобы целовали ее мокрое лицо и утешали. Утром отец с матерью не смотрели на нее. Марина поняла, что ей здесь не выжить. Она собралась и уехала к бабушке.
Второе воспоминание:
Она кричит безобразным натужным голосом. Красная. С распяленным оскаленным ртом. Глаза от натуги выпрыгивают из орбит.
- Ты! Ты....Ты использовал меня!
Он, закрыв глаза рукой, склонялся все ниже, потом захныкал, как ребенок, застонал, вскочил и тоже натужно закричал, затопал ногами. Потом сел, улыбнулся:
- Самое вкусное в мире кушанье — это честное слово.
Третье.
Она не знает куда деть руки. Красивая коллега Ольга вскакивает из-за стола и, глядя на ее мраморные пальцы, горячо говорит редактору:
- Как это гадко заставлять человека переменить свои взгляды только потому, что он зависит от вас. Униженно зависит от вас и вынужден терпеть ваши вздорные советы.
Редактор тоже смотрит на пальцы Марины и говорит:
- Пусть не терпит.
- Что?
- Ну, пусть не терпит!
Марине казалось, что люди внутри полые. И кто-то вставляет в них китайские цветные фонарики. Поэтому одни красные и гневные, другие золотые и холодные, третьи пестрые и веселые. Миллиарды китайских фонариков в полых телах. Ночью тела видят сон, что фонарики потушили, глаза их потухли. И люди, покрываясь ледяным потом, пытаются проснуться и воют, как Каштанка, которая видит чужого - смерть гуся Ивана Ивановича.
Марине было жалко фонарщиков, детей, собак, умных гусей.
Еще были люди - ледоколы. Они приходили в газету и качали права без всяких нервов. Хладнокровно.
- А простой человек расплачется да и все, - однажды подумала она вслух и стиснула колени и ладони.
Человек - ледокол посмотрел на нее глазами - каютами и пересел к соседнему столу. Ее коллега Ольга умела просветлять лицо, не слушая изнанку жалоб.
- В человеке должна быть тяга, как в топке паровоза - говорила Ольга и глаза ее блестели от умиления собой.- Ты еще молодая, у тебя все впереди.
Марину удивляла и раздражала готовность человека пролить слезу. Ее мучило обитание на земле.
- Какая ты каменная, - розовела коллега. - Себе на уме.
В батюшке из церкви напротив, фонарщик зажигал тягу, как в паровозе. В священнике была страсть и убежденность в своей правоте.
- Дети в России имеют такие же грехи, как и взрослые. И вернуться к свету и радости им уже невозможно, - клекотал он.
Марина стискивала колени и ладони, не верила.
Ей казалось, что батюшка не может быть страстным, вернуться к радости - смысл бытия, а дети — отпущение грехов, но в последнем она не была так уж уверена. Но церковь была рядом и она ходила именно к этому батюшке, отравляясь страстью. Она боялась второго батюшку. Второй батюшка был добрый, Марина не считала себя достойной доброты.
Коллега Ольга смеялась над ее походами.
- Чего хочу то и делаю, - вслух думала Марина и опускала глаза.
Коллега поджимала губы, жизнь тащила ее волоком, как бревно во время сплава,
но Ольга была красивая и верила в себя.
А на Марину даже профессор орал:
- Какого черта вы читаете аннотацию! - отводя глаза от ее дрожащих полных ног, отчитывал он пациентку.- Пейте, что я вам выписал, без разговоров! Ё. Эффекты ей побочные не нравятся! Вам не до эффектов!
Марина выпила дорогую профессорскую таблетку на ночь. Голова кружилась так, будто ее мотали на карусели. Пришла смерть и смотрела на нее из темноты, стояла в проеме двери черным зверем. Марина боялась растерять силы на вой, поэтому молчала и чувствовала как леденеет от ужаса и тоски теплое сердце. Никто не целовал ее мокрое лицо и не утешал. Три ее воспоминания все быстрее кружили ее на карусели. До тошноты. Одна — одинешенька.
Она подумала, что у нее будет очень счастливое лицо в гробу. У всех несчастных в гробу счастливое лицо. А потом она подумала, что если она умрет сейчас, то как же она будет жить на том свете, если у нее только три воспоминания? Потом подумала о бабушке.
Решила жить.
Утром пришла на работу бледная, на дрожащих ногах.
- Краше в гроб кладут,- обратил на нее внимание редактор.
Марина счастливо улыбнулась. У нее оказалась красивая улыбка.
- А давайте мы с вами на выставку заявимся,- заинтересовался бывший экзекутор.
- А давайте!
Коллега не поняла.
- Не поняла, - сказала она.- Ты что с Бельковым на выставку идешь? Ты же в живописи дуб дубом.
- Чего хочу, то и делаю,- ответила Марина.- Будет что вспомнить.
Редактор считал себя человеком тонким и не банальным. С лицом английского откормленного полисмена, оценивая картины, цокал языком:
- Да ну, это баранина. А вот это говядина. Сочная. С кровью.
- А это?
- Ну - у, это свининка. Молочная. Мариночка, какие у вас пальчики. Ваши пальчики пахнут ладаном! Какие строки. Вот как надо писать, учитесь у вашей тезки Марины Цветаевой.
- Никого нам теперь не жаль,- сказала Марина и прямо посмотрела в глаза редактора. - Это стихи Александра Вертинского.
- В самом деле? Да какая разница.
Получив по морде в подъезде, сухо сказал:
- Ну, сука, завтра заявление мне на стол. Уродина.
Коллега Ольга лакомилась ее несчастьем:
- А я тебя предупреждала. Иди попроси у него прощения. Он не злопамятный.
За окном ликовала газонокосилка. Пахло скошенным сеном, начинал накрапывать дождь. Марина написала заявление по собственному желанию.
- Я хочу жить в стране в которой оранжевое солнце круглый год не сходит с лиц, домов, заборов,- подумала она вслух.
- Ну, ладно, че ты,- сочувственно сказала Ольга.- Че ты плачешь. Еще из-за козлов всяких плакать.
- Я не плачу,- с мокрыми щеками, подавив рыдание, улыбаясь и глядя поверх головы коллеги, ответила Марина.- Вернуться к свету и радости уже невозможно.
Вчера ночью к ней явилось четвертое воспоминание. Счастливое. Ей семь лет. Она идет по осенней улице в кособоком пальто, с замерзшими коленками, в шапке наползающей на глаза и смотрит на мир через цветное стеклышко от зеленой бутылки шампанского. Она прополоскала стекло в луже и мир сверкает.
Редактор, не глядя на нее, подписал заявление.
Марина пешком, ничего не видя перед собой, дошла до станции. Села в электричку и вышла на дачах. Мелкими стариковскими шагами, не сгибая коленей, пошла к озеру топиться.
Дождь заплакал.
Марина сгорбилась на мокрой лавочке. Туман, шум поезда, мокрая трава, березы, березы, березы.
Марина представила сколько сейчас в эту секунду таких же точно девушек сидят на таких же лавочках в России и не знают как жить дальше. Сгорбились на лавочках и сидят.
Вот сейчас она встанет.
- Хорошо у пруда думать!
Марина вздрогнула, подняла голову. Будто со стороны услышала как вырвался из груди нелепый всхлип: гы-ы.
Перед ней стоял пацан в телогрейке, с длинной голой шеей, в шапке с завязанными под подбородком тесемками, с бичом в руке.
- Что ты сказал?
Пастух щелкнул бичом и прокричал частушку:
- Хорошо у пруда думать,
Но далеко ходить оттуда!
В воду забрели вальяжные толстые коровы.
- А все-таки чудно,- сказал пацан, надувая щеки и пытаясь басить.
- Что?
- У меня один глаз может врать по-черному, а другой на голубом глазу.
- А я утопиться хотела.
Пацан на голубом глазу удивился:
- Ты хочешь, чтобы у тебя не было лица?
- Думаешь, дура?- спросила Марина.
Мальчишка щелкнул бичом, отвел глаза с насмешнинкой.
- Нет, я не думаю, что ты дура, ты просто мало знаешь.
- Это я - то?
- Да ты - то.
- А ты - много.
- Я - много.
- И чего ты такого знаешь, чего я не знаю?
- Самоубийство - неискупаемый смертный грех,- от смущения, что он это говорит, пацан опустил уголки губ и задрал голову вверх. - Ща ливане-о-от!
Береза напротив напоминала мать. Мать высокая, седая, надменно-прямая, вся в белом, походила на привидение. Маленькая Марина всегда чувствовала, что с ней говорит что-то потустороннее, промытое физиологическим раствором. Чуждое, холодное, высокомерное.
- А больно!- перебил ее мысли пастух.
- А?
- Больно тонуть говорю,- сердито пробасил пацан.
Марина встала, сунула руки в карманы, расправила плечи и пошла назад.
- А все-таки чудно,- сказал маленький человек и щелкнул бичом.
Всклекотал гром, река вскипела ливнем, выгнав на мокрую траву перепуганных коров.